Текст книги "Девушка по имени Судьба"
Автор книги: Гуиллермо Гланк
Соавторы: Мария Менис,Хуан Марин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Глава 28
Убедившись, что Катриэль жив, Франсиско понял: в руках у него ключ к сундуку с деньгами. И он собирался немедленно отпереть его, чтобы золото потекло к нему рекой. Он ведь видел, как Августо держится за хозяйку, вцепился в нее прямо мертвой хваткой, а значит, ни в чем не откажет и ему, Франсиско!
Возлюбленная Франсиско, Хасинта, оказалась куда боязливее его. Когда он рассказал ей о своей удаче, она тут же сказала:
– Бери как можно больше, и – смываемся!
– Вот еще! – самодовольно отозвался Франсиско. – У меня в запасе не одна тайна, на которую Августо не пожалеет монет. Нам с тобой некуда торопиться. Выжмем его как лимон, а потом уж решим, что делать.
– Смываться! – стояла на своем Хасинта. – И решать нечего!
– Ладно, пока поживи в укромном уголке в Арройо-Секо, где тебя никто не знает. А когда придет пора действовать, я дам тебе знать. Имей в виду, Августо не так-то прост. И чтобы он не надумал со мной расправиться, пусть знает, что где-то затаился еще кое-кто, кто всегда сможет раскрыть опасные для него тайны нежелательным лицам. Поняла меня?
– Поняла.
На этом влюбленные расстались, и Франсиско отправился в «Эсперансу», страшно довольный своей поездкой в Арройо-Секо.
Хозяева «Эсперансы» скромно праздновали помолвку. Мария с Энрике тоже решили пожениться, и хотели это сделать даже до свадьбы молодых, тем самым как бы отдаляя срок их свадьбы. На помолвке счастливым выглядел один Августо, всем остальным было скорее не по себе. Но Августо не сомневался, что сумеет сделать счастливой и Милагрос. Он решил после свадьбы сообщить ей о чуде – что стал чуть-чуть видеть. День за днем зрение его будет улучшаться, и Милагрос почувствует себя его спасительницей. А час его окончательного прозрения станет ее торжеством. Что может быть крепче уз между спасительницей и спасенным? Августо одолеет призрак Катриэля, и с годами Милагрос забудет о нем!
Когда Августо после ужина вышел подышать свежим воздухом, то один из работников, Франсиско, кажется, попросил его подойти к конюшням: ему есть что сказать хозяину.
Августо понравилось, что тот назвал его хозяином, и он не стал отказывать пастуху в необычной просьбе. Прихватив фонарь, Августо отправился к конюшням.
Увидев в потемках приближающийся свет фонаря, Франсиско злорадно рассмеялся: он давно подозревал, что Августо только притворяется слепым. Теперь он в этом убедился, так что главную свою тайну он оставил про запас и начал с той, что проще.
– Слепцам не нужны фонари, – начал он без обиняков. – Я хотел бы сообщить сеньоре Милагрос, что она выходит замуж за обманщика, но решил сначала потолковать с вами.
Удар был нанесен слишком неожиданно, и Августо растерялся, больше того, он спасовал.
– Сколько ты хочешь? – спросил он, сразу же попав в капкан, поставленный Франсиско.
Тот назвал сумму, и Августо, чувствуя себя страшно униженным, пообещал заплатить.
– И ты исчезнешь! – потребовал он.
– На несколько дней, – усмехнулся Франсиско.
Когда франсиско сказал, что опять уезжает в Арройо-Секо, Браулио был возмущен самоуправством Августо. Он еще и хозяином не стал, а уже распоряжается работниками. Как он смел отпустить Франсиско, не посоветовавшись с управляющим! Никто не мешал Франсиско искать себе работу в Арройо-Секо, но он вернулся и Браулио поручил ему стадо бычков. На кого он их бросает? Раз нанялся, значит, должен работать, а не шляться где попало!
Однако поразмыслив, Браулио решил, что Франсиско ему нагло соврал: во-первых, Августо никогда не вмешивался в хозяйственные дела, а во-вторых, сам Франсиско терпеть не мог Августо. Так с чего же вдруг такая дружба? Но на всякий случай спросил Августо, позволил ли он Франсиско отлучиться на несколько дней?
