Текст книги "Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось"

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Миермилис Стейга,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

– Кроме того, здесь отдыхает еще мой старый знакомый профессор Вобликов, секретарша нашего института Ирина Владимировна Перова, уже упоминавшийся кандидат наук Мехти Талимов. Есть еще несколько коллег, с которыми я здороваюсь издали, например…

– Друзья, мы топчемся на месте, – прервал его Мурьян. – За дело!

Они попрощались с Кундзиньшем и попросили его не уходить далеко, и тем более – никому не рассказывать о его беде.

– А Талимов и Апситис? – напомнил Кундзиньш. – Их тоже следовало бы предупредить.

– Это мы сделаем сами.

* * *

«Производственное совещание» состоялось в солярии на крыше. Оказалось, что и во время отпуска они не в силах отказаться от бюрократической привычки – начинать любое дело в соответствии с заранее разработанным планом. Однако вся прославленная коллегиальность на этот раз вполне могла выразиться в добровольном подчинении решениям начальства, вот только взять на себя эту роль пока еще никто не пожелал, хотя в глубине души каждый был уверен в собственном превосходстве над всеми остальными.

Да, только в мыслях Гунта могла себе признаться в том, что она умнее мужчин с ее курса. Но придет время, когда у гадкого утенка вырастут широкие лебединые крылья. И тогда они с Сашей поднимутся на такую высоту…

Гунта сняла шерстяную кофту.

– Жарко.

Хотя ветер и дул здесь с удвоенной силой, так что временами казалось, что дом раскачивается, все же под защитой плексигласовых щитов стояла воистину тропическая температура.

– Мне на сей раз придется вас огорчить, – сказал Зайцис и встал. – Своя жена как–никак ближе чужих секретов, и через полчаса уходит рижский автобус. Меня можете использовать только в качестве полномочного посла по чрезвычайным поручениям.

Остальные с облегчением вздохнули, так как в глубине души побаивались Владимира в качестве самодеятельного детектива.

– Скажи Маруте, что утренние события связаны с нашим новым заданием, – посоветовал Приедитис. – Милицейские жены не очень избалованы, а твоя в особенности… Но и мне надо поторопиться. Поговорить с дамами по горячим следам.

– Жозите оставь мне, – попросил Мурьян. – Я все равно собирался сегодня прочесать районный универмаг. Ну, и заодно…

– Настоящая женщина никогда не прощает, если ее посещают только «заодно», – предупредила Гунта. – А мы с Сашей возьмемся за персонал, правда, милый?

Войткус поморщился, но промолчал.

– Если диссертация действительно украдена, а не потеряна, она сейчас находится уже за тридевять земель. Не булавка же, которую и здесь можно спрятать, – продолжала она.

– Ты полагаешь, здесь действовал человек со стороны? Что же, версия, заслуживающая внимания… – согласился Зайцис.

– Это бросает тень на вашу обожаемую Жозефину. Не вижу никого другого, кто мог бы пробраться сюда незамеченным, – заключила Апсите не без злорадства.

– Но смысл, какой в этом смысл? Объясните мне, какой мотив, и я назову вам похитителя, – заявил Мурьян.

– Прежде всего надо выяснить – каким образом, а потом станем ломать голову и над причинами, – рассудительно заметил Войткус. – По–моему, самым убедительным был бы объединенный вариант: рукопись прибрал к рукам кто–то из обитателей дома, а из дома вынес ее уже посторонний.

– Я – обеими руками «за», – оживился Зайцис. – Помните, вчера, когда мы возвращались с нашими несчастными гостьями, близ дверей стоял красный «Запорожец». А сегодня утром его уже не было.

– Ну, чужих машин тут хватает. Каждый день у подъезда – черная «Волга», наверное, за кладовщицей приезжает из Риги муж. Придется нам с тобой, Гунта, приглядеться к этой семье на колесах. – И Войткус тяжело вздохнул.

