Текст книги "Девушка по имени Судьба"
Автор книги: Гуиллермо Гланк
Соавторы: Мария Менис,Хуан Марин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
Глава 3
Дону Мануэлю не терпелось обрадовать дочь. Поговорив с Гонсало, побывав в доме дона Федерико, он лишний раз убедился в правильности своего выбора. Одобрила его и Энкарнасьон. Едва поглядев на Гонсало, она поняла, что у ее мужа на уме, и согласилась с ним. Как только они вернулись домой, Мануэль позвал Марию к себе в кабинет. Виктория собралась было идти вместе с Марией – ведь все, что касалось сестры, касалось и ее. Но мать мягко удержала ее,
– Пойдем со мной, доченька! У нас с тобой тоже найдется, о чем поговорить.
Мария присела на диван и с невольным беспокойством смотрела на отца. Никогда их разговоры не обставлялись с такой торжественностью – что же он собирается сообщить ей, чего нельзя сказать маме, Виктории?..
Дон Мануэль подошел к ней, взял за руку и проникновенно сказал:
– Моя маленькая Мария выросла. И теперь из одних любящих и надежных рук я хочу передать ее в другие, такие же надежные и любящие. Для женщины главное – семья. Я нашел тебе спутника жизни, с которым ты будешь счастлива. Сегодня твоей руки попросил Гонсало Линч, и я позволил себе подать ему надежду.
Мануэль смотрел на дочь, ожидая, что лицо ее радостно вспыхнет, но лицо Марии выражало сомнение, недоумение, смятение, испуг – только не радость.
– Я понимаю, для тебя это большая неожиданность, девочка. Ты испугалась взрослой жизни. Но все девушки переступают ее порог, и потом наступает счастье. Ты о многом поговоришь с мамой, и она успокоит тебя. Мне важно, чтобы ты присоединила свое «да» к моему решению.
Отец говорил увлеченно, уверенно, он был счастлив за свою дочь, ему очень нравился Гонсало Линч, который Марии совсем не понравился. Она долго беседовала с ним на вечере. Гонсало говорил о земле, соляных копях, своих успехах в делах. Он показался ей человеком сухим, занятым только собой. А чего стоило его намерение выдворить как можно быстрее со своей земли больницу и заняться добыванием соли? Нет, этот молодой человек был для Марии чужим и неинтересным. Но она всегда чувствовала любовь отца, такого родного и близкого, его заботу, привыкла слушаться его и не привыкла возражать. И все-таки на сей раз Мария попыталась возразить: ведь замужество было таким важным шагом в жизни, самым важным шагом!
– Папа, я совсем не знаю Гонсало Линча. Он не вызывает у меня ни симпатии, ни тем более любви.
– Доченька! Разве у тебя есть основания не доверять мне, твоему отцу? Разве я не работаю днем и ночью ради вашего блага? И Гонсало Линч будет работать точно так же ради тебя и твоих детей. Поверь мне, я старше и опытнее тебя. Доверься моему решению!
Глаза Марии наполнились слезами.
– Что бы ты ни решил, папа, я все исполню, – проговорила она. – Просто…
– Просто для тебя замужество – большая неожиданность. Но поверь, ты будешь счастлива! – закончил, весело улыбаясь, отец.
Затем он поцеловал Марию, и, пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались.
Но спокойной эта ночь не была для семьи Оласабль.
Родители проговорили далеко за полночь, обсуждая все, что понадобится для будущей свадьбы. И долго еще не спали, думая каждый о своем: Энкарнасьон, вспоминая молодость и прикидывая, что надо будет сшить и что прикупить для Марии, Мануэль – обдумывая совместную деятельность с доном Федерико и Гонсало. И чем больше он думал, тем отраднее у него становилось на сердце.
Мария с Викторией проговорили, чуть ли не до рассвета. Марию печалило то, что она не может покориться родительской воле с радостью. А Викторию сердило, что сестра вообще покоряется их воле.