– Да, да, – кивнул тот, – он ведь, кажется, болен.
– Болен, потому что второй день не расстается с бутылкой, – буркнул Браулио. – Прошу вас, сеньор Августо, впредь советуйтесь со мной, когда задумаете кого-нибудь отпускать, иначе конец нашему хозяйству!
– Нечего мне давать указания! – вспыхнул Августо, понимая правоту Браулио, а тот почувствовал: нашла коса на камень.
Не будь у истории с Франсиско такой дурной подоплеки, Августо никогда бы не стал ссориться с Браулио, но сейчас был вынужден защищать шантажиста. И, защищая подлеца и негодяя, всерьез разозлился на Браулио.
А почему бы нам с тобой не уехать в Санта-Марию, – предложил Августо Милагрос. – Я бы так хотел, чтобы мы обвенчались в главном соборе!
– Господи, Августо! Какой еще главный собор? – удивилась Милагрос. – И в Санта-Марию мне совсем не хочется. Там никто из моей семьи не был счастлив
– А мы бы поехали дальше, – продолжал настаивать Августо, – поехали бы в свадебное путешествие по Европе. Разве тебе не хочется посмотреть мир и рассказать мне о нем?
Милагрос вздохнула.
– А чем тебе не по нраву наша милая «Эсперанса»? – спросила она
– Видишь ли, в «Эсперансе» продолжает оставаться Катриэль: и для тебя, и для Браулио, и для всех остальных. Вдалеке нам с тобой будет легче начать семейную жизнь, а вернувшись, я буду чувствовать себя намного уверенней.
Милагрос не могла не признать: в чем-то Августо прав, но ей показалось, что претендует он на слишком многое. Вправе ли он претендовать на место Катриэля в ее жизни? Ведь она ни разу не говорила, что любит его… И потом, он думает только о себе, а у нее…
– Ты забываешь, что малышке Асунсьон еще рано путешествовать – сказала она коротко.
Августо и вправду как-то позабыл о малышке. На миг ему стало неловко, но от своих планов он не собирался отказываться, их только следовало продумать как можно основательнее.
Увидев вернувшегося Франсиско, Августо сам подошел к нему.
– Я дам тебе еще небольшую сумму денег, но требую, чтобы ты навсегда уехал из «Эсперансы». Мне не хотелось бы ссориться из-за тебя…
– Со старой лисой Браулио! – закончил Франсиско. – Лисой, что втерлась в доверие ко всем здешним дамочкам. Имейте в виду, пока Браулио верховодит в «Эсперансе», вам тут не быть хозяином. Он всегда вас поставит на место!
Августо опять вспыхнул, Франсиско наступил ему на больную мозоль.
– Не твое дело! – грубо оборвал он наглеца.
– Почему не мое? Будь я на месте Браулио, вы заправляли бы имением как хотели. Выгоните его взашей, и у вас будет самый преданный управляющий. А я вам за это подарю еще один секрет, который в десять тысяч раз важнее первого. И который не должна ни за что и никогда узнать ваша будущая жена Милагрос…
Сердце Августо учащенно забилось. Франсиско бы так не нагличал, если бы и вправду не знал чего-то важного, но что он знает? Что?!
– Ну, прогоняете Браулио? – хамовато засмеялся Франсиско. – Или я иду к сеньоре Милагрос…
– Погоди! Не в один же день…
– Пусть будет в два, – с издевкой отозвался Франсиско. – Жду вас, хозяин, у конюшни завтра вечером с хорошими новостями, а иначе не бывать вашей свадьбе!
Весело насвистывая, Франсиско удалился. Он съездил в Арройо-Секо – предупредить Хасинту, что скоро она станет женой управляющего и до конца своих дней будет кататься как сыр в масле в поместье «Эсперанса». Хасинта не поверила Франсиско. Женское чутье подсказывало ей, что лучше бы им получить еще солидную сумму денег и навсегда исчезнуть из «Эсперансы». Усидеть в Арройо-Секо она не могла и приехала в имение, надеясь во что бы то ни стало отговорить Франсиско от опасного шага.
