Текст книги "Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось"

Автор книги: Гунар Цирулис

Соавторы: Миермилис Стейга,Андрис Колбергс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

– А стоило ли? – не веря в успех друга, без особого воодушевления поинтересовался Приедитис. – Нет, погоди рассказывать, сначала тебе надо выпить хорошего грога, не то завтра же сляжешь с воспалением легких… Поехали вниз, остальные тоже захотят услышать последние новости.

В баре было на удивление малолюдно. Не найдя лучшего способа вербовки добровольцев для объединенного хора, Скайдрите Круминя мобилизовала всех, кто не испытывал отвращения к вокалу, и заманила их в кинозал. Сейчас там шла репетиция, из–за неплотно закрытых дверей доносились звуки, вызывавшие представление скорее о цыганском романсе, чем о ливской народной песне.

– Я рекомендовал им петь по системе канона, в этом их единственное спасение, – самодовольно сообщил профессор Вобликов. – Одни начинают, затем эту же мелодию подхватывают другие, и наконец вступают третьи. Ни текста не разобрать, ни за музыкой уследить, и жюри не к чему будет придраться. Увидите, еще повысят оценку за оригинальность исполнения.

Находко не дали говорить прежде, чем он осушил до дна «лекарство от смерти», которое Калниетис приготовил по старому доброму морскому рецепту из горячего чая, лимона и изрядной толики рома. Чувствуя, как крепкое питье неожиданно ударило в голову, Находко решил быть особенно осторожным в выражениях.

– У меня такое ощущение, что диссертация Кундзиньша находится, вероятнее всего, в номере профессора Березинера…

Продолжать он не смог – гул возражений заглушил мотивировку версии. Громче всех смеялся обычно сдержанный Зайцис:

– Ну конечно, иначе зачем он поехал бы с нами! Джеймс Бонд из Минска, вот так номер!

Джозефина вчера обслуживала профессора, но ничего, кроме термоса, при нем не заметила, – сказал Мурьян. – И вы мне поверьте, глаз у нее – как рентген, видит сквозь одежду, – удовлетворенно прибавил он.

– Да, раньше Леонид до дешевых шуток не опускался, – заметил Войткус.

Находко рассердился всерьез: о нем говорили в третьем лице, как о человеке, с которым уже нет смысла спорить, ибо он одной ногой в могиле. Но он так просто из игры не выйдет!

– А что тебе, Саша, нынче говорил дядя Ян, который сознался, что утром отворял дверь в номер Кундзиньша? Что в балконную дверь выпорхнула засунутая в дверь повестка от врача, а? – Дождавшись утвердительного кивка Войткуса, он продолжал: – Так вот, кажется мне, что я ее нашел. И в ней содержится приглашение зайти к профессору Березинеру, а вовсе не к врачу или в лабораторию.

– Он сказал, что ветер разметал всякие бумажки, – прибавил Войткус. – Может быть, эта записка пролежала на столе неделю…

– И этот вариант проверен. Они настолько мало знакомы, что ни о какой переписке речи быть не может.

– Ну, что ты тянешь? Скажи сразу – что же было в той записке? – предложил практичный Зайцис.

– В том–то и беда, что разобрать ничего не удалось, – сознался Находко. – Но к чему гадать, если можно проверить?

– Что же ты предлагаешь? – поинтересовался Приедитис. – Снова хочешь вломиться в чужое жилище? Через окно или для разнообразия воспользуешься дверью?

– Твое предложение принято, – и Находко встал. – Только сначала посмотрим, не оставил ли Березинер ключ у администратора.

Ключ действительно оказался в гнезде 1105 номера; он лежал там, завернутый в бумажку.

– Здесь написано, что ключ можно выдать Кундзиньшу, – с сомнением поглядел на них администратор.

– Совершенно верно. Он ждет нас наверху! – И, не давая старику опомниться, Находко схватил ключ.

