Текст книги "Девушка по имени Судьба"

Автор книги: Гуиллермо Гланк

Соавторы: Мария Менис,Хуан Марин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава 23

В селение индейцев пришла беда: неведомая болезнь косила людей, смерть что ни день собирала обильную жатву. И, как всегда в час испытаний, люди роптали. В беде индейцы обвиняли Катриэля – чужак разгневал богов и навлек на племя несчастье. Если принести чужака в жертву богам, они умилостивятся. Так считало в племени большинство.

С грустью смотрел Катриэль на своих испуганных и разгневанных соплеменников. Он съездил в город, привез лекарства, хотел помочь им, но они увидели в его помощи посягательство на волю богов и жаждали не избавления от болезни, а его смерти.

Лилен вот-вот должна была родить и, ожидая крошечное существо, которое окончательно породнит его с племенем, Катриэль чувствовал себя почти счастливым. Но вот новый взрыв ненависти! Новый, потому что точно так же ненавидел его Райми. Чтобы отомстить Катриэлю, он даже попытался убить беременную Лилен. И тогда Катриэлю пришлось совершить правосудие – он убил Райми, как взбесившуюся от ненависти собаку. И племя оправдало его. Но теперь оно жаждало смерти Катриэля.

Лилен, которая тоже занемогла и металась в жару у них в вигваме, он успел дать лекарство, несмотря на то, что ее братья запрещали ему это.

– Я не хочу умирать, спаси меня, Катриэль, – шептала Лилен.

После лекарства ей стало легче, и она заснула. Но никто не хотел верить в целительную силу лекарства, все верили в целительную силу кровавой жертвы…

Старейшина позвал Катриэля к себе в вигвам.

– На этот раз я не согласен с решением моего племени и ни в чем тебя не виню, потому что помню, как в давние времена белая женщина по имени Асунсьон принесла нам лекарство и спасла от гибели наших детей. Племя готово было растерзать ее, но дети выздоровели, и все образумилось. Я не виню тебя, но судьбу твою будут решать старейшины. И если боги потребуют твоей жизни, тебе придется умереть. Я всего лишь человек, и не мне нарушать волю богов.

Катриэль кивнул, он тоже полагался на волю богов. Раз он принял закон индейцев, то должен чтить и волю богов. Боги же должны знать, что он не хотел их прогневать.

Катриэль сидел под стражей, а старейшины, куря трубки, решали его судьбу. Одни из них предлагали изгнать Катриэля, другие настаивали на его смерти. Смерти Катриэля требовал и отец Райми. Он не сомневался, что боги мстят за убийство лучшего индейского воина.

Последнее слово оставалось за Великим Духом – если Священный Цветок будет по-прежнему пламенеть как кровь, Катриэль останется жить; если же почернеет, то мрак смерти покроет и взор Катриэля.

Со спокойной душой ждал Катриэль решения Великого Духа, и вот перед ним появилась Маки – главная жрица и прорицательница племени.

– Твоя жизнь закончена, Катриэль, – сумрачно проговорила она, – цветок почернел. Великий Дух произнес свое последнее слово.

Неожиданным было это решение для Катриэля, но и тут он не потерял своего мужества.

– Боги знают, что я не виновен, – отвечал он, – пусть они простят тех, кто хотел моей смерти.

И Маки начала готовиться к обряду жертвоприношения.

– Боги наших отцов! – молилась она. – Пусть священные слезы, которые я проливаю над виновным, смоют все грехи, что он совершил! Возьмите к себе дух этого грешника, и пусть ветер отнесет его как можно дальше, чтобы он никогда не вернулся к нам, чтобы в нашем селение никогда больше не рождался индеец, от которого отказывается все племя…

И тут произошло небывалое. Молитву жрицы прервал женский крик:

– Во имя богов, остановитесь! Не совершайте страшного преступления!