Хасинта оказалась права. Трудно было упрекнуть Августо в отсутствии мужества и решительности. Как– никак он был солдатом
Но для начала он все-таки решил сделать попытку избавиться от Браулио. Отношения у них не складывались, рядом с ним Августо в самом деле не чувствовал себя хозяином, и в этом негодяи Франсиско был прав. Вот только стоит ли брать себе в подручные негодяев? Свяжешься, не развяжешься – так говорят в народе…
Может, относительно путешествия ты и права, – начал Августо новую атаку на Милагрос. – Но ведь ты не можешь отрицать, что в «Эсперансе» я постоянно чувствую себя в гостях у Катриэля. Может быть, ты все-таки дашь мне возможность почувствовать себя здесь хозяином? А для этого я вижу только один способ – сменить управляющего! – резко закончил он.
– Сменить Браулио? – уточнила Милагрос.
– Именно, – подтвердил Августо.
Как неделикатно повел себя Августо, думала про себя Милагрос. Как вообще он смеет выяснять отношения с погибшим Катриэлем, память о котором навсегда останется для нее святыней! И как рвется стать хозяином и распоряжаться! Может, скоро он станет приказывать и ей? Неужели она ошиблась, считая его любовь бескорыстной? Может, очень скоро он примется мстить ей за перенесенные страдания? Что за будущее она готовит своей дочери, связав себя в минуту тяжелого потрясения клятвой?
Браулио был доверенным лицом Асунсьон, названой матери Катриэля, вместе с ней растил его. Будь Браулио даже впавшим в детство безумцем, я бы никогда с ним не рассталась. Но он мудрый и опытный управляющий, и все, что у нас есть, мы имеем благодаря ему. Мне кажется, ты, как мужчина, должен отделять дело от собственных капризов и прихотей. И потом, ты ведь знаешь, что женишься на вдове. У меня есть прошлое, есть дочь, и тебе придется с этим считаться.
Пока Милагрос выговаривала все это, лицо ее было холодным и отчужденным. Августо готов был упасть перед ней на колени и просить прощения. Он и сам думал так и был во всем с нею согласен, но не мог не сделать последней попытки уладить дело с Франсиско миром. Теперь у него оставался только один выход. И он знал какой.
Вечером Милагрос невольно пожаловалась Марии на Августо.
– Его будто подменили, – говорила она. – Можно подумать, что главное для него стать хозяином в «Эсперансе» и всем распоряжаться…
– Не подменили, он такой и есть, – печально отозвалась Мария. – Может, ты еще подумаешь, моя девочка, прежде чем решиться на окончательный шаг?
И услышала все тот же ответ:
– Я уже решила окончательно.
Глава 29
Театр Амансио снимался с места, готовясь ехать в Санта-Марию. И тут Катриэль взбунтовался: в Санта-Марию он не поедет! Что, нет других городов на свете? Почему нужно непременно ехать туда, где его знает каждая собака?!
– Не волнуйся, – убеждал его Амансио. – Подумай, сколько перемен произошло с той поры, как ты жил там. И потом, ты же не выступаешь! Твоя пьеса пользуется небывалым успехом. Санта-Мария – самый близкий у нас на пути крупный город. Мы не можем не заехать туда.
Но уговорить Катриэля было невозможно. Он будто помешался, не слышал ни единого слова из того, что говорили ему Мануэла и Амансио. Они уже были в пути, но Катриэль все просил свернуть и объехать Санта-Марию.
Может, друзья и пошли бы ему навстречу, видя его болезненное состояние… Но вмешалась судьба, и Катриэль уже сам погонял лошадей, торопясь в Санта-Марию. Дело в том, что у маленькой Айлен поднялась температура. Глазки у нее закатились, горячая, неподвижная лежала она на коленях у Мануэлы, и та настороженно ловила ее дыхание.
Катриэль, погоняя лошадей, молился про себя:
– «Господи! Пощади ее! Она – единственное, что у меня осталось. Ради нее я готов на все. Не отнимай ее у меня. Господи!»
Амансио как мог ободрял Катриэля:
– Не впадай в панику. И поверь, у меня есть дар предвидения. Еще родители замечали: сбывалось все, что я говорил. Так вот, в Санта-Марии случится что-то такое, что совершенно изменит твою жизнь. Изменит в хорошую сторону, а не в плохую.
