Текст книги "Черная книга смерти"

Автор книги: Гордон Далквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава девятая
РАНА НА ШЕЕ

Доктор Свенсон отказывался считать себя человеком, который может убить женщину, пусть даже при самых чудовищных обстоятельствах. «Чудовищная» – именно это слово лучше всего подходило для женщины перед ним. Графиня попросила сигарету из докторского портсигара и теперь умело засовывала ее в черный лакированный мундштук. Она поймала взгляд доктора и застенчиво улыбнулась.

– У вас найдутся спички?

Свенсон сунул складной нож мертвого шкипера в карман брюк и вытащил коробок. Он зажег спичку, предложил огонь графине и кивнул на свой портсигар, который графиня все еще держала в руке.

– Вы позволите?

– Очень милая вещица, – заметила графиня. – Полагаю, что по законам спасения на море я должна вернуть ее вам.

Она протянула руку. Беря портсигар, доктор слегка коснулся ее пальцев – мягких, холодных.

– Будто вы подчиняетесь каким-то законам.

Графиня выпустила облачко дыма в сторону тлеющего костра.

– Довольно крепкие, – сказала она. – Где вы их достали?

– Купил у одного рыбака. Это датские.

– В городе вы курили какие-то другие. Те были черные.

– Русские, – объяснил Свенсон. – Я покупаю их у одного торговца в Риге. Я заглядывал к нему, когда мой корабль заходил в их порт. Теперь я уже не плаваю, и сигареты доставляют по суше.

– Уверена, что их можно найти и поближе.

– Но не через него. Герр Карошка… так редко сталкиваешься с порядочными деловыми людьми…

– Ерунда. – Графиня стряхнула пепел. – В мире полно порядочных деловых людей… вот почему так много бедняков. Их самообман – всего лишь навоз, на котором взрастают и крепнут менее разборчивые.

Свенсон кивнул на тело шкипера.

– Вы всегда так веселы после убийства?

– Я так весела, потому что осталась в живых. Мы будем говорить как разумные люди или нет? Еда неплоха, в бутылке довольно приличный для сельской местности сидр… а если вы будете так добры и подложите дровишек, то костер еще вполне может разгореться.

– Мадам…

– Доктор Свенсон, прошу вас. Ваши брюзгливые любезности только мешают откровенному разговору. А поговорить нам необходимо. Если вы не решили просто вышибить мне мозги…

Говорила она игривым и нетерпеливым тоном, но на лице ее читалась усталость, и это удивило Свенсона. Обычно графиня была закована в броню надменности, и он естественным образом видел в ней соблазнительницу или убийцу, но никогда – хрупкую женщину. Но вот здесь перед ним была графиня ди Лакер-Сфорца, которая перерезала горло человеку, чтобы забрать у него обед и воспользоваться его костром.

– Где Элоиза Дуджонг? – спросил он ровным голосом.

Графиня рассмеялась.

– Кто?

– Вы были с ней, мадам. В доме ее дядюшки… вы устроили…

– Что устроила? И когда?

– Не надейтесь меня обмануть! Я видел ее…

Графиня с удовольствием затянулась сигаретой.

– Мадам! Она направила вас в Парчфелдт-парк…

– Мы с ней вообще не встречались. Я видела ее в Карте, да… мусор, который я выкинула из памяти. Но она меня не видела. Она следила за каким-то человеком.

– На нее напал Франсис Ксонк.

– Видимо, нападение не стало для нее роковым.

– Он принял ее за вас.

Графиня пожала плечами, словно давая понять, что для нее это ничего не значит, но потом поймала холодный взгляд доктора. Улыбка сошла с ее лица.

– Значит, Франсис был в поезде и добрался до товарного вагона, в котором я пряталась… но меня там уже не было. Это вы его задержали? Я слышала выстрел.

Доктор Свенсон хранил молчание. Графиня снова устало затянулась.

– Ненавижу быть кому-то обязанной. Ну ладно. В последний раз я видела Элоизу в Карте, на станции. Мисс Темпл ехала со мной. Я оставила ее вполне живой – ей ничто не мешало вернуться в мир респектабельных отелей и легкодоступных женихов. А теперь, может, вы присядете?