* * *

Комнаты Вобликова казались необитаемыми. На столе кучей лежали газеты, в другой куче – книги, посредине – раскрытая общая тетрадь и несколько очинённых карандашей. Но на раскрытой странице не было ни единой записи. Столь же стерильной – почти как реанимационная палата в больнице – выглядела и спальня с кроватью, заправленной в соответствии со всеми требованиями санитарии. Единственным живым здесь был солнечный луч, в котором танцевали неистребимые пылинки.

В первой половине дня Вобликов неизменно носил темно–синий тренировочный костюм, как бы стремясь засвидетельствовать свою вечную спортивную форму. И действительно, жилистый профессор ничем не напоминал рассыпающихся на ходу старцев, какими Приедитису представлялись люди, прожившие уже три четверти столетия. Единственно склонность к монологам, вновь и вновь уснащавшимися остротами собственного производства, заставляла думать о возрастном склерозе, хотя возможно, что в этом сказывался многолетний опыт университетского преподавателя, превратившийся уже во вторую натуру и связанный с необходимостью постоянно тормошить аудиторию.

– Я пришел поговорить о Викторе Яновиче Кундзиньше; если не ошибаюсь, вы знакомы с ним давно, – назвав свою фамилию, но позабыв присоединить к ней место работы и звание, начал Приедитис.

Вобликов не обратил внимания на эти мелочи. Он был рад любому посетителю и любой причине, которые оправдали бы стойкое нежелание садиться за стол.

– Садитесь, молодой человек, садитесь и чувствуйте себя как дома. Но ведите себя как в гостях, а главное – не вздумайте курить, – предупредил профессор, заметив, что Приедитис положил на стол пачку сигарет. – Все интеллигентные люди давно уже расстались с этой привычкой, и рекомендую вам поступить так же. Только таким способом можно сохранить творческую потенцию до преклонного возраста… Да, мой друг Кундзиньш… Когда мы познакомились, его именовали молодым талантливым ученым. Теперь он стал известным, но о таланте его больше не говорят. Впервые за много лет вчера у нас возникла возможность поговорить по душам. И вдруг оказалось, что мы можем сказать друг другу единственное лишь: «Ах, как я рад вас видеть!» Мы отложили сердечный разговор еще на пять лет, словно бы у нас вся жизнь впереди… Хотя – если слухи оправдаются и он на самом деле станет нашим ученым секретарем – это сомнительное удовольствие придется пережить значительно раньше…

Приедитису профессор понравился сразу. В другое время он послушал бы его с удовольствием, даже попытался бы запомнить одно–другое выражение, чтобы потом пересказать товарищам, но сейчас необходимо было направить разговор в требуемое русло.

– Что вы думаете о его работе? Читали его докторскую диссертацию?

– Выдающийся практик, однако, к прискорбию, не более того… Знаете, возможность быть откровенным – единственная привилегия, предоставляемая на склоне лет. Если вдумаемся – что нового можно сказать, занимаясь теоретическим анализом зарубежных достижений в этой области прикладной науки? Но он пробыл за границей достаточно долго, чтобы увериться в коэффициенте целесообразности и развить перспективные идеи. С этим Кундзиньш справится блестяще, в этом нет сомнений. Но диссертации его я не видел.

– Разве он не просил вас быть его оппонентом?

– Пока только пригрозил. Оппозиция даже с течением лет не превращается в позицию, вам не кажется? Поэтому я и не спешу соглашаться, мне хватает здесь работы с рижским аспирантом. Вчера его опять принесло… Я охотно предложил бы вам отведать цидониевой настойки, что он вчера привез, но интеллигентные люди до обеда не пьют.

– Зато после ужина надираются порой до белых мышей – простите за затрепанный оборот.

– Слова никогда не старятся, старятся те, кто их без конца повторяет.

– Вчера Кундзиньш, кажется, изрядно поддал. Даже не помнит, как добрался до своей комнаты.

– Чего тут не помнить? Сперва мы проводили до машины моего аспиранта. Вот он действительно был, что называется, в дрезину, ни за что не соглашался остаться на ночь. Размахивал сумкой и лишь повторял: «Вы меня не учите, как доехать до дому!» В конце концов – где сказано, что студент не может быть умнее своего профессора?

