Текст книги "1876"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

– Извини, папа. Я проговорилась. Я обсуждала это с Кейт Спрейг.

– Боже мой!

– Это не так страшно. – Эмма попыталась меня утешить, поцеловала в щеку (меня слегка знобит, першит в горле). – Конечно, я не должна была никому говорить, но Кейт, вся в слезах, столько рассказала мне о своих делах, что мне показалось справедливым кое-что сообщить ей взамен. – Эмма перешла на французский. – Она мне сказала, что Конклинг женится на ней, если она каким-либо законным образом избавится от мужа. Я не знаю, как это точно делается, но…

– Однако ведь есть еще живая и здоровая миссис Конклинг, возделывающая свой сад в У тике.

– Знаешь, яей сказала то же самое, и Кейт ответила крайне невразумительно на сей счет. А ведь она всегда выражается очень ясно и твердо. Она что-то сказала о разводе…

– …который положит конец карьере Конклинга.

– Я тоже так подумала, хотя, ничего в этом не понимаю. Должно быть, Кейт рассказала Конклингу, что была со мной чересчур откровенна.

Не могу сказать, что я возлюбил Конклинга за его попытку сделать из меня союзника или разоружить, однако его безудержная смелость, конечно, вполне президентская – нет, скорее королевская, а потому не вполне уместная в данное время и в данном месте.

Вечер, проведенный у родственников Джона, в семье Дэев, оказался чисто эпгаровским, но в конфедератском стиле. Хотя дом их сложен из кирпича, он показался мне подозрительно коричневымк концу вечера.

Как и великие ньюйоркцы, Дэи и прочие Реликты редко говорят о политике, по мере возможности игнорируя временных обитателей города – политических деятелей. Однако сегодня даже эти доподлинные – со знаком плюс – Реликты вынуждены были признать, что они заинтригованы скандальной историей Белнэпов. Они знали первую миссис Белнэп, вторую считали несколько безвкусной и, разумеется, осуждали коррупцию.

– В нынешней администрации не с кем поддерживать знакомство, кроме разве бедной кузины Джулии; ей, кажется, удается просто не замечать все неприятное. – Бедная кузина Джулия – это супруга Гамильтона Фиша, официальный обед в нашу честь в его доме нам еще предстоит.

– Презренное занятие – политика, – объявил мистер Дэй, коренастый мужчина с повязкой на одном глазу, которая делала его похожим на пирата. – Занятие на любителя. – На что шестилетний племянник, представляющий какую-то южную ветвь фамильного древа, пропищал:

– А я хочу быть сенатором!

Это вызвало всеобщий смех; мальчика немедленно удалили из гостиной, которая оказалась – несмотря на африканский антураж – точной копией любой из девяти нью-йоркских гостиных достопочтенных братьев.

Внешность миссис Дэй, несомненно, выиграла бы от повязки на одном, а то, пожалуй, и на обоих глазах, потому что эта несчастная страдает от какой-то странной глазной инфекции; она задала мне знакомый вопрос: «Почему вы не остановились в «Уормли»? Это единственное приличноеместо. Я всегда говорю: останавливаться в «Уилларде» столь же непристойно, как и служить в Капитолии – кругом все эти низкие людишки, которых видишь в общественных местах».

Я взмолился о снисхождении. Эмма не переставала улыбаться. Она вся просто сияла и улыбалась, когда Джон предложил тост в ее честь (я не сумел рассмотреть бутылочную этикетку, но, боюсь, вино было домашнего приготовления. Не от него ли меня лихорадит?).

– За мою будущую супругу! – Джон был пунцового цвета и застенчив, предлагая тост, чем, пожалуй, завоевал мою симпатию. Конечно, он влюблен в Эмму, а сильное чувство (даже в браке) достойно похвалы.

Когда дамы встали из-за стола, Джона и меня принялись развлекать десять вашингтонских джентльменов, все до единого Реликты, абсолютные южане по своим манерам и акценту, не говоря уже о политических убеждениях.

– Я проголосовал бы за шелудивого пса, если бы он баллотировался по списку демократов, – заявил один из них (не слишком лестное объяснение поддержки, которую он оказывает губернатору Тилдену). Хотя политика их не очень занимает, они гневно поносят Блейна, который в недавней речи высказался за лишение гражданских прав Джефферсона Дэвиса, бывшего президента бывшей Конфедерации. Что же касается республиканской партии, то она будет вызывать в этих людях отвращение до тех пор, «пока хоть один солдат федерального правительства будет стоять со штыком у Капитолия любого из южных штатов», – прогремел некий Реликт.

