Текст книги "Спутники смерти"

Автор книги: Гуннар Столесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

29

В отеле меня ждала еще одна записка – от Хельге Хаугена из «Фирды»: «Позвоните как можно скорее!» Я понял, что лучше выполнить его настоятельную просьбу. Закрылся в номере, сел перед телефонным столиком и набрал номер.

– Веум… Спасибо, что позвонили. Хочу с вами кое-что обсудить. Никто из заинтересованных лиц пока не знает.

– Я весь внимание.

– Я тут нарыл про этого Клауса Либакка, которого застрелили. У него были неприятности с полицией!

– Вот как! В связи с чем?

– А вот догадайтесь!

– Ну… вряд ли это что-нибудь на сексуальной почве, как я раньше думал. Потому что его хорошо знали в службе охраны детства и дали разрешение на попечительство.

– Нет… – Тут он сообразил и спросил: – А что, вы о чем-нибудь разузнали?

– Не могу пока рассказать.

– Но разве мы не договорились делиться информацией?

– Договориться-то договорились. Но я не могу нарушать тайну следствия, Хауген.

– Вы же частный детектив!

– Я должен быть честным если не по отношению к другим, то по отношению к себе. Вы же понимаете.

– Ладно-ладно. Не буду настаивать. Пока не буду. Ну, слушайте… Вы, вероятно, слышали о громком деле тысяча девятьсот семидесятого года о контрабанде спиртного в этих краях?

Я насторожился.

– Да. Закончилось убийством, по-моему.

– Совершенно верно, Веум.

– И какое отношение к этому имел Клаус Либакк?

Хельге немного помолчал в трубку, а потом сказал:

– Официального обвинения ему никто не предъявлял. Но, по информации, которую я раздобыл, он занимался распространением нелегального спиртного по всему Аньедалену!

– Боже мой! Но откуда вы это узнали? И почему его так и не привлекли к ответственности?

– Похоже на то, Веум, что дело это так и не было раскрыто до конца. Много ниточек, которые вели к Либакку, повисли и болтаются, если можно так выразиться.

– А почему?

– Ну, знаете, как это бывает в провинции. Ходят слухи, что тут были замешаны разные люди с самого верха администрации коммуны, может, даже и из самой полиции. Во всяком случае, как покупатели. И все это привело к тому, что дело спустили на тормозах. Арестовали только перевозчиков, а перекупщики остались целы и невредимы. Ну и к тому же дело было почти политическое – ведь Согн и Фьорды оставались тогда последними районами в Норвегии, где еще не было своих винных монополий. Чтобы купить выпивку, нам приходилось ехать в Берген или Олесунд.

– Вы сказали, дело спустили на тормозах… Но ведь убили, черт возьми, человека! Ансгара Твейтена.

– А вы хорошо информированы, Веум, я должен сказать. Да, но Ансгар Твейтен принадлежал к преступному миру. Так что по нему никто особенно не рыдал.

– У него осталась маленькая дочь…

– Что? Ну… Может быть. С людьми из его окружения особо не побеседуешь. Дело свернули. Убийцу так и не нашли.

– Хорошо. Вернемся к Клаусу Либакку. Вы сказали, что он занимался распространением контрабандного спиртного по всему Аньедалену?

– Ну да. Доносил до всех мест, где интересовались товаром, – малость изменил он формулировку.

– Например, в Альмелид?

– Альмелид? В таких деталях я быть уверенным пока не могу. А почему вы об этом спрашиваете?

– Я хочу в ответ рассказать вам интересную новость, Хауген.

– Я весь превратился в слух!

– Эта девушка, которая была с Яном Эгилем в горах вчера вечером…

– Ну да, она из Альмелида, точно.

– Так вот, она – тоже приемный ребенок. Ее зовут Силье Твейтен. Она родная дочь Ансгара Твейтена.

– Да что вы говорите! Ничего себе новость! Черт возьми! – Он подумал секунду и добавил: – Так ведь у девчонки был мотив, Веум. В том случае, если Клаус Либакк был замешан в убийстве ее отца. Вы думали об этом?

Нет. Не думал. Теперь уже не думал. Но этого я Хельге Хаугену не сказал. А сказал только:

– Да, но как она могла узнать об этом спустя столько лет? Ведь даже полиция закрыла это дело?

– Действительно… Но подумать об этом все-таки стоит.