– Я полюбила генерала своей мечты и теперь сделаю все, чтобы разыскать его. Буду бороться за свое счастье. И ты тоже борись! – твердила она.
– С кем? С родителями? Но я-то ведь никого не люблю, кроме родителей, поэтому никак не могу с ними бороться, – уныло отвечала Мария.
Она уснула в слезах, и день не принес ей утешения. Глядя на ее невеселое личико, Энкарнасьон с улыбкой сказала:
– Тебе жаль расставаться с детством и беззаботностью, доченька. Но заботы о муже, о детях, о доме и есть женское счастье. Ты очень скоро поймешь, что папа прав. А пока отправляйся-ка в больницу на помощь доктору Падину. Настоящие страдания мигом излечат тебя от твоих печалей.
Мудрая Энкарнасьон была права. Кормя несчастную старуху, у которой отнялась рука, смачивая губы водой мечущейся в лихорадке женщине, помогая доктору перевязывать раны, Мария позабыла о себе. И когда возвращалась домой из больницы, собственное недовольство судьбой и родителями показалось ей грехом – в мире
столько несчастий и боли, что ей роптать просто стыдно.
Дома Мария от души расцеловала отца с матерью, сказав, что с радостью покоряется их воле.
– Она просто ангел! – умиленно воскликнул дон Мануэль.
– Напиши своей сестре! Напиши Асунсьон о нашей радости сам. Она будет счастлива, – попросила Энкарнасьон.
Мануэль кивнул, и Энкарнасьон обрадовано перекрестилась: между мужем и золовкой была давняя ссора, оба были как порох, и Мануэль никак не мог смириться с тем, что Асунсьон предпочла жить одна в Европе после смерти мужа. По его понятиям, она должна была попросить убежища у брата – женщина не имела права жить самостоятельно. И вот теперь он готов был написать ей письмо. Кто знает, может, свадьба Марии их всех примирит? То-то была бы радость!
Однако все делалось обстоятельно и не спеша. Помолвку назначили месяца через три – молодые люди должны были познакомиться получше.
Виктория, сочувственно взглянув на сестру, шепнула ей:
– Ничего! Не огорчайся. Ты еще успеешь отказаться.
Однако Мария не собиралась ни от чего отказываться. Она была преисполнена готовностью жертвовать собой, готовностью исполнить волю родителей. Работа в больнице утешала и поддерживала ее. Мария ходила туда каждый день и возвращалась примиренная с собой, молчаливая и просветленная.
Гонсало часто приезжал к ним. Поначалу по настоянию отца, а потом по собственной доброй воле. Он влюбился в эту ангельски-кроткую красавицу, которая каждым своим боязливым взглядом обещала любить его верно и преданно.
Гонсало рано остался без матери, которую помнил всегда болеющей и лежащей в постели. А отец? Он был занят делами. С сыном он не был суров, но не был и ласков. Гонсало вырос на руках у слуг, чувствовал себя одиноким и неприкаянным. Удовлетворение всех своих желаний и прихотей с детства служило ему утешением. Он был легко уязвим, в душе страдал, и считал, что окружающие должны заплатить ему за эти страдания. Люди занимали Гонсало в той степени, в какой доставляли ему удовольствия или доставляли неприятности. Доставляющих неприятности он сметал со своего пути, доставляющих удовольствия поощрял.
Маргарите он сам сообщил, что женится. И сразу дал понять, что не потерпит ни слез, ни тем более упреков. Она должна знать свое место и молчать как рыба. Она по-прежнему нужна ему, и он сам распорядится ее судьбой.
Маргарита любила Гонсало всерьез. Она была умна и прекрасно понимала, что если хочет сохранить Гонсало, то должна улыбаться. Поэтому она улыбнулась и осведомилась, на ком же он женится.
Гонсало не запирался.
– На сеньорите Марии Оласабль, – сказал он.
Санта-Мария была не так уж велика, и Маргарита слышала о семействе Оласабль, что это люди богатые, а обе сеньориты – хорошенькие.