Любопытно, что и десять лет спустя этот конфликт так их волнует. Но ведь следы войны видны повсюду. Город окружают заброшенные форты; и временные уродливые здания, возведенные в качестве казарм, госпиталей и государственных учреждений, так и стоят по сей день. Кроме того, Дэи и их друзья – южане, а Вашингтон является олицетворением южного города, африканского по своей сути; весьма странное место для ведения войны против остального Юга. Достойно восхищения, что Линкольну так долго удавалось избежать покушения. И все же мне кажется странным, что даже теперь федеральные войска по-прежнему находятся в штатах Луизиана, Флорида и Южная Каролина.

– Этим летом я приглашен в Ньюпорт, – сказал мне Джон, пока остальные говорили о недвижимости, единственном предмете, который волнует кровь истинных Реликтов, поскольку многие из них живут продажей или сдачей в аренду домов презренным «проезжим» политикам.

– К Сэнфордам?

– Да. Они – онасказала, что вы с Эммой будете там в июле. Это правда?

– Полагаю, да. – На самом деле я еще не принял решения. Хотя мы с Эммой хотели бы погостить у Дениз, ни одного из нас не прельщает перспектива играть роль публики во время каждодневных непереносимых представлений Уильяма Сэнфорда. Я предпочел бы остановиться у миссис Астор и посещать Дениз как можно чаще. Увы, если не считать туманных намеков, приглашения от Таинственной Розы или ее верного дворецкого так и не последовало. Я сказал Джону, что наши планы еще не определились.

– Мои родители нервничают, – сказал Джон, нервно рассмеявшись. – Они находят, что Ньюпорт столь же отвратительное место, как и Лонг-Бранч, куда ездит президент.

– Высокие стандарты! – воскликнул я. (Уверен, что все дело в вине: у меня боли в желудке, и слабительное было бы весьма кстати.)

Когда мы присоединились к дамам, Дэй одарил нас образцами реликтового остроумия, призванного, вероятно, щекотать нервы и возбуждать смешанное общество.

– Почему, – спросил Дэй у Эммы, – черт так никогда и не научился кататься на коньках?

– Не научился чему? – Эмма овладела еще не всеми глаголами нашего языка.

– Кататься на коньках. Ну знаете, по льду.

– А! Ему хотелось покататься?

– Нет, не в том дело. Но предположим, что ему захотелось бы попробовать. Так почему же он так и не научился?

– Я озадачена, – ответила Эмма.

– Откуда ж, черт возьми, в аду лед?! – Дэй и реликтовые джентльмены гоготали над этим старым, я бы сказал, реликтовым анекдотом, а дамы неодобрительно кудахтали по поводу того, что в их присутствии в такой лукавой форме было допущено богохульство.

Эмма бесхитростно улыбалась. Сент-Гратиен, кажется, принадлежит совсем другому миру, для нас, скорее всего, окончательно потерянному.

2

События последних дней свалили бы любое парламентское правительство. На сегодняшний день администрация Гранта представляет собой сплошные руины, и поговаривают даже о том, что президент, возможно, подаст в отставку.

События разворачиваются с такой быстротой, что я превратился в своего рода пищущую машину, в которую Нордхофф закладывает нужную информацию. Он необыкновенно щедр. Но все-таки он пишет ежедневно, а я, слава богу, один раз в неделю.

Первого марта Бэбкок ушел в отставку с поста личного секретаря президента. Как всегда следуя неумному совету, президент только что назначил на место Бэбкока своего собственного сына. Видимо, Грант хотел сохранить Бэбкока, но Фиш заявил, что в таком случае президенту придется подыскивать себе нового государственного секретаря. Нищета, однако, Бэбкоку не грозит. Президент вознаградил его должностью главного инспектора общественных зданий Вашингтона, на которой Бэбкок сможет наворовать себе еще одно состояние. К счастью, правда, Бэбкока собираются привлечь к суду за взлом знаменитого сейфа в СенТг Луисе, и потому еще есть надежда упрятать его за решетку.

Нордхофф все эти дни ходит мрачнее тучи, хотя и доволен ходом событий. Коль скоро публика имеет возможность увидеть истинное положение вещей, авгиевы конюшни американской политики еще могут быть вычищены. Бедняга Тилден. Ему предстоит роль Геркулеса.

Второго марта Белнэп ушел в отставку с поста военного министра. Я сегодня был у них, а потому могу изложить их версию случившегося. Она значительно отличается от того, что, по мнению Нордхоффа, было на самом деле.

В ужасе от перспективы импичмента в конгрессе, Белнэп утром второго марта отправился в Белый дом. С ним был министр внутренних дел Захария Чендлер, близкий к президенту политик из Мичигана. О том, как развивались события, мне рассказал Нордхофф; все это довольно правдоподобно.