Кричала почитаемая всем племенем Элумея. И к ее словам не могли не прислушаться. Племя застыло, застыла и Маки с поднятыми руками. А Элумея продолжала:

– Выздоровела Лилен, выздоровела Эйла, я давала им снадобье Катриэля. Я нарушила наши священные законы и готова умереть!

Гневным стало лицо Маки, она опустила руки и грозно произнесла:

– И ты нарушила наш закон? Принесите священный цветок Анандей!

Все племя благоговейно замерло, ибо не часто случалось лицезреть священный цветок. И вынесли цветок. И он пламенел будто кровь.

– Ты спасен, Катриэль! – выдохнула Лилен и, бросившись к любимому мужу, встала с ним рядом. Оба прикоснулись к мрачной завесе смерти, и оба остались жить.

– Я знал, что богам не за что карать меня, – сказал Катриэль, – покарать меня могли только люди! Поэтому мне кажется, Лилен, что нам с тобой больше нет здесь места. Мы должны покинуть родное селение.

И они медленно пошли к своему вигваму, и все племя молча смотрело им вслед.

Лилен прижалась к Катриэлю, по ее смуглым щекам текли и текли слезы.

– Тебе больно? Я причинил тебе боль своим решением? – нежно спросил ее Катриэль. – Я ведь обещал, что мы никогда не покинем нашего племени!

Больно мне было тогда, когда я думала, что расстанусь с тобой навсегда. Но тогда я не плакала, – отвечала Лилен:

– Племя не доверяет мне больше, и я не хочу, чтобы любое новое несчастье – голод, ураган, засуха – стало моей виной, – продолжал Катриэль. – У нас скоро родится ребенок, как он будет расти, если никто не доверяет его отцу?

– Я все понимаю и пойду за тобой, куда ты захочешь.

Они собрали немного вещей и двинулись в путь. Опять Катриэль был изгоем, его не приняла жизнь белых, но и индейское племя отвергло его. Однако он не отчаивался, он чувствовал себя в силах жить одиночкой, обеспечивая хлеб своей жене и детям.

Он привел Лилен к небольшому домику на границе, разделяющей земли двух народов – индейцев и белых.

– Этот домик когда-то построила моя мать Айлен, собираясь мирно жить в нем со своим мужем, – сказал Катриэль. – Теперь он послужит ее сыну.

Но недолог был покой Катриэля: этой же ночью у Лилен начались родовые схватки. Бедная женщина пережила за последние дни столько смертельных тревог, болезнь так ослабила ее силы, что Катриэль, едва взглянув на посиневшие губы и покрытый испариной лоб, стал опасаться за жизнь Лилен и ребенка.

К счастью, подоспел Инти, который чувствовал себя виноватым за то, что в трудную минуту оставил Катриэля, поддался общей панике. Увидев, в каком состоянии находится его сестра, он бросился за помощью. Лилен же собрала последние силы, и скоро раздался пронзительный плач ребенка. Катриэль отрезал пуповину и взял на руки новорожденную дочь.

– Лилен, – окликнул он жену, – мы назовем ее Айлен в честь моей матери.

Но Лилен его уже не услышала. Душа ее отлетела к тем богам, которые оставили жить ее мужа.

Инти со старой повитухой-индианкой могли помочь Катриэлю только в совершении похоронного обряда.

– Пока пои девочку водой, – сказала ему повитуха, – а завтра я найду ту, которая станет ей матерью.

И Катриэль остался один. Он простился с Лилен– ее унесли, чтобы похоронить там, где она родилась. Другой матери для своей дочери Катриэль не хотел. Смотрел на крошечное, беспомощное, но такое требовательное существо, и слезы наворачивались у него на глаза. Он чувствовал, что каплю за каплей готов отдать всю свою жизнь, только бы выжила его маленькая Айлен…

С отчаянием и какой-то странной надеждой в душе сидел Катриэль, прижимая к груди теплый комочек, сидел в оцепенении, будто ожидая чего-то.

