Текст книги "Кони пьют из Керулена"
Автор книги: Григорий Кобяков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Вот что, – Самбу помолчал, видимо, размышляя, что дальше делать, и сказал Найдану. – поезжай на стоянку и жди меня. Понял? Осмотри табун внимательно. Всех подозрительных скакунов отдели.
– Сделаю, председатель, – ответил Майдан и побежал к председательской юрте, где на привязи стояла его лошадь. А Самбу быстро зашагал в контору.
В конторе председатель застал уборщицу Дугоржап. Отправил ее искать Ванчарая. Только Дугоржап ушла, как за окном, у коновязи, послышалось фырканье лошадей и чьи-то голоса.
«Кто бы это мог в такую рань приехать? – подумал Самбу, вглядываясь в мерзлое окно, через которое ничего не было видно. – И с чем: с добром или худом?»
Вошли старшая доярка Цогзолма и телятница Дэнсма. По их лицам, растерянным и удрученным, Самбу понял, что явились они с худом. Тоскливо засосало под ложечкой, заныла фронтовая рана на плече: «Беда в одиночку не ходит. Одна за собой приводит другую».
– Ночью три коровы умерли, – почему-то шепотом произнесла Цогзолма. Она подошла к председательскому столу и положила на него шерстяные вязаные варежки и маленькую блестящую иглу.
Самбу в недоумении поднял глаза на Цогзолму, но та закрыла лицо руками и попятилась. Из-за спины старшей доярки выступила Дэнсма и быстро-быстро заговорила:
– Я видела, то есть, я ничего не видела… Ночью я просто вышла из юрты…
– Подожди, не торопись, – остановил Дэнсму председатель, – зачем вышла из юрты?
– Надо было, – смутилась Дэнсма.
– Не об этом я спрашиваю, – поморщился Самбу.
– И я не об этом..
– Рассказывай…
– Вышла я, стало быть, ночью. Лает собака и рвется к коровнику. Сторожа где-то нет. Спит, думаю. А собака лает. Испугалась: «Волки крадутся…» Схватила камень и давай колотить по железяке, что висит около юрты, отпугивать, стало быть, зверя. Потом слышу – конские копыта застучали и какая-то тень мелькнула в темноте. Кто был – не узнала. Затревожилась – подняла всех. Пошли в коровник. Коровы лежат, ноги им судорогой стягивает, а глаза у них тоскливые-тоскливые… Мы в слезы! Потом Цогзолма. пришла в себя да как закричит: «Несите молоко, отпаивать будем…».
Дэнсма перевела дыхание, смахнула слезу.
– Не могли отпоить. Одна за другой коровы умерли… Стали мы глядеть вокруг и нашли вот эти ванчараевские варежки и иголку от шприца. Может, и не Ванчарай был, в темноте не узнала, но варежки его. Я сама их осенью ему вязала. Думала, парень как парень, песни любил слушать и все такое…
– Хватит, – рубанул Самбу.
– А я все рассказала.
– Теперь идите к животноводу и зоотехнику и передайте им, чтоб немедленно вместе с вами ехали на ферму.
Оставшись один, гневный и растерянный, Самбу заметался по кабинету, как подстреленный сокол.
– Откуда такая напасть?
Дверь кабинета осторожно приоткрыла Дугоржап и сообщила, что Ванчарая не нашла.
– В поселке-его нет, – сказала она виновато.
– Как это нет? – закричал Самбу, – Должен быть! Искать надо!..
Дугоржап испуганно попятилась. Отодвинув ее в сторону, в кабинет скорым шагом вошел начальник пограничной заставы.
– Не надо искать, – сказал он, – не найдете.
– Почему не найдем? – спросил Самбу и опустился на стул.
Начальник погранзаставы, прикрыв дверь кабинета, ответил:
– Ушел на ту сторону. Сегодня ночью.
Самбу вздрогнул.
– Как это – на ту сторону? – растерянно спросил он.
Вопрос был по меньшей мере наивным, но начальник погранзаставы принял его как упрек: куда же смотрели пограничники. Виновато ответил:
– Ускользнул… Изучил, видимо, гад, где и когда расставляем секреты…
Самбу от досады сжал кулаки: как могло случиться, что они оказались такими доверчивыми простофилями? Если своего ума не хватало, так могли бы у других подзанять.