Доктор знал, что графиня – худшая из женщин, но стоило ей заговорить – и он, заранее зная, что не услышит ни слова правды, обманывался ее напускной искренностью. Свенсон сунул несколько веток в теплящиеся угли. Неужели графини и в самом деле не было в доме Элоизиного дядюшки? Она вытащила пробку из бутылки с сидром, не спеша отпила и протянула бутылку ему. Почувствовав колотье в затылке, доктор сделал несколько глотков, после чего рефлекторно отёр рукавом горлышко. Графиня, увидев этот жест, прыснула со смеху и подтолкнула к нему съестные припасы шкипера: половинку грубого черного хлеба, головку сыра с тронутыми плесенью краями, кусок кровяной колбасы дюймов в шесть длиной, – а потом подняла на него глаза, в которых светилось понимание и предвкушение. Доктор посмотрел на колбасу, потом снова встретился взглядом с графиней и почувствовал, что краснеет.

– Кажется, у вас нож этого бедолаги, – сказала она.

– Да.

Нарезав колбасу и сыр, доктор сунул нож обратно в карман. Графиня положила по ломтику того и другого на отломанный кусок хлеба и откусила маленький кусочек – попробовать.

– Немного горчицы не помешало бы, – заявила она, поведя плечами. – Или икры на льду с водкой… но где их тут взять?

Они ели в тишине. Графиня, как и Свенсон, явно была голодна. Доктор наблюдал, как она жует, как ее проворные пальцы отправляют в рот очередной кусочек еды, как шевелится ее горло при глотании, – нет, графиня ди Лакер-Сфорца все же принадлежала к человеческому роду. Увидев в ней вполне земное, хотя и единственное в своем роде существо, доктор одновременно (помогли также круги у глаз от недосыпания и передряг, ненакрашенные губы тускло-красного цвета и непослушные пряди черных волос) впервые посмотрел на графиню как на женщину. Доктор нарезал остаток колбасы, улыбнулся, видя, как графиня хватает новые ломтики, и удивляясь, как запросто она стала вдруг компанейской, общительной; затем поймал себя на том, что разглядывает ее руки. Боль в голове прошла, но ее сменило растущее досадное желание. Он потянулся к бутылке, подвинул то, что внезапно выросло, лишив его свободы, выпил и попытался сменить тему своей внутренней беседы.

– Что вы подумали о стеклянной карточке? – спросил он. – Ее вытащили из моего кармана. Только не говорите, что не заглянули в нее.

– Зачем я буду вам это говорить? – Графиня потянулась к бутылке, сделала несколько глотков и поставила ее. – Я думаю, она вовсю старается предупредить вас.

– Почему?

– Потому что она идиотка.

– То есть она хочет спасти мою жизнь.

Графиня пожала плечами.

– Если бы она действительно думала о вас, если бы у нее была хоть малая толика искреннего сочувствия к вам, она оставила бы вам карточку, на которой Артур Траппинг удовлетворяет с ней свои животные инстинкты в классной комнате собственных детей. Вы бы прониклись их наслаждением… и возбудились бы, но тут же отшатнулись бы от зрелища. У вас, конечно, мороз подирает по коже при мысли об этом… о них… маленькие стульчики, запах мела и тетрадей оттесняется более пикантными ароматами, ее животные стоны, выделения… ну да вы знаете, как все это будет по-латыни.

Графиня неожиданно замолчала, глаза ее невинно округлились.

– Будь вы небезразличны миссис Дуджонг, она бы постаралась вас отвадить всеми средствами. Но вместо этого она пыталась объяснить… и тем самым вынесла вам смертный приговор.

– Вы так думаете?

– Да вы послушайте, как вы сами ее защищаете! Вопрос лишь в том, сделала она это сознательно или по глупости. Но в любом случае, доктор, это ее не красит!

У Свенсона не было ответа. Синюю карточку сунула ему в карман Элоиза… но какое может быть для нее оправдание? Как иначе истолковать нападение на него в доме Элоизиного дядюшки – ей пришлось открыто заявить, на чьей она стороне, так ведь? Но почему надо верить графине? Он еще раз бросил взгляд на силуэт остывающего тела шкипера.

– Как по-вашему, ждать нам визитеров из того большого дома на дороге?

