Текст книги "Девушка по имени Судьба"
Автор книги: Гуиллермо Гланк
Соавторы: Мария Менис,Хуан Марин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
Глава 10
Кража в порту, организованная Гонсало, отвлекла его от предсвадебных хлопот – надо было побыстрей продать украденное перекупщикам, пока преступление не всплыло наружу.
А Мария с ужасом ждала прихода Гонсало в их дом, боясь, что не сможет разыгрывать из себя счастливую невесту, не сможет лгать.
– Гонсало только увидит мои глаза и сразу поймет, что я его обманываю, – говорила она Виктории.
– Не бойся! Если отец и мама ничего не заподозрили, то ему и подавно не понять. Этот напыщенный индюк занят только собой и своим бизнесом, – отвечала ей Виктория. – Ты помни об Энрике, и у тебя все получится.
Так уж вышло, что ради торжества любви обеим сестрам пришлось пойти на обман. Виктория придумала, как сообщить Энрике день и час побега, а для этого она тоже вынуждена была слукавить, сказав отцу, что шьет платье у доньи Эулохии.
– Мне надо съездить на примерку, чтобы донья Эулохия успела сшить платье к свадьбе Марии.
– Кто такая эта донья Эулохия? – спросил Мануэль. – Почему я ее не знаю?
– Это лучшая портниха в Санта-Марии! – не моргнув глазом, соврала Виктория. – Мне повезло, что я шью у нее.
– Тогда я поеду с тобой, – заявил Мануэль, разрушив план Виктории.
Она-то надеялась, что сопровождать ее будет мать, которой легче было бы объяснить странную реакцию Эулохии на их внезапный визит. Ведь та еще не знает, что она «портниха», и наверняка немало удивится, услышав о примерке.
Но Виктория все же отважилась на риск, поскольку это была единственная возможность связаться с Энрике.
Подъехав к дому Эулохии, она попросила отца подождать ее в карете, однако Мануэль и тут не оставил ей никакой свободы для маневра:
– Я провожу тебя, дочка. Хочу познакомиться с модисткой.
Эулохия растерялась при виде столь важных и неожиданных гостей, но Виктория не дала ей и слова сказать, взяв инициативу на себя.
– Я приехала за платьем, которое вы мне сшили, – произнесла она, подчеркивая каждое слово и рассчитывая на сообразительность Эулохии.
– Я? Сшила? – недоумевающе пробормотала та.
– Простите, я неточно выразилась, – поспешила исправить положение Виктория. – Мне известно, что платье еще не готово, для этого и нужна примерка. Позвольте познакомить вас с моим отцом.
– Наверно, нелегко шить для моей дочери? – вежливо спросил Мануэль. – У нее строптивый характер.
– Нет-нет, мы прекрасно ладим с сеньоритой Викторией, – улыбнулась Эулохия, смекнув, наконец, зачем понадобилась эта комедия. – Долорес, угости сеньора Мануэля чаем, а мы займемся платьем.
Оказавшись вдвоем с Эулохией в соседней комнате, Виктория изложила ей план побега, который та должна была передать Энрике.
– Ну, слава Богу! – облегченно вздохнула Эулохия. – А то сержант уже тут с ума сходит, не имея от сеньориты Марии никаких вестей. – Нас никуда не выпускают, а возле дома дежурят охранники. Пусть Энрике будет осторожен.
Когда они вышли из «примерочной», Мануэль выразил желание взглянуть на обновку Виктории, но она решительно замахала руками, сказав, что платье еще не готово и к тому же ей хочется преподнести отцу сюрприз в день свадьбы.
– Когда я надену это платье, ты увидишь, что твоя младшая дочь – настоящая красавица!
– Я и так это знаю, – добродушно усмехнулся Мануэль.
Дону Федерико, наконец, стало известно о краже в порту, и это заставило его о многом задуматься. К счастью, груз был застрахован, и убытков компания не понесла, но сам характер кражи свидетельствовал о том, что тут приложил руку кто– то из служащих, на которых Федерико привык во всем полагаться.
– У нас неприятности, – сказал он сыну. – Кража в порту, причем весьма странная.
– У нас? – насмешливо произнес Гонсало. – Мне казалось, эту торговлю ты считал только своей, а не общей.