Она хотела спросить и еще о чем-то, но взгляд Гонсало запретил ей дальнейшие расспросы, и Маргарите пришлось умолкнуть.
Став взрослым, Гонсало не приобрел друзей, он по-прежнему имел только слуг, которых покупал за деньги. Так же как покупал себе все: осуществление желаний, преданность, улыбки. И постепенно он поверил во всемогущество денег. И еще – в продажность людей.
По существу, Гонсало боялся и потому презирал людей: каждый мог ранить его самолюбие, уязвить гордость, задеть, нанести обиду. Поэтому, не дожидаясь выпада с их стороны, первым наносил удар.
Знакомствами со всевозможными негодяями и низкими людьми Гонсало будто мстил отцу за его респектабельность и бесстрастную неуязвимость. Он будто дожидался, когда же отец затопает на него ногами, закричит, бросит в лицо обидные слова. И тогда можно будет бросить и ему в лицо все обиды. И, накричавшись вдоволь, приникнуть потом друг к другу и почувствовать, что они – одна кровь, отец и сын, что они любят и нужны друг другу.
Но наблюдая странные выходки сына, дон Федерико все больше замыкался в холодной отчужденности. Ему было горько видеть те низменные страсти, которые бурлили в его сыне. Он винил в них южную кровь его матери. Английские предки не поняли бы этих страстей…
Дон Федерико надеялся, что женитьба образумит Гонсало. А в дальнейшем кроткая и разумная Мария, безусловно, благотворно повлияет на бурный характер сына, пробудит дремлющее в его душе благородство, присущее семейству Линчей, и дети их будут достойными продолжателями достойного рода.
Когда накануне помолвки Гонсало вошел в кабинет к отцу и предупредил, что хочет сказать ему что-то очень важное относительно Марии, дон Федерико мгновенно ответил:
– Я рассчитываю на твое благоразумие. И не допущу, чтобы ты расстроил помолвку с Марией Оласабль!
– Не волнуйся, отец, – очень серьезно проговорил Гонсало, – тебе не придется упрекать меня. Три месяца назад ты предложил мне просто выгодную сделку-женитьбу на богатой невесте со связями. Прошло время, и свершилось чудо. В моем сердце впервые заговорила любовь! Ты меня понимаешь, отец? На этот раз твоя воля совпадает с моей. Помолвка – самое радостное событие в моей жизни за последние несколько лет. Я женюсь, потому что люблю, глубоко люблю эту девушку…
Слова сына музыкой звучали в ушах отца. Он всегда верил в могучую силу любви. Силу, которая может возвысить человека и может уничтожить его. Может превратить его сердце в мягкий воск. Может сделать его волю железной. Всесильную любовь, но – увы! – не вечную…
Глава 4
Дом Оласаблей сиял огнями. Дон Мануэль окинул взглядом уютную, убранную цветами гостиную. Неудивительно, что он волновался – сегодня его старшая дочь Мария сделает первый шаг к самостоятельной жизни. Сегодня лучшие люди города придут поздравить их семью с радостным событием. А вот Асунсьон так и не собралась приехать. При мысли о сестре сердце Мануэля болезненно сжалось. Ему было больно, что сестра так демонстративно пренебрегает семьей.
Вечер удался на славу.
– Все такие утонченные, а едят наперегонки, – ворчала Доминга, распоряжаясь, чтобы подносили в гостиную напитки и закуски.
Но ведь и аппетит гостей свидетельствовал об удавшемся вечере.
Когда Мария в нежно-кремовом платье спустилась вниз, все ахнули – так хороша была эта юная королева с золотой короной волос. Возле своей королевы Гонсало чувствовал себя счастливейшим из смертных, он был горд, что обладает таким сокровищем, что оно принадлежит только ему.
Но прекрасные глаза Марии струили печаль. Впрочем, кто разберет, что там прячут темные бездонные девичьи глаза? Гонсало хотелось читать в них нежность, и взгляд Марии казался ему бархатным.