– Можете делать с этой информацией все, что найдете нужным. Только на меня не ссылайтесь…

– Мы никогда не раскрываем свои источники, Веум. В этом можете быть уверены. Если только вы сами решите нарушить тайну следствия…

– Что-нибудь еще?

– Нет, у меня все. И вы отплатили мне с лихвой. Поговорим, когда станет известно что-то новенькое. Будьте здоровы!

– До свидания.

Я положил трубку и остался сидеть у телефона.

Ансгар Твейтен и Клаус Либакк. Терье Хаммерстен и…

Я попытался разложить все известные мне факты по полочкам. Неясные обрывки недосказанного, пока непонятного, постепенно начинали складываться в единое целое.

Но получалось плохо, и я решил, что с завтрашнего дня начинаю серьезные поиски.

30

Говорят, все дороги ведут в Рим, но это не так. В моем случае все дороги вели в отель «Суннфьорд», хотя в эти дни, когда Фёрде был в центре внимания благодаря новости, которая, судя по прессе, была самой важной после пожара в Олесунде, по всему отелю роем носились журналисты, постепенно оседая в баре.

Пообедав в столовой отеля олениной с цветной капустой и брусничным желе, я со стопкой газет устроился за столиком в просторном баре и осторожно начал с чашки кофе и рюмки линьеакевитта.[11]11
  Букв.: экваториальная водка; норвежская водка высшего сорта, ее возят на судах через экватор, что, как принято считать, придает ей особые качества.


[Закрыть] Довольно скоро мое уединение было нарушено.

Йенс Лангеланд появился в проходе, огляделся кругом, игнорируя репортеров, которые немедленно замахали руками, пытаясь завладеть его вниманием, увидел меня, сделал знак и двинулся в моем направлении.

– Вы разрешите, Веум? – спросил он.

– Разумеется. Нам о многом нужно поговорить.

Он сел напротив меня. Я заметил, что он выглядит неимоверно уставшим, и подумал, в какую же рань ему пришлось выехать сегодня из Осло. Он помахал официанту и заказал кофе и коньяк. Бросив взгляд на мою пустую рюмку, спросил:

– Повторить?

– Спасибо, не откажусь.

– Что вы пьете?

– «Лёйтен линье». Обычно пью что-нибудь покрепче, но у них покрепче ничего нет.

Он поднял одну бровь, но решил оставить мою шутку без ответа. Сам он выбрал коньяк с самой верхней полки, потому что, видимо, привык к трудно добытым трофеям.

– Итак, – начал он, – вы сказали, что у вас есть новости о том, что случилось в семьдесят четвертом году.

– Да. А вы сами Яна Эгиля не расспрашивали об этом?

– Нет. Там же был ленсман. – Он устало потер лоб. – Все как всегда. Ребята из полиции задают снова и снова одни и те же вопросы в надежде, что свидетель проговорится. Да еще эти… из Крипос.

– Понятно. У них хоть какие-нибудь зацепки есть?

– Пока рано об этом говорить. Начало расследования – следователи ходят по дворам, опрашивают жителей: может, кто что слышал о Яне Эгиле, Либакках и Силье Твейтен. Но чего действительно мы все ждем – так это результатов экспертизы.

– Когда они будут готовы?

– Никто с уверенностью не может сказать.

– Ну что ж, подождем. Моя информация, кстати, имеет отношение к нынешнему делу, Лангеланд.

Я замолчал, пока официант расставлял заказанное на столе. Когда мы выпили по первой, я продолжил:

– Убитый Клаус Либакк был замешан в громком деле о контрабанде алкоголя в семьдесят третьем году. Тогда убили отца Силье и подозреваемым был Терье Хаммерстен.

– Не так быстро, Веум, и не все сразу. Значит, Клаус Либакк был замешан в деле о контрабанде спиртного?

– Да.

Тут я обратил внимание на мужчину средних лет, который сидел один за соседним столиком. У него были темные волосы и одутловатое лицо пьяницы. Он прикладывался к стакану и смотрел прямо перед собой. Но его взгляд был таким жестким и сосредоточенным, что стало понятно: он не просто напивается, а явно вслушивается в наш разговор.

Я понизил голос чуть не до шепота, наклонился к Лангеланду и вкратце пересказал ему все, что мне поведал Хельге Хауген полчаса назад. Лангеланд молча выслушал и сразу перешел к главному, что его интересовало:

– Это означает, что у Силье Твейтен мог быть мотив.