– Зависит от того, кем был наш бедолага – просто сторожем на барже… или же выполнял какое-то задание, и тогда о нем начнут беспокоиться. – Она протянула руку к последнему кусочку сыра. – Кстати, вот почему нужно обязательно поддерживать огонь: пусть все думают, что он жив-здоров.

– А если бы я не появился?

– Но вы же появились, доктор.

– Вы что – верите в судьбу?

Графиня улыбнулась.

– Я верю в то, что фактам нужно смотреть в лицо. Я не из тех, кто предается фантазиям, если можно жить реальностью.

– Предметы на одеяле навели вас на мысль, что они захватили меня.

– Да с какой стати это должно меня волновать?

– Действительно, с какой?

Доктор Свенсон потянулся к бутылке, которая уже опустела на две трети.

– А что это за здание? Вы явно из-за него и сошли в Парчфелдт-парке.

– Так откровенно признаваться в своей неосведомленности… это говорит о плохой форме.

– Лучше посмотрите на себя, мадам. – Неужели сидр так быстро ударил ему в голову? – Вы что, думаете, я не вижу, как окаменело ваше правое плечо?

– Уверяю вас, я в полном порядке.

– Вы каждый раз брали бутылку левой рукой, хотя я ставил ее ближе к правой. Если вы ранены, я мог бы посмотреть, как вам помочь… вам будет легче убить меня, когда вы наконец решитесь на это.

– Или вам – меня.

– Если бы вы боялись этого, вас не было бы здесь.

Сделав запоздалый вывод, Свенсон понял, что его ударила по правой стороне головы женщина, стоявшая у него за спиной, что она вложила в удар всю силу, – и скорее всего, действовала правой рукой. Графиня не могла этого сделать, как не могла похитить Роберта Вандаариффа из Харшморта. Но если женщина, стоявшая рядом с Элоизой, все же похитила Роберта Вандаариффа из Харшморта вместе с картинами графа… то в шкафу он оказался после удара Шарлотты Траппинг!

Графиня оглядела дорогу, потом опять доктора, в ее фиолетовых глазах прыгали веселые искорки. Она словно приняла какое-то озорное решение и вытащила из сумки у себя за спиной бутылку и кусок ткани.

– Надо же, профессиональная сострадательность… Подождите минуточку – я только расстегну платье…

Доктор сразу понял, что от раны останется шрам. В другое время он непременно наложил бы шов, но сейчас просто промыл рану спиртом.

– Это не от стекла, – сказал он, когда графиня вздрогнула, но не от боли, а от холодных капель, попавших на кожу под платьем.

– Вы хотите сказать, что это сделал не Франсис? – Она перекинула волосы со спины на лицо, чтобы Свенсону было лучше видно. – Нет, не он. Это от неудачного прыжка в окно.

– На несколько дюймов выше – и стекло перерезало бы вам горло.

Графиня вытащила правую руку из платья. Пурпурный шелк, шурша, соскользнул по диагонали, обнажив корсет и немалую часть тела, которая под смоляными волосами казалась совсем белой.

– Как вам перевязка, которую мне сделали? – спросила она.

– Я думаю, вы неплохо постарались, перевязав себя сами, – ответил доктор, осторожно подводя пальцы под ее предплечье, чтобы завязать узел.

– Не я, – сказала графиня. – Кое-кто с крохотными пальчиками. Путь был долгий, и только мы вдвоем в вагоне.

На мгновение Свенсон неосторожно отдался этой мысли: он вдвоем с графиней в товарном вагоне. Сидеть с нею вдвоем у костра и то было нелегко. Но эта женщина вдвоем с Селестой… о чем они говорили… и что… что еще… неважно… все неважно, лишь бы только мисс Темпл вышла из этой переделки целой и невредимой. Лишь бы только он мог поверить в это…

– Ну вот и все, – сказал доктор, снова садясь.

Графиня повернулась к нему, проверяя, как движется рука, насколько надежна повязка, но не надевая обратно платья. Свенсон проглотил слюну. Он смотрел на нее, и его врачебная бесстрастность неуклонно сдавала позиции, как далекая луна, исчезающая за тучей. Он заставил себя посмотреть графине в глаза, ожидая увидеть издевательский огонек, но глаза ее горели ясным и теплым светом.

