Текст книги "1876"

1

День Нового, 1876 года. Год Столетия, кричат все газеты без исключения. Должен сказать, что если темп последнего месяца прошлого года сохранится, то до 1877 года я просто не дотяну.

Мы с Эммой по-прежнему движемся по кругу, а может быть, взбираемся вверх по спирали. Были на балу Патриархов у Дельмонико, в Голубой бальной зале. «Так трудно ее украсить», – пожаловался Макаллистер, который правит обществом, пока миссис Астор царствует. В тот же вечер перед балом мы сидели с Таинственной Розой в ее ложе в Музыкальной академии и в самом деле услышали немножко Верди в те редкие минуты, когда знать молчала. Сам бал не представлял никакого интереса.

Прием у Бельмонтов был куда более живой, чем у миссис Астор, и в каком-то отношении более грандиозный: присутствовало куда больше европейцев, да и красивых женщин. Очевидно, Уорд Макаллистер тщится стать нью-йоркским принцем Альбертом, создающим для своей Виктории утопающий в роскоши, но донельзя унылый и самодовольный двор. Соперничающий с ним двор Бельмонтов по контрасту – своего рода Тюильри в сравнении с асторовским Виндзорским замком: блистательный, живой, слегка вульгарный и удивительно приятный. С места в карьер, стоя рядом с миссис Бельмонт, Огюст Бельмонт выразил свое восхищение Эммой, и супруга только вздохнула. «Теперь, – сказала она Эмме, – он от вас не отстанет. Я-то знаю, как это скучно».

Сегодня настал звездный час страны Эпгарии: в холодных и унылых гостиных Третьего брата все девять братьев и сотни их родственников поздравили Эмму с помолвкой, с вознесением из низин французского вдовства в истинное эпгаровское величие.

Джон был очаровательно неловок и, на мой взгляд, немного жалок. Подозреваю, что Эмма не слишком им увлечена, но, как и все представители ее класса, она приучена красиво и не жалуясь делать то, что необходимо. Поскольку альтернативы этому браку не существует, Эмма играла свою роль со всеми внешними проявлениями восторга.

Сестра Вера разрумянилась от удовольствия, она не отходила от Эммы, потеряв дар речи от нового родства. Эмма успокаивала Веру и очаровывала всех остальных.

В столовой за завтраком были подняты тосты. Я держался тактично. Девять Эпгаров давили своей тяжестью. Родственники были в восторге от нового и весьма славного пополнения.

Конечно, я забыл (почему «конечно»? У меня все еще оченьхорошая память) старый голландский обычай Нью-Йорка – наносить новогодние визиты. К моему удивлению, он соблюдается до сих пор. Поэтому мы наслаждались не только официальным сборищем всего эпгаровского клана, но и принимали поздравления всех «достойных» людей города, которые соблаговолили прийти, потому что, если верить миссис Эпгар, дома остались только прикованные к постели.

– Вот почему мы выбрали день Нового года для объявления помолвки, – сказала она мне, когда мы, стоя рядом, встречали нескончаемую вереницу посетителей; от большинства из них разило виски. – Видите ли, они все равно бы пришли, так что мы убиваем сразу двух зайцев.

Среди зайцев, явившихся для заклания, был Джейми Беннет. Большинство из девяти братьев встретили владельца скандальной «Геральд» с нескрываемым холодком, но Джейми сделал вид, что этого не заметил: он был только слегка пьян.

– Бедняжка Эмма! – прошептал он ей на ухо. К счастью, никто, кроме меня и Эммы, этого не услышал. Она посмотрела на него взглядом Медузы, и, чтобы не превратиться в камень, Джейми поклонился мне.

– Мистер Скайлер. – По крайней мере он вспомнил кое-какие манеры в этой удручающей гостиной, обшитол темным орехом; некогда яркие розы на коврах поблекли, приобретя достойный Эпгаров ржавый оттенок.

– Мистер Беннет. – Я до конца выдержал роль счастливого папочки будущей невесты. – Такой приятный сюрприз.

– Тем не менее сюрприз? – Джейми хитро подмигнул мне. – Конечно, это не из тех домов, какие я обычно посещаю в день Нового года, но сегодня из-за Эммы у меня не было выбора.

– Ваш благородный жест полностью оценен.

– Когда свадьба?