– Ты будешь счастлива со мной, – шептал Гонсало, – обещаю.
Мария согласно кивала: да, да, они будут счастливы, так говорят мама, папа, вот только ей душно здесь, так душно в этой гостиной!
Мануэль искал и не находил Виктории. «Опять капризничает своенравная девчонка!» – сердился он.
Мария, заметив тень озабоченности на лицах родителей, тут же поняла, в чем дело, и, извинившись перед женихом, – теперь уже официальным женихом! – выпорхнула в сад: она знала, где искать сестричку.
И верно, Виктория сидела в саду, вдыхала душистый аромат цветов и мечтала о генерале своей мечты. Она сбежала от докучливых кавалеров, которые непременно хотели с ней танцевать, а Виктория терпеть не могла танцев. Вот скачка-это совсем другое дело! А чинные движения под музыку-шаг направо, шаг налево, поклон – казались ей ужасной глупостью. Глупыми казались ей и кавалеры – механические куклы, заведенные на комплименты. О чем с ними говорить? Вот генерал ее мечты!..
– Виктория, – Мария села рядом с сестрой, – тебя мама ищет!
– Давай посидим с тобой одну секундочку, – умоляюще проговорила Виктория, – а потом вернемся в дом.
Марии и самой не хотелось возвращаться в гостиную, она обняла сестру, прижалась к ней и замерла.
Покой их нарушил вбежавший в открытые ворота паренек – в крови, в поту, он принялся умолять девушек о помощи.
– Там солдаты, – задыхаясь, говорил он. – Поймают – мне смерть.
– Пойдем, я провожу тебя через сад к реке, и никто тебя не догонит, – тут же сообразила Виктория, слыша на улице цоканье копыт.
Она побежала первая, обогнула дом, паренек ринулся за ней.
Не прошло и трех минут, как в ворота въехали солдаты. Длинноволосый сержант с темными глазами спросил у Марии, не пробегал ли тут кто-нибудь.
– Нет-нет, – ответила она взволнованно, и так была хороша в своем светлом платье на фоне темной зелени, светясь нежной фарфоровой белизной.
А из распахнутых окон лился свет, доносилась нежная музыка…
– Простите, если напугал. Долг службы, – извинился сержант, не в силах оторвать глаз от чудесного видения.
И такая сила была в его завороженном взгляде, что Мария невольно встала со скамьи, будто ее позвали, готовая идти и идти…
– Не буду портить вам праздник. День рождения, наверное, – еще раз извинился сержант. – А с вами мы еще увидимся, и вы поймете, что меня вам нечего бояться!
Миг – и солдаты ускакали. Только топот копыт по мостовой подтверждал, что это было не видение.
Но что же это такое тогда было? Отчего так сладко бьется и замирает сердце? Почему так волнует обещание «увидимся»? Почему так хочется увидеться с незнакомым юношей?
Виктория вернулась и принялась успокаивать сестру. Ей показалось, что Мария напугана и волнуется, но все будет в порядке, мальчишка убежал.
– А его искали военные, – тихо сказала Мария, продолжая грезить.
– Военные? – взволновалась Виктория. – Как жаль, что я их не видела! Там не было моего генерала?
– Нет, там был сержант, – ответила Мария. Из дома выбежала служанка искать барышень – Энкарнасьон всерьез обеспокоилась.
– Где ты была? Я тебя повсюду искал! – раздраженно заговорил с невестой Гонсало и тут же почувствовал себя виноватым перед кротким изумлением, с каким она на него посмотрела. – Извини, я волновался, – прибавил он.
– Мы играли в прятки в саду, – задорно пояснила Виктория.
А Мария по-прежнему странствовала в мире грез. Голоса доносились до нее, будто отдаленный шум моря. Чудный, ласковый взор незнакомца волновал ее, и в волшебном потоке нежности навстречу ему распускалась трепещущей розой душа Марии.
Очнулась она от громкого восклицания Виктории:
– Асунсьон! Приехала Асунсьон!