– Если какая-нибудь девушка могла бы стать близка мне, то прежде всего это Селеста Темпл… правда, увидев впервые такого целеустремленного маленького зверька, я тут же возжелала перегрызть ей горло. Конечно, я выражаюсь фигурально… и вот… то ли из-за этой раны… то ли из-за необходимости прижаться друг к другу, чтобы чуточку согреться…

– Она… она жестока, – пробормотал доктор. – И в то же время так невинна.

– Я думаю, вы тоже отчасти невинны, – прошептала графиня.

Это было одним из самых опасных мгновений в жизни доктора Свенсона. Здравомыслие и дальновидность оставались при нем, но фиолетовые глаза графини были озерами, в которых он мог утонуть даже теперь, утратив всю свою преданность, веру, порядочность – бросив все ради ее бесчеловечных целей. Если наклониться к ней, поцелует ли она его? Или рассмеется? Доктор облизнул губы и скользнул взглядом по ее телу. Он уже не помнил цвет глаз Элоизы.

Он вскочил на ноги, отирая ладони о брюки, тут же споткнулся о камень и полетел спиной в кусты. Он охнул, когда при падении воздух вышел из легких, немного полежал, с трудом дыша; зеленые листья плюща ласкали его лицо. Наконец Свенсон приподнялся на локтях. Графиня уже надела платье обратно и левой рукой застегивала сверкающие черные пуговицы.

– Вы живы? – спросила она.

– Приношу свои извинения.

– Возвращайтесь к огню. Времени так мало. А еще столько всего нужно обсудить.

Прежде чем сесть, Свенсон вытащил сигарету из портсигара, словно пытаясь курением прикрыть свою слабость, но по лицу графини было ясно, что он заботит ее меньше всего. По-детски уязвленный собственной маловажностью, доктор вернулся на свое место у костра, напротив графини.

– Где Кардинал Чань?

Меньше всего Свенсон ждал этого вопроса, который почему-то поверг его в уныние.

– Понятия не имею.

Графиня промолчала. Свенсон выпустил клуб дыма и стряхнул пепел на камни.

– Если вы надеетесь, что Чань будет для вас полезнее…

– Полезнее? – оборвала она его. – Самонадеянный тевтонец!

Ее настроение резко изменилось, а может, она просто перестала скрывать свои подлинные чувства.

– Выжив после падения дирижабля, вы, верно, решили, что только вы из всех заговорщиков…

– Заговорщиков?

– А как еще назвать вас и ваших… союзников?

– Как угодно. «Заговорщики» – уж слишком театрально звучит.

– Я хочу сказать, – продолжал доктор, – что у вас, видимо, было немного союзников. И вы решили завербовать того несчастного парнишку в Карте. Его убили, и убили жестоко.

Графиня смотрела теперь еще суровее.

– Не самая увлекательная тема.

– Вы спросили о Чане, потому что вы одна, в поисках сторонников… и если уж вы спросили, если вы ждете моей помощи…

– Как драматично, – усмехнулась графиня. – Ganz tragisch.

Сигаретой Свенсон чуть не обжег себе пальцы. Затянувшись в последний раз, он бросил сигарету в огонь и посмотрел в глаза графине.

– Вы сошли с поезда, чтобы попасть именно сюда, именно в эту часть Парчфелдт-парка. Размером этот дом с хороший особняк, но по сути он – промышленное сооружение. Близость канала позволяет быстро доставлять грузы, но и дорога, и канал проложены недавно. Раз вы здесь, то, наверное, принадлежите к той компании, которая все это проложила… И это вы сделали Ксонка своим врагом. Вы столкнулись с ним – в деревне или по пути в Карт – и, скорее всего, украли его лошадь. А также его книгу, это уж наверняка… но, даже вернув ее, он из кожи вон лез, чтобы найти вас.

– Франсис не забывает ни одной обиды. А уж если ты всадил ему пулю в грудь, лучше об этом помнить.

Доктор предпочел не заметить ее насмешливой улыбки.

– Он мог несколько раз прикончить меня, и все же я здесь. А значит, это место неразрывно связано с Ксонком.

