Текст книги "Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось"

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Миермилис Стейга,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

Мальчишка свернул влево и побежал дальше – топ–топ, топ–топ.

Пролез между товарными платформами – они были заставлены в два этажа экспортными «Самарами». Потом под длинным составом со связками толстых бревен, под еще более длинным составом из шестидесятитонных цистерн и выбрался на набережную.

Толстостенные стальные борта судов высились, как многоэтажные дома. Было еще не так поздно: на фоне неба виднелся их белый такелаж, горел свет в окнах иллюминаторов.

Огромные торговые суда стояли плотными рядами, их толстые якорные цепи казались мальчику похожими на хвосты бегемотов, опущенные в воду, дальше вдоль берега виднелись конусы гигантских угольных насыпей.

Мальчик устал бежать, пошел шагом.

Возле складов сновали электрокары и подъемники – их стальные держатели переносили с места на место доски – люди так же носят дрова. Концы досок раскачивались, словно крылья птиц.

– Сейчас улетят! – засмеялся мальчишка.

Буксир «Ислочь» стоял, зажатый между огромными «пятнадцатитысячниками» – с одной стороны вперед выступало почти полсудна, на носу которого красовалась надпись «EWERANNA», и под ней другая – буквами поменьше – «ANTWERPEN», над утлегарем соседнего танкера развевался норвежский флаг с крестом.

«Ислочь», коренастый крепыш, был грязный, с бортами, обвешанными старыми автопокрышками – чтобы от столкновения с боками другого судна или с молом не пострадала краска.

Трапа не было видно, и мальчишка подошел поближе. Остановившись напротив двери кубрика, прокричал:

– Эй, на «Ислочи»! Есть там кто–нибудь?

Показался вахтенный матрос.

– Чего надрываешься, юнга?

– К телефону зовут. Срочно!

– Меня?

– Забыл! – мальчишка чуть не заплакал. – Ей–богу, забыл! Такая чудная фамилия, что никак не запомнить. Междугородка… Из Риги…

– Подожди, сейчас…

Матрос просунул голову в приоткрытую дверь кубрика.

– Алексис Имантович! Звонят из Риги – может, вам?..

– Да, я жду звонка…

Они шагали быстро, мальчишка, чтобы поспеть за Алексисом, иногда переходил на бег.

– Кто звонит? Мужчина или женщина?

– Не знаю, дедушка разговаривал.

Если Таня, то надо решительно потребовать, чтобы больше никогда не звонила. Сколько раз уж со слезами обещала, но пройдет немного времени и звонит опять. Было бы еще о чем говорить! А то канючит и канючит свое! Дядьки из охраны разозлятся и не позовут больше. Как раз когда нужнее всего будет… Они ведь не обязаны, зовут только по доброте душевной.

– Жвачку любишь?

– М–м, – протянул мальчишка.

– Сложи–ка ладони… Вместе, вместе сложи, чтобы получилась нормальная пригоршня!

На ходу он высыпал в ладони мальчишки маленькие пачечки жевательной резинки.

– Откуда? – спросил мальчишка.

– «Corvis» – из Гватемалы.

– Хорошая?

Алексис пожал плечами – знал только, что дешевая…

– Алло! Алло! – взял трубку Алексис и сразу узнал голос сестры. Он не ожидал, что позвонит Ималда. – Что случилось, сестренка?

– Я нашла того человека.

– Какого человека?

– Того, который виноват в смерти мамы.

– Малыш…

– Нет, Алексис, не беспокойся – со мной все в порядке… Я с ним не только виделась, но и говорила.

– Да не могла ты с ним говорить, малыш! Не мог–ла! Это физически невозможно! За какую–то аферу он осужден на восемь лет и отбывает свой срок в той же колонии, где и отец. Уважаемый в прошлом товарищ Арон Розинг… Я даже помню, как он выглядел, – полный, кудрявый, ходил в бриджах и высоких хромовых сапогах. Извини, что не рассказал о нем тебе раньше, но я думал, что так лучше для тебя же.

– Неправда!

– Правда. Просто ты еще многого не знаешь.