Мануэль был не прав, упрекая сестру в холодности к семье. Ее ли вина, что так медленно тащились по дорогам экипажи, Что своенравное море пугало бурями корабли и они предпочитали пережидать их в мирных гаванях? Она стремилась вперед и вперед, и, несмотря на все препятствия, все-таки приехала вовремя: в день помолвки!
Сколько восклицаний, объятий, радости! Годы разлуки сгорели в сияющем фейерверке встречи. Вместе с Асунсьон в гостиную Оласаблей вошел настоящий праздник. Асунсьон была словно живой огонь, и в ее сиянии. Оживились и быстрее задвигались все вокруг, все стеснились возле счастливых хозяев, невольно любуясь красотой Асунсьон – узкое лицо, нос с горбинкой, выразительные глаза и поток вьющихся волос, подхваченных по испанской моде высоким гребнем. Зато платье, вне всякого сомнения, было из Парижа – так ловко оно подчеркивало тонкую талию, так пикантно прикрывало грудь дымкой кружев, так соблазняло маленькой ножкой в щегольской туфельке. Но Асунсьон не думала о производимом впечатлении, она радостно обнимала племянниц, восторгалась их красотой, спешила познакомиться с женихом, пожелать им счастья.
Но счастья не было в бархатных глазах Марии. Невеста была далеко-далеко от своего жениха… Асунсьон сразу почувствовала это и встревожилась. За ее плечами было много женского горя. Ее выдали замуж пятнадцати лет за человека много старше нее, который не сумел расположить к себе юную жену. Долгие годы прожила она, в холодном суровом доме, так и не узнав ни любви, ни тепла. До сих пор при воспоминании о годах безрадостного одиночества глаза Асунсьон наполнялись слезами. Смерть мужа не прибавила ей сердечного горя; как была она одна, так и осталась одна. Но после его смерти Асунсьон стала богата и независима, что оказалось для нее благом. Однако независимой женщине в Аргентине жить сложно, почти немыслимо, и Асунсьон уехала в Европу. В Париже она была одинока точно так же, как и в Санта-Марии, но в Европе ни ее одиночество, ни ее независимость не бросались в глаза. Асунсьон достойно несла свой крест, однако сердце ее, как сердце всякой женщины, томилось по любви. И ту же тоску и томление она угадала в племяннице.
– Нам нужно о стольком поговорить с тобой, Мария, – шепнула она, пожимая девушке руку и обещая утешение и поддержку.
Глава 5
Помолвка, казалось, ничего не изменила в течение жизни Марии. Утром она, как всегда, собралась в больницу. Энкарнасьон с удивлением посмотрела на нее:
– А разве мы с тобой не поедем по магазинам, доченька? Ведь пора уже всерьез подумать о приданом.
– Больные ждут меня, мамочка. Им всем нужна моя помощь, – отвечала Мария. – Я не могу их оставить. А по магазинам можно поехать и в другой раз.
– Ну, хорошо, не буду тебя неволить. Ты, наверное, права, – согласилась Энкарнасьон.
Больница была единственным местом, где Мария чувствовала себя хорошо. Она отвлекалась от собственных тягостных мыслей и радовалась, принося облегчение другим. Там она черпала душевное мужество для того, чтобы с достоинством исполнить волю отца.
Но на этот раз мысли ее невольно возвращались к молодому сержанту. Она видела его глаза, и они говорили с ней так красноречиво, слышала его проникновенный голос, и сердце ее начинало биться чаще.
Она накормила своих старушек, дала им лекарство, но мыслями улетела далеко-далеко.
– Мария! – окликнул ее доктор Падин. – Там раненый! Займись им, я скоро приду!
Мария заторопилась в щелястую, наскоро сбитую из досок приемную. Подняла голову, и – перед ней стоял вчерашний сержант!
– Вы ранены? – с тревогой спросила она, прикасаясь к его руке.
– В самое сердце, – отвечал он, проникновенно глядя на нее.