– Перестань, – с досадой молвил Федерико. – Все мое станет твоим.
– Тогда допусти меня к делам! – тотчас же вступил в торг Гонсало. – Если бы я работал на твоем предприятии, эта кража могла бы и не случиться. Даже наверняка бы не случилась! Своего я никому не отдам.
Федерико внимательно посмотрел на сына, и тот, не выдержав его взгляда, вдруг засуетился:
– Я вижу, ты готов заподозрить меня. Верно я тебя понял? Ты всегда все сваливаешь на меня! Ох, как мне это надоело! Пойду-ка я лучше спать. Спокойной ночи!
На следующий день он, наконец, удосужился навестить свою невесту, которая с честью выдержала это испытание.
А дон Федерико отправился к нотариусу и внес изменение в завещание, назвав своими наследниками Гонсало Линча и Адальберто Гутьерреса.
Немало удивленный нотариус не удержался от вопроса:
– Скажите, дон Линч, а вашему сыну это известно?
– Нет. Он ничего не должен знать. Я сам ему сообщу, когда придет время.
Асунсьон понемногу обживалась в «Эсперансе», преодолевая сопротивление управляющего Вирхилио, который не желал признавать в ней хозяйку.
– Имейте в виду: я приехала сюда надолго, возможно, даже навсегда, – предупредила она Вирхилио. – Так что если вы хотите и дальше оставаться управляющим, то прошу безропотно выполнять все мои указания.
– Я постараюсь, – ответил он, – но у меня есть один хозяин – дон Мануэль. Только он может решить, работать мне здесь или нет.
– У меня тоже есть это право, – напомнила ему Асунсьон. – Поэтому советую вам смирить свой норов и спокойно заниматься делом.
Асунсьон не хотела начинать со скандала, потому что действительно собиралась осесть в «Эсперансе», где все напоминало ей о беззаботном детстве, где в тихие предзакатные часы она ощущала такой благодатный покой, о котором мечтала в шумной и суетливой Европе.
Легкий ветерок доносил с полей запахи цветущих трав, Асунсьон вдыхала этот целительный аромат и чувствовала, что большего счастья ей не надо.
В один из таких теплых, лучезарных вечеров к ней и приехала Хулиана.
Асунсьон очень обрадовалась гостье, но та привезла не слишком приятные новости.
– Фактически я бежала из Санта-Марии, – призналась она. – Мой бывший муж разорился и теперь не дает мне проходу. Хочет отобрать все мои сбережения. Боюсь, что он попросту может убить меня.
– Ты правильно сделала, приехав сюда, – поддержала ее Асунсьон. – Здесь ты будешь надежно защищена.
– Спасибо! – растроганно поблагодарила ее Хулиана. – Я знала, что вы мне поможете!.. Но это еще не все… Перед отъездом сюда я зашла в дом вашего брата – попрощаться с Домингой. И она рассказала мне чудовищные вещи. Вашим племянницам не разрешают выходить из дома. А свадьба сеньориты Марии состоится послезавтра.
– Я должна немедленно ехать в Санта-Марию! – тотчас же приняла решение Асунсьон. – Марии наверняка потребуется моя помощь. А ты, пожалуйста, располагайся здесь, отдыхай с дороги.
Вечером накануне побега Мария почти не выходила из своей комнаты и творила молитву, прося Господа помочь ей и Энрике.
Виктория же занималась более прозаическими делами: укладывала вещи сестры якобы для свадебного путешествия, но при этом собирала один чемодан, с которым и должна была бежать Мария.
Энрике тоже не находил себе места в ожидании завтрашнего дня.
– Какая несправедливость в том, что два человека вынуждены скрывать свою любовь, словно позорное клеймо! – говорил он Хименесу. – Ведь когда любишь, то хочется крикнуть на весь свет, что ты нашел ту единственную, с которой пройдешь по жизни до конца!
– Когда-нибудь у тебя будет такая возможность, – пытался успокоить его Хименес – Все должно получиться! Виктория вынесет чемодан с вещами Марии, подгонит в нужное место лошадей, Адальберто будет ее подстраховывать, а я отвлеку солдат, направлю их по ложному следу.
Легок на помине, Адальберто тоже пришел поддержать Энрике.
– Какое необычное распятие! Настоящее произведение искусства! – восхитился он, увидев в руках Энрике деревянный крест.