Но до предсказаний ли было Катриэлю? Он спешил, чтобы как можно скорее показать врачу свою крошку Айлен.
– «Если она умрет, то и мне не жить», – твердил он про себя.
Потом Катриэль метался по Санта-Марии, разыскивая доктора. Он бы отправился прямо в больницу, но больница на днях сгорела. И все-таки он отыскал доктора. Старый доктор Падин осмотрел малышку. Если бы он только знал, что держит на руках внучку Виктории Оласабль, которая когда-то так самоотверженно спасала его больницу для бедняков.
Старый мудрый доктор не стал говорить взволнованному отцу, что надежды на спасение очень мало, его дело было бороться за жизнь малышки и надеяться до последнего.
Он оставил Катриэля с дочкой у себя и всю ночь делал припарки, капал капли, давал микстуру, внимательно следя за температурой и дыханием. К утру должен был наступить кризис. Если не дать погаснуть теплящемуся огоньку жизни в эту ночь, к утру он разгорится и смерть отступит. Кризис наступил. Маленькое тельце покрылось испариной, дыхание выровнялось.
– Ваша дочь проживет не меньше ста лет, – улыбаясь, сказал седенький доктор. – Жаль, что я не увижу ее детей и внуков…
Он прописал рецепт, рассказал, как ухаживать за девочкой, и отпустил Катриэля. А тот был так счастлив, идя ранним утром по Санта-Марии, что забыл все свои опасения. Санта-Мария стала для него лучшим на свете городом!
Придя в театр, счастливый Катриэль написал для Амансио объявление о спектакле, которое тот понес в газету.
Объявление принял сам Пабло Сандоваль. Его привлекло название театра
– Мы были знакомы с прежними владельцами «Олимпико». Меня заинтересовала ваша пьеса, расскажите о ней поподробнее.
Выслушав рассказ Амансио, Пабло торопливо стал задавать вопросы:
– Кто автор пьесы? Откуда появилась эта история?
Амансио отвечал осторожно и дипломатично:
– История старая, цирковая. Кто-то из бывшей труппы рассказал ее кому-то из наших, а мы уж все вместе сочинили пьесу.
– Потрясающе. Никогда бы не подумал, что сочинение пьес – коллективное творчество!
Амансио вежливо улыбнулся и попрощался.
Пабло позвал Лусию. В последнее время она стала его правой рукой в редакции – толковая, расторопная, сообразительная, с точной деловой хваткой. Конечно, они были совершенно разные с Камилой, у Камилы – творческий полет, у Лусии– задатки директора крупного концерна. Пабло очень гордился своей женой и без конца хвалил ее, а Лусия расцветала от каждой похвалы.
Она мгновенно прибежала на зов мужа, и Пабло рассказал ей о пьесе и бродячем театре.
– Мне она напоминает историю Милагрос и Катриэля, – сказала Лусия и вдруг побелела, явно теряя сознание.
Пабло уже ругал себя: зачем он хотел проверить свое впечатление? Но неужели раскаяние так сильно в Лусии? Как-то она повинилась перед ним за то, что когда-то преследовала его друга Катриэля.
Пабло принес жене воды, дал понюхать нашатыря, и Лусия пришла в себя.
– Неужели прошлое имеет над тобой такую власть? – спросил он с ревнивой ноткой в голосе, имея в виду Августо.
– Не прошлое, а будущее, родной, – ответила Лусия. – Я хотела прежде удостовериться, а потом уж порадовать тебя. Но теперь могу сказать точно: у нас будет малыш!
Пабло поднял и закружил в восторге свою жену: счастливее него не было человека на свете!
– Вечером идем к Камиле и Мариано! Нам есть чем с ними поделиться. И непременно надо посмотреть спектакль! Мы должны поближе познакомиться с этим театром. В память о наших друзьях и близких!
Примерно в это же время Камила сидела на чердаке и, заливаясь слезами, читала дневники Виктории, на которые наткнулась совершенно случайно – когда-то, ремонтируя дом, Мануэль многие старые вещи свез в заброшенный дом Асунсьон, и корзину с бумагами тоже. Только сейчас Камила узнавала свою мать. Как они были похожи! Порывистая, прямодушная, деятельная Виктория! И талант у Камилы тоже в мать. Виктория была, безусловно, одарена литературным талантом – как живы все ее зарисовки домашней жизни, как хорошо схвачены характеры!