И где-то в середине ночи, когда обычно уже никого не ждут, кто-то постучал к нему в дверь.

Катриэль открыл. Бродячие актеры, увидев огонек, попросились на ночлег. И сердце Катриэля сжалось еще больнее – бродячий цирк, незабвенная Милагрос…

Новые знакомые представились: Амансио, Мануэла. У Мануэлы на руках лежал младенец. Не без любопытства посмотрела она на пищащий сверток Катриэля. Он рассказал обо всем, и Мануэла, передав мужу своего малыша, взяла на руки чужого и стала кормить его Катриэль смотрел в сторону. Из глаз его текли слезы.

На единственной в доме кровати спала Мануэла с двумя младенцами, а мужчины проговорили до рассвета, ждать которого было не так уж и долго.

Многое рассказал о себе Катриэль, многого не рассказывал. Ему все казалось, что он видит странный и долгий сон, а может быть, смотрит какую-то очень запутанную пьесу. Он почти не удивился, когда узнал, что Амансио и Мануэла – новые владельцы цирка «Олимпико», но актеры они не цирковые, а театральные. Да, он ничему не удивился: в странной пьесе его жизни бродячий театр, возможно, и является самым подходящим для него местом.

– А почему бы вам не отправиться с нами? – предложил ему Амансио. Он сразу почувствовал, что Катриэль – человек необычный, незаурядный. – Кроме того, в театре всегда так много работы…

– Спасибо, – поблагодарил Катриэль. – Я и сам подумывал к вам попроситься…

На следующее утро фургоны со скрипом двинулись дальше, домик, так и не ставший никому надежным приютом, опять опустел.

Глава 24

Перемены влекут за собой перемены. На венчание Лусии и Пабло вновь собралась вся семья. Не поехал на свадьбу только Августо. Браулио упрекнул его:

– Приехали бы да поздравили, все приятнее, чем так-то…

– Нет, Браулио, ты не прав, – не согласился Августо. – Зачем омрачать радостное событие? Лучший подарок для Лусии – это мое отсутствие, отсутствие навсегда. Я для нее – прошлое, и лучше его не тревожить…

Все остальные любовались сияющей красотой невесты и видным красавцем-женихом, когда их венчал падре Орестес, а потом растрогались до слез, услышав проникновенное пастырское напутствие молодым.

Свадебный ужин был в доме Оласаблей, куда вместе с Лусией приехала и Маргарита. Пабло были очень приятны родственники Лусии, но особой симпатией он проникся к Камиле. Он уже читал ее стихи, ценил своеобычный талант и сразу же предложил ей место редактора у себя в газете. Камила обещала подумать о заманчивом предложении.

С тех пор прошло уже чуть ли не две недели, а Камила все никак не могла дать ответа. Мариано был против, считая, что она не сможет ездить на работу так далеко, а Камила?.. Она вдруг загорелась переездом в Санта-Марию. Жить они смогли бы в доме Асунсьон, работала бы в газете, и… Камила занялась бы организацией школы! Мысль о школе стала ее любимой мыслью. Она уже все продумала, и теперь ей не терпелось приняться за дело. С какой благодарностью вспоминала она Росауру. Если бы Камила только знала, что Росаура…

Росаура выбилась из сил. Воистину этот день был днем бед и несчастий. Она успела проехать только полпути до селения, где надеялась разыскать доктора, как у коляски отскочило колесо. Росаура ругала себя за то, что пустилась в путь одна, не взяв с собой никого в помощь. Но что толку укорять себя за сделанное? Нужно думать о Милагрос, о малышке… Положив девочку на траву, она распрягла лошадей, решив, что поедет дальше верхом. Но лошади оказались норовистыми. Они не слушались Росауры. Пока она привязывала к себе малышку, чтобы освободить руки, лошади повернули и ускакали обратно в имение. Росауре ничего не оставалось, как возвращаться пешком. Вечерело. Росаура торопливо зашагала по дороге и в потемках сбилась с пути…

Проблуждав неведомо сколько с малышкой на руках, она привалилась без сил к дереву, моля Бога об одном: чтобы он позаботился о ребенке…

Между тем Милагрос стало легче: скорее всего, она перегрелась. Росаура же с доктором все не возвращалась. А когда лошади прибежали одни, в имении поняли, что случилось несчастье.