– Но этот человек почти во всем мне признался… Сказал даже, что вызвал для меня «скорую». Помнишь, ведь это так и осталось невыясненным, кто именно звонил… Зовут его Константин Курдаш.

– Швейцар «Ореанды?»

– Да.

До сих пор Алексис пребывал в уверенности, что знал о причине гибели матери все, что можно было разузнать. Ему в этом помогли несколько уважаемых людей. Выяснились не только мотивы, но и те приемы, с помощью которых многие благодаря «Илге» неплохо заработали. Алексис в какой–то степени даже гордился, что уважаемые люди ему доверились, при этом подвергая себя известному риску.

И хотя имя Константина Курдаша в тех доверительных разговорах никогда, не упоминалось, Алексис знал, какие функции возложены на Курдаша кроме охраны входа в «Ореанду».

– Что ты решила предпринять?

– Тебе срочно надо приехать – мы должны поговорить и действовать сообща.

– Завтра никак не смогу… Жди послезавтра – с вечерним самолетом. А как у тебя дела?

– Уже готовлю второй номер.

– Поздравляю! Есть сокровенные желания в этой связи?

– Чтобы ты поскорее приехал!

– Спасибо, что не просишь арбуз!.. Как публика?

– Публика принимает нормально, а Рейнальди просто в восторге!

– Чао, малыш!

– Чао!

Значит, в квартире тогда все же находился человек… А если им был Константин Курдаш, то это многое меняет… Алексис достаточно долго общался с центровиками и хоть не точно, но знал, кто каким способом добывает деньги.

– На каком языке вы говорили? – спросил старый вахтер.

– На латышском.

– Интересный язык. Я внимательно слушал – он даже отдаленно не похож ни на какой другой язык.

Алексис положил старику на стол две пачки сигарет «Assos»: отношения следует поддерживать, если хочешь, чтобы тебя всегда звали к телефону.

– Крепкие?

– Так, средние. Греческие, но табак из Вирджинии. Спасибо и до свидания!

– Вам спасибо! Разве трудно мальчишке сбегать!

Темнота еще больше сгустилась.

Константин Курдаш, черт побери! Это меняет дело – значит, и последовательность в цепи событий была другая. Не включили ли для матери «счетчик»? Кто познакомил ее с Ароном Розингом?

Этот моложавый и внешне застенчивый мужчина появился в Риге в середине шестидесятых годов. Его временно прописал у себя дальний родственник с условием, что летом будет жить в городской квартире и присматривать за добром родственника, высокие идейные убеждения которого не являлись препятствием для стяжательства. Зимой наоборот – будет жить на даче, там две комнаты и их не так уж трудно натопить. На даче красть, правда, было нечего, но родственник опасался – вдруг взломают замок, начнут копаться или что–нибудь уволокут – радио, телевизор, шашлычный мангал или банки с вареньем.

Арон Розинг был обладателем не только обшарпанного костюма, который никакой глажкой не приведешь в божеский вид, но и диплома об окончании юридического факультета в провинциальном университете; особый вес диплому придавали воспоминания родственника о детстве в родном городе, где в реке с мостков женщины полоскали белье. Наличие Диплома помогло родственнику устроить Розинга юрисконсультом, но в арбитражных сражениях он неизменно проигрывал юристам противников – те оплетали его сетью инструкций, постановлений и правил, а если это не удавалось, то обводили вокруг пальца, срывая сроки договоров. С этим следовало покончить, ибо проигрыши Арона родственник воспринимал как оскорбление родного города и университета, он не хотел, чтобы другие над ними смеялись… Если уж юрист Розинг не в состоянии сладить с юристами, то наверняка сможет справиться с людьми, не сведущими в области права. И Арон Розинг стал следователем прокуратуры. Он развернул активную общественную деятельность – выступал на заводах, в больницах, давал интервью газетчикам. Его избрали судьей – в городе, где прошло детство родственника Арона, успешно прошли выборы: за кандидатуру Розинга было отдано девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента голосов избирателей.