– Его выточил мой отец. А когда он погиб на войне за независимость, распятие перешло ко мне и было со мной во всех битвах.
– Возьми его с собой, – посоветовал Адальберто. – Пусть оно поможет тебе завтра.
На следующий день, когда в доме Оласаблей уже собрались гости, приехал жених и появился священник, чтобы совершить обряд венчания, Мария тайком вышла из своей спальни во двор.
Виктория, Адальберто и Энрике уже ждали ее в условленном месте.
А тем временем капрал Хименес докладывал адъютанту генерала:
– Я знаю, где можно арестовать дезертира Энрике Муньиса. Могу вас туда проводить.
– Вы опоздали, капрал, – ответил адъютант. – Мы уже обнаружили его неподалеку от дома сеньора Оласабля, и на сей раз ему не удастся уйти.
Хименес стремглав помчался на выручку другу, но был остановлен Менендесом:
– Куда это вы так несетесь, Хименес?
– К другу. Ему надо помочь, – не задумываясь, выпалил тот.
– Вашему другу уже никто и ничто не поможет! – самодовольно рассмеялся Менендес – Так что возвращайтесь в казарму, не то я вас арестую.
– Будьте вы прокляты! – бросил ему в лицо Хименес, вынужденно повинуясь приказу.
– Вы еще пожалеете об этих словах, – процедил сквозь зубы Менендес. – Жаль, мне сейчас некогда вами заниматься: я еду арестовывать Муньиса.
Между тем Мария, сделав несколько шагов по саду, услышала у себя за спиной встревоженный голос отца:
– Мария! Ты куда идешь? Тебя ждет жених!
– Папа, мне нужно хоть немного погулять по саду, прежде чем…
– Нет, дочка! – строго произнес Мануэль. – Я не знаю, что ты задумала, но знаю, что вблизи нашего дома находится дезертир Муньис. Мне только что сообщил об этом генерал.
– Боже мой! – вырвался отчаянный возглас у Марии. – Энрике!
– Забудь о нем! Немедленно возвращайся к жениху!
– Энрике! Спасайся! – крикнула Мария, метнувшись в ту сторону, где должен был находиться ее возлюбленный, но Мануэль силой увел дочь обратно в дом.
Менендес, издали наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно хмыкнул и отдал команду солдатам:
– Приступайте к операции. Держите его под прицелом! – Затем громко крикнул Энрике:– Сержант Муньис, вы окружены, сопротивление бесполезно!
Солдаты тотчас же набросились на Энрике, пытаясь сбить его с ног и заломить руки за спину.
– Не бейте его! Мерзавцы! – бросилась на помощь Виктория, пытаясь заслонить собою Энрике.
Менендес приказал солдатам оттащить ее в сторону, а Энрике взять под арест.
– Мария!.. Что теперь будет с ней? – промолвил Энрике. – Виктория, передай ей этот крест. Пусть ждет меня. Я обязательно вернусь к ней. Клянусь!..
Солдаты увели Энрике, а Виктория, вернувшись в дом, увидела рыдающую Марию. Отец беспомощно стоял над ней, не в силах успокоить дочь.
– Все кончено, – обессилено произнесла Виктория. – Энрике арестован.
Мария забилась в безутешных рыданиях. Виктория тоже впала в истерику и, неистовствуя, бросала отцу страшные обвинения:
– У вас нет сердца! Я никогда не прощу вам того, что вы сделали с Энрике!.. Ненавижу вас! Ненавижу!..
Мануэль не спорил с ней и не оправдывался. Сейчас ему надо было увести отсюда Викторию и заставить Марию выйти к жениху и гостям, которые уже высказывали недоумение из-за долгого отсутствия невесты.
Вытолкав Викторию за дверь, он стал внушать Марии, в чем состоит ее дочерний долг:
– Ты и так уже поставила под сомнение честь нашей семьи. Сейчас же иди к Гонсало! Вытри слезы и забудь о том, что случилось. У тебя есть жених, достойный человек.
– Я не люблю его! – сквозь слезы выкрикнула Мария. – И замуж за него не выйду. Я люблю Энрике!..
– Твой Энрике – дезертир.
– Если его расстреляют, я тоже покончу с собой! Я не хочу жить!