В лифте они поднимались в молчании. Никто более не сомневался, что диссертация обнаружится в комнате профессора. Но каким путем она туда попала и почему? Уж не задумал ли Григорий Ильич устроить своим выпускникам дополнительный экзамен, чтобы посмотреть, как применят они теоретические знания на практике? Маловероятно, чтобы почтенный заведующий кафедрой прибегнул для такой цели к военной игре, достойной пионерского лагеря. Нет, тут должна была быть какая–то другая причина…

Капитан Находко отпер дверь, распахнул ее. В полосе света, падавшего из коридора, они увидели на столе серую папку с красной надписью «Секретно».

Через мгновение они уже стучали в дверь Кундзиньша. Но им не отворили. Внутри было темно и так тихо, словно хозяин затаил дыхание, чтобы ничем не выдать своего присутствия. Когда в ход пошли кулаки, внутри кто–то зашевелился, показалось даже, что послышался чей–то шепот, причем у Приедитиса возникло впечатление, что в одном из голосов он узнал голос Руты Грош! Наконец, Кундзиньш отозвался:

– Чем могу служить?

– Отворяйте! Диссертация нашлась! – поспешил сообщить Мурьян, словцо бы это было прежде всего его заслугой.

– Спасибо! Большое спасибо! – Кундзиньш умолк, а после паузы, словно успев получить указания, продолжил более энергично: – Могу ли попросить вас оставить ее до утра в вашей комнате?

– У вас будет надежнее… – Зайцис все еще ничего не понимал. – Неплохо было бы и проверить, не пропала ли страница–другая…

В ответ за дверью раздался капризный голос Руты:

– Имант, ты тоже тут? В таком случае прекрати, пожалуйста, эту недостойную суматоху!

– Ладно. Нашу находку можешь считать свадебным подарком.

Но ретироваться без лишнего шума им не удалось. В конце коридора отворилась другая дверь, и из нее выглянула темноволосая головка Ирины Перовой.

– Тише! – громко предупредила она. – Я только что едва убаюкала Тату. Если сейчас она проснется, то не успокоится до утра. А я слышала, что у вас потрясающие новости, расскажите!

– Только не здесь, не то сюда сбежится весь этаж, – Приедитис приложил палец к губам и, не спросив разрешения, проскользнул в комнату Ирины.

– А куда это Имант девался? – спохватился у лифта Зайцис.

– Пошел бороться за мир, – усмехнулся Войткус. – Есть такое стихотворение, в котором говорится, что если почаще смотреть на спящих детей, то третья мировая война окажется невозможной…

Дверь лифта с тихим шипением распахнулась, и из кабины вышел профессор Березинер. В телогрейке и рыбацких сапогах, с висящей через плечо спортивной сумкой, он казался существом из другого мира.

– Администратор сказал, что вы забрали мой ключ. Но не ожидал столь торжественной встречи. Не хватает разве что оркестра и девушек с цветами… – Заметив под мышкой у Находко папку с диссертацией, профессор нахмурился. – Почему вы до сих пор ее не отдали? Человек, может быть, собирался сегодня поработать…

– Знали бы вы, Григорий Ильич, сколько крови нам испортила эта самая диссертация! – не выдержал Мурьян. – Весь день только и занимались ее розыском.

– Ничего не понимаю, – покачал головой Березинер. – Я же оставил ему записку, чтобы взял в моей комнате.

– Это сразу не объяснишь… – начал было Войткус.

– Тогда идемте ко мне, поставим самовар, и за чайком вы обо всем расскажете.

– А вы – нам, – прибавил Находко.

Самовар еще даже не зашумел, когда профессор уже завершил свой рассказ. Он был предельно простым. Ожидая в баре, пока Джозефина наполнит объемистый термос, Березинер заметил забытую на столике диссертацию Кундзиньша и на всякий случай забрал ее, чтобы не пропала, – в конце концов, рукопись была государственной важности. Так и не достучавшись до Кундзиньша, он написал записку о том, что уезжает на рассвете и поэтому оставит рукопись в своей комнате, а ключ – у администратора. Коротко, ясно, логично – просто удивительно, почему такая возможность никому не пришла в голову. Но нередко бывает, что плывущее поверху не привлекает внимания ныряльщиков на глубину.

Рассказ о приключениях сыщиков занял куда больше времени. Профессор умел терпеливо слушать, так что высказаться сумели все, включая и Приедитиса, появившегося в последний миг и теперь делившегося главным образом впечатлениями от неотразимого обаяния Ирины.