Приговоры Розинга отличались суровостью. Он вел неослабевающую борьбу с проявлениями буржуазного национализма, который усматривал в каждой букве латинского алфавита; в частных беседах довольно своеобразно трактовал интернационализм, по образцу национал–социалистов вознося одну нацию над другими, клеймил культ вещей – причиной его возникновения считал растлевающую деятельность средств западной пропаганды. Но однажды, как на беду, возник шум из–за пропажи нескольких вещественных доказательств из здания суда. Они – серебряный поднос и бронзовые каминные часы восемнадцатого века – были обнаружены в квартире судьи Розинга. Однако выяснить, каким образом они там оказались, какими путями Розинг получил квартиру, а также приобрел дорогую мебель, не удалось. Правда, ходили слухи, что среди очень суровых приговоров, вынесенных Розингом, некоторые были чересчур мягкими.

Чтобы на реку, родной город и его прачек не пала тень, родственник добился, что такие разговоры стали считаться аполитичными, угрожал, что соответствие распространителя слухов занимаемой должности тоже пересмотрят. А Арона Розинга назначили районным прокурором. Но после его попытки в своем кабинете изнасиловать малолетнюю девочку – отец девочки, не надеясь найти правду на месте, отправился с жалобой в Москву, – и Розинга в конце концов наказали – дали выговор с занесением в учетную карточку. Может, он и продержался бы на поверхности, если бы вдруг не всплыло дело о взятке, после чего родственник захлопнул двери своего дома перед носом Арона. Потом он делал вид, что вообще не знаком с Розингом. О родном городе и реке родственник больше не вспоминал.

Пообщипанный, товарищ Розинг юркнул в адвокатуру, где проработал несколько лет, пока его не посадили за шантаж свидетелей.

В начале восьмидесятых годов Арон был безработным, но за высокий гонорар консультировал по юридическим вопросам и оказывал практическую помощь. Вращался он в основном в «Ореанде» и в других роскошных ресторанах, где рассказывал, как спас от следствия и даже от тюрьмы разных людей. В основном речь шла об известных многим лицах, поэтому рассказам Розинга верили, хотя находились и скептики, которые говорили, что Арон ничего не может, что он обыкновенный жулик, создающий себе рекламу на ловком использовании совпадений. Спасенных от правосудия, конечно, не расспрашивали, те всё равно ничего не рассказали бы, а широкие знакомства Розинга в кругах прокуратуры и суда ни у кого не вызывали сомнений: свидания своим клиентам он обычно назначал в коридорах суда, прокуратуры или районного отделения внутренних дел, куда заглядывал всегда по–свойски, здороваясь с обитателями кабинетов, правда, никогда не переступал порога.

«Я склонен думать, что скорее Алда нашла Розинга, а не Розинг Алду, – сказал один уважаемый человек Алексису. – Ведь Розингу было известно, что имущество твоего отца было конфисковано, так что он понимал: поживиться тут нечем.»

«Мать заведовала магазином кулинарии.»

«Ты знаешь, сколько они там имеют в день? Могу сказать откровенно: мне с тобой в прятки играть незачем. Около семидесяти. Это уже после расчета с кондитерским цехом и кухней. Да еще надо отсчитать шоферу и экспедитору за вывоз тары. Всем ненасытным инспекциям тоже – санитарной, противопожарной, метрологической… Их целая куча и каждой надо что–то отстегнуть… Теперь оставшееся раздели на работников магазина – немного набирается!»

«Вы сказали, что ревизия установила в кассе магазина недостачу… Пять тысяч…»

«Почти пять тысяч. Думаю, Розинг выудил у нее их постепенно на мелкие расходы. Скорее всего обещал не только спасти мужа, но и отсудить дачу. Потом, мол, ее продашь, чтобы окончательно рассчитаться… Обычная легенда афериста.»

«Если я его когда–нибудь встречу!..»

«Понимаю твои чувства… Только на этого голодранца обижаться нечего. Да, он мошенник, аферист… Его бизнес – жульничество, ведь больше он ничего не умеет».

«Кто сообщил матери о предстоящей ревизии?»