Самбу спросил:
– Кто из пограничников видел, как Ванчарай уходил?
– Самого никто не видел. По следам коня определили.
Довод этот Самбу показался основательным. Любой монгол по следу узнает своего коня, даже если он прошел в табуне.
Глава четырнадцатая
Если бы члены правления знали или хотя бы догадывались, что принимая вновь на работу беглого ветеринара, они кладут себе за пазуху змею, которая рано или поздно ужалит, то сумели бы у змеи вырвать жало. Но они ни о чем не догадывались, у них было одно желание – помочь молодому человеку встать крепко на нота, найти правильный путь в жизни.
Но добро обернулось злом.
Через день созвали заседание правления. Докладывал главный ветеринарный врач аймачного управления сельского хозяйства. Он побывал у табунщика Найдана, на молочной ферме, в отарах. Работал без сна и отдыха более полутора суток.
Ветврач поднялся и устало сказал:
– В табуне Найдана – сап!
Сап… Никто еще здесь не произносил этого короткого и страшного слова. И сейчас оно прозвучало, как крик отчаяния, как пистолетный выстрел в тишине. Оправдались самые худшие предположения.
– Методов лечения сапа нет. Четверть табуна подлежит немедленному уничтожению. Остальные три четверти мы возьмем под наблюдение…
– Вскрытие коров на ферме, – устало продолжал ветврач, – показало, что они отравлены неизвестным нам ядом. Но первые признаки такие, будто смерть наступила от перекорма.
Тяжелые, как камни, слова падали и били по сознанию. Люди подавленно молчали, не поднимая глаз.
Самбу подумал, что на фронте было легче: там знаешь, где враг. А здесь он с тобою пьет чай, разговаривает, рядом спит и постоянно держит палец на спусковом крючке…
– В отарах пока относительное благополучие, – закончил ветврач…
Все посмотрели на Лодоя, секретаря аймачного партийного комитета – что скажет он? Но Лодой невозмутимо молчал. Его занимал сейчас вопрос о Ванчарае, но несколько с другой стороны. Ванчарай, напакостив, сколько было в его силах, убежал к своим новым или старым хозяевам. Но не мог же он, сосунок, стать отъявленным врагом своей страны, своего народа сам по себе? Кто-то толкнул его, привлек, связал с иностранной разведкой и заставил служить ей. Но кто? Не причастен ли к этому Ванчарай-старший?
А может… Может, Ванчарай не виноват? Может, кто-то, более коварный и хитрый, умело подставил Ванчарая? Но бегство за границу… Однако с выводами – это Лодой по опыту знал – никогда не надо спешить. Поспешишь – людей насмешишь.
Молчание затянулось. Чтобы прервать его. Самбу сказал:
– Под самый дых…
Фраза, повторенная за эти дни много раз. не то что вызвала оживление, нет, но разрядку дала, сняла с людей оцепенение. Правленцы заговорили. Они начали припоминать отдельные детали, отдельные моменты из поведения и поступков Ванчарая и сами себе удивились, почему некоторые из этих поступков не казались нм раньше подозрительными.
Выходило, что осенний стенной пожар – дело рук Ванчарая. Никто, кроме него, в тот день не был в пади Буйной. Но тогда никому и в голову не приходило заподозрить Ванчарая. Как можно было подозревать, когда Ванчарай чуть, ли ее подвиг совершил, вытащив из огня Алтан-Цэцэг.
«Черная смерть» на Черной речке – с чего она началась? Предполагали: от больного тарбагана. Но один аз санитаров обратил внимание на блестящую конфетную обертку, валявшуюся недалеко от юрты. Как могла оказаться в айле старого Чултэма конфетка не монгольского и не советского производства? А не в той ли конфетке была принесена «черная смерть?»
Алтан-Цэцэг, слушая товарищей, вспомнила о дорожной встрече с Ванчараем, когда он со злорадством закричал: «И не пора ли нам подумать, куда деваться будем, в какую сторону бежать!» Тот бешеный крик сейчас звоном отдался в ушах Алтан-Цэцэг. Прихвостнем японским тогда назвала она Ванчарая. А он, оказывается, прихвостнем и был, если не хуже.