– Немедленно на поиски! – скомандовал Браулио.

Милагрос первая села в экипаж, отговорить ее оказалось невозможно.

Когда они наткнулись на сломанную коляску, то поняли, что произошло. Но где же теперь искать Росауру?

– Будем прочесывать окрестности! – решил Браулио.

Не в силах терпеть муки ожидания, сел на лошадь и Августо, уговорив одного из слуг поехать с ним вслед за Браулио с Милагрос.

– До каких же пор мне быть обузой?! – роптал дорогой Августо. – Неужели я ни на что не годен? Неужели не в силах помочь ни матери, ни любимой женщине?

Вдруг Милагрос услышала захлебывающийся детский плач. И этот отчаянный плач был для нее самой сладкой музыкой, он говорил о том, что ее Асунсьон жива, что они все-таки отыскали Росауру.

Да, они нашли Росауру, но она уже не дышала. Ночь в лесу с отчаянно плакавшей малышкой оказалась не по силам бедному сердцу Росауры, от отчаяния и сострадания оно разорвалось.

Взяв на руки спасенную дочь, Милагрос опустилась на колени перед мертвой Росаурой, поцеловала ее и поклялась:

– Ценой своей жизни вы спасли мне дочь, и я не пощажу своей, чтобы помочь вашему сыну!..

Возвращаясь, Браулио с Милагрос повстречали Августо. Узнав о смерти матери, он словно бы обезумел. Зачем ему жить, калеке?! С силой вонзил он шпоры в бока своей лошади, и она понесла неведомо куда слепого всадника. А затем сбросила его…

В «Эсперансу» привезли живую Асунсьон, мертвую Росауру и едва дышавшего Августо.

Милагрос поняла, что и Августо вот-вот уйдет вслед за Росаурой, что он не хочет больше жить, ведь однажды он уже пытался покончить с собой… И, помня свою клятву Росауре, самоотверженно принялась его выхаживать.

Августо пришел в сознание, приоткрыл глаза, и – о, чудо! – понял, что к нему вернулось зрение. Он замер, не в силах поверить своему счастью, и вдруг услышал голос Милагрос.

– Хуансито, – говорила она, – теперь мы с тобой семья Августо, и я буду его глазами.

Августо вновь опустил веки. Он решил, что не стоит пока делиться своей радостью с Милагрос. А Милагрос была счастлива, что Августо пришел в себя. Она знала, что в ее силах отогнать от него призрак смерти. «Он будет жить, вот увидите, Росаура, будет жить», – мысленно произнесла она, а вслух добавила:

– Я согласна стать твоей женой, Августо.

Он жадно припал к ее руке.

На похороны Росауры приехали Энрике с Марией. Останься он с Росаурой, она была бы жива, невольно думалось Энрике.

Узнав же, что вскоре предстоит еще одна свадьба, Мария и Энрике не обрадовались: кому как не им была известна пагубность подобных решений.

– Доченька, заботься об Августо, но зачем выходить за него замуж? Поверь, гораздо достойнее остаться вдовой любимого человека, чем выйти снова замуж из одной только жалости, – уговаривала ее Мария.

– Я поклялась Росауре, когда мы нашли ее мертвой, – тихо ответила Милагрос.

– Будь она жива, она никогда бы не благословила ваш брак. Уж я-то знаю, – горько сказал Энрике.

Обостренным материнским чутьем Мария угадывала в Августо себялюбца-вымогателя, из тех, что готовы на все, лишь бы добиться желаемого.