«Не знаю. Наверняка из треста. В последнее время все на нее злились: обманывала, не считалась ни с мясным цехом, ни с кондитерским, по–видимому, надеялась как–то еще продержаться на плаву…»

Алексис, погруженный в раздумья, заблудился в проходах между контейнерами, пошел обратно, снова заблудился, пока наконец выбрался на набережную далеко от «Ислочи».

Если к матери заявился Константин Курдаш, значит, на нее действительно был включен «счетчик». Но ведь так поступают только с теми, с кого реально можно что–то получить. Алексис старался понять, чем же еще можно было поживиться в их доме…

В мире сделок, скрытом от посторонних, не обходится без финансовых операций: здесь дают взаймы и берут в долг, покупают и продают, закладывают и выкупают залог. Поскольку в основном реализуют ворованное и контрабанду, то долг с забывчивого покупателя судебным путем, конечно, не взыщешь. Долговые расписки тоже тут не в ходу: деньги дают под честное слово и на срок, который должен быть соблюден железно. Если кредитор не получил их в назначенное время обратно, он «включает счетчик» – и проценты, без того имеющие фантастические размеры, могут возрасти в десятки раз.

На взыскании долгов в этом мире наспециализировалось несколько групп центровиков, куда входили и физически сильные циники, которым нипочем любая жестокость и подлость, да и в фантазии поиздеваться над жертвой равных им нет. Заранее вооружившись компрометирующими материалами, – среди этих людей чистых перед законом не бывает – они заманивали жертву в достаточно укромное место или на машине вывозили за город, где никто не услышит ни мольбы, ни криков. Обычно обходились без повторной «обработки»: пострадавший продавал или отдавал последнее. Сами себе эти одетые во все фирменное силачи очень нравились, им, наверняка, и невдомек было, что их сторонились даже те, кто за известную плату пользовался их же услугами – так сторонятся палачей и живодеров.

Константин Курдаш взыскивал долги по приказу всего лишь нескольких людей. Действовал он тупо и примитивно, но бил основательно и долго, иногда заодно учиняя разгром в доме жертвы.

На набережной Алексис уже не боялся заблудиться и поэтому снова переключился на размышления, пытаясь выстроить в логической последовательности известные ему события.

Неожиданный арест отца и конфискация имущества застали мать врасплох и, понятно, она, не раздумывая, бросилась исправлять положение. Так попалась в лапы Арона Розинга, который, по–видимому, предполагал, что она кое–что припрятала. Не обещая мгновенных результатов, он поступил так, как обычно поступают аферисты, – сначала взял сто рублей, потом двести, потом пятьсот, потом тысячу.

И мать вынуждена была давать – в противном случае уже начатое, как ей наверняка говорил Розинг, дело не продвигалось бы, к тому же отданные ему деньги тоже потеряла бы, ведь она брала их из кассы «Илги». Потом, должно быть, поняла, что Розинг обманывает, но продолжала платить, чтобы не потерять последнюю надежду. За всем этим стоял полный крах, о котором она боялась даже подумать. И тогда заявился Курдаш с ультиматумом: или верни деньги в кассу или… Ни бить, ни запугивать ему не пришлось: достаточно было одного слова – ревизия! – и мать в панике решилась на самоубийство. Обессиленная допросами по делу отца, в вечном страхе, как бы не обнаружилась недостача в кассе и махинации в магазине, она уже не могла воспротивиться искушению свести счеты с жизнью за несколько секунд.

Таким образом она смешала карты Курдашу и тем, кто его подослал. Они–то знали, что деньги с нее не получат, значит, Курдаш явился за чем–то другим. Скорее всего, за квартирой… За их большую хорошую квартиру со всеми удобствами в самом центре ей предложили бы полуразвалившуюся хибару где–нибудь на болоте. Обмен оформили бы по всем правилам, так, чтобы никто бы не мог придраться.

Алексис взошел по трапу на «Ислочь» и заперся в своей каюте.

Он отомстит!

И вдруг понял, что мстить некому.

Арону Розингу? Он аферист, такова его специальность, если можно так выразиться, – выманивать деньги. Да он силой и не отнимал – хочешь плати, хочешь нет. Отдал – сам виноват.