Прижимая к груди пожелтевшие, пахнущие пылью тетради, Камила наконец спустилась вниз и положила найденную драгоценность к себе на бюро. Потом она возилась со своими любимыми малышами, а в голове у нее бились и пульсировали строки рождающегося стихотворения: «Как цветок без воды, умирала вдали от тебя… Слово нежности было живительной влагой…» Жгучее раскаяние захлестывало Камилу: как она могла оставить свою мать в беспросветной бездне отчаяния? Теперь она понимала и ее высокомерие, и ее вспыльчивость: израненная душа всеми силами защищалась от болезненных прикосновений окружающих! Как она, ее дочь, смела судить ее?! Воплем отчаяния кончалось стихотворение, Камила просила прощения за то, что оставила свою мать одну в страшный смертный час.
К вечеру пришли Пабло и Лусия с новостями. Одна была замечательная, вторая – тревожащая, будоражащая.
– Я согласна с Пабло, здесь есть какая– то тайна, – тут же заговорила Камила, услышав про пьесу. Ее буйная фантазия мгновенно заработала. – Мы посмотрим спектакль и многое поймем. А что, если Катриэль?.. – Представляете?
Все на секунду замолчали, представив себе, что будет, если Катриэль жив…
– Нет, не будем предвосхищать, загадывать, – тут же оборвала сама себя Камила. – Можно сказать одно – нам есть чего ждать от будущего. – И они с Лусией понимающе улыбнулись друг другу. – А я сегодняшний день провела в прошлом… – И Камила прочитала свое стихотворение.
– Потрясающе! – воскликнули Лусия и Пабло в один голос.
– Мы напечатаем его завтра же на первой полосе с посвящением Виктории Оласабль. Может быть, оно поможет нам получить какие-то сведения о ее кончине, – пообещал Пабло.
– Или хотя бы о могиле, – прибавила Камила. – Мне так не хватает моей любимой мамочки.
– А мне отца, – грустно сказал Мариано.
И все невольно загрустили, вспомнив тех, кто ушел от них навсегда
Что удивительного, если после убийства Эрнесто Виктория запила? И окончательно махнула на себя рукой. Ей было все равно, кто с ней, что с ней. Розалинда и не пыталась ей ничего сказать, как-то ее утешить. У нее и для самой себя не было слов утешения.
Рассеять сгустившийся вокруг Виктории мрак пыталась одна бородатая Хуана. Она позабыла о былой неприязни, и, жалея Викторию, все пыталась найти слова ободрения, которые нашли бы отклик в сердце несчастной.
– В жизни никогда нельзя отчаиваться, – твердила она. – Придет миг, и ваша жизнь будет совсем другой. Нужно только поймать этот миг. Поверьте, жизнь совсем не так ужасна и безнадежна, как вам сейчас кажется!
Но что могло перемениться в жизни Виктории? Ничего! – так она считала и опрокидывала очередной стакан джина.
Однако пришел день, когда, просматривая с утра газеты – давняя глупая привычка! – Виктория наткнулась на стихотворение, посвященное ей Камилой.
Она читала и перечитывала его, а слезы текли и текли…Боже, почему ее сердце забыло, как сладостна материнская любовь? Почему роптала она на Господа? Ведь на самом дне, в грязи и смраде, Он протянул к ней руку спасения, вложив в нее семя новой жизни! Почему же она ничего не поняла? Почему не стала жить ради дочери? Почему обрекла ее на сиротскую, лишенную материнской заботы жизнь? Почему избрала путь ненависти, а не любви?
Виктория плакала возрождающими душу слезами покаяния. Она увидела в себе корень своих собственных бед. А с собой человек способен сладить. Да, конечно, он должен ежечасно просить помощи у Господа, но справиться с собой человек может. До тех пор, пока он винит в своих бедах мир, борьба его бессмысленна и непродуктивна.
«Скосишь ли всю траву, выкорчуешь ли все леса, скроешь ли все горы, которые застят тебе свет? Но ты сам – обозримое для себя поле, и если попросишь, то тебе дадут силы возделать его». Вот что поняла, горько плача, Виктория, и в ее выжженном ненавистью сердце вспыхнул новый огонь любви.