– Ну, а потом?

– Потом поднялись наверх… А, что, с Кундзиньшем что–то случилось? За завтраком я его не видел, а он обычно является так пунктуально, что по нему часы можно ставить.

– Еще один вопросик, товарищ профессор… Было ли у него что–нибудь с собой – сверток или папка, когда вы с ним выходили из бара?

– Послушайте, молодой человек, вы случайно не из компании профессора Березинера, что так активно меня выспрашиваете? Если у Кундзиньша что–то стряслось, не скрывайте!

– Да все в порядке. Он просто не может вспомнить, куда девал важный документ, и я думал – может быть, вы знаете.

– В своей памяти каждый – сам себе хозяин. При всем желании не могу помочь вам ничем.

– А может быть, ваш аспирант что–нибудь заметил?

– Улдис Вецмейстар? Судя по написанному им, он дальше собственного носа вообще не видит. Знаете, что значит современная неграмотность? Человек умеет и читать, и писать, но не делает ни того, ни другого.

– Благодарю, товарищ профессор, – и Приедитис собрался встать.

– Слишком вы робки. Собираетесь уйти, не рассказав своей биографии… Это же самое распространенное хобби. Я давно не бывал в Латвии, так что не очень разбираюсь в ваших новых словечках, но думаю, что вас все–таки понял бы.

Было бы просто невежливым не сделать Вобликову комплимент за его знание латышского. Однако эта похвала позволила открыться новым шлюзам красноречия:

– Некоторые коллекционируют сувениры. А я считаю, что такие вещички «на память» на деле никакой памяти не оставляют. И поскольку я никогда не был, да и не буду туристом, то из каждого нового места я привозил то, что является главным богатством народа, – язык. Сейчас их в моей коллекции уже четырнадцать… Ну хорошо, молодой человек, бегите, результаты вашего труда, по–видимому, зависят от ног больше, чем от головы, хотя старая мудрость гласит: «Тише едешь – дальше будешь».

Нанеся таким образом последний укол Приедитису, Вобликов сердечно потряс его руку и пожелал всяческих успехов в труде, в семейной, а также личной жизни.

К сожалению, в комнате Перовой никто не отозвался, поэтому Приедитис опустился этажом ниже и постучал в дверь Руты Грош. И здесь никто не откликнулся, но изнутри доносился шум льющейся воды, и Приедитис без стеснения отворил дверь. Он мог позволить себе такую вольность, поскольку знал Руту издавна – сперва как соседскую девчонку, охотно помогавшую первоклашкам выполнять домашние задания, потом как девушку, которая чуть ли не каждый вечер целовалась в темном подъезде с долговязым юнцом, еще позже как тетю Руту, нередко приходившую перехватить соли или спичек – самостоятельно хозяйничать она так и не научилась. А сейчас? Прошло шесть лет с тех пор, как Приедитис из коммунальной квартиры перебрался в отдельную, в другом районе города, и теперь, встретившись с Рутой в Приежциемсе, никак не мог решить, называть ее на «ты» или на «вы».

Комната выглядела прямой противоположностью апартаментам Вобликова. Везде были разбросаны различные принадлежности дамского туалета. На спинке стула висели трусики и лифчик, купальник находился на столе в окружении баночек с кремами, флакончиков с лаком для ногтей, бутылочек с лосьоном, трубочек с тушью и баллончиков дезодоранта.

За спиной Приедитиса послышались мягкие шаги. Повернувшись, он увидел Руту. Она куталась в белую купальную простыню, и лицо ее, лишенное слоя косметики, оказалось на удивление молодым. Свежестью веяло и от округлых плеч, подрумяненных солнцем, на которых блестели капельки воды. Быстро прикинув, что ей никак не меньше тридцати пяти, Приедитис не смог скрыть удивления.

– А я думала, уборщица! – радостно воскликнула Рута. – Ну, наконец–то собрался навестить! И как раз сегодня, когда я впервые по–настоящему почувствовала, что отпуск начался! Садись.

Приедитис пододвинул ей тапочки и удобно устроился в кресле.

– Можно курить?