– Это означает по меньшей мере три вещи, Лангеланд. Во-первых, что слухи о причастности Либакка имеют под собой основание. Во-вторых, что он явно имеет какое-то отношение и к убийству Ансгара Твейтена. И в третьих, что Силье каким-то образом обнаружила свою связь с делом, которое полиция так и не расследовала до конца. Все это очень слабо, конечно, особенно последнее. Но первые два пункта мы обязательно должны проверить.

Он тоже наклонился над столом и с настойчивостью в голосе произнес:

– Займитесь этим, Веум. Для меня.

– Вы имеете в виду – провести расследование по этим трем пунктам?

– Да.

– Без проблем. Я и раньше, бывало, работал на адвокатов, Лангеланд.

– Я хорошо заплачу. В этом не сомневайтесь.

Я протянул руку:

– Договорились. Когда мне начать?

Он крепко пожал мою ладонь:

– Чем раньше, тем лучше.

– Хорошо. И еще одно, что, как мне кажется, вы должны знать. Вы помните Метте Ольсен, родную мать Яна Эгиля?

– Конечно. Я же был ее адвокатом в свое время.

– Вы знаете, что она переехала в Йольстер?

– В Йольстер?! – удивленно повысил голос Лангеланд.

– В часе езды отсюда. У Щёснесфьорда. Я собираюсь заехать к ней завтра утром. Интересно, что из этого выйдет.

– Метте Ольсен живет так близко от своего родного сына… Вы проверяли? Может быть, это просто совпадение или у нее тут родственники?

– У всех бергенцев тут есть родственники, но я не слишком-то верю в совпадения, Лангеланд. И уж точно не сейчас, когда поблизости произошло убийство.

– Да-да, разумеется. Тут надо под каждый камень заглянуть. Я с вами совершенно согласен: вам стоит ее навестить, но… Будьте поосторожнее с ней – она и так несчастный человек.

– Вы ведь больше не ее адвокат?

– Нет. Когда я покинул Берген, она нашла себе другого. По крайней мере, я никогда больше о ней ничего не слышал.

– Ну, значит, по этому вопросу мы тоже договорились. – Я поднял рюмку в знак того, что мы пришли к согласию.

– Вы хотели рассказать мне еще о событиях семьдесят четвертого, – напомнил он, глотнув коньяку.

– Да. Ян Эгиль сообщил мне сегодня кое-что о том дне, когда погиб Свейн Скарнес.

Он впился в меня внимательным взглядом, как будто я был основным свидетелем обвинения в деле, которое он вел.

– В тот февральский день тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Ян Эгиль сидел дома и играл паровозиком. Раздался звонок в дверь. Отец открыл, и сразу после этого послышался шум ссоры.

– Ссоры? А кто пришел?

– Он не знает, он не вышел – играл.

– Звонок в дверь… Значит, это была не…

– Нет, конечно нет. Ян Эгиль сказал то же самое. У матери были ключи, ей не нужно было звонить в дверь.

– Но она же сама тогда сказала, что позвонила, а когда ей никто не открыл, она отперла дверь сама.

– Да, но это было позже – уже после того, как произошло падение с лестницы. Ян Эгиль сказал – не знаю, можно ли полностью доверять его словам, ведь прошло десять лет, – что он слышал голос мужчины. С отцом ссорился мужчина.

– Боже мой! – Лангеланд заметно побледнел, когда до него дошло. – Но тогда…

– Я уже говорил вам сегодня, Лангеланд: Вибекке Скарнес не должны были сажать в тюрьму.

– Но какого черта она призналась? Она же сама призналась, Веум, я ведь ее не уговаривал.

Я, подтверждая, кивнул и откинулся на спинку стула. Человек за соседним столиком – я заметил краем глаза – подозвал официанта и заказал еще порцию виски с содовой.

– Запишите на счет! – прибавил он.

– В деле Хиллерена тоже было признание.

– Да, но ничего же общего, Веум! К тому же… – Лангеланд замолчал.

– Мы уже с вами ломали голову над тем, почему она призналась, разве не так?

– Да, – согласился он. – Чтобы защитить малыша. Она была уверена, что это сделал он.

– Сразу после этого он столкнул с лестницы меня. Так что эта мысль не была такой уж невероятной.

– А за несколько месяцев до того он укусил Скарнеса до крови, что тоже было одной из причин, почему она решила не забирать мальчика после освобождения.