Этот вывод не следовал из его рассуждений о графине. Тут было другое: на барже под присмотром Фрутрикса перевозились боеприпасы с заводов Ксонка. Доктор пребывал теперь в уверенности, что Фрутрикс – агент Франсиса Ксонка, который все это время намеревался захватить оборудование графа. А теперь картины графа вместе с Вандаариффом оказались в руках Шарлотты Траппинг. Ее знаний о заговоре (полученных от брата, мужа или даже – приходилось признать это – от Элоизы) было достаточно, чтобы задумать собственную опасную авантюру. Неужели она надеялась бросить вызов Фрутриксу? Или всего лишь выжить?

Свенсон проглотил слюну. Увидит ли он когда-нибудь Элоизу?

– В любом случае, – пробормотал он, – Ксонк, если он все еще жив, наверняка заявится сюда.

– Я знаю. Да, засиделись мы с вами.

Графиня встала, достала сумку из-за спины и улыбнулась, видя, как неловко Свенсон поднимается на ноги.

– Вы доставили мне столько неприятностей, Абеляр Свенсон… но все же вы здесь. – Она извлекла комок грязи из его волос. – Что говорит не только о вашей порядочности – о вашей страсти, похоти, отчаянии, да какая разница? – но и о чем-то никому не подвластном внутри вас. И потому я питаю к вам доверие.

– А вот у меня к вам доверия нет вовсе.

– Если бы оно было, я считала бы вас земляным червем, – ответила она. – Огонь погаснет сам, а нас на дороге уже не будет видно. Идёмте – пора.

Они пошли молча по усыпанной гравием дороге, грубое полотно которой разрезало лес насквозь. Теперь, когда опустилась ночь, здание светилось еще ярче. Вдруг графиня ухватила доктора за локоть и потащила за рукав. Они быстро свернули с дороги и затаились среди деревьев. Из белого здания в их сторону устремилось желтоватое сияние – свет фонаря, почти полностью закрытого. Свенсон не заметил его – без графини он попал бы в луч фонаря и был схвачен. За фонарем двигались два ряда людей, тащивших две низкие, плоские повозки. Это были моряки, возвращавшиеся к каналу за остатками груза. Когда они прошли, Свенсон почувствовал губы графини у своего уха.

– Они его найдут. Мы должны поторопиться.

Шурша листьями, она вернулась на дорогу и пошла со всей резвостью, какую позволяли ее рана и темнота. Свенсон припустил рысцой, чтобы догнать ее.

– Что это за место? Я знаю, они привезли оборудование графа…

Графиня не слушала его. Свенсон ухватил ее за здоровое плечо и остановил, но, встретив ее свирепый взгляд, тут же убрал руку.

– Если вы рассчитываете на мою помощь – отвечайте. – Он показал на ярко освещенное здание. – Сколько времени вы с Ксонком собирались торчать в Макленбурге? Еще месяц? Два? Все это запущено без учета того, что стало с вами. Или с ним. Это тайный план Ксонка, направленный против вас, или же мятеж в его отсутствие.

– Франсис направляется сюда – остальное неважно.

– Я не знаю, что из его вещей попало к вам… не знаю, что в его книге… но неужели вы этого хотите?

– Послушайте, доктор, я хочу, чтобы он не убил меня… меня мало заботит, умрет ли Франсис или мы с ним помиримся. Но сейчас меня больше всего заботит, чтобы нас не схватили на дороге!

Сзади до них донесся крик – отдаленный, но говорящий о многом. Значит, шкипера нашли. Графиня подобрала платье и перешла на бег. Свенсон устремился за ней.

– Мы должны спрятаться! – прошептал он.

– Пока еще рано!

– Они нас увидят…

Графиня не ответила, мчась прямо к дому. Оглянувшись через плечо, доктор увидел, что фонарь мигает через равные промежутки. Фигуры, толпившиеся у окна на верхнем этаже белого здания, ответили своими сигналами. У Свенсона упало сердце, когда он понял, что моряки непременно припишут убийство ему.

Графиня резко бросилась прочь с дороги. Доктор последовал за ней. Высокая трава лупила его по коленям. Графиня исчезла среди деревьев. Ветки начали хлестать Свенсона по лицу в темноте. Двойные двери здания широко открылись, и изнутри пролился поток света – на дорогу, на деревья. Графиня остановилась, и доктор чуть не сбил ее с ног.