– Угости и меня!

Они закурили, и Приедитис начал разговор теми же словами, что и с Вобликовым:

– Я пришел поговорить о Викторе Кундзиньше…

Рута глубоко затянулась, закрыла глаза и выпустила дым тонкой струйкой. С ответом она не торопилась. Но когда Приедитис уже решил, что она предпочла пропустить его вопрос мимо ушей, Рута все же отозвалась:

– А что ты о нем думаешь? Стоит выходить за него замуж?

– А он что – предлагал руку и сердце?

– А тебя это удивляет? Ты не замечал? Да я и тебе могла бы закрутить голову – только никак не забуду, как ты бегал по двору в коротких штанишках…

– Нет, серьезно. Он к тебе сватался?

– Пока еще нет. Но мы, женщины, чувствуем это, когда мужчина еще даже не успел решить для себя самого. Стоило мне поманить его мизинчиком – и он объяснился бы еще вчера. – И Рута снисходительно улыбнулась.

– Да, кстати, относительно вчерашнего, – быстро перешел Приедитис на нужную тему, поскольку в вопросах любви себя авторитетом не считал. – Ты не помнишь – у него в баре была с собой его диссертация?

– С какой–то папкой он все время возился, как дурень с писаной торбой… Я под конец совсем разнервничалась.

– Потому и ушла так рано?

– Мне не понравилась его прижимистость. Я привыкла праздновать с шампанским, чтобы пробки вылетали очередями. А он поил меня сухим винишком, сам пил чаек и говорил о сродстве душ.

– И тебе еще нужен совет? Поехали–ка лучше вниз, выпьем по чашке кофе – во имя старой дружбы.

– Беда в том, что он мне нравится, – голубые глаза Руты налились теплотой. – Он такой незащищенный, такой трогательный. И так похож на моего отца…

– Тогда выходи за него, и дело с концом! – Приедитис почувствовал себя чем–то вроде флюгера в урагане чужих чувств.

– Но, может быть, это сходство меня и пугает, – с логикой, постижимой единственно для нее самой, возразила Рута. – С ним придется возиться, как с малым ребенком, жертвовать личными интересами, поскольку его работа, что и говорить, важнее моих кинопросмотров, рецензий и интервью… Знаешь, сейчас мне начинает казаться, что до сих пор я жила неправильно. Надо было принести деду внука, и это привязало бы его к жизни куда прочнее, чем все мои старания.

– Эмансипация оборотная сторона медали. Но, как я вижу, еще совсем не поздно. Ты вполне способна осчастливить Кундзиньша – если только он не слишком стар.

– В браке меня беспокоит повседневность, а не повсенощность. Я этих ученых знаю как свои пять пальцев – они сильны своей слабостью и нерасторопностью. Если уж выходить за человека в годах, то хочется, чтобы он тебя лелеял, прочитывал на губах каждое твое желание – а вовсе не наоборот.

– Ты что, всерьез надеешься добиться равновесия на весах любви? – повторил Приедитис излюбленное выражение его матери. – И вообще – в этой области я в консультанты не гожусь. Я пришел ради того, чтобы помочь ему.

– Он что, послал тебя посредником? – с презрением спросила Рута. – Похоже…

– Он влез в такие неприятности, что, скорее всего, вообще забыл о том, что ты существуешь на свете.

– Да что ж ты сразу не сказал? Я мигом!

Рута набросила халат и вылетела из комнаты.

* * *

Дверь в номер Перовой была все еще на замке, и Приедитис решил поискать ее на пляже. Впрочем, от самого себя он не скрывал, что разыскивает ее не столько из–за диссертации, дело с которой выглядело достаточно туманно, сколько из–за самой Иры, чью красоту он ставил превыше всех научных открытий, вместе взятых. Далеко уйти она не могла – обычно Таточка со своими совками и ведерками обосновывалась у первой же песочной кучи.

В вестибюле он увидел выходившую из кинозала Гунту, только что закончившую опрашивать уборщиц и официанток.

– Никто ничего не знает, – вполголоса проговорила она. – А как на твоем фронте?