В кабинет вошел цирик-пограничник и передал Лодою записку. Лодой прочитал ее, и мрачная тень скользнула по его лицу. Поднялся хмурый и спокойный:
– Начальник пограничной заставы сообщает: сегодня ночью на стыке Восточного и Восточно-Гобийского аймаков при попытке перейти государственную границу пограничниками убит Ванчарай-старший, начальник аймачного управления сельского хозяйства.
Сообщение оглушило всех.
Лодой метнул острый, колючий взгляд на сидящих, остановил его на Жамбале, своем друге. Жамбал последнюю неделю хворал, его трясла лихорадка. Сегодня, еще не выздоровевший, желтый от болезни и переживаний, он пришел на это срочное заседание.
– Некоторые товарищи склонны считать, что нет плохих людей, а есть, которые ошибаются…
Годы и болезни на лице каждого человека бороздки печали прокладывают, горе – добавляет их. Лицо Жамбала, болезненное и сморщенное, было похоже на пересохший овечий бурдюк. Он втянул голову в плечи, наклонился, будто готовясь к удару. Но удара не последовало.
– Эти товарищи правы, когда имеют в виду наших людей…
Слово «наших» Лодой сказал с нажимом.
– Не будем сейчас бить себя кулаками в грудь и обвинять в беспечности, в ротозействе, в потере революционной бдительности. Никому не нужны наши запоздалые признания. Но не будем и хныкать… Однако урок, преподнесенный нам, запомним…
Лодой посмотрел на карту Советского Союза, висевшую на стене, на флажки, стрелами уходящие на запад. И правленцы посмотрели на карту, на флажки. Ждали, что секретарь аймачного партийного комитета начнет упрекать всех в том, что Советская Армия разгромила немцев под Ленинградом, бьет их в Корсунь-Шевченковском котле, а они не могут оказать наступающим фронтам помощи: не уберегли строевой табун скакунов.
Но Лодой кивнул на окно, выходящее на восток и сказал:
– Наступит время – и мы поквитаемся с ними. – За все обиды. Отольются этим господам наши слезы…
Сидящим не надо было объяснять, на кого намекает секретарь, говоря так. Намек был прозрачным.
– А сейчас, – Лодой снова оглядел всех сидящих, в глазах его уже не было той острой колючести, – работать и работать. И помнить: если змея ядовита – все равно, тонкая она или толстая. Если враг коварен – все равно, близко он или далеко.
Лодой попрощался и уехал на погранзаставу, чтобы выяснить там, как и при каких обстоятельствах Ванчарай-старший пытался перейти государственную границу, обнаружены ли при нем какие-нибудь документы.
Заседание продолжалось. Надо было решить, что, кому и на каких участках сделать, чтобы скорее ликвидировать последствия причиненного вреда. Обсуждение затянулось: мешала все еще не прошедшая растерянность и нервозность.
Вдруг с улицы послышался какой-то неясный шум. Председатель побледнел: «Неужели еще что случилось?» Послал зоотехника узнать, в чем там дело. Через минуту-другую в председательский кабинет, поддерживаемый под обе руки, на прямых негнущихся ногах вошел, вернее, ввалился… Ванчарай. С одной стороны его поддерживал неизвестно откуда взявшийся чабан Дамдинсурэн. Голова у Ванчарая была обмотана окровавленными грязными тряпками. И лицо его было страшным: черными струпьями свисала кожа.
Онемели все. Застыли. Кажется, появись сейчас призрак с того света – легче было бы поверить в его существование.
Первым опомнился председатель.
– Что, не приняли добра молодца новые хозяева?
Ничего не ответил Ванчарай. Он словно бы и не слышал председательского вопроса. Немигающими глазами Ванчарай оглядел членов правления и, выставив, как слепой, черные руки вперед, сделал шаг к председательскому столу, затем еще один шаг а опустился на колени.
– Судите меня… – голос у Ванчарая хриплый, глухой, простуженный. Кашель рвет его грудь. Прокашливаясь, он держит руки на груди – больно.
– За ошибки судите…
– За ошибки? – вопрос председателя злой и насмешливый.