– Она его боялась?

Он пожал плечами:

– Мне надо с ней связаться. Думаю, можно говорить о пересмотре дела. Но я не понимаю, как эти события связаны с тем, что произошло тут.

– Пока не ясно. Но, раз уж я тоже теперь работаю над этим делом, мне надо кое-что проверить.

Официант принес виски на соседний столик, и мы попросили его повторить наш заказ. Лангеланд остался при своем дорогом коньяке, а я перешел на «Кровавую Мэри».

Репортеры кругами ходили вокруг нашего стола, но Лангеланд всех их отшивал, отказываясь что-либо комментировать. Человек за соседним столиком приободрился, как будто очередной стакан вернул его к жизни. Пару раз я заметил, что он поглядывает в нашу сторону, как будто хочет что-то сказать. Но я его не поощрил: у меня стойкое предубеждение против знакомств в баре поздним вечером.

Огромная тень легла на наш столик – рядом стоял человек гигантского роста и смотрел на нас.

– Привет, Ханс! – улыбнулся Лангеланд. – Присаживайся, пока место не заняли.

– Я не помешаю?

– Ну что ты!

Ханс Ховик обернулся к бару, жестом заказал бокал пива и тяжело опустился на свободный стул. Он посмотрел на меня и покачал головой:

– Жуткая история!

Я кивнул в ответ и объяснил Лангеланду:

– Либакк был троюродным братом Ханса, и он все это время следил за Яном Эгилем. Последний раз навещал в прошлые выходные.

– Я уже знаю. Мы успели поговорить, пока ты был у Яна Эгиля.

– Что ты думаешь предпринять? – спросил Ханс.

– Похоже, у нас есть два пути. Первый – поймать Силье на слове и использовать ее признание насколько возможно. Но не исключено, что она от него и откажется после того, как с ней поработают полицейские. Другой – сделать ставку на неизвестного убийцу, грабителя, который зашел слишком далеко. А когда понял, что натворил, сбежал без добычи, боясь, что его схватят на месте преступления. В деревнях такое, кстати, бывает довольно часто. Проблема, конечно, в том, что нет никаких следов взлома. Очень важно дождаться результатов экспертизы – и по месту преступления, и по оружию. Плюс заключение патологоанатомов. Короче… пока ждем.

Ханс был задумчив.

– Эта Силье…

– Ты встречался с ней?

– Да, мельком. Несколько раз. Зачем ей признаваться в том, чего она не делала?

– А почему Вибекке призналась в семьдесят четвертом? – Лангеланд пронзил Ханса взглядом инквизитора.

– Да потому, что она это сделала!

– А вот только что появилось совсем другое объяснение. И получается, она взяла на себя вину, потому что была уверена, что это сделал Ян Эгиль.

– Ну… – Ханс взглянул на меня. – Вы хотите сказать, что в этот раз могло произойти то же самое? Но Вибекке так твердо стояла на своем…

– Ты же сам помнишь, какой упрямой она бывала!

– Да…

– Вы оба знали Вибекке Скарнес еще со студенческих лет? – перебил я.

Оба кивнули.

– А что она изучала?

– Да всего понемногу. Сначала основной курс по психологии, но на следующий семестр к нему так и не вернулась. Там дьявольский характер нужен, иначе сложно. Тогда она начала изучать юриспруденцию, но тоже не закончила. Там мы с ней и познакомились. А в конце концов она оказалась на твоем факультете, да, Ханс?

– У нее основной курс был – социология.

Я посмотрел на Лангеланда.

– Кое-кто говорил, что вы с ней одно время были близки…

Лангеланд разгневанно повернулся к Хансу:

– Это ты опять язык распустил?

– Я? – Лицо Ханса приняло невинное выражение, но он отчаянно покраснел. – Это он от кого-то другого узнал, – пробормотал он.

– Веум?

– Я не раскрываю своих источников, Лангеланд, – сказал я с еле заметной усмешкой. – Но это же недалеко от истины, да?

– Это был короткий роман. Давным-давно, еще в студенчестве. Даже говорить тут не о чем… По крайней мере, к семьдесят четвертому году и воспоминаний не осталось. Я за это дело взялся не по этой причине.

– Ну конечно. Вы же были их семейным адвокатом, ведь так? Я думаю, именно это вы мне сейчас скажете.

– Юридическая помощь нужна была Свейну, это так. Но Вибекке я знал лучше. Со Свейном ее познакомил Ханс.