– Я рад за вас, – сказал Березинер. – По–моему, сегодня каждый из вас что–то приобрел. В том числе и те, кто пока считает себя проигравшими.

– Вы говорите так, профессор, словно собираетесь любой ценой подвести события в «Магнолии» под какое–то нравоучение, – усмехнулся Приедитис. – Так сказать, это, мол, вам будет наука…

– В таком случае беру свои слова обратно, – Сразу же согласился Березинер. И все же обойтись совсем уж без назидания не смог: – Тем более потому, что из этой последипломной практики каждый из вас уже сделал свои выводы… Благодарю вас, и не обижайтесь, но после ваших сегодняшних тревог мне очень хочется спать.

Андрис Колбергс. Ничего не случилось…

Автор не пользовался какой–нибудь конкретной историей болезни, поэтому всякие совпадения следует считать случайными.

Позже, на следствии, шофер такси сказал:

– Она и одета была точно так же!

Вряд ли необходимо упоминать имя и фамилию шофера, ибо имен и фамилий в этой истории будет немало. В описываемых событиях, по правде сказать, особой роли этот коренастый пятидесятилетний мужчина, полный надменного самодовольства, не сыграл. «У меня квартира – первый сорт! Зарабатываю я классно! Мой сын заканчивает техникум – он самый умный на своем курсе! В Саулкрасти я сбацал колоссальную дачу, можете приехать посмотреть – такой ни у кого нет!»

Сидел он напротив следователя развалившись, уверенный в том, что совершил трудное и важное дело. Достойное если уж не медали, то во всяком случае большой похвалы.

– Я ехал по вызову… машину заказали по телефону… Восемнадцать «б»… Кручу головой как турист недотепа – не разобрать, где дом – то ли во дворе, то ли нет… Там на углу растет дерево, из–за него номер как следует не виден… И вдруг… Как гром средь ясного неба! Я сразу сообразил: что–то не так! Наверху закричала женщина. Потом послышались другие взволнованные голоса… Тут открывается дверь парадного и выходит она… И идет себе преспокойненько по улице… Одета точно так же, как тогда…

– Что значит – тогда?

– Ну тогда… Год, может, полтора назад… Была или очень ранняя весна или очень поздняя осень… Да, и одета она была точно так же и спокойненько себе идет… Вдруг заметила, что у нее с пальца правой руки капает кровь – смотрю, палец в рот сунула. Тут я опомнился и так газанул, что сзади только черные полосы от шин остались! На мое счастье, шли эти два милиционера!.. Я их в машину и быстренько развернулся!..

– Стало быть, впервые ее вы увидели то ли ранней весной, то ли поздней осенью, – задумчиво повторил следователь.

Шофер такси с важностью кивнул. Арсенал жестов у него был намного богаче словарного запаса. Если разговор выходил за рамки обыденных потребностей и явлений, этот человек чрезвычайно напрягался, подыскивая нужные выражения, причем чаще их не находил. Зато память у него была завидная. Но по причине скудости словарного запаса он не сумел поведать следователю обо всем, что с ним тогда приключилось, так же детально и красочно, как видел сам.

… Была очень ранняя весна. Как и полагается по календарю, в парках под деревьями да возле заборов грязный городской снег днем становился рыхлым, а по ночам пощипывал морозец, и солнцу предстояло еще немало потрудиться. Люди по утрам гадали, как одеться: обрядишься во что–нибудь легкое – до обеда простучишь зубами, накутаешься – после полудня будешь обливаться потом. Словом – все равно можно подхватить насморк или грипп.

Еще издали увидев хвост машин на стоянке такси, шофер ругнулся, проскочил перекресток, и порулил в сторону центра – охотиться за пассажирами.

Чтобы скрасить одиночество, он отводил душу тем, что клял и утреннюю смену, не очень–то прибыльную, когда на улицах такси больше, чем желающих ехать, и выбоины в асфальте, образовавшиеся за зиму, которые еще не успели заделать, и только что высадившегося пассажира. Оказался ну просто свинья!