Мануэль понял, что в таком состоянии Мария вполне может осуществить свою угрозу, и пообещал замолвить слово за Энрике:
– Я попрошу генерала заменить расстрел каторгой. Думаю, это в его власти, и он не оставит мою просьбу без внимания. Но ты, если хочешь помочь своему сержанту, сейчас же выйдешь к Гонсало и обвенчаешься с ним.
– Никогда этого не будет! – твердо произнесла Мария. – Лучше умереть!
А тем временем Энкарнасьон, занимавшаяся приемом гостей, уже начала беспокоиться: куда подевались Мануэль и Виктория, почему так долго не выходит из своей комнаты Мария? Гонсало, тоже почуявший неладное, подошел к ней и прямо спросил, что происходит. Энкарнасьон ответила, что, видимо, невеста чрезмерно волнуется перед свадьбой – обычное дело, с девушками это всегда бывает.
– Займите гостей, – сказала она будущему зятю, – а я пойду к Марии.
Но по дороге она встретила плачущую Викторию и потребовала объяснить столь неприличную задержку невесты. Виктория, не в силах сдерживаться, выложила матери всю правду.
Вбежав в комнату к Марии, Энкарнасьон попросила Мануэля спуститься к гостям, пообещав, что сама успокоит дочь.
– Я уже никогда не буду спокойной, – сказала матери Мария. – Мне лучше умереть!
– Доченька, не говори так, не рви мое сердце! – взмолилась Энкарнасьон. – Я очень перед тобой виновата: не выслушала тебя, не сумела понять. Была занята только своей болезнью. Думала о смерти, а не о жизни…
– Я не понимаю вас, мама, – встрепенулась Мария, испуганно взглянув на мать.
– Я объясню тебе, только ты не говори никому, насколько я больна. Пожалуйста. Даже отцу и Виктории.
– Обещаю, мама…
– Я больна. Неизлечимо больна. Жить мне осталось недолго.
– Мама! – обняла ее Мария.
– Я не хотела тебя пугать, – сказала Энкарнасьон. – Не хотела огорчать перед свадьбой. Наоборот, думала, что после моей смерти тебе будет легче рядом с Гонсало. Да и отец смог бы на него опереться… Прости меня, дочка, я не поняла, что для тебя значит Энрике и как ты его любишь.
Она заплакала, и теперь уже Мария стала ее успокаивать:
– Не надо слез, мама. Я люблю вас и всегда буду рядом!
– Да, моя милая! Ты должна жить! А я сейчас пойду к гостям и сама скажу всем, что свадьбы не будет… Господь нас простит. И Гонсало должен понять, что так лучше для всех…
– Нет, мама, не надо ничего делать! – решительно произнесла Мария. – Отец не должен знать о вашей болезни. Он этого не вынесет… Во что превратится этот дом, если все будут знать, что вы уходите от нас?! Нет, мама, побудьте здесь, успокойтесь, а я сама сейчас все улажу.
– Что ты собираешься сделать? – слабым голосом вымолвила Энкарнасьон.
– Вам плохо, мама? Сердце? – встревожилась Мария. – Пойдемте, я отведу вас в вашу спальню. Там – лекарства. Доминга, помоги маме! – распорядилась она, увидев в коридоре старую служанку. – А я должна сделать то; чего хочет Господь.
Вернувшись в свою спальню, она взяла письмо Энрике, словно хотела набраться от него сил, и мысленно обратилась к навсегда утраченному возлюбленному: «Прости меня, милый, но иначе я не могу поступить…»
Затем вытерла заплаканные глаза, поправила перед зеркалом свой свадебный наряд и решительно направилась к заждавшемуся ее жениху.
А еще спустя несколько минут отец Пиендо приступил к обряду венчания:
– Дети мои, мы собрались здесь, чтобы соединить в священном браке первенцев двух самых уважаемых семейств нашего прихода…
Виктория, не в силах вынести эту пытку, выбежала из зала и устремилась в сад. Адальберто последовал за ней.
– Я никогда не прощу Марии предательства! – сказала она Адальберто. – У меня больше нет сестры!
– Успокойся, милая, – как мог, утешал ее Адальберто. – Не надо так убиваться. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
В это время к дому подъехала карета, и из нее торопливо вышла Асунсьон. Буквально ворвавшись в зал, она услышала слова священника, обращенные к Марии:
– Берешь ли ты в мужья Гонсало Линча? Будешь ли чтить его и уважать – в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?
