Текст книги "Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось"

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Миермилис Стейга,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

Стоимость исчезнувшей посуды у Люды вычли из зарплаты, но она почему–то не подняла шум, как раз наоборот – стала тише воды, ниже травы.

Не помогло и это – посуда все пропадала. У Люды снова вычли из зарплаты. Тогда Пожарецкая написала заявление об уходе и уволилась по собственному желанию.

Следователь испытывал странное чувство, ибо допрашиваемый вел себя странно.

Следователь неторопливо вынимал из папки документы и раскладывал их на небольшом и простом, как школьный, письменном столе, в котором недоставало ящиков – просто они были здесь не нужны, зато ножки стола были крепко привинчены к полу, как и у обеих табуреток.

Помещения для допросов были переоборудованы из бывших камер–одиночек, снаружи по коридору взад–вперед ходила стража, изредка заглядывая в окошечки дверей.

Роман Романович вынул из кармана ватника пачку сигарет «Pall Mall» и, не спросив разрешения, закурил.

– Я привык к хорошим сигаретам, от дрянного табака по ночам у меня разыгрывается кашель…

Оправдывается?

Рауса откинулся было назад, забыв, что у табуретки нет спинки. Тогда заложил ногу за ногу. И следователь подумал: бывший директор «Ореанды», видно, мысленно сидит в своем кабинете, как в часы приема посетителей.

– Вы уже получили заключение из психиатрической больницы?

– Еще нет, – отвечал следователь.

– Что–то долго возитесь – не уложитесь в срок! Что касается меня, то заявляю, что к Мелнаве претензий не имею. Если судить объективно – ничего не случилось. Лично я считаю, что девчонка совершила преступление в состоянии аффекта. Я много над этим думал и иначе объяснить ее поведение не могу. Я делал Ималде только добро. Даже уволил для ее же блага – чтобы она не оказалась одна против всего коллектива.

Бывший директор, видно, и впрямь так думал – он даже не заметил недоумения в глазах следователя.

– Кто звонил в «скорую помощь»? Я проверил – вызов по адресу Ималды Мелнавы зарегистрирован.

– Если бы ее отвезли в больницу, все от этого только выиграли бы. И прежде всего – она сама! Дальнейший ход событий неопровержимо доказывает это.

– Может, я неясно сформулировал вопрос?

– Вы подозреваете, что звонил я? – Раусу, казалась, эта мысль развеселила. – С вашего позволения… – он закурил еще сигарету. – Признаюсь, я не догадался! Полагаю, что звонивший наверняка так и останется в ваших бумагах «неизвестным лицом». Может, это был кто–то из «Ореанды»… Если индивид противопоставляет себя коллективу, он обречен на проигрыш!

– Да, а если коллектив противопоставил себя обществу?

От этих слов Рауса буквально рассвирепел, подскочил, но тут же сел на место.

– А что общество выиграло? Что? В этой самой «Ореанде»? Нерегулярно, но до меня все же доходят сведения о переменах там… Программа варьете ниже всякой критики, помещения убирают и посуду моют кое–как, из старых официантов осталось всего несколько человек, а новые не умеют и не хотят прилично обслуживать, кухня стряпает невкусно, потому что качество продуктов из рук вон плохое. Хороших продуктов им не видать!.. Ведь надо уметь работать с людьми, надо каждого заинтересовать! Для посетителей вечер в «Ореанде» уже не праздник, а испытание нервной системы: им приходится слышать не только косвенные, но и прямые оскорбления! Вот чего, вы, слуги закона, добились, вот он, ваш подарок обществу!

– Мы уклонились от темы! – сухо сказал следователь. Он знал, что Рауса прав. Знал и то, что много еще таких людей, кто убежденно говорит: «У нас честно работать невозможно, наша честность даже не выгодна – еще одно лишнее бремя для общества!» И есть должностные лица, которым удобно слышать подобные мнения, – благодаря им и возникают легенды об объективных причинах. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Усталый человек медленно поднялся по лестнице на шестой этаж.