– Я ошибся в диагнозе… Не мог подумать даже…
– О чем не мог подумать?
Ванчарай закрыл глаза и долго молчал. Все ждали, когда он справится с очередным приступом кашля и соберется с силами. Наконец, Ванчарай сказал:
– Бухгалтер Гомбо душу самураям продал…
Трудно сглотнув, добавил:
– И отец мой тоже…
– Но отец твой сегодня ночью убит пограничниками, – резко, словно кнутом хлестнул, бросил председатель.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ванчарая от этого жестокого сообщения. Он только поднял глаза на председателя, поглядел, не мигая, и тихо, одними губами, проговорил:
– Туда ему и дорога!
Ванчарай неловко качнулся и упал, распластавшись на полу. Его подняли и вынесли в соседнюю комнату.
– Но Гомбо два дня назад отпросился и уехал в аймачный центр. Лечить зубы. Ему всю рожу вот так разворотило, – сказал председатель и, недоумевая, поднял плечи.
– Он уехал, по всему видать, не в аймачный центр, – высказал предположение парторг Жамбал, – а туда. Да, туда, на ту сторону. На Ванчараевом коне…
Давно порывался что-то сказать Дамдинсурэн, но никак не мог улучить удобного момента. Наконец, его заметил Самбу.
– Что у тебя? – спросил Самбу.
– Я случайно нашел Ванчарая на Черной речке. У него голова разбита. Двое суток он там лежал, пытался ползти…
– Час от часу не легче…
В тот самый вечер, когда председатель жестко предупредил Ванчарая об особой ответственности за скакунов и велел ему срочно выезжать к табунщику Найдану, Ванчарай впервые усомнился в правильности своего диагноза. «Скакуны – не какие-нибудь клячи-заморыши. Так что простыть едва ли смогут. Если даже простынут, то так тяжело болеть не будут… А что, если…», – мысль Ванчараю показалась ужасной.
И когда они ужинали с Гомбо, и когда Ванчарай стал собираться в дорогу, мысль эта сверлила его мозг, не давая покоя. Он сказал:
Слушай, Гомбо, недавно ты был у Найдана…
Гомбо насторожился, пристально поглядел на Ванчарая.
– Кроме своего дела – пересчитать скакунов, ты, говорят, устраивал скачки на Орлике?
– Устраивал, – буркнул Гомбо, – а что из этого следует? Загнал?
– Может, и загнал. А, может, и хуже. Хворает Орлик. И Лебедь хворает.
– Только и всего? – усмехнулся Гомбо.
Ванчараю показалось, что в его голосе прозвучало злорадство.
– Ты, брат, лечи и лечи, твое дело такое.
– А ты? – разозлился Ванчарай. – Будешь считать дохлых и списывать?
– Ну, зачем так? Все не передохнут. А если и передохнут, то твоя какая забота? Ты самоотверженно боролся за их жизнь… Что еще надо?
– А отвечать?
– Отвечать будут те, кто ходит за скотом. Только надо умело их подставить… как доярок.
– Значит, доярок я подставил? – Ванчарай задохнулся от ярости. – Это же наглость!
– Не кричи, пожалуйста, здесь не конский базар и не скачки.
Ванчарай замолчал, не находя слов для ответа. Со страшной обнаженностью он вдруг понял, для чего длинными вечерами этот «бухгалтер смерти» голубиным голосом расписывал, не жалея красок, распрекрасную страну Восходящего Солнца и блага, какие дает деловым людям свободно-предпринимательское общество, расписывал особняки и уютные виллы с первостатейными красавицами на берегах корейских морских заливов… для чего поругивал народную власть в Монголии, а заодно и Советский Союз. А он, дуралей, верил и поддерживал болтовню, хуже того, нередко сам пел с голоса этого бухгалтера. Слушал отца. «Держись поближе к Гомбо, он практичный, трезвый и рассудительный парень», – твердил тот. А тут, оказывается, одно осиное гнездо.
Гомбо по-своему понял молчание Ванчарая. Заворковал:
– Будь благоразумным человеком, аха. Что бы здесь ни случилось – тебе ничто не грозит. Мы побеспокоимся…
– Кто это мы? – спросил Ванчарай, сдерживая ярость.