Константину Курдашу? Он всего лишь тупой исполнитель, игрушка в руках других.

Человеку, который подослал Курдаша? Зная о недостаче и понимая, что она все время растет, но скрывая это, он в известной мере рисковал своим служебным положением, и не удивительно, если искал возможность покрыть недостающую в кассе сумму.

Поставщикам левого товара из мясного и кондитерского цехов? Они тем более не виноваты – сами оказались обманутыми!

Когда Ималда уже переоделась и подготовилась ко второму выходу на эстраду, в дверь кто–то робко постучал. Не спросив, она открыла: чужие сюда ведь не заходили, только свои. Ималда очень удивилась, услышав, как быстро щелкнула задвижка. Девушка испуганно обернулась.

У двери стояла Люда с большим бумажным, свертком в руках. Выглядела она встревоженной.

– Ималдочка, положи это у себя, завтра заберу, – Люда протянула довольно увесистый сверток. – Не бойся, там маслице… Если надо, я и тебе достану…

Пока Ималда справлялась с растерянностью, Люда проворно сунула сверток на дно шкафчика, набросав сверху бархатных тряпок, которыми танцовщицы чистили обувь перед выходом на эстраду.

– Не дай бог, кто войдет!.. – как бы оправдывая свою деловитость, сказала Люда. – Все кругом такие сволочи, что никому уже верить нельзя!

Оказалось – нежданным–негаданным в воробьиную стаю залетел сокол из управления внутренних дел.

Это был молоденький лейтенант, который очень старался говорить и вести себя так, чтобы вызвать уважение и даже почтение.

Не зная, с кого начать, – кабинет директора был заперт – он предстал перед Леопольдом, чем так ошарашил толстяка, что с ним чуть удар не случился.

– Извините, а разве капитан Кирпичников… Мы отлично сотрудничали…

– К сожалению, ничего не могу пояснить – не информирован!

Очень мило! Только такого нам недоставало! И Романа Романыча, как назло, вызвали в трест!

– Чем могу служить?

– Хотел бы познакомиться с работой «Ореанды», с подсобными помещениями…

– А что, были жалобы?

– Почему сразу жалобы? Просто мне надо знать, что здесь происходит, что делается… Начнем с кухни.

Лейтенант долго листал накладные шеф–повара Стакле, изучал калькуляции и другие документы, что–то отмечал в своей записной книжке, считал на японском микрокалькуляторе и наконец спросил, не целесообразно ли вернуться к практике, когда в меню вписывали порционный вес изготовленного эскалопа, антрекота, жаркого и гарнира к ним: если возникнет спор с посетителем, работникам кухни легче будет доказать свою правоту. Кроме того, в коридоре возле кухни не мешало бы поставить контрольные весы, доступные любому посетителю.

Стакле аж пот прошиб. Единственное для него утешение – хоть завтра может выйти на пенсию. Он так и сделает! Свои нервы трепать больше не станет! Хватит! Но уже через мгновение Стакле вспомнил о своих двух внуках, отец которых, оставив жену, скрывался от уплаты алиментов в необъятных просторах страны (обычная беда смешанных браков) и решимость шеф–повара тут же пропала.

– Да, и написать надо очень красиво, – Леопольд чуть ли не с восторгом подхватил слова лейтенанта, – вывести соответствующую графу. Если вы поддержите, мы обратимся с предложением… Прекрасная мысль!..

Стакле и весь персонал кухни онемели – неужто Леопольд рехнулся на глазах или сознательно решил всем навредить? Зарплата у поваров была относительно скромной, им ничего не приплачивали, но из продуктов для семьи они покупали в магазине лишь самое необходимое или такое, что слишком тяжело нести из «Ореанды» до дому – соль, хлеб, молоко, кефир.

Затем лейтенант Силдедзис вместе с Леопольдом приступил к обходу подсобных помещений. Парень рассказал, что до поступления в школу милиции окончил учетно–кредитный техникум, разбирается в бухгалтерской документации и учете материалов.