Вспомнила она и слова Хуаны, и поняла, что настал для нее тот самый миг перемен, который она не должна упустить ни за что на свете. Но могла ли она представить себе, какой будет эта перемена? Могла ли вообще надеяться на нее? Однако перемена произошла. Воистину, пути Господни неисповедимы.
– Я поеду к своей дочери, Розалинда, – сказала Виктория давней товарке. – Я очень нужна ей. А еще мне обязательно надо передать Мариано последние слова Эрнесто…
И у нее в ушах зазвучал его слабеющий голос: – «Ты справишься и без меня, Виктория, ты справишься и без меня…»
Глава 30
Франсиско страшно разозлился на Хасинту: какого черта она заявилась в «Эсперансу»? Немедленно обратно! В безопасное место! Он решил даже проводить ее, чтобы быть уверенным, что она добралась благополучно.
А дорогой расхвастался:
– Денег у нас теперь куры не клюют! А кончатся, всегда под боком Августо, даст, сколько понадобится. Так что заживем как у Христа за пазухой!
Августо, который незаметно следовал за ними, надеясь выведать, за какой же такой секрет Франсиско рассчитывает получить у него место управляющего, скрипнул от ярости зубами: ну и мразь! Но напрасно они надеются взять его голыми руками! Не та-то он прост, Августо!
Франсиско прятал Хасинту на маленьком постоялом дворе, неподалеку от Арройо-Секо. Место было тихое, уединенное, что и было Августо на руку. Он решил, что немедленно сведет счеты с этими проходимцами.
Едва Франсиско с Хасинтой вошли к себе в комнату, как сразу же вслед за ними вошел Августо и плотно закрыл за собой дверь. Франсиско побелел как мел. Он понял, что, пожалуй, Хасинта была права, когда настаивала на дальнем путешествии.
Августо вытащил нож, хоть и не собирался марать руки об это отродье, его надо было припугнуть как следует.
– Клянусь, мы немедленно уедем отсюда, – залепетал Франсиско, глядя в побелевшие от ярости глаза Августо.
– Значит, мозгляк Августо будет набивать твой зоб монетами, пока ты не лопнешь, так, по-твоему? – угрожающе проговорил Августо, сгребая мощной рукой Франсиско.
Тут уж ему не надо было разыгрывать из себя беспомощного калеку, тут уж он вволю мог потешаться над негодяем, который задумал его скрутить!
– А ну давай сюда деньги, которые получил! – рявкнул Августо.
– Сжальтесь над нами, – заголосила Хасинта. – Клянусь, мы уедем и вы никогда о нас больше не услышите! Не трогайте нас. Пощадите! Отпустите его, сеньор!
– А если отпущу, что получу взамен? Что этот негодяй хотел открыть Милагрос? Ну, говори! – И Августо приставил к горлу дрожащего Франсиско нож.
– Что Катриэль не умер, что он жив, – зачастила Хасинта.
Рука Августо невольно сжала нож еще крепче. Воскрес его смертельный враг, и он сделает все, чтобы вновь закопать его в землю!
– А ну выкладывай, что тебе известно, – процедил он.
Так Августо узнал про бродячий театр «Олимпико», с которым вместе кочует Катриэль.
Катриэль был обречен, но обречены были и эти двое. Слишком много они знали и были слишком продажны, чтобы и дальше гулять по свету с подобной тайной! Речь шла о счастье с Милагрос, и Августо был безжалостен. Сначала он прикончил Хасинту, потом Франсиско. Поглядев на них, усмехнулся и сказал:
– Извините, но я сделал все, что мог, и вынужден вас покинуть. Предстоит слишком много дел! И как закономерно выглядит ваш конец: у вас появилось много денег, вас решили ограбить, вы сопротивлялись, и вас прикончили…
Весть о смерти Франсиско и Хасинты принесла в «Эсперансу» Ресуррексьон, она первая прочитала в газете о страшном ограблении, что произошло на маленьком постоялом дворе неподалеку от Арройо-Секо.