– Я, твой отец…
– И отец мой тоже?
– Брось притворяться, Ванчарай! Мы давно связаны одним арканом…
– Как это связаны? – растерянно и глухо спросил Ванчарай.
– А так… Летом, если бы стали докапываться, откуда в семью Чултэма пришла черная смерть, дорожка к тебе бы привела… Ведь ты тогда «гостинец» увез в степь.
– Какой гостинец?
– А конфетки в красивых обертках, неужели не помнишь?
Холодная испарина покрыла лоб Ванчарая. Он вспомнил, как согласился увезти на далекую стоянку Чултэма, на Черную речку, «гостинец» ребятам от Гомбо. «Только ты сам не ешь», – трижды напомнил тогда Гомбо.
– А если бы съел? – спросил теперь Ванчарай.
– Сделал бы непоправимую глупость, – усмехнулся Гомбо, – достиг бы вечного блаженства: А тебе оно пока ни к чему…
Теперь Ванчарай уже не мог сдерживать своей ярости.
– Ты… ты за сколько продался самураям?
Гомбо ощерился и хотел встать – он сидел на кровати. Но в это мгновение Ванчарай без размаха, тычком, сунул кулак в зубы Гомбо. Что-то хрястнуло, Гомбо перевернулся на спину.
Первая мысль Ванчарая была: сейчас же, не медля, пойти к Самбу и Жамбалу и рассказать им все. Потом скакать к пограничникам.
Но получилось все по-иному…
Ванчарай опоясался надел шапку и пошел к дверн. Только наклонился, чтобы выйти, тут же и обмяк, словно мешок, – по затылку его молотком ударил Гомбо.
Ну, а дальше события развивались так. Выждав некоторое время, Гомбо взвалил безжизненное тело Ванчарая на коня и увез его на Черную речку, там сбросил, рассчитывая, что волки и шакалы сегодня же ночью оставят от Ванчарая одно лишь воспоминание. Помочь Ванчараю никто не мог, как и найти его. Черную речку после гибели семьи Чултэма все объезжали далеко стороной.
Не думал Гомбо, что Ванчарай очнется…
Зимние ночи длинные. К рассвету бухгалтер, завершив свою операцию, вернулся в поселок. Утром, как ни в чем не бывало, явился в контору.
– Эк тебя разукрасило! – воскликнул председатель Самбу, увидев бухгалтера с распухшими губами и носом.
– Зубы болят. К тому же вечером, поскользнувшись, упал, – сказал Гомбо и попросил отпустить его к стоматологу.
Гомбо действительно хотел уехать на неделю-другую в город после выполнения намеченной на следующую ночь «операции на ферме» и там отсидеться, пока шум пройдет. С «оброненными» варежками и иглой от шприца совсем хорошо получилось. Но пришлось решение изменить в самую последнюю минуту. Ему показалось, что девчонка, что стучала в железяку, поднимая тревогу, выкрикнула его имя. И он махнул за рубеж… На Ванчараевом коне. «Пусть ищут Ванчарая… Он спокоен. Мертвые не кусаются и не предают. А он, «бухгалтер» Гомбо, подумает, что дальше делать».
Не в добрый час приехала Алтан-Цэцэг к своим друзьям. Свидание оказалось грустным. Но в жизни людям не всегда светит ясное солнце. Иногда свет его бывает черным.
Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы пути Алтан-Цэцэг и Ванчарая снова пересеклись. Когда-то ее, обожженную, сопровождал Ванчарай. Теперь Алтаи-Цэцэг сопровождала обмороженного Ванчарая.
Дорога с Халхин-Гола тянулась бесконечной траурной лентой. Прикладывая руку ко лбу Ванчарая, лежащего в глубоком беспамятстве, Алтан-Цэцэг роняла слезы. Она понимала, что жизнь постепенно уходит из крепкого тела ее однокурсника, но была бессильна, как были бессильны отец и шофёр что-либо сделать, чем-либо помочь Ванчараю. За весь многочасовой путь он ни разу не приходил в сознание.
Глава пятнадцатая
Ванчарай-старший – предатель… Когда, при каких-обстоятельствах он стал агентом иностранной разведки? Что его заставило изменить своему народу? Вот вопросы, с которыми Лодой обращался прежде всего к себе. Растревоженная совесть старого бойца и партийного руководителя требовала ответа.