– В баре папка у него была, это подтверждает Рута Грош. А вот дальше – глухо. Теперь все надежды на Жозите.

– Поедешь с Мурьяном?

– С какой стати! Я соединю приятное с полезным – иду на поиски жгучей Иры.

Утоптанная дорожка привела Приедитиса к углубленной площадке, которую отдыхающие окрестили сковородкой, – на ней можно было поджариваться на солнце даже в ветреные дни. Он не ошибся: на склоне дюны лежала на пестрой простыне Перова, а около нее возилась Тата, упорно старавшаяся зарыть ноги матери в песок. Девочка была тепло одета и безбожно потела, что никак не мешало ее деятельности.

Услыхав шаги, Перова повернула голову в сторону приближавшегося и открыла глаза. Затем попыталась завязать на спине тесемки купальника, но, убедившись в невозможности этого, снова растянулась на простыне, словно обессилев.

– Помочь? – предложил Приедитис.

– Терпеть не могу, когда остаются белые полосы. Если это вас не шокирует, можете расположиться рядом, – проговорила Перова и, отодвинувшись, освободила узкую полосу простыни. – Только не ложитесь на песок!

Приедитис быстро скинул костюм, заметив при этом, какой противно–бледный, по сравнению с матовым загаром Перовой, выглядела его кожа, и тут же ощутил, что по спине его как будто побежали мурашки. Это Тата принялась сыпать на него песок.

– Оставь дядю в покое! Он пришел поговорить со мной.

Но пускаться в разговоры Приедитису сейчас не хотелось. Ему было хорошо. Вокруг царила такая тишина, как если бы они находились в центре пустыни, а вовсе не в двух шагах от железобетонного здания, битком набитого достижениями технического прогресса – от пылесосов до кондиционеров. Хотелось расслабиться под теплыми лучами и ни о чем не думать. А меньше всего – об исчезнувшей рукописи. В конце концов, что ему за дело? Пусть Кундзиньш сам и ищет, если она ему так уж нужна. Внезапно Приедитису сделалось не по себе от необходимости выспрашивать, расставлять ловушки, балансировать на грани искренности. Подозревать Ирину он был не в силах. К чему ей присваивать скучный трактат? Заграничный журнал мод такая женщина еще может прибрать к рукам, но диссертацию…

– О чем задумались? – спросила Перова.

– О вас.

– Это помогает вам не уснуть? – уколола она. – Ладно, добро за добро. Я рада, что вы пришли, чтобы скрасить мою скуку.

– Разве вы не стремитесь к одиночеству? Мне казалось, что вы избегаете общества.

– Только наших, институтских. Они всегда себе на уме и, пусть даже бессознательно – все равно, стараются подъехать, чтобы заручиться, в случае чего, моей поддержкой у шефа. Знают, бездельники, что он мне доверяет… Но вам–то от меня ничего не нужно, разве не так? Кроме, может быть, меня самой… А это приятно каждой женщине. Нет–нет, без рук, я же не сказала вам, что готова начать традиционный курортный роман – я просто за откровенность.

– Тоже не новая игра: пять минут откровенности.

– Согласна. Первый ход ваш.

– Почему вы приехали сюда в мертвый сезон?

– Отвечаю: потому что я сама себе не хозяйка. Я технический секретарь, хотя громко именуюсь референтом. И мне приходится приспосабливаться к причудам шефа. Правда, он формулирует это более утонченно: «Я не могу обойтись без вас, эрго – вам без меня тут нечего делать». Профком позаботился о бесплатной путевке – и в результате я оказалась здесь… Еще вопросы?

– Почему вы иногда грустите?

– Всегда смеются только дурочки. Да и чему радоваться, скажите? Тому, что я сильна – с соизволения шефа? Тому, что я всегда одна? Что муженек за границей катается как сыр в масле, а нам дважды в год привозит обновки? – Понемногу она разгорячилась. – Но я уже вышла из Таткиного возраста, когда радость из–за новой игрушки заставляла забыть обо всех невзгодах. Совсем наоборот: сколько еще можно ждать в моем возрасте? Прошли времена, когда жены ожидали, когда мужья возвратятся с войны.