В отличие от большинства своих коллег, зарабатывающих чаевые вежливостью и услужливостью, этот шофер вел себя нахально, стыдил и отчитывал клиентов. Пассажиру он категорическим тоном заявил, что не намерен ждать, пока тот зайдет за чемоданом. Обычно после таких слов следовали упрашивания и застенчивые обещания отблагодарить за услугу, а этот боров с невиданной наглостью выпалил: «Кто заказывал такси? Кто платит? Вы?», чем настолько огорошил шофера, что тот не смог сразу сообразить, как этой скотине ответить…

Улицы были немноголюдны: рабочий день начался.

Часть троллейбусов, уже отработавших свое спозаранок, возвращалась в депо.

Впереди виднелась голубая башня «Седьмого неба».

Макушка ее мелькала в легкой дымке и, словно покачиваясь, исчезала в облаках.

Гостиница имела, конечно, и официальное название, но оно значилось лишь на бланках и в других документах. Когда завершилось строительство, вся гостиница и ряд ее ресторанов, как водится, получили разные прозвища, но прижились лишь некоторые. Первоначальное «Рижский Хилтон» быстро вытеснило «Седьмое небо». Может, потому, что здание многоэтажное, может, потому, что оно голубое, а может, и потому, что здесь предлагались всевозможные развлечения – рестораны, бары, сауны, плавательные бассейны, теннисный корт и кегельбан, где за десять рублей в час можно снять дорожку и катать тяжелые шары в присутствии ассистента – щеголеватого юноши. Монитор на особом бланке выдаст, а ассистент своей подписью удостоверит правильность результата. Американский зал, закупленный в комплекте, – сплошная супертехника!

Название «Седьмое небо» закрепилось, так же как за баром с раздвижными полированными дверями – «Шкаф», а за баром в подвальном помещении – «Яма».

Из выставочного зала при гостинице вышла женщина в длинном пальто и очень экстравагантной шляпе – сразу видно, художница.

Шофер притормозил, коротко посигналил, но она даже не обернулась.

Возле магазина кулинарии «Илга» – полуфабрикаты туда доставляются из гостиничного ресторана – тетки ждали открытия и коротали время болтовней.

Двери бильярдного зала также закрыты, за стеклом – табличка, похожая на японский флаг – красный круг на белом фоне.

У служебного входа ни души.

Словно все вымерли.

Объехав гостиницу, – она растянулась на целый квартал – такси остановилось у главного входа. Наметанным глазом профессионала шофер сразу определил: и здесь пассажиров не будет. Он с надеждой окинул взглядом улицу еще раз – может, кого–то не заметил.

Огромные «Икарусы», красуясь надписями «Intourist» на бортах, стояли нос к носу.

Грузчик катил приземистую тележку, груженную чемоданами и большими сумками.

Стайка туристов, должно быть, после завтрака, вышла из гостиницы и остановилась возле рододендронов – в основном пожилые люди, хотя были среди них и совсем молодые, школьники, студенты, – все как один излучали удивительную энергию и жажду познания.

«Вот у таких навалом времени шляться по белу свету, а другие за них вкалывай!»

В глубине двора – он хорошо виден сквозь арку – сновали грузчики в длинных фартуках: взвалят тушу подсвинка на спину – и бегут от грузовика к холодильнику, потом – потягиваясь и распрямляя спину – обратно. И так изо дня в день. «Наверно, целый колхоз сеет и пашет, чтобы постояльцы такой гостиницы могли нажраться!»

Шофер поехал в сторону Даугавы, свернул у забора старой Экспортной гавани и наконец на углу улицы Петерсалас увидел пассажира – моряка с ящиком из гофрированного картона. «National Panasonic» – либо средних размеров телевизор, либо крупногабаритный магнитофон. Только какое дело ему, шоферу, до этого ящика! Шоферу все равно – лишь бы не ездить порожняком.

Скорчив недовольную мину, он вылез из машины и открыл багажник: видите, я не жалею трудов, не забудьте об этом, когда будете рассчитываться!

– В комиссионку?

Моряк вначале отрицательно мотнул головой, потом показал:

– Поезжайте вперед!