На сторону рабочего класса, на сторону марксизма-ленинизма нередко переходят передовые люди из привилегированных, имущих классов и до конца дней своих верно служат народу.
В бурном тысяча девятьсот двадцать первом году, когда высоко поднялись волны народной революции, в Центральный Комитет партии поступило письмо. «Прошу уничтожить мой княжеский титул и дать возможность служить народному государству». Так написал министр Автономной Монголии В. Цэрэндорж. Он отказался от дворянского звания. Отказался во имя революции и социализма, горячо приветствуя народную власть. В. Цэрэндоржу был выдан партийный билет за номером один.
Поздней осенью того же года Цэрэндоржу выпало счастье сопровождать Сухе-Батора в столицу Советской Республики – Москву, присутствовать при подписании договора с Советской Россией, которым закладывались основы братской дружбы между двумя народами – монгольским и советским. В день подписания договора – пятого ноября тысяча девятьсот двадцать первого года– монгольский князь-революционер, князь-коммунист с партийным билетом номер один видел Ленина и беседовал с ним по вопросам развития Монгольской народной революции и о роли Народно-революционной партии в революции.
Лодой не раз встречался с министром народного правительства Цэрэндоржем и всякий раз поражался его душевной теплоте, его знанию народных нужд, его умению разрешать казалось бы самые трудные и сложные вопросы.
…Всего лишь один раз встретил, но на всю жизнь Лодой запомнил другого человека – с темным продолговатым лицом и живыми смелыми глазами, черноусого, рослого и крепкого, одетого в желтое ламское дэли, и с маузером за поясом – Хас-Батора. Высокопоставленный лама, настоятель крупного монастыря, Хас-Батор стал полководцем и легендарным героем народной революции. За революцию, за ее светлые идеалы в тысяча девятьсот двадцать первом он отдал жизнь.
Но Лодой знал и другое: бурные потоки, которые рождаются во время гроз и ливней, несут немало всякого хлама. Хлам этот оседает на дно или прибивается к берегам.
Когда он впервые встретил Ванчарая, что он о нем знал? Совсем немногое: что тот рос в монастыре, потом учился в Тибете, что ламой был недолго. Отказавшись от сана священнослужителя «во имя революции», Ванчарай вступил в партию. В началу тридцатых годов, работая председателем сомонного Совета, был ярым сторонником создания коммун. Он «загонял» аратов в коммуны, считая, что народ – это те же овечки, которых можно гнать, куда хочешь.
На третьем Пленуме ЦК МНРП в тысяча девятьсот тридцать втором году массовое создание коммун и колхозов было признано преждевременным, не отвечающим историческому этапу развития республики. Коммуны и колхозы представляли собой слабо организованные хозяйства, не способные ни материально, ни морально, ни организационно заинтересовать своих членов в коллективном труде.
Людей типа Ванчарая назвали тогда левыми перегибщиками, их действия квалифицировали как антисоциалистические, дискредитирующие великие идеи добровольного кооперирования, наносящие большой вред важному делу.
По-разному были наказаны тогда «левые перегибщики». Но Ванчараю удалось сухим выйти из воды. Друзья из центра сумели устроить ему перевод в один из западных аймаков страны и тоже на руководящую должность.
До сих пор Лодой не связывал контрреволюционный бунт в Баин-Тумэни с именем Ванчарая. А связь, пожалуй, была. Бунт начался с приходом из Восточной Гоби, и как раз из того сомона, где усиленно создавал коммуны Ванчарай, банды Цамбы.
В Баин-Тумэни Ванчарай появился летом тысяча девятьсот тридцать девятого года, когда Лодой воевал на Халхин-Голе.
Работая начальником управления сельского хозяйства, Ванчарай нередко ошибался, но ошибки его не были настолько крупными и серьезными, чтобы видеть в нем врага.
Хозяева, как можно было судить теперь, держали Ванчарая для более важных и крупных дел, ну, а дела помельче поручались тем, у кого «юрта пониже и дьм пожиже». Одним из таких «важных дел», видимо, было создание агентурной разведывательной сети. Но тут Ванчарай много сделать не смог. Даже сына не залучил. Новое поколение, рожденное революцией, работает не на ванчараев. Оно прекрасно знает, где и зачем у черта хвост растет.