Разве сейчас не вымогал он у Милагрос сострадание, чтобы заполучить ее в жены? Именно потому, что Мария винила себя в гибели Росауры и Виктории, она стремилась уберечь от неверного шага дочь. Но неужели за ее эгоизм должна расплатиться Милагрос, став добровольной жертвой такого же обуреваемого страстями себялюбца?

– Росаура не могла не дорожить жизнью Августо, и он будет жить, – твердо отвечала Милагрос. – Может, я и не буду так уж несчастлива. Ведь счастлива же Лусия.

Лусия была в самом деле счастлива. Каждый день она открывала все новые достоинства в своем муже, и месяц, последовавший за свадьбой, был для нее действительно медовым. С нетерпением ждала Лусия и Камилу с Мариано, которые наконец решились переехать в Санта-Марию. Ей хотелось как-то загладить свое прежнее отношение к Камиле, которая отнеслась к ней с таким великодушием.

А Камила наконец нашла довод, который убедил Мариано в необходимости переезда

– Гонсало больше нет. А Эрнесто? Что с ним? Разве я не вижу, что ты постоянно думаешь о нем? Мы разузнаем все и о твоем отце, и о маме.

И Мариано сдался.

В той отчаянной перестрелке Эрнесто, к счастью, не погиб. А когда оправился от раны, узнал, что уже не числится в списке врагов нового режима. Он так долго прожил за границей и так недавно вернулся, что и не мог быть ярым приверженцем старого, не мог участвовать и в махинациях Гонсало Линча, так что, сняв с него все обвинения, новое правительство его оправдало.

Теперь главным делом Сантьяго стало отыскать Викторию. Всюду, где только мог, он осторожно наводил справки, но ничего не узнал. Он тосковал, страдал; мучился. Объездил все окрестные города. Виктория стала не отпускающим его наваждением.

Возвращаясь из очередной бесплодной поездки, Эрнесто заглянул в маленькую таверну на окраине, чтобы пропустить стаканчик и подкрепиться, как вдруг за одним из столиков увидел Викторию. Увидел, но не поверил своим глазам. Что она здесь делает? Одета небрежно, однако с той претензией на дешевую роскошь, какая отличает женщин определенного разряда. Что за дурацкий маскарад!

– Виктория? Вы? – воскликнул Эрнесто.

– Боже мой! Жив? – И на миг глаза Виктории радостно вспыхнули, но тут же голова ее надменно откинулась, и на губах заиграла такая знакомая полупрезрительная, полунасмешливая улыбка.

Эрнесто почтительно поцеловал ей руку.

– Что вы здесь делаете? Что за маскарад?

– Маскарад? Я здесь работаю, – все с той же улыбкой ответила Виктория, – и иногда даже получаю удовольствие от работы.

Но Эрнесто словно бы и не услышал вызывающего ответа. На его лице было написано такое неподдельное счастье, что Виктории расхотелось издеваться и над ним, и над собой. А если не издеваться, то что? Растрогаться?

– Виктория, – говорил между тем Эрнесто. – Вы, наверное, не знаете, что мне вернули конфискованное имущество и даже дали разрешение купить дом. А если у меня будет дом, то мне нужна жена и хозяйка. Я не ищу святую, мне нужна любимая.

Виктория нахмурила брови.

– А мне кажется, что сейчас не время и не место шутить, Эрнесто! Лучше расскажите, как вы остались в живых?

– Благодаря железному здоровью. Но я вовсе не шучу, я действительно не могу жить без вас, Виктория! Я разыскивал вас повсюду, и могу вам рассказать…

– Не надо! И прошу вас, оставьте меня! Я для всех умерла. И пока не собираюсь воскресать!

– Не оставлю! Я тоже умру для всех, и потом мы воскреснем вместе!