Я обернулся к Хансу.

– А у тебя с Вибекке было что-нибудь?

Он вытаращил глаза:

– С Вибекке Стёрсет? Это ее девичья фамилия. Нет, Веум, никогда ничего такого не было. Она в мою сторону и не смотрела, насколько я помню. К тому же мы в ту пору со Свейном были друзьями.

На какое-то мгновение за столом стало тихо; я почувствовал внезапное напряжение, которое возникло между двумя бывшими однокашниками, и, чтобы скрыть его, мы все как один схватились за выпивку.

Йенс Лангеланд обезоруживающе улыбнулся:

– Но ведь нам есть что вспомнить, а, Хансончик? Дикие, молодые… В конце уже учебы, а? Свингующий Лондон, порочный Копенгаген… Мы-то, конечно, о том и о другом только слышали, потому что торчали тут, в родном отечестве.

Ханс натянуто усмехнулся:

– Ну я же вернулся. В целости и сохранности.

– Ну да, ну да. Будем надеяться, так оно и было. Ничего другого я от тебя и не слышал… – Лангеланд скривился в улыбке.

– Давайте сменим тему, – вмешался я в их воспоминания и обратился к Хансу: – Твой троюродный брат, Клаус Либакк. Я узнал из надежного источника, что в семидесятых он был замешан в нашумевшем деле о контрабанде алкоголя. Ты знаешь что-нибудь об этом?

Да, для Ханса Ховика это был вечер неожиданных открытий. Он отрицательно замотал головой:

– Клаус? Не могу поверить! Кто это тебе наговорил?

– Ну, значит, это просто слухи.

– Да я с ними, с Клаусом и Кари, тогда почти не общался. Это уже после того как Ян Эгиль к ним переехал, я стал регулярно сюда наведываться. Мы же всего лишь троюродные. И в детстве я в Суннфьорде почти не бывал. Бабушка моя – да, отсюда. Но она переехала в Берген сразу после Первой мировой.

– А когда ты стал к ним наведываться – спиртное у них обычно было?

Он пожал плечами и хитро улыбнулся:

– Ну, мы выпивали по стаканчику в субботу вечером. Клаус с Кари не были же алкоголиками…

– А что вы пили? Напитки из магазина?

– Слушай, Варг, я этикетки не изучал. С какой стати? Ты же понимаешь, как это бывает. Тут, как правило, и магазинного и того… незаконного – всего понемножку. Это результат многолетней антиалкогольной политики, а то ты не знаешь. Благодатная почва для контрабанды. В Штатах, между прочим, после введения сухого закона организованная преступность и расцвела.

– Кстати… – Я взглянул на часы. – Не пора ли допить? Лангеланд, мы договорились насчет завтрашнего утра. Я доложу вам, как только вернусь. А ты, Ханс, чем думаешь заняться?

– Да пока не знаю. Наверное, свяжусь с другими родственниками, которые тоже здесь живут. Послушаю, что они скажут. Конечно, тела не скоро еще можно будет похоронить, но… какие-то поминки все равно надо устроить. А еще я, разумеется, хочу навестить Яна Эгиля, если будет возможность. Посмотрим. До выходных я в любом случае буду здесь.

Я покосился на соседний столик. Подозрительный сосед пришел к тому же выводу, что и мы, – пора в койку. На деревянных ногах он заковылял из бара. Но в ту сторону, где были номера, не пошел, а направился к выходу, открыл упрямую, как красна девица, дверь и исчез в суннфьордской ночи в неизвестном направлении.

Ханс и Лангеланд жили в этом же отеле. Мы расстались между лифтами и лестницей. Первое, что я увидел, войдя в свой номер, была записка, которую передала мне Грете: «Поехала домой, хочу выспаться. Позвоню позднее».

Я набрал номер телефона портье и спросил, не звонил ли мне кто-нибудь. Ночной дежурный ответил, что нет.

Я посмотрел на часы. Звонить самому было уже поздно, да и номера ее у меня не было. Может быть, она еще спит. Невинным сном, надеюсь.

Я разделся и завалился в постель, один, как, впрочем, и всегда. Некоторые вещи почти не меняются, как и мир, в котором мы живем. Все дороги ведут в Суннфьорд – это я прочно усвоил. Но я твердо знал и другое: мои, так сказать, личные дороги обледенели и занесены снегом. Остается только ждать весны.