Открыл дверь, у порога разулся, не спеша переоделся в испачканный известкой комбинезон, переобул туфли и, недолго поразмыслив, сложить или не сложить из газеты колпак, решил работать без него. Зашел в кухню, помешал в ведре синтетической клей для обоев – он уже достаточно разбух, – осмотрел свои орудия труда, выстроенные красивым рядком вдоль стены: шпатели, разные кисти, пакетики с сухой краской, клещи, рубанок, молотки.

Выбрал широкую кисть, взял ведро с клеем и, осмотрев углы потолка, – не надо ли подбелить? – направился в комнату.

– Добрый вечер! – приветствовал он Хозяина.

Иногда ему казалось, что Хозяин смотрит на него приветливо, иногда – с ненавистью. Усталый человек понимал: все это фантазии, потому что портрет – нечто неподвижное, застывшее, а причина разного его восприятия – в собственном неустойчивом настроении.

Он прикрыл окно, которое оставил вчера открытым, чтобы помещение проветрилось. Наступала мягкая теплая ночь угасающего лета. Человека все время клонило ко сну.

– Извини, что опять пришел поздно и нарушаю твой покой, но в другое время не могу. У меня много детей и, стало быть, мало денег, но лучше уж так, чем наоборот. Трое их. Нынче это много, хотя у тебя наверняка было три брата и три сестры, но даже столько раньше считалось «так себе – не много». Мастеров нанимать мне не по карману, потому и делаю ремонт сам.

Ему было жаль, что, пожалуй, никогда не узнает имени Хозяина, а также не узнает, за что тот имеет Лачплесиса третьей степени – орденом награждали исключительно за личную отвагу и вручали его вместе с описанием совершенного подвига.

– Довольно болтать, пора за работу!

Повернулся спиной к Хозяину, взобрался на стремянку почти под самый потолок и начал равномерно наносить клей на стену, размышляя об ордене и геройстве и о том, что геройство никогда не вознаграждается как следует: вот хоть ты – во фраке, а квартиру имел на шестом этаже. Вряд ли в те времена тебя заботило улучшение кровообращения и сердечной деятельности. Шестой этаж – пожалуй, признак скромного достатка. К тому же истинное геройство и не жаждет вознаграждения, а, скорее, является внутренней потребностью в конкретный момент. Те, кто не способны на геройский поступок и осознают это, считают его ограниченностью и даже глупостью. Если бы геройство шло от расчета, – размышлял человек, – то в жизни можно было бы встретить и такие предложения: «Проявлю смелость на столько–то рублей и столько–то копеек!»

Намазав стену клеем, он прилепил газету, разгладил ее сначала ладонью, потом старой, отслужившей свое одежной щеткой: обои держатся прочно, если под ними хорошая основа.

Ремонт человек начал с коридора, потом перешел в кухню – так понемногу набил руку. Он серьезно подготовился: прочел книгу о том, как своими силами можно сделать ремонт, побеседовал с теми, кто имел опыт. Теперь он работал не хуже квалифицированных мастеров. Может, медленнее, зато аккуратнее. «Глупо думать, что умеешь делать все, но еще глупее – что не умеешь ничего!» – похвастал он перед Хозяином, с которым подолгу разговаривал, коротая время.

Когда он приступил к делу, понадобилось много газет и друзья натащили ему целый воз, очистив свои чердаки и шкафы. Встречались тут и отдельные страницы из старых журналов – полуистлевшая коричневато–желтая бумага, которая быстро пропитывалась клеем и буквы на ней расплывались так, что ничего не удавалось прочесть. Наклеивая обрывки сведений о разных исторических событиях, порой он увлекался и зачитывался.

«Уже с 1890 года каждый новый день наполнял душу буржуазии смятением. Это чувство то усиливалось, то ослабевало – в зависимости от политического и экономического положения рабочего класса…»

«Не следует думать, что директор взморского казино Герде, который сбежал за границу в связи со своими неприглядными делами, обнаружившимися в игорном доме, не вернется. Ведь еще не приходилось слышать, чтобы рижские трактирщики вдруг с горя запили только потому, что вскоре вступит в силу закон об искоренении пьянства!»