– Они отправили отряд на дорогу, – прошептал он. – С… с…

– Завода, – закончила она. – Идите за мной. Ступайте по листьям!

Графиня снова пошла вперед, на сей раз не так быстро, двигаясь осторожными шагами под ветвями старых высоких вязов. Доктор шагал широко, чтобы не отстать. Она подтягивала платье одной рукой – из-за раны. Минуты проходили в молчании, лунный свет, проникавший сквозь кроны деревьев, мелькал на ее плечах. С каким-то пронзительным чувством одиночества Свенсон удивился тому, до чего хрупка графиня – при ее-то железном характере. Он пытался представить себя, обуянного такой же решимостью, ведь он тоже решался на крайности, хотя никогда – ради себя самого.

Протянув левую руку, графиня ухватила Свенсона за мундир, и оба остановились. Увидев сквозь деревья свет факелов впереди, доктор осторожно достал монокль и вставил в глаз. Факелы двигались по другой дороге… к заводу. Не второй ли это отряд, отправленный на поиски? Может быть, их обложили со всех сторон? Свенсон оглянулся, но никаких преследователей за деревьями не заметил.

Он снова повернулся лицом к дороге, надежнее укрепил монокль и нахмурился. Отряд шествовал целеустремленно, как солдаты на форсированном марше… все, кроме одежды, говорило о том, что это люди непростые. Прошло уже человек тридцать, а конца колонне не было видно.

– Это не поисковый отряд, – прошептал Свенсон на ухо графине, и даже сейчас голова чуть не закружилась от запаха ее волос. Она кивнула, глядя все в ту же сторону.

Наконец колонна прошла. Доктор и графиня двинулись вперед одновременно, словно приняли совместное решение. Дорога вела к большому кирпичному зданию, обнесенному высоким деревянным забором; на воротах виднелись железные полосы. Оба повернулись в ту сторону, откуда появилась странная группа. Ярдах в пятидесяти от них прямо к ним двигалась другая группа прыгающих факелов.

– Быстро отсюда! – прошептала графиня. – Пригнитесь!

Они выскочили из своего укрытия и через дорогу (оказавшись на виду – ужасное мгновение) перебрались в другую рощицу, где сломанные ветки были еще гуще.

– Вы знаете этих людей, – чуть слышно проговорил Свенсон.

Графиня не ответила.

– Лучше всего сказать «приверженцы», – прошептал он. – Идиоты, которые поклялись в преданности вам и вашим союзникам, и эту клятву закрепили в их душах с помощью Процесса. Что же, черт побери, все эти люди делают в такой глуши? И почему вы не желаете открыться им? Похоже, в этом ключ к вашим нынешним трудностям. Раз вы не открылись, значит, их присутствие здесь – загадка для вас. И вы опасаетесь, что они не сохранили ни грана преданности лично вам.

Графиня, не отвечая, двинулась мимо него в гущу деревьев.

Выйдя с другой стороны леска, они увидели еще одну дорогу, поросшую травой и молодыми деревцами по колено человеку. Свенсон понял, что эта дорога, видимо, предшествовала каналу, потому что она огибала лес. Он вспомнил обо всех развалинах, что видел, когда шел по лесу с Элоизой. Парчфелдт-парк представлял собой разновидность кладбища – пожалуй, как и любой лес, где любое новое дерево питалось разложившимися телами под ним. Кладбища всегда наводили доктора на мысль о его собственной бренности, и эта заброшенная дорога точно так же говорила ему, что все то новое, чему он был свидетелем (баржа, переоснащенный завод и непомерные амбиции его хозяина), неизбежно будет предано забвению.

С того момента, как они увидели факельное шествие, графиня не произнесла ни слова. Доктор Свенсон откашлялся, и она повернулась к нему.

– Если бы я не появился, что бы вы сделали? Подошли к парадной двери и обаяли тех, кто внутри?

Он сознавал, что графиня, видимо, не привычна к дерзким вопросам и насмешливому тону, и не сомневался, что это злит женщину. Но по своей сути вопросы были естественны. Чего она ожидала? Что за семена поражения или отчаяния могли дать ростки в ее сердце?