Если верить сторонникам генерала Гранта, президент был настолько поглощен делом Бэбкока, что ничего не знал об обвинениях, выдвинутых против Белнэпа… Даже воспроизведение этих слов на бумаге укрепляет меня в мысли о том, что если Грант не знал, то он и в самом деле деревенский идиот. Понимаю, что найдется немало людей, которые охотно зачислят его в эту категорию, но я сам к ним не принадлежу. Никакой идиот не мог продолжительное время командовать громадной армией, не говоря уже о том, чтобы победить сильного и изобретательного противника. Но изложу всю историю по порядку, как она сообщена мне Нордхоффом.

Незадолго до прихода Белнэпа и Чендлера министр финансов Бристоу (президентская Немезида!) прервал завтрак генерала Гранта, попросив его принять в полдень одного нью-йоркского конгрессмена, который хочет изложить президенту подробности белнэповского скандала. Генерал Грант согласился его принять.

Спрашивается: упомянул ли Бристоу, зачемконгрессмен хотел видеть президента? И если да, то президент, выходит, знал, что Белнэпу грозит импичмент. Это ключевой вопрос.

Бристоу уходит. Президент просит подать экипаж, чтобы ехать в студию художника, который пишет его портрет. Как раз в тот момент, когда генерал Грант спускается из жилых комнат Белого дома, посыльный говорит ему, что военный министр и министр внутренних дел срочно хотят его видеть. Они ждут в Красной гостиной. Президент направляется к ним.

Белнэп заявляет, что хочет немедленно уйти в отставку с поста военного министра, бормочет при этом нечто нечленораздельное. Чендлер говорит все в открытую, хотя и не совсем честно. От его слов у Гранта складывается впечатление, что Белнэп вынужден уйти в отставку, дабы огородить свою жену, которая замешана в чем-то не вполне законном. Не возвращаясь в свой кабинет, Грант посылает за своим сыном Улиссом и просит его написать письмо о принятии отставки Белнэпа, затем рвет его в клочки (письмо вышло чересчур холодным), пишет сам новое письмо и подписывает его. Белнэп и Чендлер уходят.

Когда президент собрался было уже сесть в экипаж, появляются два сенатора-республиканца, которые впервые(!) объясняют ему сущность дела Белнэпа. Сенаторы шокированы. Президент тоже шокирован и, полагаю, встревожен, потому что, позволив военному министру уйти в отставку, Грант ненамеренно (как утверждают его сторонники) сделал невозможным импичмент Белнэпа, так как, по мнению многих конституционных авторитетов, должностное лицо не может быть подвергнуто импичменту, а тем более осуждено за преступления, совершенные во время пребывания в должности, если Оно эту должность более не занимает.

Узнав сию обескураживающую новость, президент уехал позировать художнику, который позднее рассказал, что Грант был, как всегда, безмятежен. Мне кажется любопытным, что обычно весьма подозрительный Нордхофф склонен поверить в неведение президента относительно белнэповского скандала доприхода двух сенаторов. Мне же столь быстрое принятие отставки старого друга только ради того, чтобы, находясь вне должности, Белнэп мог оградить интересы своей жены, кажется необъяснимым, самым настоящим non sequitur [47]47
  Вывод, не соответствующий посылкам (лат.).
  «Боже, храни Кайзера Франца» (нем.).


[Закрыть], поскольку высокое должностное лицо всегда имеет больше возможностей помешать отправлению правосудия, чем простой гражданин. Думаю, генерал Грант отлично знал, что делает. Но я полагаю, что даже самые ревностные сторонники демократов предпочтут верить в обратное, потому что иначе он виновен в обструкции правосудия и, следовательно, такой же преступник, как и Белнэп.

А теперь о генерале и Киске Белнэпах, осажденных в доме номер 2022 по Джи-стрит, прелестном доме, как сказала бы миссис Фэйет Снед, напичканном французской мебелью; нет, не осажденных, но содержащихся под домашним арестом, дабы они не удрали в Европу. Мы приехали к чаю, откликнувшись на настоятельную просьбу в письме Киски «не покидать» ее.

– Разрешите войти? – спросил я полицейского. Я чувствовал себя несколько неуверенно, не зная, каковы правила в подобных ситуациях.

– Сколько угодно, – добродушно ответил полицейский.

Сцена в нижней гостиной чем-то напоминает роды.