Шофер капризно пожал плечами. «Ишь, прямо ему надо! Смехота! Любому дураку известно, что этот ящик так или иначе в конце концов через комиссионку уйдет к перекупщику!»

Где–то впереди что–то ремонтировали и они застряли в пробке на объездной дороге.

«Так тебе и надо! Напрямик, ишь ты! Выискался!» – злорадно подумал шофер, прислушиваясь к тому, как по две копейки нащелкивает счетчик и ерзает на сиденье моряк.

Остановка затянулась, некоторые водители выходили из машин узнать, что случилось и скоро ли можно будет ехать дальше.

– Почем сейчас на Канарах пятилатовик? – спросил как бы между прочим таксист.

– Не знаю.

– Все такие нервные стали! Таможенник еще за версту, а в штаны уже наложили.

– Я береговая крыса, – помедлив, ответил пассажир.

«Ну, это ты, пижончик, расскажи кому–нибудь другому! В бане, где все голые, ты меня, может, и надул бы, да только не здесь! Ваших сразу отличишь: джинсы – из самых дешевых, но по крайней мере с десятком лишних «молний», куртка в надписях вдоль и поперек, а пощупаешь – так, ерундовая синтетика. Не отваливают вам валюты, не отваливают сколько вам хотелось бы!»

Колонна машин медленно тронулась с места.

Объездная дорога была неасфальтированной – такси переваливалось из ямы в яму.

– Куда ехать–то?

– В Саркандаугаве… Небольшая улочка… я покажу… Рядом с новым кинотеатром…

– Я имею право не ехать, если мне не говорят адрес!

– Как–нибудь столкуемся…

Вот это уже другой разговор. Наконец–то. Как человек с человеком.

И хотя шофер добился своего – они Лак будто поладили, но он все больше злился на моряка.

«Он мне будет рассказывать! Будто я не вижу, что на тебе надето, в каком месте остановил такси – от угла Петерсалас до ворот порта каких–нибудь три минуты ходьбы… И что кладешь в багажник тоже вижу! Я таких каждый день пучками вожу! И вообще – чего он со мной в прятки играет? Если уж проскочил со своим ящиком мимо вахтера – из порта иначе и не выйдешь – тогда все официально и нечего мне заливать!

А может… Может, этот «Панасоник» ты спер у какого–нибудь дружка на судне? Чего ж дергаешься? Ха–ха! А что, не может быть такого? Все вы бандиты и сволочи, у всех у вас на уме одни гешефты, деньги да шлюхи!

Моряки, едва сойдут на берег, становятся болтливыми, дарят жевательную резинку, угощают американскими сигаретами, ржут и валяют дурака, а этот сидит как пень… Неужто в самом деле стибрил? – Шофер присмотрелся к пассажиру. – А может чего и похуже натворил?..»

Пассажиру можно было дать года двадцать три, может, даже двадцать пять: щеки еще сохранили детскую округлость, а кожа свежая, розовая. Рост ниже среднего, но парень широкоплечий и спортивный, у такого силы достаточно. Черный пышный чуб как у завзятого гитариста, волосы – почти до воротника – зачесаны назад, обвислые усы вдоль уголков рта делали его лицо не старше, как он, видно, сам надеялся, а наоборот – мальчишеским.

«Глаза уж слишком бегают», – констатировал шофер и встревожился.

Пересекли трамвайную линию, остановились на улочке, вымощенной булыжником, под высокой голой липой, с ветвей которой стало капать на крышу машины.

Тротуар тут был узкий – для одного пешехода; справа, видно, ремонтировали двухэтажный деревянный дом – на окнах ставни, но изнутри доносился стук молотков, а в глубине двора виднелись кучи гравия и строймусора.

Слева вдоль улицы тянулся беленый каменный забор, высотой метра в два.

– Я вернусь минут через пятнадцать…

– Почему сразу не сказал, что придется ждать?

– Договоримся как–нибудь… – парень подмигнул.

– Да, да! Таких обещальников у меня каждый день навалом!

– Все будет в порядке, шеф!

Парень перешел улицу и скрылся за окованной железом калиткой.

Из отделения для перчаток шофер вынул газету…

Развернул, начал читать.