– Но вы его любите?

– Вернее будет сказать – любила. Сейчас – не знаю. У него там есть другая. Иначе разве он отказался бы от кресла заведующего отделом в московской редакции? Да он и сам постоянно заявляет, что не может отказываться от свободы. А нас с Таткой связал по рукам и ногам. А еще говорят о женском равноправии. Смешно!

– Значит, вы все еще его любите – и все–таки хотите разойтись?

– Почему сразу так? Прежде чем это сделать, надо как следует обдумать, чтобы не остаться без ничего. На мою зарплату и алименты мы с Таткой не проживем. Мы привыкли к гонорарам Сергея. А такого человека, ради которого я могла бы от них отказаться, я пока не встретила… Нет, лучше отомстить ему иначе – в рамках этого самого равноправия…

Приедитис затруднялся решить: то ли Перова действительно искательница приключений, недвусмысленно приглашающая к флирту, то ли случайно начатая игра побудила ее облегчить душу. А почему именно перед ним, с которым до сих пор перемолвилась лишь парой вежливых слов? Скорее всего потому, что они вскоре расстанутся навсегда. Случайные знакомцы нередко оказываются наилучшими собеседниками – не осуждают, не лезут в душу, не выражают никаких упреков. И все же его мужское самолюбие было бы удовлетворено, если бы оказалось, что последние слова Ирины адресовались именно к нему. Так или иначе, он чувствовал бы себя куда свободнее, если бы хоть на миг мог забыть, что и сам играет не в открытую.

Об этом напомнило ему замечание Перовой:

– Через две минуты настанет мой черед спрашивать.

– Вопрос из другой оперы: что вы думаете о Кундзиньше?

– В институте его считают перспективным ученым, шеф ожидает многого от его диссертации, отпустил его в творческий отпуск, чтобы он наконец закончил работу. Но, признаться, организатор Виктор Янович никудышный – ему может втереть очки любая лаборантка. Я далека от ревности, но мне не нравится его роман с этой белобрысой Рутой. Из–за нее он и голову потеряет, не только диссертацию.

– Откуда вы знаете?

– Стоп! Ваше время истекло, теперь спрашивать буду я. И не пытайтесь приврать: секретарши все–все знают. В том числе и то, что вы – инспектор уголовного розыска и хотите получить у меня информацию… Вопрос первый: может ли мужчина в отпуске забыть о служебных обязанностях и поухаживать за привлекательной женщиной? Без серьезных намерений, а просто для развлечения.

– Тогда я не мог бы находить вас прелестной.

– Тонкий комплимент, хотя и высказан чересчур сложно. В отпуске я предпочла бы большую прямолинейность… Вы женаты?

– Разведен.

– Это не заслуга. Скажите, охота за преступниками доставляет вам удовольствие?

– Это моя работа, и я проклинаю ее каждый день, но без нее не могу себя представить. Почти каждый день наши задерживают какого–то преступника. Можно ли назвать это удовольствием? Намного важнее сознавать, что таким путем мы боремся с преступностью вообще. Лишаем такого человека возможности совершать новые преступления: убийства, насилия, кражи. Профессор Вобликов уверяет, что взамен одной отрубленной головы у дракона отрастает несколько новых, но разве поэтому надо сложить оружие? Врачи тоже спасают не все человечество, а только отдельных людей.

– И вам никогда не казалось, что так можно потерять веру в самого себя? У вас нет будущего…

– Да, бессмертной славы, работая в милиции, не заслужишь. Но наши стремления проще: работать так, чтобы все поняли, что наказание неизбежно. Тогда рисковать станут разве что слабоумные.

– Хорошо, вернемся на грешную землю. Можете ли вы допустить, что я – современная Мата Хари? Что через мужа я пересылаю за рубеж секретную информацию о деятельности института? На экране телевизора такая версия выглядела бы вполне приемлемой, правда?

Приедитис покраснел и пробормотал:

– Ирина, это нечестно… Это удар ниже пояса… Прошу вас…

– Просить не надо, отвечайте на последний вопрос: почему же, в таком случае, вы до сих пор не попытались поцеловать меня?