Милагрос и Мария невольно вздрогнули. Вздрогнул и Августо, но постарался взять себя в руки. Что ему до други? Он боролся за свое счастье, а оно зависело от его самообладания, твердости, выдержки.
Когда виноват и не хочешь или не можешь сказать правду, полуправда звучит всегда искренней и удается лучше откровенной лжи.
– Я виноват в их гибели! – внезапно сказал Августо. – Я уволил Франсиско и дал ему денег. Эти деньги их и сгубили!
Признавшись публично в своем злодеянии, Августо облегчил себе душу и вдобавок вернул расположение окружающих, так как его совестливость показалась всем достойной и уважения, и сострадания. Милагрос опять смотрела на него с былым сочувствием. Августо уже не возвращался к разговорам о том, кто в имении главный, и Милагрос увидела в этом добрый знак и подтверждение его любви. Да, Августо был человеком не во всем доброкачественным, но умел признавать свои ошибки и не настаивать на них, так считала Милагрос и видела в этом благую основу их будущего союза.
Между тем приближался день, назначенный Марией и Энрике для своей свадьбы. Они послали приглашения Камиле с Мариано и Лусии с Пабло и с нетерпением ожидали прибытия своих взрослых детей.
Дорогой в «Эсперансу» взрослые дети обсуждали только что увиденный спектакль. Они были потрясены им. И не сомневались, что душераздирающая история о растоптанной прекрасной любви – крик отчаявшегося человека, с которым безжалостно обошлись и люди, и судьба.
– В некоторых сценах среди врагов Милагрос и Катриэля я узнавала себя, – призналась Лусия. – Я была так жестока к ним и поступала ничуть не лучше своего бессердечного отца. Теперь я так раскаиваюсь…
– Знаешь, каждый из нас, вольно или невольно, словом, взглядом или собственным равнодушием был причастен к их трагедии и ее печальному концу. Мне почему-то кажется, что и автор из раскаявшихся, и поэтому мы должны уважать его право на инкогнито. Наше уважение будет знаком признательности за его талантливое произведение, – сказала Камила, как бы призывая всех больше не искать разгадки возникшей тайны.
Однако сам Катриэль, уже был готов к тому, чтобы выйти из-за кулис, пусть не на авансцену, но на свет Божий. Виня себя в смерти Милагрос, он как бы разделил с нею смерть – умер для прошлой жизни, для всех друзей. Но видя их взволнованные после спектакля лица, он понял, что продолжает жить в их сердцах, что друзья по-прежнему болеют и страдают за него, и ему показалось нелепой жестокостью продолжать скрываться и дальше. Он поделился своими мыслями с Амансио, и тот горячо поддержал его.
– Мне показалось, что Пабло Сандоваль очень озабочен твоей судьбой, – подтвердил он. – И я уверен, он будет счастлив, когда ты появишься перед ним живым и невредимым.
– Знаешь, я сделаю это даже не столько ради себя или Пабло, сколько ради Айлен, – задумчиво продолжал Катриэль. – Моя жизнь кончена, но ее только начинается, и я хотел бы, чтобы вокруг моей дочери было как можно больше любящих людей.
– Ты прав, и я очень рад от тебя это слышать.
Катриэль решился и поехал к Пабло, но не застал его. Ему сказали, что сеньор Сандоваль уехал на несколько дней.
Что ж, Катриэль готов был ждать и дольше. «Главное, что я решил больше не скрываться, что устал от жизни изгоя, что готов снова жить, хоть и не ради себя, но ради дочери», – думал Катриэль, возвращаясь из редакции в театр.
Тот же ответ: «Она уехала на несколько дней» получила и Виктория, когда, узнав в редакции адрес Камилы, пришла в такой знакомый и все таки уже чужой дом Асунсьон.
Но Виктория не удовольствовалась пустым «уехала», она настояла, чтобы ей сказали куда. Выяснилось, что молодые хозяева отправились в театр «Олимпико», а потом поедут в имение «Эсперанса».
Виктория заторопилась в театр – спектакль уже кончился. Она наняла коляску и распорядилась: «В «Эсперансу»!» Но неудачи преследовали ее: дорогой коляска сломалась, и Виктории ничего не оставалось, как проделать остаток пути пешком. Хорошо еще, что дорогу она знала как свои пять пальцев: сколько раз, бывало, скакала по ней на любимой лошадке!..