– Что это значит? Вас не надо перевязывать? – недоуменно спросила Мария, и лицо ее приняло строгое выражение.
– Простите за ложь! Но я не мог не увидеть вас! Я не спал всю ночь, отложил все дела, узнал, где вы, и теперь счастлив!
Сердце Марии забилось часто-часто, щеки вспыхнули, разум твердил одно: бежать, поскорее бежать!
– Прощайте! Вы отнимаете у меня время, а я нужна настоящим больным! – сказала она прерывающимся голосом.
– Вы нужны мне куда больше, чем им! – пылко воскликнул молодой человек.
– Представляешь, он провел в больнице целый день! – рассказывала Мария сестре о событии, которое стало самым важным в ее жизни и которое перевернуло ее жизнь. – Носил корзины с бельем, помогал переносить раненых, готов был повиноваться малейшему движению моей руки и при этом так смотрел на меня, словно не было в мире человека счастливее…
– И тебя я впервые за много дней вижу счастливой, – подхватила Виктория, целуя сестру. – Не отчаивайся, Мария! Мы будем с тобой счастливы. Сегодня, возвращаясь от Асунсьон, я видела генерала своей мечты, он ехал по соседней улице.
– Как я завидую тебе, Виктория! Ты свободна, ты можешь быть счастливой! А я… – слезы показались у Марии на глазах. – Я обручена. Даже знакомиться с ним я не имела права!
– Глупости! – пылко возразила Виктория. – Ты давала слово Гонсало, потому что никого не любила, а теперь полюбила, я же вижу, что полюбила! И значит, заберешь свое слово обратно, и дело с концом!
Но видя, что Мария по-прежнему горько плачет, обняла ее и принялась утешать.
– Погоди! Мы все расскажем Асунсьон. И она тебе поможет! Асунсьон поговорит с папой! Она отлично с ним справляется. Сегодня утром они просто ужас как поссорились. Папа хотел, чтобы Асунсьон навсегда поселилась у нас. А тетя сказала, что после твоей свадьбы вернется в Европу, а пока будет жить у себя в доме. И папе пришлось согласиться, представляешь?
Мария сквозь слезы улыбнулась. Да, да, правда, еще не все потеряно, для нее забрезжил какой-то свет, какой-то выход. До вчерашнего дня она не верила Виктории, что можно влюбиться с первого взгляда, но вот, и сама влюбилась так же. И теперь все ее счастье, вся ее жизнь – в темноглазом сержанте! Да, она пойдет к тетушке, пойдет завтра же утром!
Сколько лет никто не жил в доме Асунсьон! Она и уехала из него, потому что ощущение несчастья преследовало ее в этом доме. И если бы не Хулиана, не переступила бы его порога и сейчас.
Хулиана, служанка из их имения, с детства прислуживала Асунсьон, они любили друг друга как подруги, как сестры. И надо же, чтобы именно Хулиана приехала из поместья на помолвку Марии с разными подарками и припасами. Асунсьон была счастлива увидеть ее и тут же забрала к себе. Энкарнасьон, разумеется, не возражала.
Хулиана огорчилась, увидев, что Асунсьон бродит по собственному дому как потерянная, не зная, за что браться, да и не очень-то этого желая. Слишком много дурных воспоминаний нахлынуло на Асунсьон.
– А знаете, как у нас в деревне избавляются от призраков? – весело спросила Хулиана. – Устраивают в нем развеселую вечеринку! Пропляшут до утра – и призраков как не бывало!
Асунсьон, радостно рассмеявшись, обняла Хулиану.
– Я так и сделаю! Беги на рынок, там всегда толчется множество праздного народа. Пусть все бегут ко мне убираться. А потом мы будем плясать всю ночь!
Сказано – сделано. Работа закипела. И полдня не прошло, как в доме все сверкало и блестело.
– Теперь и гостей можно звать! – весело сказала Асунсьон.
И по всему городу полетели приглашения.