– Мария, ты еще можешь сказать «нет»! – крикнула Асунсьон, и буквально похолодела, услышав, как племянница ответила священнику «да».
К брачному ложу Мария шла как на заклание и почти не слышала слов, которые страстно шептал ей Гонсало:
– Ты прекрасна, Мария! Ты первая женщина, которую я полюбил… И – последняя. Не бойся меня. Не волнуйся… Ты научишься любить меня. Я сам тебя этому научу…
Затем он какое-то время лежал рядом с нею обессиленный, в сладкой истоме, но вскоре опять заговорил – об их совместном будущем и, конечно же, о делах:
– Накануне свадьбы я получил письмо из Лондона. Англичане предложили мне стать их компаньоном! Завтра мы отправимся в свадебное путешествие в Монтевидео, а оттуда прямиком махнем в Лондон! Обещаю, что там мы будем жить счастливо. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я стану преуспевающим промышленником.
Мария вроде бы и слушала его, но не понимала, о чем он говорит.
Лишь утром до нее дошло, что она должна покинуть больную мать, отца, сестру, распрощаться с Санта-Марией и навсегда уехать в чужой и холодный Лондон.
– Никуда я не поеду! – заявила она. – Моя мама больна, я не имею права оставить ее.
– Теперь ты – моя жена, и мне решать, что для тебя лучше, – отрезал Гонсало. – Собирайся, нам пора в дорогу.
Прощание с родителями и Асунсьон вышло грустным: Мария изо всех сил сдерживала слезы, не желая расстраивать мать. И лишь когда ее обняла Доминга, Мария украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
– А где же Виктория? – спросила она растерянно, не увидев среди провожающих сестры.
– Она в саду, – сказала Доминга, – Ее очень огорчил ваш отъезд.
– Я не могу уехать, не простившись с нею! – воскликнула Мария и, оттолкнув пытавшегося удержать ее Гонсало, побежала в сад.
– Виктория, не знаю, как смогу жить без тебя! – сказала, отыскав сестру, которая горько плакала в самом дальнем уголке сада. – Буду писать тебе каждый день!
– Можешь не трудиться, – вскинула на нее заплаканные глаза Виктория. – Я не стану отвечать на твои письма. Ты предала Энрике, предала меня.
– Не надо, прошу тебя! Мне и так больно.
– Тогда объясни, почему ты согласилась на брак с Гонсало!
– Поверь, у меня была на то серьезная причина. Это все, что я могу сказать тебе сейчас. А со временем ты все узнаешь сама. Береги маму! Ты ей будешь очень нужна. Я люблю тебя!
– Желаю тебе никогда не разочароваться в том, что ты сделала, – бросила на прощание Виктория.
Мария молча вытерла слезы и смиренно побрела навстречу своей нелегкой судьбе, которую избрала сама.
После отъезда новобрачных Мануэль круто поговорил с сестрой, обвинив ее в том, что она пыталась сорвать свадьбу Марии.
– Это ты сломал ей жизнь, и когда-нибудь тебе придется испытать горькое раскаяние, – хмуро ответила Асунсьон.
– Никогда не пожалею, что выдал Марию за Гонсало! – уверенно заявил Мануэль. – А тебя я больше не желаю видеть в моем доме!
– Да, мне теперь здесь делать нечего, – грустно произнесла Асунсьон.
В тот же день она уехала в «Эсперансу».
Печальная Энкарнасьон попыталась объясниться с Викторией, но та не захотела ее слушать. Родители для Виктории словно перестали существовать. Все дни она проводила в своей комнате или на конюшне. Даже с Домингой была холодна, и лишь надежному другу – Адальберто – могла поведать, что творится в ее душе:
– Сейчас меня держит на этом свете только слабая надежда, что Энрике каким-то чудом удастся выжить!
Адальберто понял, что никогда не сможет рассчитывать на любовь Виктории, чье сердце безраздельно принадлежит Энрике Муньису.
Простившись с доном Федерико и поклявшись Виктории в верности, он покинул Санта-Марию.