Вопрос этот еще не вполне ясен. Было много разговоров о венчании в церкви Благоволения в июне (я, кажется, высказался за это), но мы только что узнали, что дом, который Джон купил на Одиннадцатой улице (или это Третий брат купил для него? Надо выяснить), не будет готов до октября. Поэтому в семье возникли некоторые разногласия. Эмма молчит, а Джон не хочет ни на чем настаивать, пока она сама не выскажется. На прошлой неделе он предложил, если они обвенчаются в июне, уехать на лето на семейную дачу в Мэн… Москиты, кусты можжевельника, песчаные блохи. Таков в моем представлении штат Мэн.

Думаю, что Эмма предпочтет октябрь. Она инстинктивно отдаляет конец того, что некогда составляло блеск ее существования. Раньше, когда мы ехали в дом Третьего брата, она сказала:

– Нам предстоят похороны княгини д’Агрижентской.

Я ее не сразу понял:

– Увы, это счастье нас еще не посетило. Старуха переживет нас всех. – Эта ведьма, кстати, только что потребовала больше денег на воспитание Эмминых детей, чем было ранее оговорено.

– Нет, я имела в виду собственные похороны. Когда я превращусь в миссис Эпгар.

– Отложи! – горячо откликнулся я, пожалуй даже с излишней горячностью. Я вообще был перевозбужден сегодняшним днем и теперь расплачиваюсь за это: мне очень не по себе. Сейчас я пишу в постели.

– Вряд ли я решусь.

– Но ты не расположена?..

– Мне нравится Джон. – Она ответила в своей манере, и мне нечего было на это возразить.

После семейных тостов Джон отвел меня в сторону, и мы стояли в узком алькове, где, кроме нас, был еще бронзовый олень в натуральную величину.

– Я хочу заверить вас, сэр: я сделаю все, что в моих силах, ради счастья Эммы.

– Не сомневаюсь, мой дорогой. – Из моих глаз едва не хлынули слезы, но не оттого, что я расчувствовался; это был один из зловещих сигналов приближающегося удара. Мне нужно больше отдыхать. Меньше видеть людей. Согнать вес.

– Просто поразительно, как она вписалась в наше общество! Как будто прожила здесь всю жизнь! – Это была высшая похвала в устах Джона.

Глаза мои остались сухими.

– Все-таки она не первый день в обществе.

Джон не слышал, он восхищенно смотрел на Эмму.

– Я подумал, не провести ли нам медовый месяц в Канаде, если мы обвенчаемся в июне, разумеется. – Москиты величиной с куропатку замелькали перед моими глазами, не говоря уже о комарах размером с грача, кружащего над падалью – если грачи ею питаются. Бедняжка Эмма. Но теперь все это уплыло из моих рук. Теперь я просто наблюдатель.

Мною овладела вдруг такая апатия, что я позволил Джейми – он непонятным образом протрезвел у эпгаровского буфета – взять меня под руку и увести.

– Мы, – сказал он, – нанесем совершенно особый новогодний визит.

Поскольку Эмма теперь до конца дня, включая ужин, потеряна в стане Эпгаров, я мог позволить себе откланяться, сославшись на усталость и преклонные годы.

– И отменную скуку, папа, – прошептала Эмма по-французски, целуя меня в щеку, когда мы с Джейми уходили.

На Пятой авеню полным-полно экипажей. Несмотря на истинно арктический холод, весь город наносит визиты.

– Куда мы направляемся? – спросил я, когда наш экипаж с трудом продвигался по запруженной Мэдисон-сквер.

– Не торопитесь. У меня для вас свежие новости из Вашингтона.

– Относительно Бэбкока?

– О человеке из ближайшего окружения президента, который торговал должностями государственной службы. Когда вы отправляетесь в Вашингтон?

– Пятнадцатого февраля.

– Вовремя. Фейерверк, скажу я вам. Как вы выносите всех этих Эпгаров?

– Точно так же, как выносил семью моей жены. – Некоторое преувеличение, поскольку Тракслеры, хотя и славились высокой нравственностью, были очаровательны.

Наш экипаж замедлил ход возле недостроенного, без шпиля, собора св. Патрика.

– Мы отправляемся к мессе, Джейми? Я знаю, что ваш отец умер в лоне матери-церкви, но…

– Нас ждет иное лоно, Чарли. Самое забавное в Нью-Йорке.