Он всегда покупал одну и ту же. Ту, что покупал еще его отец. Ничего другого он не читал, зато газету, ожидая пассажиров, «прорабатывал» добросовестно – от передовой до сводки о погоде. В таксопарке он считался знающим человеком.

Сегодня ему оставалось прочесть только последнюю страницу и там, наконец, он нашел такое, что стоило запомнить: в апреле 1983 года в Китае в провинции Синьцзянь родился ослик о шести рогах. Теперь ослик, как было написано, уже весит сорок килограммов.

На крышу машины с громким стуком падали редкие капли. Но шоферу было лень заводить мотор и отъезжать от дерева в сторону.

Наконец ему надоело читать и он стал разглядывать забор, добротно и аккуратно сложенный, сверху скошенный и обитый цинкованной жестью, чтобы влага не попадала в щели между кирпичами. Вдали по другую его сторону виднелись высокие ветвистые деревья и старинный многоэтажный дом с крутой крышей и островерхими башенками. Во всех окнах одинаковые занавески – значит, какое–то учреждение.

Шофер глянул на часы – пятнадцать минут уже прошло.

Калитка или дверь – подходящее определение сразу, и не подберешь – казалась столь же основательно сработанной, как и каменный забор: за витиеватой ковкой – железный щит, чтобы нельзя было заглянуть внутрь двора, а сверху – украшения в виде острых пик – не перелезешь.

Оказывается, открыть калитку не каждый мог. Ожидавших тут, пока кто–нибудь выйдет со двора или появится с ключом, набиралось трое, четверо.

Судя по одежде, ожидавшие были из самых различных слоев общества: широкоплечая деревенская женщина с тяжелыми сумками, пожилая ярко накрашенная горожанка в мятом, не по сезону, но модном плаще, корректный обшарпанный интеллигент с папочкой под мышкой.

Из калитки вышла женщина в белом халате, поверх которого был накинут халат из темной фланели, и что–то быстро стала рассказывать старушке в черном платке. Та заплакала чуть ли не с первых слов, женщина обняла ее за плечи, продолжая говорить, видно, успокаивала. Когда она повернулась, шофер заметил красный крестик на ее головном уборе.

«Поликлиника, – решил таксист и устроился на сиденье поудобнее, – поликлиника или какой–нибудь институт… Теперь кругом одни институты, а толку – пшик! Вот раньше масло для мотора было как масло, а теперь как гороховый суп! А все институты! Небось в собственные машины такое не заливают!»

Он решил почитать еще немного.

Опять про Китай! Ну прямо напасть китайская! Будто писать больше не о чем!

«Первое упоминание о чае встречается в письменных источниках 350–го года до нашей эры. Открывателем его считается легендарный император Шеннун, который жил в 2737–м году до нашей эры…»

«Пожарники города Палермо вынуждены на пожар бежать бегом, потому что с пожарной машины снят номер за неуплату транспортного налога». «Ну и дела! Значит наматывают шланги на шею, ведра в руки и… вперед!»

Вдруг его словно молнией пронзило: «Так ведь тут сумасшедший дом!»

– Сумасшедший дом! – вслух прошептал он.

Шофер такси, как большинство грубо скроенных людей, ужасно боялся психически больных. Умом он понимал, что здесь, по эту сторону забора, ему ничто не угрожает, что тяжелобольные содержатся там в изоляции, тем не менее его охватила дрожь. От суеверного страха перед всем, что он не в состоянии объяснить. Сломанная нога или ребро – это понятно: можно загипсовать или перевязать, наложить швы, а как быть с дурной башкой?

Сумасшедший дом – факт! Он занимает на Саркандаугаве огромную территорию, только сейчас такси стоит не у главного входа, а с другой стороны.

Главный вход он знает: несчетное число раз проезжал мимо – отапливаемая сторожка с трубой, перед воротами цепь, которую вахтер опускает, когда подъезжает «скорая помощь», а дальше – в глубине – клумбы и белый больничный корпус с большими окнами.

А это какой–то запасной вход, потому тут и нет порядка! Приходят, уходят, когда взбредет в голову! И никому до этого нет дела, пока какой–нибудь чокнутый не сбежит и не перережет горло первому же встречному!