А Энкарнасьон вскоре совсем слегла. И без того больное сердце сжималось под тяжестью вины, которую мать испытывала перед Марией. Но что-либо поправить было уже невозможно, и Энкарнасьон только молилась о счастье дочери, хотя и не верила в него.
Болезнь матери, в какой-то мере, помогла Виктории вернуться к реальности. Дни и ночи просиживала она у постели слабеющей Энкарнасьон, читала ей вслух письма от Марии, но сама никогда не писала сестре.
Мануэль же исполнил обещание, данное Марии: похлопотал о судьбе Энрике, и тот получил минимальное наказание – три года тюрьмы.
Узнав об этом от отца, Виктория воспрянула духом. Теперь у нее, кроме заботы о матери, появилась еще одна важная цель: дождаться освобождения Энрике!
Глава 11
Три года минуло с той поры, как Мария вышла замуж за Гонсало и поселилась с ним в Лондоне.
Постепенно она привыкла к тому, что слуги называли ее сеньорой Линч, привыкла и к мужу, который с утра до ночи занимался своими делами, проворачивая какие-то рискованные операции, но в редкие часы отдыха был с нею ласков и нежен.
Можно сказать, что Мария окончательно смирилась с судьбой. Сидя целыми днями дома, одна, она не роптала и не искала каких-либо развлечений. Читала книги и писала письма – родителям, Асунсьон и дону Федерико, которому Гонсало не удосужился написать ни разу.
Зная, что матери день ото дня становится все хуже, Мария не хотела ее волновать и описывала свою жизнь в радужных тонах, не догадываясь, как это бесило Викторию, продолжавшую считать сестру предательницей. «Быстро же она забыла Энрике!» – думала Виктория, читая послания Марии, зато мать и отец были довольны: слава Богу, их дочь сумела изжить юношескую любовь и обрести счастье рядом с достойным человеком.
Лишь в письмах к Асунсьон Мария могла себе позволить гораздо большую откровенность:
«Ты не представляешь, как я тебе завидую! Мне не хватает здесь нашего солнца, нашего южного голубого неба. Зима в Лондоне сырая, холодная и очень-очень длинная. Хотелось бы уснуть и проснуться уже в «Эсперансе», как будто я и не уезжала оттуда…»
Еще она сетовала на то, что Господь не дает ей ребеночка, который не просто скрасил бы ее одиночество, но смог бы стать смыслом всей дальнейшей жизни.
Асунсьон, не понаслышке знавшая, что значит жить с нелюбимым мужем, всячески поддерживала Марию, но помочь ей ничем не могла. Как не могла помочь и Виктории, потому что дорога в дом брата была для нее закрыта.
И, с тревогой думая о племянницах, Асунсьон уповала лишь на то, что обе они еще очень молоды и впереди у них – долгая жизнь, в которой бывают не только горести, но и радости.
А у Гонсало между тем что-то не заладилось в делах. Он стал раздражительным, мог ни с того ни с сего накричать на слуг, а то и на Марию:
– Не приставай ко мне с этим дурацким ужином! Ты понятия не имеешь, с какими ужасными людьми мне приходится работать и в каком сложном положении я оказался.
– Но ты ведь не хочешь рассказывать о своих делах. Считаешь, что я все равно ничего не пойму, – не без укора говорила Мария.
– Да, я считаю, что это не женское дело. Мужчина сам должен обеспечивать благополучие семьи.
Однажды он пришел домой совеем мрачный и, Отвечая на безмолвный вопрос Марии, хмуро произнес:
– Больше не могу от тебя это скрывать… Мы – банкроты! Да, банкроты, я не преувеличиваю. Мне катастрофически не повезло. Я решил продать один товар на свой страх и риск. Никому ничего не скачал…
– И что же? – упавшим голосом спросила Мария.
– Случилась беда! Судно затонуло в Атлантике, а товар я не застраховал. Теперь придется выплачивать его стоимость. Мы разорены!..
Всегдашняя сдержанность на сей раз отказала Марии – она впервые за время замужества открыто высказала все, что думала о Гонсало:
– Столько жертв, столько страданий, жизнь вдали от родных – и все напрасно! Тебя погубило твое непомерное тщеславие! Тебе всегда хотелось заполучить побольше денег, ты не считался со своими партнерами. И вот – печальный итог! Что теперь делать?