К некоторому моему ужасу, хотя и к тайной радости, экипаж остановился у коричневого здания, отделанного розовым паросским мрамором, – дома мадам Рестел, самой порочной женщины Нью-Йорка.

Дом этот я, конечно, знал. Ни один возница не забыл показать мне жилище, в котором в течение двадцати лет обитает в роскоши самая известная в городе акушерка. Говорят, что дом посещают знатнейшие дамы Нью-Йорка, пользуясь боковым подъездом на Пятьдесят второй улице. Однако большинство клиентов обслуживаются мадам Рестел в ее клинике на Чемберс-стрит. Целых тридцать лет с амвонов и газетных полос обрушиваются проклятия на это зло, но она пока умудряется пережить все и вся при помощи обычного средства – подкупа полицейских и политических деятелей. Тех, кого она не может купить, она, как правило, умеет припугнуть, поскольку рано или поздно в большинстве нью-йоркских семей возникает потребность в услугах мадам как акушерки, или «повитухи», как она называет себя в рекламных объявлениях «Геральд», и фактически она именно повитуха, тайно способствующая появлению на свет нежеланных младенцев, которых она продает бездетным семьям.

– Никогда не думал, что вы бываете в этом доме, Джейми.

– Отец всегда говорил: поддерживай добрые отношения с рекламодателями. Помимо всего прочего, это удивительная женщина.

Мадам Рестел и в самом деле оказалась женщиной редкостной. Она одних лет со мной, обильно украшена бриллиантами и черным кружевом. Ее гостиная столь же претенциозна, как и у миссис Астор; разница лишь в том, что картины у нее получше, а мебель похуже. Гости практически одни и те же. Я хочу этим сказать, что двадцать или тридцать джентльменов, которых я здесь встретил, ничем не отличаются от избранных Макаллистера – та же смесь железнодорожных магнатов, богатых адвокатов и праздных клубных завсегдатаев. Что касается женщин, то они, правда, держатся куда смелее и одеты куда пышнее, чем те, кому суждено служить папоротником или чертополохом для Таинственной Розы.

Мадам тепло меня встретила.

– Как это мило, что Джейми догадался вас привести. Кстати, я знала его еще ребенком.

– Она была замужем за одним из верстальщиков «Геральд». – Этим Джейми хотел поставить ее на место, однако она всегда умеет быть на месте, иными словами – на высоте.

– Мой муж боготворил твоего драгоценного батюшку. И когда мистера Беннета отхлестал кнутом тот политик, как бишь его? – Она повернулась ко мне. – Это было так давно, мистер Скайлер. Мой Чарли первым кинулся на помощь старому Беннету.

Браво, мадам Рестел, подумал я про себя. Джейми сердито насупился и вскоре удалился в маленькую гостиную, где несколько мужчин сидели за карточным столом. Дом мадам Рестел скорее напоминает отличный мужской клуб.

Я заговорил с ней по-французски. Она засмеялась.

– Я такая же француженка, мистер Скайлер, как вы француз. Фамилия моей матери Рестел, я взяла ее, открыв собственный бизнес. Взяла, чтобы никого не компрометировать. А вообще-то я и родом и по воспитанию простая женщина из Глостершира. – У нее до сих пор сохранился деревенский акцент, акцент класса, к которому она принадлежала, – столь же низкого, сколь теперь возвышенного. Однако ей чужда всякая претенциозность.

– Давайте посидим. Я целый день на ногах.

Я уселся с ней рядом на диване и взял бокал с пуншем, предложенный мне слугой в черном фраке и белом галстуке, похожим скорее на шафера. В голове у меня сегодня роятся образы, связанные скорее с Гименеем, нежели с Венерой.

– Вы довольны, мистер Скайлер, что ваша дочь выходит замуж за Джона Эпгара? – Она посмотрела на меня пристально из-под своих блестящих, крашеных черных локонов.

– Помолвка состоялась час назад. Должно быть, вы получили телеграмму.

– Мне не нужны телеграммы, – сказала она весело, – я и без них знаю, что происходит в Нью-Йорке. Мне сообщают всё.

– Ваши… клиенты?