Под приветствия официантов они прошлись вдоль шкафчиков, и лейтенант очень удивился, когда увидел, что все шкафчики, как в общественной бане, заперты – неужели сотрудники ресторана настолько не доверяют друг другу? Наконец открыл последний, не принадлежавший никому и потому не запертый.

Там, под газетами, лежали две жирные курицы в полиэтиленовых мешочках, на этикетках которых значилось, что они с Кекавской птицефабрики.

Леопольд метнул взгляд–молнию в официантов – никто посторонний здесь не станет же прятать! – и спросил с достоинством:

– Составим акт?

– Сдайте потом на кухню!

Леопольд завернул кур в газету и сунул под мышку.

А Силдедзис излагал свой замысел: совместно с руководством ресторана необходимо создать систему, которая исключит всякую возможность присвоения работниками продуктов, – у него, дескать, есть несколько свежих идей.

То ли Силдедзис обладал тонким нюхом ищейки, то ли его кто–то тайно осведомил, но вдруг из–под столика, где стоял кассовый аппарат, он вытащил, припрятанную миску с копченой курицей, кусочками паштета и сервелата, брусочками сыра и ломтиками малосольной рыбы – официанты понемногу таскали эти деликатесы с тарелок, когда накрывали холодную закуску, потом делали новые, неучтенные порции. Лейтенант своей находкой произвел эффект, подобный взрыву гранаты: официанты разбежались кто куда – в туалет, в зал, в курилку.

– Занятно! – Силдедзис поставил миску на кухонную стойку и удалился через дверь за эстрадой. Леопольд торопливо семенил за ним.

– Народу много, за всеми не уследишь, – оправдываясь, бормотал он. – Хорошо, что вы такой энергичный… Мы тоже заинтересованы, чтобы в нашей «Ореанде» царил образцовый порядок. Ведь люди приходят сюда отдыхать и ничто не должно портить им настроение… Разрешите представить!

Ималда в этот момент как раз вышла из раздевалки. Леопольд ухватился за нее, как за спасательный круг в бушующем море.

– Ималда Мелнава, наша артистка балета… Товарищ Силдедзис, наш новый куратор… – лишним почетным званием никогда не пересолишь. – Приходите завтра, посмотрите программу! У нас исключительно интересная программа варьете!

Ималда про себя отметила, что у Силдедзиса красное прыщавое лицо, длинные жирные волосы и воротник обсыпан перхотью.

– Ималда выступает в двух номерах. Публика от нее в восторге! – без умолку щебетал Леопольд. Куры подтаяли, и газеты пропитались кроваво–водянистой жидкостью.

– Приду с удовольствием, – лейтенант кисло улыбнулся. – С вами мне тоже хотелось бы немного побеседовать… Правда ли, что вы, танцовщицы, каждый месяц из своей зарплаты обязаны платить двадцать рублей как бы за частные уроки?

– Впервые слышу! – воскликнула Ималда, изобразив возмущение. Она и сама не ожидала, что сумеет так убедительно соврать. Да, она платила Укротителю, как и остальные, – так было принято. Девушкам сказали, что они ничего не теряют: зарплата у них больше, чем полагается. Да и не скажешь, что балетмейстеру они платят ни за что: со своим временем он не считается, работает, если надо, с раннего утра до позднего вечера.

– До свидания! – Ималда простилась, ослепительно улыбнувшись как знаменитая примадонна. Она спешила: сегодня обещал приехать Алексис.

Леопольд швырнул кур на столик шеф–повара и пыхтя уселся напротив Стакле.

– С какой стати я должен это расхлебывать! Это функция Романа Романыча – пусть он этим и занимается! Противно!

– По мне, так печатай меню, какое захочешь… Только я в таком случае… – голос Стакле дрожал.

– Печатай, печатай… Кто тебе напечатает? Если оформим через трест, то и к двухтысячному году ничего не напечатают! Пока получат лимиты на бумагу, – ведь это мелованная бумага, а не какая–нибудь сортирная, хотя и той не купишь, – пока включат в планы типографии… ты, наверно, ждал, что я заблажу в ответ: «Нет, ни в коем случае!» Этого ты хотел? Силдедзис тебе не Кирпичников, Силдедзис – настоящий клещ!