– Хватит причитать! – грубо оборвал ее Гонсало. – Я уже написал письмо твоему отцу. Попросил принять нас в его доме.
– Мы возвращаемся в Санта-Марию?
– Да, я надеюсь, дон Мануэль не откажет мне в гостеприимстве.
– Я тоже в этом не сомневаюсь, – сказала Мария. – А к дону Федерико ты не обращался за помощью?
– Нет! И никогда не сделаю этого, в каком бы трудном положении ни оказался. Не стану перед ним унижаться!
– Напрасно ты так говоришь об отце, – вновь не удержалась от замечания Мария. – Дон Федерико – хороший, добрый человек. Он был бы рад помочь тебе.
– Не пытайся судить о том, чего не знаешь, – строго произнес Гонсало, давая понять, что их разговор на эту тему окончен.
Дон Федерико очень страдал из-за фактического разрыва с Гонсало. Все эти годы он ждал от сына хоть какого-то знака внимания, хотя бы маленькой приписки в конце письма, написанного Марией. Но Гонсало своим упорным молчанием не оставлял старику никаких надежд на примирение.
Зато Адальберто регулярно слал дону Федерико теплые письма из Альто-Валье, где он жил в доме покойной матери. Отвечая ему, дон Федерико вкладывал в текст всю свою невысказанную, затаенную отцовскую любовь.
Несколько раз Адальберто навещал дона Федерико, и эти встречи еще больше их сблизили. А когда у старика возникли финансовые трудности – Адальберто помог ему деньгами.
Но в Санта-Марию Адальберто влекла не только возможность повидаться со своим покровителем. Он понимал, что теперь всегда будет возвращаться в этот город, пока здесь будет жить Виктория.
Все эти годы их дружеская связь не прерывалась и более того – крепла, потому что у Виктории не осталось ни одного близкого человека, кому бы она без утайки могла излить все, что мучило и терзало ее душу, кроме Адальберто.
Однако, чем откровеннее были письма Виктории, тем яснее Адальберто понимал, что она видит в нем только друга и никогда не сможет полюбить его, поскольку любит Энрике Муньиса.
Бывая в Санта-Марии, он, как и прежде, останавливался у доньи Эулохии, где ему всегда были рады.
И на сей раз его встретили здесь с любовью и радушием. Никаких существенных перемен в этой семье не произошло. Донья Эулохия все так же хлопотала по хозяйству, Эрнан, влюбленный в Долорес, продолжал обхаживать ее, не теряя надежды на взаимность. А вот Мартина должна была на днях выйти замуж за Хименеса, чему Адальберто очень обрадовался:
– Молодец, капрал! Добился-таки своего. Он – замечательный парень, и я не сомневаюсь, что Мартина будет с ним счастлива.
Отдав должное гостеприимству Эулохии, Адальберто отправился в дом Оласаблей, испытывая сильное волнение перед встречей с Викторией.
Она вышла к нему с улыбкой, но сердце Адальберто сжалось от боли: как похудела, осунулась Виктория, какие грустные у нее глаза!
Он предложил ей пойти куда-нибудь вместе – в театр, поехать за город, к реке. Но Виктория сказала, что ни на минуту не может оставить больную мать.
– Она и так чувствовала себя очень плохо, а тут пришло известие, что Мария возвращается, и мамино сердце не выдержало этого всплеска радости, – пояснила Виктория. – Ей стало значительно хуже. Я очень боюсь за нее.
– Даст Бог, все обойдется, – только и мог сказать Адальберто. – А Мария, значит, возвращается…
– Да, они с Гонсало будут жить в нашем доме, – мрачно молвила Виктория.
– Похоже, ты этому не рада?
– Я никогда не смогу простить Марию! – повторила Виктория то же, что говорила и три года назад.
Адальберто собрался было поспорить с нею, но тут в гостиной появилась растерянная Доминга:
– Сеньоре… плохо… Она зовет вас…
У постели Энкарнасьон в это время был Мануэль, и она, предчувствуя скорую смерть, говорила ему:
– Об одном тебя прошу, выдай замуж Викторию. Найди ей хорошего жениха, но не забывай и о ее чувствах… Я не хочу, чтобы она повторила судьбу Марии…
– Мария скоро приедет! – напомнил жене Мануэль, – Мы опять будем все вместе.