Едва завидев освещенные окна такого знакомого, такого родного дома, Виктория чуть не расплакалась. Нервы у нее были натянуты до предела. Да и как могло быть иначе, если она вступала в новую жизнь, твердо решив зачеркнуть постыдное и мучительное прошлое и раскрыть объятия своим близким? Но сначала она хотела видеть только дочь. Свою Камилу!..
Оглядев свое измятое пыльное платье, Виктория направилась к черному ходу. Кому как не ей было знать все ходы и выходы родного дома?! На кухне, как и в былые времена, хлопотала Доминга. Только дочего постарела, бедняжка! Стала совсем седой!
– Доминга! – окликнула она. – Это я, Виктория! Я вернулась.
Суеверная негритянка быстро-быстро закрестилась: что за напасть на нее. Что ни день, чудятся покойники! Видно, никому из них не лежится! Вчера Гонсало, сегодня Виктория.
– Завтра, завтра отслужим по вас мессу, и успокойтесь, – пообещала она привидению.
– Ох, Доминга, ты такая же суеверная, как в детстве, когда я таскала у тебя из кухни горячий хлеб, – невольно улыбнулась Виктория.
– Господи! Да неужели такое возможно? – просияв, воскликнула старая негритянка и бросилась обнимать свою любимицу.
– Дай мне умыться, переодеться и позови ко мне Камилу. Я пока никому не хочу сообщать о своем о своем возвращении, кроме нее.
Доминга заколыхалась по кухне, налила в таз теплой воды, принесла чистое платье, а потом отправилась наверх в гостиную. Выведя Камилу в коридор, она прошептала ей о вернувшейся Виктории. Камила еще под впечатлением только что свершившейся брачной церемонии, соединившей ее отца и любимую тетю Марию, взволнованная, растревоженная, заплакала, с сожалением глядя на старую негритянку, которая окончательно повредилась в уме, смешав прошлое и настоящее.
– Вот увидишь, завтра все станет на свои места, – стала утешать она старуху, – я и сама не знаю, что явь, а что сон. Лучше принеси-ка нам всем прохладительное! Я думаю, всем нужно отвлечься и успокоиться.
Домигна вернулась на кухню, раздумывая, увидит она там Викторию или нет? Посвежевшая, в чистом платье Виктория сидела за столом и смотрела на дверь тревожно блестевшими глазами.
– Камила твоя решила, что старуха вконец спятила, – принялась причитать Доминга. – Мне тут на днях Гонсало привиделся, вот она и решила, что у меня что ни день – новый покойник!
– Ну хорошо, тогда я сама к ним поднимусь, – решительно сказала Виктория. И Доминга заторопилась впереди нее с криком:
– Виктория! Виктория вернулась!
В гостиной все невольно привстали со своих мест, недоумевая, перешептываясь, но на пороге действительно появилась Виктория, живая Виктория. И все бросились к ней с восклицаниями, объятиями, поцелуями …
Однако чаша страданий бедной Виктории не была испита до конца. Ко многому готовила она себя, со многим справилась, но, услышав, что Мария и Энрике только что стали мужем и женой, невольно побледнела, почувствовав ту же боль, что и тогда в парке, когда сестра и генерал ее мечты смотрели друг на друга, не отрывая глаз.
«Этого я не перенесу, нет, не перенесу, – твердила Виктория про себя, – мне было бы легче, если бы я увидела его мертвым!»
И глаза ее все время невольно искали Энрике, а не Камилу, к которой она ехала, единственную, кого хотела видеть …
– Наверное, мне лучше пойти отдохнуть, – наконец решила Виктория, поглядев на Милагрос совсем уж недобрым взглядом, тем самым, камим смотрела на всех она прежняя, всех ненавидящая…
И Милагрос невольно сжалась под этим взглядом. «Да она же просто испепелить меня хочет, – подумала она. – Мне и под одной крышей быть с ней страшно!»
А Виктория поднялась в ту комнату, которую по старой памяти считала своей. Поднялась с мыслью, что должна наконец поквитаться с обманщицей судьбой. Вся ее жизнь была одним сплошным грехом. Почему же не совершить и еще один? Последний?