– Вы странный человек, – ответила наконец графиня. – Я помню, как впервые встретила вас в «Сент-Ройяле», и сразу же стало ясно, что вы умный, преданный, предсказуемый дурак. Не думаю, что я ошиблась…

– Готов признать, что Кардинал Чань впечатляет куда больше.

– Кардинал Чань – еще один вид добросердечного идиота. Вам обоим стоит поучиться у вашей маленькой провинциальной ледышки. Но я говорю не о них, а о вас, доктор.

– Ваши соображения меня не волнуют.

Графиня посмотрела на него таким усталым и простым взглядом, что он побледнел.

– Когда-нибудь я найду для вас подходящее определение, доктор. И когда это случится, я прошепчу это слово вам на ухо.

Она повернулась и пошла к заводу.

– Куда вы идете? – воскликнул Свенсон. – Мы не знаем, кто там и для чего они собрались… если только не вы их вызвали… эти люди, ваши приверженцы!

Графиня оглянулась назад через плечо, явно преодолевая боль.

– Довольствуйтесь своей карточкой, – сказала она. – Идеалов, которые вели вас в этом мире, больше нет. Забудьте о чувстве долга.

* * *

Мерцающее шелковое платье графини отражало лунный свет, даже когда силуэт ее слился с окружающим мраком, а потом она свернула и исчезла вообще. Доктор не последовал за ней, сам не зная почему, оглянулся на деревья в том месте, откуда они пришли, потом посмотрел вдоль заросшей дороги, ведущей от завода… путь, который увел бы его в другой мир. Он полез в карман за портсигаром, пальцы коснулись холодной стеклянной карточки. Хватит ли лунного света, чтобы увидеть? Не величайшая ли это глупость – заниматься такими вещами здесь, на открытом пространстве?

Доктор Свенсон вздохнул, уже сожалея о будущем поступке (как там говорила Элоиза – чем больше знаешь, тем сильнее боль?), и обратил взгляд на стекло.

Когда Свенсон наконец поднял глаза, мир вокруг него казался нереальным, словно он насмотрелся на солнце. Шея вспотела сзади, пальцы стали жесткими от плотного прикосновения к стеклу. Он сунул карточку обратно в карман мундира и потер увлажненные глаза. Слезы? А может, это оттого, что он долго не моргал? Доктор двинулся к заводу.

Карточка содержала воспоминания Траппинга, и не случайно, – тот принимал участие во многих собраниях, на которых заговорщики вербовали сторонников. Карточки были великолепной приманкой. До этого дня Свенсон заглядывал в две карточки, очень разные. Первая содержала одно конкретное событие – соитие принца с миссис Марчмур, и ощущения женщины были запечатлены в стекле прямо на месте. Вторая хранила переживания Роджера Баскомба, целую коллекцию впечатлений и воспоминаний, начиная от обжиманий с мисс Темпл на диване и кончая карьером в Тарр-Манор. Чтобы создать такую карточку, воспоминания нужно было перевести в стекло спустя много времени после случившегося – перевести из мозга Баскомба.

А эта, третья, как представлял доктор, отличалась от первых двух, предлагая не образы и даже не осязательные ощущения. Она передавала в ужасающих, омерзительных подробностях эмоциональное состояние. Присутствовал там и антураж, и в этом карточка была подобна баскомбовской – случайный набор самых обычных вещей: столик в прихожей дома Траппинга на Адриан-сквер… отражение красной полковничьей формы в натертом до блеска серебре столовых приборов… сад при доме, где он наблюдал за детьми, сидя в мягком кресле. Но все эти мгновения были пронизаны горечью, корыстными желаниями, грубым поведением, одиночеством и ненужностью человека, чье напускное, бездумное самодовольство было отягощено печалью, острой как гвоздь.

Ни в одной из сценок не появлялась миссис Траппинг, но полковник печалился не из-за этого. Откуда у Артура Траппинга взялась эта горечь? Его честолюбивые устремления были вполне удовлетворены… внезапно Свенсон понял: Траппинг был всем обязан братьям Ксонк. Все поводы для недовольства проистекали из этого: визитная карточка Франсиса на столике в прихожей, красная форма Траппинга – позорный знак покровительства Генри, сам дом был свадебным подарком, дети… даже они, с дрожью осознал Свенсон, рождали искорки виноватой ненависти в глазах Траппинга, но потом их беззаботные голоса превращали его гнев в печаль, сетью опутывавшей полковника. И это поразило Свенсона больше всего: Траппинг распространял вокруг себя не злость, а необъяснимую тоску.