«Следуя указаниям партии и требованию народа создавать высокоидейные произведения литературы, многие писатели, в свое время подвергшиеся критике за формализм и безыдейность, перестроили свою творческую деятельность и вступили на путь социалистического реализма, однако есть поэты, которые все еще не освободились от элементов формализма, такие как Чакс, Вилипс, Кемпе, Плаудис.»

«Историческое место в Бауске: камень на улице Калею. На нем Петр Великий, шведский и польский короли подписали мирный договор. Камень имеет треугольную форму, углы его обращены в стороны, соответствующие расположению государств.»

«Своеобразен язык Валдиса Руи. Есть лишь опасение, как бы актер не вытеснил в нем поэта. Было бы жаль! Еще следует упомянуть Таливалдиса Бричку, Давида Церса, Арвида Скалбе, Зигфрида Страута, из Вентспилса, Хария Хейслера из автономной республики Коми и работницу фабрики Эмилию Клушу.»

«На местном рынке крестьянское масло стоит 2,70 лата за килограмм. Повышенным спросом пользуются творог и казеин, на них постоянно есть покупатели. На рынке, где торгуют яйцами, без перемен, привоз небольшой. Цены – 9 – 11 сантимов, диетические – по 12 сантимов за штуку.»

«Наш Энвер – так называет его народ в свободной Албании. Все – от мала до велика. Он самый любимый, самый дорогой человек на свете. С именем Энвера Ходжи народ связывает свободу своей родины, победу над фашистскими захватчиками, землю, которую крестьяне получили в вечное пользование, первые заводы и фабрики, каждый метр железнодорожного полотна в стране, где до войны железных дорог вообще не было».

Перед человеком как бы проплывали давно забытые лица, воздвигнутые и поверженные монументы, стремительно возводившиеся воздушные замки, лежащие теперь в руинах, потопленные в крови и возродившиеся вновь народы, упорно шедшие вперед. Мы жили! Мы живы! Мы будем жить! Были вырублены языки и культуры, но из оставшихся пней пошли новые побеги. Мы живы! Мы будем жить!

И все это за неполное столетие!

История казалась ему длинной цепью ошибок и последующим исправлением их. Ей присуще одно удивительное свойство – она засыпает песком забвения войны и лозунги, почетные звания и высокие должности, даже кратковременные шабаши – все, только не честность и труд.

Окончив клеить, человек на минуту присел на нижнюю ступеньку стремянки и глянул на Хозяина в золоченой раме с виноградными листьями. Рама была широкая и тяжелая, и человек решил, что лишь поэтому ее не вынесли из квартиры – как остальные вещи. Когда он пришел сюда, то увидел только грязный, годами неухоженный паркет. Повсюду валялись клочья ваты и морской травы.

Хозяин мрачно и молча смотрел на человека. Словно имел об истории другое мнение.

В конторе домоуправления долго изучали полученный человеком ордер и неохотно дали ключи. Инженер эксплуатации устроилась туда на работу лишь затем, чтобы улучшить свои жилищные условия, и надеялась, что квартира достанется ей.

Претендентов на квартиру было много, и он совсем уж потерял надежду, но вдруг явилась какая–то депутатская комиссия. Она заперлась в кабинете и просто проверила; насколько обоснованы претензии желающих и полные воплей справки из различных учреждений. После этого человек стал в очереди вторым – за толстым гражданином в велюровой шляпе и лакированных туфлях.

«Шестой этаж без лифта… А за чей счет ремонт? Ремонт необходимо делать сразу! Думаю, я заслужил что–нибудь получше!» Сделав ударение на «я» и «заслужил», толстый гражданин от квартиры отказался.

В задней комнате лежали сколоченный из досок щит, на котором человек отмерял обои, линейка и сапожный нож. Человек потрогал стены и решил, что наклеенные газеты высохли.

«Кому сдать картину?» – спросил он у дворника, когда впервые переступил порог квартиры.

«А куда я ее дену?» – дворничиха замахала руками. – Оставьте, пусть висит! Ее и шевелить–то опасно – рама рассохлась, только прикоснешься – рассыплется!»