– Доченька моя, Мария, – с трудом выговорила Энкарнасьон и, увидев склонившуюся над ней Викторию, сделала еще одно усилие, прошептав:
– Я люблю тебя, доченька…
– Энкарнасьон, не уходи! – вскрикнул Мануэль. – Не оставляй нас!
– Мама, мамочка! – заплакала Виктория.
– Она умерла, – тихо сказал Мануэлю доктор.
В тот момент, когда сердце Энкарнасьон перестало биться, Мария почувствовала, как у нее внезапно потемнело в глазах и стало нечем дышать.
– Что с тобой? – встревожился Гонсало.
– Не знаю, – ответила она, переведя дух. – Мне вдруг стало плохо. И – страшно. Боюсь, как бы с мамой чего не случилось.
– Не надо бояться. Скоро мы приедем домой, и ты увидишь сеньору Энкарнасьон – живую и счастливую.
– Дай-то Бог! – сказала Мария, но смутная тревога уже не покидала ее до самого возвращения в Санта-Марию.
А Энкарнасьон между тем похоронили, и Мария не увидела ее не только живой, но и умершей.
На похороны невестки приехала Асунсьон, и там, на кладбище, впервые за много лет Мануэль поговорил с нею без всегдашней враждебности.
– Спасибо, что приехала проводить Энкарнасьон, – сказал он сестре.
– Я очень ее любила, – вздохнула Асунсьон. – И она меня тоже любила… Тебе сейчас трудно. Если я могу чем-то помочь…
– Нет-нет, – поспешно ответил Мануэль. – Я должен сам справиться с этим горем. Лучше поддержи Викторию – она валится с ног.
Виктория действительно очень болезненно переживала смерть матери. Целых три года она провела в неусыпных заботах о больной и теперь просто не находила себе места, не могла ни на что отвлечься. Доминга чуть ли не силой заставляла ее съесть бутерброд или выпить чашку чая. Ни с кем из близких Виктория общаться не хотела, и лишь для Адальберто делала некоторое исключение.
Асунсьон, поняв, что ничем сейчас не может помочь племяннице, уехала в свою «Эсперансу».
А Адальберто пришлось задержаться в Санта-Марии на более долгий срок.
Жизнь так устроена, что рядом с похоронами в ней соседствуют свадьбы, и после скорбного ритуала в доме Оласаблей Адальберто вскоре был приглашен на свадьбу Мартины и Хименеса.
Правда, и тут непредсказуемая жизнь внесла свои коррективы, порушив планы жениха и невесты: буквально накануне свадьбы Хименеса отправили на боевое задание, и он успел только обвенчаться, а затем прямо из церкви помчался догонять своих однополчан. Так что застолье проходило уже без жениха.
Но не только из-за этих событий откладывал Адальберто отъезд в Альто-Валье. Его участие было необходимо дону Федерико и Виктории.
Сеньор Линч и обрадовался, и огорчился, узнав о возвращении Гонсало из Европы. Разумеется, он хотел увидеть сына, по которому соскучился, но его больно задело то, что Гонсало предпочел обратиться за помощью к тестю, а не к родному отцу. Адальберто понимал, в каком состоянии находится дон Федерико, и старался чаще бывать у него, чтобы тот не чувствовал себя одиноким и заброшенным.
Викторию же Адальберто и вовсе не мог оставить в ее горе. На какие только ухищрения ни шел он, чтобы разговорить ее и хоть ненадолго вывести в сад. После смерти матери она перестала ходить даже к своим любимым лошадям. И как радовался Адальберто, когда ему удалось заманить Викторию в конюшню – поглядеть на новорожденного жеребенка!
Дон Мануэль тоже тяжело переживал утрату и не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме своей незабвенной Энкарнасьон. Постоянно пребывая в мысленном диалоге с нею, он клятвенно повторял одно и то же: «Я исполню твою волю!» Очевидно, он слишком буквально и не совсем точно воспринял предсмертные слова жены о замужестве Виктории, потому что лихорадочно принялся искать ей жениха чуть ли не на следующий день после похорон.
И, конечно же, нашел его! Как и в случае с Марией, сначала потолковал с отцом будущего жениха и, лишь заручившись его согласием, оповестил о своем решении Викторию. То есть исполнил волю Энкарнасьон с точностью до наоборот.