Таксист уже со страхом и подозрительностью вглядывался в каждого у калитки, но даже его настороженный взгляд не замечал ничего опасного.

Вышел дворник с большим совком и метлой. Стайка предупредительно расступилась.

Дворник сначала прошелся по тротуару, подбирая с земли в жестяную банку окурки, трамвайные билеты и обрывки бумаг. И лишь потом, широко размахивая метлой, стал подметать – быстро, чисто, добросовестно. Сор он собирал в совок и переносил через дорогу на кучу строймусора возле дома, где шел ремонт.

Дойдя до калитки, вынул из кармана небольшую щетку и тряпку и привел в порядок орудия своего труда. До блеска!

Шофер забеспокоился. Он чувствовал – происходит что–то не то, однако конкретнее обдумать свои предчувствия не успел, потому что заметил, как через калитку вышел его пассажир с какой–то девчонкой. Странное поведение дворника таксист вспоминал потом еще несколько месяцев, после того, как ему рассказали, что то был Янка, которого знала вся округа. Он подметал улицу целый день – с раннего утра до позднего вечера и справлялся с делом лучше, чем если бы этим занялась бригада дворников. С метлой он не расставался, говорили, что ему разрешается брать ее в палату: Янка боялся, как бы метлу не украли. Чем больше проходило времени, тем страшнее казалась таксисту опасность, которой он избежал. «Этот тип мог побить стекла машины, пинками попортить ей борта, а меня самого – избить, может, даже убить! Просто так, шутки ради! И ничего ему за это не было бы, суду такой не подлежит!»

Шоферу становилось жутко от мысли, что существуют люди, на которых законы не распространяются, то есть живущие вне закона. Это был уже не страх, а настоящий ужас! Впоследствии, если кто–то из пассажиров ему говорил: «В Саркандаугаву!», он не двигался с места до тех пор, пока не называли улицу и номер дома. А если попадался кто–нибудь, кому требовалось ехать в психиатрическую больницу, он выдумывал с десяток разных причин, лишь бы отказаться.

– Солидные люди так не делают! Я мог бы по крайней мере пятерку заработать, пока тут стоял!

– Меньше будешь вякать, больше получишь! – ответил довольно нагло моряк и уселся на заднем сиденье вместе с девчонкой. – Так–то, шеф! Газуй! – и назвал адрес почти в самом центре города.

У девчонки было узенькое бледное личико с большими глазами, она сидела тихо, вжавшись в угол сиденья. То ли от смущенья, то ли от страха. Одета она была в простую тонкую нейлоновую куртку, из–под которой виднелся линялый бесформенный джемпер и платье из хорошей ткани с отливом, но перешитое, причем неумело: был заметен след старых швов.

– Есть хочешь? – спросил моряк.

Девушка отрицательно покачала головой.

– Дома чего–нибудь пожуем… Думаю, найдется…

Девушка посмотрела на него с обожанием.

«Знаем мы эти сказки про мавров, пальмы и обезьян! И еще знаем, чем это обычно кончается! – завистливо думал шофер, ясно представив себе продолжение свидания. – Больше семнадцати ей не дашь!»

Дом был обычный, массивный. Довольно скромный – шестиэтажный – с большими закругленными окнами, дом дедовского, если не прадедовского возраста.

Со вкусом покрашенный фасад напоминал лицо, наштукатуренное румянами, которыми уже не скроешь старческие морщины.

– Я поднимусь с ней наверх, шеф, а потом мы еще немного попутешествуем… – кося глазом на счетчик, сказал моряк.

– Я еду в гараж! – вдруг отрезал шофер.

– Послушай, шеф…

– Я еду в гараж! – заорал таксист. Он увидел в руке парня десятирублевку, которой тот собирался расплатиться. По счетчику полагалось восемь пятьдесят. – Вытаскивай из багажника свой ящик!

– Возьми деньги.

– Чего ты тут мне даешь?.. Я его везу, я его жду как дурак, вожу по всяким объездам, ломаю машину на всяких ухабах, а он… Он… Чучело тряпичное!