– Удивительная женщина! – сказал дон Федерико Линч, получив приглашение. – И дня не прошло, как она вернулась, а уже устраивает званый вечер. Удивительная и обольстительная.
Впервые за много лет дон Федерико чувствовал себя счастливым. Впервые за много лет он был доволен собственным сыном: Гонсало занимался делами, не напивался допьяна и прекратил якшаться с разным сбродом. После женитьбы он и вовсе станет безупречным английским джентльменом. В доме Линчей вот уже несколько месяцев царил непоказной мир и покой.
Но покой этот был нарушен утренним стуком в дверь. Никто и никогда не тревожил хозяев так рано, о чем и сообщил посетителю вышедший на стук слуга. Дон Федерико по утрам работал, никого не принимал.
– Тогда передайте ему письмо, когда сочтете нужным, – попросил молодой человек с приятным и открытым лицом, который с провинциальным простодушием уже вошел и расположился в гостиной, приготовившись ждать столько, сколько понадобится.
Слуга пожал плечами и отправился относить письмо. К его удивлению, дон Федерико немедленно пригласил молодого человека к себе в кабинет.
– Рад познакомиться с тобой, Адальберто, – тепло поздоровался он с молодым человеком.
– И я очень рад, – отвечал Адальберто, – матушка говорила мне, что вы старинный друг моего покойного отца и поэтому можете мне помочь. Вчера я попробовал устроиться сам, но мне сказали, что без солидного поручительства в Санта-Марии работать в газету не устроишься.
– Да, так оно и есть, всюду нужно поручительство, – согласился дон Федерико.
– Посмотрите мои работы. Если они вам понравятся, то я попрошу вас порекомендовать меня в какую-нибудь газету. Я – художник.
И Адальберто открыл принесенную с собой папку и стал показывать рисунки, как делал это весь вчерашний день, переходя из редакции в редакцию.
Дону Федерико не понадобилось много времени, чтобы убедиться в таланте молодого художника – живые, искрящиеся юмором, бытовые зарисовки украсили бы любую газету.
– «Новости Санта-Марии» вас устроят? – осведомился дон Федерико, набрасывая коротенькое письмецо к главному редактору.
Адальберто широко и благодарно улыбнулся. Выходя, он столкнулся с Гонсало.
– Очередной попрошайка? – громко спросил Гонсало отца, криво усмехаясь.
– Нет, наш с тобой друг, – так же громко ответил отец.
Рекомендательное письмо дона Линча оказало свое действие. Спустя неделю в Санта-Марии уже поджидали очередной номер «Новостей», желая посмеяться над веселым зарисовкам художника. Адальберто стали приглашать на все вечера, и хозяева никогда не раскаивались в том, что позвали такого веселого и простосердечного гостя. Получил Адальберто приглашение и на вечер Асунсьон.
Но первым был приглашен, разумеется, дон Мануэль с семейством.
– Вот видишь, Энрике – не моя судьба! – со вздохом сказала Мария, услышав о приглашении.
– Это еще почему? – нахмурилась Виктория. – Потому, что, когда я возвращалась сегодня из больницы, он догнал меня и попросил быть вечером в парке. Конечно, я и не собиралась идти, но теперь совсем уж понятно, что он – не моя судьба.
– Ты непременно пойдешь и повидаешься с ним, – решила Виктория.
Родители стояли уже совершенно готовые, торопя замешкавшихся дочерей.
– Иду! – отвечала Виктория. – Вот только помогу Доминге уложить пирожки. – И тут же опрокинула целый поднос пирожков себе на платье, намеренно его испачкав.
– Приезжайте следом, – распорядилась Энкарнасьон. – Нам с папой неудобно опаздывать.
Едва родители уехали, Виктория мигом переоделась и стала торопить толстуху Домингу. Как только старушка с удобством расположилась на сиденье кареты, Виктория скомандовала кучеру:
– В парк! – и, поглядев на изумленное лицо Доминги, объяснила: – Нам просто необходимо подышать хоть немножко воздухом, ведь в доме Асунсьон будет так душно!