– Но ты же сам сказал – завтра или послезавтра…

– Газеты надо читать!

Свою тактику Леопольд действительно позаимствовал из газеты, из выступления одного комсомольского лидера, который горячо поддерживал строительство молодежного центра. Своими блестящими речами он снискал себе репутацию прогрессивного борца на передовой и таким намеревался оставаться и впредь. Всякий раз выходя на трибуну, он произносил одну и ту же речь и всегда заканчивал словами: «Почему до сих пор у нас этого нет?» Изрекая пламенные и в целом правильные лозунги, он как бы старался не замечать реальной жизни. Он не говорил о выборе места молодежного центра, его проектировании, о проблемах стройматериалов и рабочей силы, о сроках строительства. Лидер как бы обеспечил себе на долгие годы нечто вроде вынужденного бездействия, но при этом не забывал пообещать: вот когда будет готово, тогда мы рванем – песок и галька полетят во все стороны! А до тех пор он будет почивать – просьба будить только в дни зарплаты!..

У входа дежурил другой швейцар – у Курдаша, сказал он, выходной. Ималда решила: завтра же утром вместе с Алексисом она пойдет к Курдашу, чтобы он не вздумал ее снова выпроводить. Алексис обязательно придумает, как им поступить – может, сначала они пойдут в милицию, там уж будут знать, с чего начинать расследование.

Обычно в этот час возле «Ореанды» стояло много свободных такси: в «Седьмое небо» с прогулок возвращались иностранцы, но на сей раз машин не было, и Ималда ускорила шаг, наклонив голову от резкого ветра.

Идя по противоположной от своего дома стороне, она увидела в окнах их квартиры свет – значит, Алексис уже приехал.

Переходя улицу и глядя вверх на окна, Ималда не заметила двух мужчин, стоявших в подворотне. Как только она подошла к дому, они отступили в темноту.

– Она?

– Кажется, она. И кажется, без провожатого.

– Ты ступай за ней, а я еще немного побуду здесь.

Когда Ималда дошла до третьего этажа, внизу хлопнула парадная дверь и кто–то быстрыми шагами стал подниматься наверх.

В кухне и в коридоре горел свет, из передней комнаты доносились мужские голоса.

Как только Ималда сняла пальто и разулась, раздался короткий звонок в дверь.

Не будь Алексиса дома, она спросила бы, кто за дверью, теперь же открыла сразу.

Не ожидая приглашения, вошел усатый мужчина лет тридцати. Держался он более чем бесцеремонно.

– Вы к Алексису?

Мужчина потянулся к нише и снял с полки сумочку Ималды.

– Если не ошибаюсь… ваша…

Ималда даже после не могла понять, почему не запротестовала, а утвердительно кивнула.

– Зайдемте в кухню… Выложите, пожалуйста, содержимое на стол!

– С какой стати? – собралась она с духом, но тут же умолкла, увидев милицейское удостоверение.

– Прошу вас! – настаивал усатый.

Она открыла «молнию» сумочки, вытряхнула свои мелочи – скромную косметику, зеркальце.

Мужчина снял колпачок с бесцветной губной помады, внимательно осмотрел ее, понюхал и снова одел колпачок.

– Можете собрать!

Потом стремительно схватил Ималду за левую руку и прежде чем она успела крикнуть: «Что вы делаете?», резким движением засучил рукав ее блузки.

Нет, на руке он ничего интересного для себя не обнаружил.

– Поднимите другой рукав!

Она послушалась, хотя не понимала, что происходит.

Мужчина бросил взгляд на запястье и сказал уже спокойно:

– Хорошо, пройдемте в комнату…

Алексис, очень бледный, стоял, прислонившись к печке. Одежда на нем была модная – с бронзовыми пряжками и цепочками. Раньше Ималда на нем таких вещей не видела.

– Добрый вечер, – растерянно произнесла она.

На нее глянули, но никто не ответил.