Виктория раздраженно отмахнулась – ей не до пустой болтовни. Что может понять прекрасный Эрнесто в ее трагедии, из которой нет никакого исхода? Когда-то она надеялась на сладость мести, но теперь знала, что месть горька и унизительна. А значит, ее ненависть, ее боль останутся неутоленными. В газетной хронике она прочитала о свадьбе Лусии Линч-Оласабль. Вполне может быть, что на свадьбе была и Камила… Пусть. Молодым она не хотела мешать. Мучило, доводило ее до исступления другое. То, что она узнала от бородатой Хуаны и старика Каньете. Циркачи совсем недавно стали выступать у них в таверне, веселя народ. Виктория не одобряла этой затеи Розалинды, но что поделаешь? – выручка сразу увеличилась А самих циркачей она терпеть не могла, точно так же как и Милагрос, которая расположилась теперь в их любимой «Эсперансе»! Хуана и Каньете поддерживали отношения с Милагрос, получали от нее письма, и Виктория узнала, что ее сестра Мария, которой она желала одних только бед, наслаждается счастьем с Энрике Муньисом! Подумать только! С Энрике! При одной мысли об этом на глазах Виктории, которая давно разучилась плакать, закипали слезы.

– Судьба просто глумится надо мной! Глумится! – повторяла она, едва сдерживая рыдания.

И отныне она приказала всем, в том числе и Эрнесто, называть ее Марией. – Пусть хотя бы имя, ненавистное имя, будет затоптано в грязь!

Мариано с Камилой довольно быстро обжили заброшенный дом.

– Я и не знала, что он такой большой! – радостно сказала Камила. – Здесь мы откроем мою школу!

В ответ на недоуменный взгляд Мариано она рассказала о своей мечте. Мариано не возражал. Его восхищала бьющая через край энергия Камилы.

Вскоре у Камилы не было ни одной свободной минутки – школа, газета. Посмотрев на первых учеников, которых стали приводить к ней мамы после объявления о школе для малышей, Камила поняла, что ей надо приготовить еще и комнату для сна и для игр, иначе ее ученики ничему не научатся.

Мариано пришлось на несколько дней уехать в Арройо-Секо, чтобы завершить там все дела. Было ясно, больше они туда не вернутся. По дороге он не мог не заехать в «Эсперансу» и узнал о случившихся там несчастьях – о смерти Росауры, о лежащем при смерти Августо.

Печальные новости он немедленно сообщил Камиле телеграфом. И Камила, вся в слезах, поспешила к Лусии, считая, что не имеет права оставить ее в неведении относительно судьбы Августо.

Как только Камила ушла, Лусия тут же принялась собираться в «Эсперансу».

– Я должна быть с Августо, – твердила она. – Я должна успеть с ним попрощаться!

Пабло помрачнел. Он и не думал, что поспешность Лусии, ее тревога так больно отзовутся в его сердце.

– Неужели ты заметишь мое отсутствие? – с внезапной язвительностью спросила Лусия. – Ведь с тобой останется Камила! Я только и слышу, какая она талантливая и замечательная. Теперь тебя и не вытащишь из редакции!

Пабло остолбенел. Такого он не ждал. Он мог объяснить внезапный выпад Лусии только старинным афоризмом о том, что лучшая защита– нападение. Значит, чувства Лусии к Августо еще глубже, чем ему представлялось!.

Маргарита попыталась утихомирить разбушевавшиеся страсти, отговорить дочку от поездки.

– Лусия, ты же понимаешь, что ничем не поможешь Августо. Твое место здесь, рядом с мужем. Вы не должны разлучаться, и ничто не должно вторгаться в вашу жизнь!

– Мамочка! В нашу жизнь уже вторглась Камила. Он только о ней и говорит! Я же почти не вижу его! – со слезами на глазах принялась жаловаться Лусия

– Мне кажется, ты все драматизируешь, деточка! – принялась успокаивать дочку Маргарита. – Придумай и себе занятие в газете!

Советы давать легко, а вот что поделаешь с чувствами? Лусия и Пабло враждебно смотрели друг на друга, и каждый чувствовал себя обиженным, и каждый чувствовал себя правым