Тяжелые занавеси задернуты в разгар ясного дня. Большие похоронные свечи, расположенные в стратегических пунктах комнаты, создают сумеречный, но привлекательный фон для ее главного украшения – синего плюшевого шезлонга, в котором возлежит Киска, облаченная в заманчивые кружева, бледная и необычайно хорошенькая. Возле нее на столике из папье-маше бокал портвейна и нюхательная соль.

Чернокожий слуга ввел нас в гостиную.

– Дай им чаю, – прошелестел еле слышно шепот из вороха кружев, – и скажи генералу, что пришли наши друзья. Наши единственные друзья!

Слуга удалился в то самое мгновение, когда из Кискиных глаз хлынули слезы. Я подозреваю, что этот диалог и эти слезы повторялись в неизменности много раз за эти последние^ дни.

Киска театрально раскинула руки, чтобы заключить Эмму в объятия, и Эмма покорно в них заключилась, давая возможность потоку слез излиться на свое плечо. Я неловко стоял сбоку, как и положено мужчинам в подобных случаях, и мне ужасно хотелось провалиться сквозь землю.

Принесли чай. Киска нам налила. Мы покорно сели у одра и выслушали ее версию случившегося.

– Не могу понять, неужели кто-нибудь на этой земле мог поверить хоть слову мистера Марша, и еще менее – слову этой… этой женщины, на которой он женат, этой гадюки, а ведь я как последняя дура некогда с нею дружила!? Сахару? Молока?

Мы что-то отвечали. Киска уже вполне овладела собой. Она протянула нам наполненные чашки недрогнувшей рукой.

– На самом деле моя покойная сестра, истинный ангел, когда-либо пребывавший на этой ужасной земле, была знакома с Маршами и вступила с ними в деловые отношения, о которых я и понятия не имела; сама я два и два не в состоянии сложить, и еще меньше – сделать то, что по наущению этой отвратительной особы наговорил ее глупый муж.

– Так, значит, Марш вам никогда ничего не платил?

– Конечно, платил – то, что был нам должен– мгновенно ответила она. Свою роль Киска знает назубок. – А я по невежеству поручила ему позаботиться о некоторых делах моей покойной сестры и верила на слово всему, что бы он ни говорил, так как ничего в этом не понимала. Меня, наверное, убить мало за мою доверчивость, из-за которой мой бедный муж вынужден был уйти в отставку…

– Но мистер Марш утверждает, что он платил и вам, и вашему мужу.

– Во всем виноват этот негодяй Бристоу! О, скажу вам, мистер Скайлер, если этого человека не уберут, он самого генерала Гранта прогонит из Белого дома. Он запрячет в тюрьму президента Соединенных Штатов, величайшего героя нашего времени…

– За что?

Хотя путаные комментарии Киски ни разу не оказались точным ответом на поставленные вопросы, они преследовали вполне определенную цель.

– Всякий раз, когда я беру в руки «Нью-Йорк геральд», когда читаю, что пишет о нас, будто мы какие-то преступники, ваш друг Нордхофф, я вся дрожу! Известно ли вам, что они явились сюда и арестовали моего мужа, потому что Нордхофф выдумал, будто мы собираемся бежать в Бельгию, которая не имеет с нами договора о выдаче преступников…

– Не думаю, что Нордхофф хотел…

– Это какая-то несуразица! Никуда мы не собираемся. Если бы мы могли! После ареста моего мужа и после того, как ему разрешили вернуться домой, они поставили перед домом полицейского, и, когда я попросила его по крайней мере войти в дом и сидеть в вестибюле, где он был бы не так заметен, он расхохотался мне в лицо. Надеюсь, теперь Нордхофф удовлетворен. Я надеюсь, что по крайней мере вы изложите миру нашу версию; кроме вас, на это не отважится никто.

Вот почему нас пригласили на чай. Должен сказать, мое положение весьма деликатное. Я не могу противоречить тому, что написал Нордхофф, написал остро и блестяще; да и вообще я уверен, что он прав. Я абсолютно убежден, что Киска виновна. Но загадочная фигура во всем этом – генерал Грант. Я должен его увидеть, увидеть своими глазами и с близкого расстояния. Однако я не смогу его увидеть, если в моей следующей статье для «Геральд» будут подозрения… нет, моя убежденность, что президент замешан «по самую рукоятку», как сказал бы Уильям Сэнфорд в роли грубого железнодорожного магната. Пока я решил проблему своего репортажа этой недели. Я бесхитростно опишу слушания в комиссии конгресса, поведение Марша, а также его супруги (это порадует Киску), и пусть читатель сам делает выводы о виновности Белнэпов.