– Мам, я есть хочу! – прозвучал голос Таты.

– Ну вот, разве я не говорила, что связана по рукам и ногам? – весело рассмеялась Перова, и у Приедитиса возникло подозрение, что его все время водили за нос.

…В столовой он сел не за свой столик, а на свободное место у окна – прямо позади Кундзиньша.

Он пришел первым и теперь мог, как из оркестровой ямы, держать в поле зрения всю «сцену», наблюдая за появлением на ней действующих лиц. Шахтеры еще не вернулись из Риги, и люди вливались в зал тонкими струйками, завихрявшимися вокруг столиков и растекавшимися в разных направлениях. На отсутствие зрительной памяти Приедитис не жаловался и почти каждого узнавал уже издалека. Вот сутулый человек в вязаной безрукавке, он даже сюда явился с погасшей сигаретой в пухлых губах, почетный член многих зарубежных академий; не желая прослыть высокомерным, он раскланивался направо и налево, хотя зачастую вряд ли знал, кого приветствует. Плотный лысый мужчина со значком ветерана труда в петлице, напротив, не транжирил знаки вежливости, и по его любезной улыбке можно было безошибочно определить, кто из обедающих пользуется влиянием в институте. Размахивая, как обычно, термосом, влетел моложавый ученый из Литвы и, еще не присев, уже набивал рот закуской, словно боясь потерять хотя бы минуту своего драгоценного времени. Скрестив на груди руки, шаркая домашними шлепанцами, завхоз Среднеазиатского филиала института выступал во главе семьи – жены и двух малышек с косичками.

Только сейчас до Приедитиса дошло, какую безнадежную обязанность он по доброй воле взвалил на себя: кто из этого пестрого общества мог, умышленно или по недоразумению, прибрать к рукам чужую рукопись? И он с облегчением вздохнул, когда в зал, как порыв свежего ветра, влетели его товарищи – три оставшихся в Приежциемсе мушкетера и их верная оруженосица.

За ними, почти никем не замеченные, в столовую вошли Майя и Карел Лепики. Она – в черном шелковом платье и в высоких шнурованных сапожках, он – в застегнутом на все пуговицы сюртуке, какой был в моде у русской интеллигенции в предреволюционные годы, и в бархатной четырехугольной ермолке. Одной рукой опираясь на трость, другой придерживая локоть жены, престарелый академик медленно и достойно добрался до столика, там браво выпрямился, отодвинул стул для дамы и, галантно поклонившись, неожиданно звучным голосом пожелал ей приятного аппетита. Прежде чем сесть самому, он повернулся к Приедитису.

– У нас новый сосед? Весьма приятно… Позвольте представиться: Карел Лепик, профессор университета, Тарту. С кем имею честь?

Приедитис вскочил и, вспомнив слышанное раньше о глухоте старичков, во весь голос отрапортовал:

– Имант Приедитис, Рига!

Лепика так и передернуло, словно от удара током. Видимо, он не выключил слуховой аппарат, вмонтированный в оправу очков.

За соседним столом Приедитис заметил нового; до сих пор не встречавшегося ему отдыхающего. Измятый костюм, колтун нечесаных волос, тяжелые мешки и синие круги под глазами свидетельствовали о том, что настроение его не было чересчур бодрым. Выловив из рассольника несколько кусочков маринованного огурца, он положил ложку и больше к еде не прикасался.

– Блудный сын вернулся, – прошептала официантка Приедитису, заметив его любопытство. – Вчера, последним автобусом. Сегодня, когда пришла на работу, я его растолкала – спал в баре за столиком. Забыл номер своей комнаты. Он тут пробыл всего несколько минут – чемодан, как был, закрытый, засунул под кровать, повесил галстук на спинку стула и исчез в неизвестном направлении. Наверное, в Ригу к подружке – так, во всяком случае, директор говорил заместителю, когда тот собирался объявить розыск…

Еще раз оглядев незнакомца, Приедитис решил отказаться от незамедлительного его допроса.