31

Дорога вдоль Иольстера, наверное, самая красивая во всей Норвегии. Огромное голубое озеро вытянулось вдоль шоссе, и, глядя на него, думаешь, что таким оно было и будет целую вечность. Над ним виднеются волшебно прекрасные горы, а вдали, под самым небосводом, сияет на солнце белый до слез Йостедальский ледник. Время тут словно остановилось, кругом царит покой, и единственное, что нарушает его, – это караван автомобилей, движущихся по шоссе.

Дождь кончился. Сквозь облака кое-где проглядывало голубое небо, а редкие солнечные лучи напоминали о лучших временах. Деревья были ржаво-коричневыми, с желтыми и красными пятнами. В маленькой лодочке на середине озера сидел человек с удочкой – само терпение. За ожидание он был вознагражден поклевкой. Если бы я был свободен – сам попытал бы рыбацкого счастья.

Звонок от Грете раздался еще до завтрака. Она извинилась, что не перезвонила – спала весь вечер и ночь – так устала, – и спросила:

– Какие у тебя планы на сегодня?

– Поеду в Йольстер. Хочешь со мной?

– Нет, мне нужно обратно к Силье. А потом, может, понадобится и Яна Эгиля навестить. Увидимся позже?

– Я свяжусь с тобой, как только вернусь.

– Прекрасно. Я хочу тебе кое-что показать.

– Вот как?

– Да… – ответила она тихо.

Перед выездом я зашел в офис ленсмана. Оказалось, что я никому не нужен. Люди из Крипос собирались поговорить с Яном Эгилем, результаты экспертизы все еще не были готовы, так что я мог ехать в Йольстер и даже дальше – этого бы никто не заметил.

Большой серебристый молоковоз страшно сожалел, что я не хочу превышать скорость, а потом сверкнул в последний раз и повернул на Ордаль. Я поехал дальше. К северу от Щёснесфьорда дорогу ремонтировали и одновременно прокладывали горный туннель до Фьэрланда. Но мне туда было не надо. Я свернул вниз на длинный Щёснесский мост, проехал его и повернул направо, вверх по склону, к югу от фьорда.

Я открыл окно и спросил у какого-то старика, стоявшего у обочины, как найти хутор Лейтет. Он долго и задумчиво смотрел на меня, пока наконец не понял, что я задал ему вопрос и теперь надо бы ответить. Он харкнул куда-то очень далеко, а потом повернулся и ткнул пальцем, указывая на серый сарай вдалеке, маленький амбар и побеленный жилой дом. Я поблагодарил за помощь, но он посмотрел на меня язвительно и так ни слова и не произнес.

Я продолжал подниматься в гору, выехал на узенькую гравийную дорожку и вскоре подъехал к крошечному хутору. Вышел из машины. Мне пришлось самому открыть и закрыть ворота. Когда я заехал на неряшливый двор, то пару минут посидел за рулем, ожидая, что кто-нибудь, может, выйдет меня встретить. Но никто не вышел. В открытом сарае стоял красный ржавый трактор. Чуть дальше виднелся белый жилой одноэтажный дом с выходящей на фьорд мансардой, которую тоже не мешало бы побелить. Звуки доносились только из хлева – там, видимо, был скот. Кругом все заросло, за газоном никто не ухаживал. Место было покинутое, мертвое, как поваленный тысячу лет назад монумент над рукавом фьорда к востоку от озера Йольстер.

Но, когда я открыл дверцу и вылез из машины, я заметил какое-то движение. Входная дверь открылась, и на улицу вышла женщина. На ней были потертые темно-синие джинсы давно немодного фасона и красно-коричневый свитер, который неведомая добрая душа все-таки сунула в стиральную машину, может, с год назад. На ногах у нее были огромные резиновые рыбацкие сапоги. В светло-русых волосах виднелась седина – гораздо больше, чем во время нашей последней встречи. Худое лицо было покрыто сетью морщин, но я все равно тотчас узнал Метте Ольсен. Даже теперь, десять лет спустя.

А она нет – прищурилась, глядя на меня, и недобро выдохнула:

– Кто такой? Чего надо?

– Веум, – сказал я. – Не знаю, помните ли вы меня.

Несмотря на то, что ей никак не могло быть больше сорока, выглядела она на все пятьдесят и даже больше. Она чуть располнела, но казалась дряблой и нездоровой.