В квартире находилось много незнакомых людей, их пальто и шапки кучей лежали на кровати Ималды.

Мужчины – Ималда уже не сомневалась, что все они работники милиции – действовали каждый сам по себе, а дед с портрета хмуро следил за ними – как бы чего не стянули. Дед, наверно, больше всех испытывал стыд. Один мужчина – небольшого роста, конопатый – перелистал книгу и отложил в сторону, другой, прислушиваясь, простукивал стену: в том месте обои немного отстали и, видимо, это вызвало у него подозрение, не спрятано ли там что–нибудь, третий, выставив на пол ящики комода, придирчиво перебирал содержимое.

– Где? – остановившись напротив Алексиса и пристально глядя ему в глаза, с негодованием спросил мужчина в коричневом костюме и жилете. Он был невысокого роста и, чтобы смотреть Алексису в лицо, был вынужден запрокидывать голову.

– Больше нет, – пробормотал Алексис.

– Неужели не понимаешь, что мы так или иначе найдем? Даже если придется взломать здесь пол и стены! Ты, вонючка!

И хотя он казался самым молодым среди остальных, по–видимому был главным: все происходило как бы вокруг него.

– Мы за тобой следили от самого аэропорта… – Алексис не отвечал, и мужчина в коричневом костюме продолжал: – Мы видели, как сумка тебе оттягивала руку!

Ималда села на стул возле стола, ничего не понимая в происходящем. Неужели бред, липкий злой бред, неужели она в самом деле дома?

– Это ваше дело, что вы видели и чего не видели… – Алексис криво усмехнулся.

– Будь моя воля, я застрелил бы тебя как бешеную собаку – без суда! – Губы у него дрожали, казалось, он готов вцепиться Алексису в горло.

Из соседней комнаты вышел кудрявый молодой человек.

– Успокойся, Володя! – он положил руку на плечо сердитому и тот немного утих.

– Извини, Эгон… Не могу справиться с собой… Таких надо давить как клопов…

Эгон взял со стола полиэтиленовый мешочек и развязал узелок. Мешочек, оказывается, лежал перед Ималдой на столе, но она только теперь его заметила. Полиэтилен был непрозрачный, но, судя по округлой форме мешка, в нем было что–то сыпучее – вроде муки или сахара.

– Ты уверен, что это не из–за границы? – спросил Эгон Володю.

– Доморощенный – посмотри, какая грубая очистка… Если хочешь, отдадим в лабораторию, но большой необходимости в том не вижу.

– Заключение лаборатории обязательно.

Осмотр порошка вывел Володю из равновесия, и он снова подошел к Алексису:

– Где остальное? Я спрашиваю – где остальное? У тебя в сумке было еще! Может, твой сообщник живет здесь же, в доме, на одной лестничной площадке, и ты, когда шел мимо, передал ему? В какой квартире?

Алексис молчал.

– Отвечай! В твоем распоряжении было минут пятнадцать, не больше. Наружные двери мы в это время блокировали. Если понадобится, мы перевернем вверх дном весь дом, но найдем! – Уже немного спокойнее, кивнув в сторону мешочка, спросил: – Кому ты должен был передать это?

– Я уже сказал.

– Повтори.

– Я купил это для собственного пользования.

– Ты же еще не употребляешь! Хочешь сказать, что запасся наркотиками на всю жизнь? Тут как раз столько – больше десяти лет редко кто из кайфующих живет. Ты, навозный жук, хочешь нажиться на несчастье других? Ты понимаешь, что привез? Чуму, проказу ты привез!

– Володя! – Эгон снова одернул его.

– Извини, прокуратура, но мне и в самом деле хочется его убить… – Володя скрипел зубами. – Знаю, что так думать нельзя, но не могу перебороть себя… Извини, Эгон… Уже целая неделя, нервы не выдерживают… Только засыпаю, снова вижу их… Как болезнь, кошмарная болезнь…

В задней комнате обыск закончился безрезультатно, к полиэтиленовому мешочку прибавилось лишь два патрона для гладкоствольного охотничьего ружья, увидев которые, Алексис откровенно усмехнулся – ну и находка!