Рута и Кундзиньш явились в столовую вместе, однако Приедитис затруднялся определить, изменилось ли что–либо в их отношениях. Рута, как обычно, была заключена в панцирь своей неприкосновенности, и ледяная улыбка, застывшая на ее губах, свидетельствовала о несокрушимости этой брони. Глаза Кундзиньша были опущены, и он что–то тихо бормотал.

– Сегодня мы последовали вашему примеру, – усевшись, заговорила с соседкой Рута. – Не стали спускаться на лифте, а сошли с одиннадцатого этажа пешком.

– Вверх надо, вверх, милое дитя, если хотите дожить до преклонного возраста, – посоветовала мадам Лепик. – Пусть не так быстро, зато укрепляется сердечная мышца.

– Пока закаляется только характер, – прибавил Лепик. – А у нас он закален с детства. Но на следующий год придется все же поселиться этажом ниже. Особенно затруднительно после обеда: не успеваем прийти к себе, как уже надо спускаться к полднику.

– Поэтому сегодня я взяла с собой зонтик, и после обеда мы пойдем на прогулку… Почки – человеческой жизни точка! – предупреждающе воскликнула она.

Лепик послушно поставил графинчик с уксусом на стол и пояснил:

– Полностью этот стишок звучит более внушительно: «Не беречь от яда почки – жизнь толкать к последней точке». В оригинале там хорошая рифма. Однако, милая, следовало ли в присутствии столь молодой дамы напоминать, что мне уже за шестьдесят?

Наконец заговорил и Кундзиньш:

– Простите, но я, например, был бы польщен, если бы жена так заботилась обо мне.

– Поживите с мое, тогда поймете, что иногда это осложняет жизнь, – и Лепик поцеловал жене руку.

«Две парочки за одним столом. Не много ли? Я тут определенно лишний», – подумал Приедитис.

Но самое неприятное было еще впереди. Словно завидевший красную тряпку бык, через весь зал в атаку на столик устремился Мехти Талимов. Глянув исподлобья на Приедитиса, он процедил сквозь зубы:

– Я с тобой за один стол не сяду. Если поел, уважаемый, то идите! Боюсь, что ваше присутствие испортит мне аппетит.

Приедитис и не собирался задерживаться. Наверху его ждали товарищи.

– В самое время! – воскликнул Находко, когда Имант вошел в комнату. – Дай сюда руку, если только ты уже не предложил ее кому–нибудь из твоих дам. Не Шерлок Холмс, а прямо Казанова с милицейскими погонами.

Он долго изучал сквозь лупу кончики пальцев Иманта, затем торжественно провозгласил:

– Твои, все сошлось! Так что неидентифицированной остается только мозолистая рука с зигзагообразным шрамом на широком большом пальце. Идеальная примета – как из учебника.

– Ты что, хочешь, чтобы мы ходили взад и вперед и пожимали руку каждому отдыхающему? – запротестовал Войткус.

– Если вы доверяете моему нюху, то в этом доме нам искать нечего. Такая ладонь может быть только у рыбака, скажу еще точнее: у повредившего палец крючком для ловли угря. Это, конечно, еще не доказывает, что он унес рукопись.

– А что другое мог он искать в чужой комнате? – Войткус был готов согласиться с версией капитана. – Не к девочкам же шел!

– Может, хотел продать рыбу. Мало ли…

– Рыбу обычно обеспечивает Том Дзирнавниекс, шофер из «Латвии», – сообщила Апсите. – Но сегодня ловкач пересел на большой автобус и укатил в Ригу.

– Тем больше оснований самому искать клиентов… Настоятельно советую тебе, Саша, поглядеть, где дымит коптильня, и сходить познакомиться.

– Непременно, – обещала Апсите. – Мы как раз собирались в поселок, может, что–нибудь выясним у киномеханика Олега. Он, говорят, частый гость в «Магнолии».

– Не слишком донимайте его вопросами. Во всяком случае, пока не вернется Мурьян. По–моему, пока не получим показаний Жозите, будем шарить вслепую, – посоветовал Приедитис.