«Странно как–то… Портрет совсем чужого человека… Словно член семьи… Он тут жил?»

«Не знаю – сама тут недавно… Только не вздумайте выставить на лестницу! Отнесите во двор и прислоните к помойке. Кому понадобится – возьмет. Да не намусорьте на лестнице. И подметите, а то гипс растащат по всему дому, потом не домоешься!.. И не забудьте взять в домоуправлении расчетную книжку!»

– Начнем резать обои, – сказал человек и подмигнул Хозяину. – Еще с часок выдержу! – Хотя отяжелевшие веки смыкались сами собой.

Он знал, что прежде надо нарезать все полосы обоев, но, отхватив первую, не удержался от соблазна ее приклеить.

Чистая белая полоса с серым орнаментом перекрыла Всероссийскую олимпиаду в Киеве, где «рижане завоевали пять первых мест и одно второе в следующих видах спорта: Бирзниекс из «Любителя» в толкании ядра, Руке из «Марса» – в спортивной ходьбе на десять километров, Краузе – в выжимании гири – 230 фунтов, Полис – во французской борьбе, Краузе – в штанге – 356 фунтов и Аунс из «Марса» в велопробеге Киев – Чернигов.»

«Лес вокруг шумит,

Трудовой порыв гудит:

Эх, вы пилы, топоры,

Повалите все стволы!

Нет печали, нет заботы —

Есть дрова – итог работы!»

«Кришс Кюкис – самый серый депутат сейма. Ходит в деревенской одежде – другой у него нет. Едва заканчивается заседание сейма, в пятницу вечером спешит на вокзал. Дома пашет, боронит, сеет, точит косы и чинит хомуты, смазывает телеги – и так до самого вторника. Утром опять в сейм.»

«Поэзия должна способствовать познанию жизни, у Гревиня же мы читаем различные вариации на загробную тему. В книге тридцать раз повторяется слово «могила», не говоря уже о песке и других символах смерти, поэтому мы с уверенностью можем сказать: советскому читателю с такой поэзией не по пути.»

«Магазин Б. Элиасстама предлагает драгоценные камни, часы, товары из золота, серебра и альфенида – улица Александровская, 5.»

«Рижский скульптор М. Гриншпун закончил работу над бюстом генералиссимуса И. В. Сталина. Товарищ Сталин изображен в парадной форме. Высота бюста – более метра.»

«Директор киностудии т. Черняк и Министерство кинематографии Латвийской ССР обязаны организовать и тщательно разработать систему воспитания и обучения национальных киноработников по всем специальностям.»

Он сидел и с удивлением смотрел на белую чистую полосу – она ничего не закрыла.

Там, под ней все имело свой запах, свой вкус и от них никуда не денешься, их не забыть, не оправдаться – я, дескать, совсем из другого поколения и с происходившим не имею ничего общего. Как бродячий пес оно идет за тобой – след в след. Ты можешь его убить, но оно возродится и пойдет за твоими детьми и внуками, преследуя их как угрызения совести за родителей, за их духовную нищету, за причиненное ими зло, и дети будут стыдиться произнести имя своих родителей вслух, в присутствии честных людей.

Добро и зло вперемешку лежат в сундуке истории, из которого никто и ничего не волен выбросить.

Человек глянул на Хозяина.

Тот усмехался: я тоже вечен. Можешь сжечь меня – останется эта стена, можешь сломать стену – останется этот дом, можешь снести дом – останется место, где он стоял, я останусь.

Вдруг раздался короткий звонок в дверь.

Человек решил, что ему послышалось, но пошел открывать.

На пороге стояла странно одетая девушка – в тонкой куртке, линялом бесформенном джемпере и неумело перешитом платье из дорогой ткани.

– Входи, – сказал человек. Он был уверен, что сказать следует именно так. Не «пожалуйста», не «хотелось бы узнать…» и не «извините, но уже поздно». – Входи, – спокойно повторил он, как сказал бы любому голодному, жаждущему, озябшему, бесприютному.

Мы живы! Мы будем жить!