На карточке не было миссис Траппинг и тем более – Элоизы Дуджонг. Значит, она не была его любовницей? Это было кстати, если Элоиза рассчитывала утихомирить гнев Свенсона, но доктор не очень гневался на нее. Возможно, думал он, это просто рок. Каждый выбор Элоизы, как бы ни расходился он с желаниями самого доктора, был случайным и по-человечески объяснимым. Она сделала то, что сделала (Свенсону, впрочем, не очень-то хотелось думать об этом), он ведь тоже старался похоронить свою скорбь по Коринне в бессмысленных служебных заботах. И в то же время подсунуть ему переживания этого человека – разве это не жестоко? Злоба росла в сердце доктора. А чего еще она ждала? Что может быть хуже того примитивного отвращения, которое испытывает человек, помещенный в тело соперника? Тоска Траппинга? Ненависть Траппинга к его приемным детям? Какая разница, если Свенсон с удовольствием посмотрел бы, как двое Ксонков секут полковника, а потом окунают его в соляную ванну?

Свет по-прежнему лился из окон завода, силуэты собравшихся были видны на деревянном заборе. Подойдя поближе, Свенсон услышал недовольный гул, обиженное бурчание и недоуменные выкрики. Ворота не открылись – такой расклад собравшиеся находили совершенно необъяснимым. Люди с факелами высоко поднимали свою ношу, словно от этого крики лучше проникали сквозь безмолвные окна. Одеты все были не так парадно, как на последнем торжественном собрании в Харшморте, но тут явно собрались высшие гражданские и военные чины. Попадались и молодые – те, для кого служба была просто способом времяпрепровождения, высокородные младшие отпрыски или кузены, вечно живущие в зависти и ненависти, те, кому доставался лишь отблеск высоких титулов, но не они сами. Свенсону пришли на ум слуги и клерки, которых он видел в поезде на Тарр-Манор. Тех уговорили продать темные тайны их хозяев в обмен на безделушки, подобно тому, как за бусы покупались земли у островитян южных морей, – приличное жилье и деньги на новое зимнее пальто. Но чего не хватало этим благополучным гражданам, какими посулами заманили сюда их? Доктор покачал головой – слова ничего не значили. Заговорщики подкупали каждую из групп, потрясая перед людьми правдоподобной надеждой.

Он опустился на колени в траву. Доступ на завод был перекрыт дважды – рассеявшейся толпой и забором. Толпа частично сгрудилась у ворот, но основная масса – человек двести – растянулась вдоль деревянного забора. Свенсон слышал стук в ворота, требования впустить… но эти крики были такими наглыми и бесцеремонными, что доктор засомневался: а представляют ли собравшиеся, куда пришли… или что может находиться за этими стенами? Неужели они даже не замечали контраста между уединенностью завода и его фантастической сверкающей начинкой, между заброшенной дорогой и недавно возведенным наружным забором?

Графини не было видно.

Однажды в Берлине (стало холодать, и мысли доктора начали путаться) ему попался бюст Клеопатры в натуральную величину. Его, однако, поразило, каким маленьким казался этот бюст, поразило, что она была всего лишь женщиной и, сколько бы сердец ни покорила, состояла всего лишь из плоти и крови, дыхания и тепла, умещавшихся в постели. Он подумал о ране на плече графини, о том, как та вздрогнула от боли под его пальцами. Как это совмещалось с ее целеустремленной, ненасытной и незабываемо жестокой алчностью? Что за события выковали такое существо? А Чаня? Доктор, конечно же, видел шрамы, но они были только внешними знаками, поверхностью лужи, подернутой масляной пленкой. Сам Свенсон был ничуть не похож на этих двоих, хотя и у него случались вспышки изобретательности и бесстрашия. В эти моменты он переставал быть самим собой. А мисс Темпл? Он сравнил ее со знатными особами, что проходили перед его глазами, неудовлетворенными и алчными… разве она не была такой же беспокойной и не терпящей возражений? Потом доктор подумал об Элоизе, но, потерев глаза, прогнал эти мысли.