Вскоре к нам присоединились сам Белнэп и гладко выбритый человек примерно моих лет с квадратной челюстью – министр внутренних дел Захария (или Зах, как его зовут все) Чендлер. Белнэп был убит горем. Чендлер, напротив, держался очень спокойно, сдержанно.

– Княгиня, мистер Скайлер, – раздался дрожащий голос Белнэпа, – вы представить себе не можете, что значит для нас ваше общество в этот ужасный момент нашей истории.

Я был немало изумлен тем обстоятельством, что старое как мир крупное мошенничество внезапно обрело значение кризиса великой страны. Но по-своему Белнэп прав. Как сказал Конклинг, всякая надежда на третий срок Гранта в Белом доме была убита делом Белнэпа; что же касается перспектив Конклинга или любого другого кандидата, которого республиканцы выставят против Тилдена, то они едва ли станут более обнадеживающими в результате последних разоблачений.

Белнэп повернулся к Чендлеру.

– Скажи ей ты, – прошептал он, уставившись в пустой камин и опустив голову, словно в молитве; сзади он был похож на пузатый бочонок, обтянутый черной материей.

– Клаймер начал процесс импичмента. Час назад он выступил с речью на заседании палаты представителей.

– Спаси нас боже! – Киска больше не играла: она была сама настороженность и хитрый ум. Лиса, попавшая в западню, готовая в случае необходимости отгрызть собственную лапу.

Чендлер, насколько это было мыслимо в данной ситуации, пытался их утешить.

– Должен сказать, речь потребовала от него крайнего напряжения, если учесть, что он ваш добрый друг. В один из моментов мне показалось, что он вот-вот рухнет.

– Жаль, что не рухнул. Что будет дальше? – Киска посмотрела на мужа, но черный бочонок безмолвствовал.

– Теперь будет суд, – сказал Чендлер. – Мы не можем этого избежать. Но у них не хватит голосов, чтобы осудить нас. – Это «нас» было просто восхитительно. – Требуются голоса двух третей сената. К тому же немало сенаторов полагают, что нельзя предать импичменту и осудить человека, уже не занимающего должность.

– Господин министр, как все это отразится на предстоящих выборах? – Я исправно играл свою роль серьезного, но дружественно настроенного журналиста.

– Вполне возможно, что республиканская партия потерпит поражение, – безучастно отозвался Зах Чендлер.

Бочонок повернулся вокруг своей оси.

– И все из-за негодяя Марша – извините, княгиня, – и его чертовки-жены.

– Зло извечно сопутствует делам человеческим, – нараспев сказал Чендлер.

Они просто неподражаемы. Вина переложена на Маршей, и, таким образом, эта никому не ведомая чета будет ответственна на вечные времена не только за крушение надежд на третий срок генерала Гранта, но и за возможный финал шестнадцатилетнего безмятежного правления республиканцев.

Я посмотрел на Эмму, опасаясь, как бы она çç расхохоталась, но она сидела мрачная, как на похоронах. Я чувствовал себя в этой комнате предателем, потому что с каждым словом Заха Чендлера я представлял со все большей определенностью – и радостью – факт президентства Тилдена.

Но Зах Чендлер думает иначе.

– Человек, которому это больше всех пойдет на пользу, – Бристоу.

– Ваша партия выдвинет его кандидатуру? – Мне не следовало говорить «ваша», но Чендлер, кажется, ничего не заметил и продолжал относиться ко мне как к одному из «своих».

– Если такое случится, я убью его! Клянусь! – Эти слова донеслись с синего плюшевого шезлонга.

– Его ждут нелегкие времена, – вкрадчиво сказал Чендлер. – Я не думаю, что «стойкие» пойдут за человеком, который покрыл грязью генерала Гранта.

Белнэп сел в кресло напротив нас. Мне было его искренне жаль. Он принял деньги за оказанные услуги, но у меня язык не поворачивается назвать его дурным человеком. Он просто жертва этого места, и я имею в виду не столько милую сердцу Эммы Африку, как мы окрестили столицу этой страны, но саму страну – этот сильный, уродливый, клокочущий мир, посвятивший себя заколачиванию денег любой ценой. Конечно, если бы правосудие распространялось на всех и каждого беспристрастно, то большая часть конгрессменов оказалась бы в тюрьме, а гостей на приемах миссис Астор заметно поубавилось.

Что же до самого Гранта, то для меня это глубокая загадка, которую Белнэп усугубил, сказав:

– В последний раз, когда я разговаривал с генералом Грантом – все это уже началось, – я сказал ему: «Какой длинный и странный путь мы прошли, вы и я, от битвы при Шайло и Виксбурга», а он ответил: «И конца ему пока не видно» – что бы это ни значило.