Но сколько Лодой ни тешил себя мыслью о том, что с ликвидацией крупной частной собственности, с построением нового общества в стране у врага выбита почва из-под ног, на душе все равно скребли кошки. Есть отщепенцы и предатели, которые по указке «оттуда» наносят и будут наносить удары… Есть лазутчики… Так что рано складывать то революционное оружие, которое зовется бдительностью.
Вскоре после приезда из «Дружбы» Лодой получил вызов в Центральный Комитет.
– Не с объяснением ли по поводу случившегося? – встревожилась Алтан-Цэцэг.
– Возможно, – неопределенно ответил Лодой.
У Алтан-Цэцэг как раз закапчивались каникулы, и она собралась ехать в столицу с отцом. Перед отъездом решила навестить Ванчарая. Когда пришла в больницу и назвала его имя, то дежурная медицинская сестра почему-то отвернулась и попросила пройти к главному врачу. Главврач, прежде чем рассказать о состоянии Ванчарая, справился:
– Он ваш родственник?
– Нет.
– Жених?.
– Нет.
– Друг?
Алтан-Цэцэг стушевалась: к чему эти странные вопросы? Какое это имеет значение?
– Да, Ванчарай – мой большой и хороший друг.
Не могла не заметить: на лице главврача промелькнула растерянность.
– Простите, но к чему эти вопросы? – спросила Алтан-Цэцэг.
– Теперь, пожалуй, ни к чему, – согласился главврач и сказал: – Огорчу: он скончался сегодня ночью от кровоизлияния в мозг и сильного обморожения… Все эти дни ни разу не приходил в сознание…
У Алтан-Цэцэг подкосились ноги. Она опустилась на кушетку, накрытую свежей простыней и клеенкой. Главврач подал стакан воды. Извиняясь, пробормотал:
– За мои вопросы не обижайтесь. Видите ли… им дважды интересовались товарищи из особого государственного органа. Я подумал…
Алтан-Цэцэг не стала спрашивать, что подумал главврач. Она поднялась и пошла из больницы, унося с собой чувство вины перед ушедшим из жизни Ванчараем, казнясь тем, что не смогла даже извиниться за свои недобрые мысли о нем.
Лодой отдал распоряжение аймачному комитету ревсомола похоронить Ванчарая, как воина, как революционера, павшего на посту, – со всеми почестями.
В Улан-Баторе Алтан-Цэцэг узнала от отца, куда вели следы Ванчарая-старшего и Гомбо, кто их хозяева.
В тысяча девятьсот тридцать пятом году японцы, готовясь к воине против Советского Союза, создали управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии. Перед этим управлением ставилась задача обеспечивать армию питьевой водой, проверять пригодность пищевых продуктов, вести борьбу с эпидемическими заболеваниями солдат. Во время боев на Халхин-Голе управлению приказали заразить воду в верховьях Халхин-Гола бактериями тифа, холеры и чумы, считая, что тот, кто контролирует водоемы, является господином на поле боя. Попытка не удалась. От огня советско-монгольской артиллерии погибло тридцать врачей… Адский замысел был сорван.
В тысяча девятьсот сорок втором году японцы преобразовали управление в особый отряд под номером 731 которому вменялось в обязанность начать широкую подготовку к бактериологической войне против СССР.
Расположился отряд в двадцати километрах южнее Харбина и в восьми километрах от станции Пинфань. За колючей проволокой, за земляными валами и кирпичными стенами были построены научно-исследовательские лаборатории, электростанция, склады, питомники для подопытных животных, учебные корпуса, аэродром храм… Район расположения отряда был объявлен запретной зоной. Возглавил отряд генерал-лейтенант, доктор медицинских наук Исии Сиро.
С зимы тысяча девятьсот сорок второго года отрядом проводились диверсии: заражался эпидемическими бактериями скот, водоемы и население маньчжурских деревень. Потом деревни сжигались.
Через свою агентуру отряд пытался проникнуть в Монголию. Ванчарай-старший и бухгалтер Гомбо были резидентами этого отряда.