Парень сделал вид, что не слышал ругательств, но уши у него покраснели. Он молча открыл багажник и вытащил «Панасоник».

– Постой, богадельня, я тебе мелочь сдам!

Девушка стояла на тротуаре между парнем и шофером, который, высунувшись через открытую дверцу машины, продолжал честить парня, конечно, и не намереваясь давать сдачу.

– Шшш… шшш… шшш… – вдруг зашипела она, как змея.

– Что? – не понял шофер.

– Шшш… шшшш… шшш… – глаза девчонки неестественно расширились, она подняла руки на уровень лба и вытянула пальцы вперед, как лев на старинной картинке, который вот–вот хватит когтями. – Шшш… шшш… Сгинь!

Губы, почти белые, плотно сжала, шипение неслось откуда–то из гортани.

Сумасшедшая! Она сумасшедшая!

От испуга у шофера задергалось веко.

Разбрызгивая во все стороны грязь, такси рванулось с места…

– Да, и одета она была точно так же! – повторил следователю шофер. – Перешитое платье, тонкая куртка, растянутый джемпер… Хорошо еще, что не произошло большей беды! Почему ее выпустили оттуда? Сумасшедшие должны сидеть в дурдоме под замком! Слава богу, что я там оказался и эти милиционеры шли навстречу!

– Вам известно, как ее зовут?

– Теперь знаю – Ималда Мелнава. Когда мы ее взяли, мне пришлось писать объяснение. Тогда и сказали… Этот моряк, что, ее хахаль?

– До свидания. Если понадобитесь, я пришлю повестку.

Следователь убрал со стола документы и положил в сейф. Запирая сейф на ключ, подумал, что у него давно не было такого простого уголовного дела – есть пострадавший, есть обвиняемый, есть свидетели.

«С достаточной уверенностию можем утверждать, что крысы, живущия теперь в Европе, происходят не отсюда, а были завезены. Доказано, что черная крыса, или домашняя, первой была замечена в Европе, в Германии, затем серая или пасюк и наконец египетская или чердачная. Оба первых вида, а кое–где и все три мирно уживаются, но постепенно пасюк, как самый сильный вид, прогоняет и уничтожает своих сородичей, все более распространяясь и одерживая верх.»[1]1
  В качестве вставок в романе использованы фрагменты из книги А. Брэма «Жизнь животных. Всеобщая история животнаго царства», т. II, Петербург, 1866.


[Закрыть]

За массивной, солидной дверью начиналась узкая, темная, дня два не метенная лестница.

Поднимаясь по лестнице с «Панасоником» на плече, Алексис про себя проклинал таксиста. В комиссионке он договорился, что привезет «Панасоник» сегодня до обеда и оценщик примет его без очереди, но из–за хама таксиста теперь это было уже невозможно. Придется звонить в магазин и что–то сочинять или – того хуже – подлизываться с каким–нибудь тюльпанчиком или нарциссиком.

– Не забыть бы про вторые ключи… Надо заказать в мастерской… Чтобы у каждого были свои.

– Хорошо, – тихо и податливо согласилась Ималда.

– Что хорошо?

– Насчет ключей… Если ты закажешь…

Они добрались до третьего этажа, предстояло одолеть еще три.

– Вообще–то эту квартиру надо поменять… Для чего нам такая большая? Тут уже приходили, предлагали разные варианты. Один даже согласился заплатить вперед – авансом, с его адвокатом мы кумекали по–всякому, но тот сказал, что, пока ты не вернулась, нечего и затевать…

– Алекс…

– Я думаю прежде всего о тебе: чтобы тебе было лучше.

– За меня не беспокойся, со мной все в порядке.

– Ты вернулась, а в доме – как в сарае!

– Ты скоро женишься, вернется отец… У нас будет большая, дружная семья…

– Ну и глупости у тебя в голове!

– Не сердись, пожалуйста…

У Алексиса по лбу и вискам катился пот. Он, отвыкший от физических нагрузок, устал тащить небольшой ящик и едва сдерживал себя, чтобы не бросить телевизор возле двери, как вязанку дров или мешок с картошкой.

Достал связку ключей, стал отпирать.