– Веум? – Она прикрыла один глаз, а другим внимательно посмотрела на меня. – Да, я помню вас… Вы с теми были… Со свиньями из охраны детства.

– Да. Но я там больше не работаю.

Метте пошатнулась и взмахнула руками, ловя равновесие:

– Так и чего вам тогда?

– Я приехал по поводу вашего сына.

Она подняла голову и спросила тихим голосом, так что я еле расслышал:

– Ян-малыш?… Чего с ним?

– Вы не читали газет?

– Я не выписываю газет!

– А радио? Телевизор у вас есть?

– Ну да… какое-то шоу я смотрела…

И вдруг до нее дошел, смысл моего вопроса. Метте еще раз пошатнулась – потому что резко повернула голову и бросила взгляд на другую сторону Йольстера, на горы, за которыми лежал Аньедален.

– Так это у… Чего вы сказали? Что с Яном-малышом?!

Я подхватил ее. Она встревожилась не на шутку. А ведь она не читала газет, да если бы и читала – там не было ни одного имени. Радио и телевидение были еще более сдержанны в отношении этого убийства.

– С ним все хорошо, – ответил я, чтобы она поняла – он жив. А вот чтобы рассказать остальное, нужно было долго подбирать слова. – Можно мне зайти к вам на минуточку? – Она непонимающе посмотрела на меня. – Здесь холодновато для разговора.

– Ну… – Метте снова взмахнула руками, повернулась ко мне спиной и ушла в дом, однако дверь оставила распахнутой – в знак того, что я могу пройти за ней.

Я вошел в темный коридор и по крутой лестнице поднялся наверх. Дальше двери вели – одна в кухню, другая в комнату. Она пошла в кухню, я двинулся за ней. Метте показала рукой на стол, накрытый липкой клеенкой с узором из маленьких голубых квадратиков. Посреди стола стоял большущий кофейник. Возле него была пустая чашка, вся в кофейных потеках. У раковины возле окна валялись хлебные крошки, пачка маргарина, открытая упаковка с колбасной нарезкой и полупустая банка варенья. Воздух тут был до тошноты спертый, пахло объедками и немытой посудой.

Она присела за стол, взяла чашку, убедилась, что она пуста, и налила туда из кофейника черную как смола давно остывшую жидкость. Мне она не предложила, чему я был только рад.

Она сидела, сгорбившись, на стуле, держа чашку обеими руками. Казалось, ей потребовалось чудовищное усилие, чтобы наконец поднять голову и посмотреть на меня. Глаза были уставшие, а взгляд тупой, как будто она находилась в состоянии глубокой депрессии.

– Так это то двойное убийство, да? Вы об этом хотите сказать?

Я кивнул.

– Но сначала вы мне скажите, Метте, как давно вы здесь живете?

– А это вас касается? – вызывающе ответила она вопросом, но потом подумала секунду и добавила: – Скоро два года как.

– А что заставило вас переехать?

– Да тошно стало в городе! – проговорила она с жаром. – Мне уж давно надо было уехать. Тогда, может, все по-другому бы вышло…

– Но ведь не обязательно было ехать именно сюда?

– Это вы к чему?

– У вас тут родственники? Семья? – Я окинул взглядом грязные пустые стены. – Кто-то, кто жил тут до вас?

Она слегка кивнула:

– Уехали они. И отдали мне это все задаром, как только я попросила. С землей, конечно, ничего особо не сделаешь. Камни одни, а не земля. Никому это все было не нужно – в земле-то ковыряться. Маята только, я это поняла со временем.

– Это была единственная причина, по которой вы переехали в Йольстер?

– Да я же сказала уже! Я ни гроша за это не платила.

– А не потому, что Ян-малыш живет тут неподалеку? Прямо в соседней долине – так что можно за ним приглядывать.

Она ничего не ответила, только мрачно смотрела прямо перед собой.

– С кем вы общались? Кто сказал вам, что он переехал сюда? – продолжал я.

– …эрье, – пробормотала она.

– Терье? Терье Хаммерстен? – переспросил я, она молча кивнула. – А он откуда узнал?

– Так у него самого и спросите!

– Я спрошу, если встречу его. Но давайте признаемся, что вы переехали сюда, потому… что здесь живет Ян-малыш.

– Ну да, давайте… давайте признаемся, что ж! Да говорите, что хотите…

– Вы так и не смогли отпустить его от себя? – спросил я дрогнувшим голосом.

Она так сжала чашку, что костяшки ее тонких, сухих и красных пальцев со сломанными ногтями побелели. Ее взгляд потемнел от ярости.

– Да! Не смогла! Но всяким свиньям вроде тебя невозможно это понять! Всей этой вашей гребаной охране детства!

– Я больше не работаю в…

– Да ладно! Я слышала, что ты сказал! И плевала я, работаешь ты там или нет. Ты был с ними, когда у меня его отобрали!

– Я просто заходил к вам в семидесятом году, Метте. Это не я принимал решение о лишении вас родительских прав.

– Ах, ну да – ты весь такой белый и пушистый! А если бы тебе надо было принимать это чертово решение? Что, не лишил бы? – В ее словах была явная издевка, выстраданная после стольких лет борьбы с бюрократией в различных официальных инстанциях. – Так что не смеши меня!

– Но послушайте…

– Нет, это ты меня послушай, как там тебя, черт возьми, звать!

– Веум.

– Слушай меня. Ты даже не представляешь, что тут творится, – и она приложила ладонь к левой груди, – когда приходит официальное лицо и отрывает от тебя того, кого ты любишь больше всего на свете!

Я вспомнил неухоженного вялого мальчика, которого увидел в ее квартире тогда, летом тысяча девятьсот семидесятого.

– Но вы были не в состоянии о нем нормально заботиться.

– Да, мне так и сказали! Да, не могла. Тогда не могла. Но позже, когда я завязала, – что тогда произошло? Я была готова начать жизнь сначала, все по-новой… И что? «Он на лечении», – сказали мне. Потом он переехал в новую семью. «Да, но я же могу его навещать?» – спросила я у той бабы. А она мне: «Вы сами подписали документы на усыновление». Документы! Я что, помню какие-то документы?

– Но вы наверняка их подписали, если вам так сказали.

– Да я обдолбанная была тогда! Я «мама» не могла сказать! Но я же не могла его просто так отдать… У меня ничего, кроме него, не было!.. И сейчас он – единственное, что есть… А потом…

Я ждал. На ее лице отразилась вселенское горе – безымянное, огромное, неописуемое.

– А потом мне стало незачем жить. И я совсем скатилась вниз.

Вдоль рано увядших щек по морщинам побежали слезы, блестящие, одна за другой. Они капали у нее с носа, и она раздраженно смахивала их тыльной стороной ладони.

– Прямо в ад, – закончила она, почти уткнувшись лицом в стол.

У меня было такое ощущение, что я где-то все это уже слышал. И не от нее. Несколько минут мы сидели молча. Я смотрел в окно. За немытыми стеклами день казался блеклым и каким-то молочным. Эти стекла были как граница другого мира, не того, в котором мы сейчас сидели – в тени несчастного прошлого и без особой надежды на будущее.

– Я могла бы жить совсем по-другому, скажу я вам, – прервала она молчание. В ее голосе были настойчивость и упрямство, от которых она не могла отказаться, за которые она цеплялась, чтобы выжить.

– Так скажите…

– Ах, вы еще хотите? Что ж. Я расскажу вам, Веум, как я бы зажила…

Деревянным движением Метте встала, опершись на стол, сделала шаг к двери и исчезла там, где когда-то была гостиная, где семья, жившая тут, торжественно садилась за стол, например, в воскресенье, когда по радио звучала праздничная месса.

Она вернулась с небольшим фотоальбомом в руке. Его красная обложка была порвана, а когда она открыла его, я увидел, что многих фотографий не хватает. Она медленно листала, вглядываясь в каждую фотографию. Я заметил несколько черно-белых снимков из далекого детства и пару цветных – из столь же далекой юности. И вот она достала из пластикового кармашка одну из фотографий и протянула мне через стол. Хотя она страшно изменилась, я смог понять, что женщина на снимке – это Метте. И все же это была совсем другая Метте Ольсен, чем даже та, которую я встретил десять лет назад. Я видел молодую красивую женщину со счастливой улыбкой. На ней была яркая блузка с крупным узором и глубоким вырезом, а голова была в легких светлых кудряшках, украшенных множеством крошечных бантиков – белых и красных. Ей на плечо положил руку мужчина с длинными светлыми волосами и редкой юношеской бородкой, одетый в свободную белую рубашку, расстегнутую у ворота. Эдакий Иисус, который с любовью улыбался ей когда-то в шестидесятые.