– И друзья тоже. Знаете ли, кто только у меня не бывает. Конечно, не ваша подруга миссис Астор, хотя я знакома кое с кем из ее семьи. – Наглости ей не занимать; ясно, почему она процветает: она имеет возможность шантажировать половину великих семейств города. – Кого здесь только не встретишь! Я истинная демократка. Есть лишь одно исключение из этого правила – священнослужители. – Внезапно хорошее настроение ее покинуло. – Они преследуют меня всю мою Жизнь. Как будто есть что-нибудь ниже их морали. Старые лицемерные козлы! – И она разразилась краткой тирадой против некоего Генри Уорда Бичера, бруклинского богослова, который прошлым летом оказался на скамье подсудимых по обвинению в соблазнении жены своего коллеги. Поскольку присяжные не смогли или не захотели признать его виновным, преподобный Бичер продолжает, по словам мадам Рестел, читать воскресные проповеди в присутствии двадцати бывших любовниц.

– Какая силища! – Недавно мне попалась на глаза газетная реклама, на которой был изображен преподобный Бичер, прославляющий достоинства нового бандажа. Пожалуй, мне стоит приобрести такой.

– Вы, конечно, отдали должное местонахождению моего дома. – Мадам Рестел усмехнулась скорее как школьница, нежели как женщина, посвятившая себя Греху и Смерти. – Я могу заглядывать в окна собора. А они – в мои. – Она рассказала мне со злорадством, как ее недремлющий враг архиепископ безуспешно пытался купить участок земли, на котором она построила свой особняк. – Просто назло этим проклятым попам и епископам. Так мы и живем бок о бок – собор святого Патрика и я!

В целом она показалась мне на редкость занимательной особой. Она похожа на весьма осведомленную парижскую консьержку: разговаривать с ней одно удовольствие, пока вам не расскажут, что она говорит за вашей спиной о вас самом.

Появились новые гости и потребовали ее внимания. Я зашел в гостиную, где Джейми играл в карты. Он проигрывал, пил и пребывал в дурном настроении.

Я прошел в следующую комнату, это оказался крохотный кабинет. Какая-то парочка была увлечена разговором возле камина. Узнав мужчину, я хотел было ретироваться, но опоздал. Уильям Сэнфорд успел меня увидеть. Если он был растерян – если! он был весьма-таки растерян, – то моментально сыграл роль галантного повесы, позаимствованную бог знает из какого водевиля.

– Мистер Скайлер! Какой сюрприз. Я не знал, что вы знакомы с нашей хозяйкой.

– Нас только что познакомили. Но извините…

– Нет, нет. Это миссис Гилрей. Вы видели ее на сцене, конечно. Она сейчас выступает в театре Уолле ка. В этой новой комедии…

Но миссис Гилрей (весьма известная местная актриса) была слишком профессиональна, чтобы позволить себе участие в любительском спектакле Сэнфорда.

– Я должна проследить, как мои друзья обходятся без меня за карточным столом, мистер Скайлер. – С королевским кивком она выпорхнула из комнаты; любовница на сцене и наверняка сэнфордовская возлюбленная.

– Такое облегчение – после всех этих Асторов и Бельмонтов. – Сэнфорд взял этакий запанибратский мужской тон. Он предложил мне сигару. Я надменно отказался.

– Конечно, это тяжко – все время быть в обществе одних и тех же людей. – Я сам подивился эпгаровским интонациям собственной речи. По-видимому, ужасающая добропорядочность этой семейки – болезнь столь же заразительная, сколь и изнурительная.

– Вы были бы поражены, узнав, как часто здесь бывают одни и те же люди. А мадам Рестел славная женщина. И на редкость скрытная, что могли бы подтвердить многие наши знакомые дамы – чего они, разумеется, никогда не сделают.

– Следовательно, мы никогда ничего не узнаем?

Но моя ирония нисколько его не задела.

– Моя жена и я намеревались присутствовать на помолвке. Но ей нездоровится еще с рождества, и она не встает с постели. Поэтому я, так сказать, холостяк.

– Ничего серьезного, надеюсь?

– Нет, конечно. Она вполне здорова. Слишком много светских развлечений. Все мы еле ноги таскаем между рождеством и пасхой. Вы собираетесь на юг?

– Да, если вы подразумеваете Вашингтон. В следующем месяце.

– Я имел в виду места, что лежат южнее. Мы ездим в Саванну. Неподалеку от этого города есть плантация, принадлежащая семье жены. Там отличная охота. Совсем как в довоенные времена. Почему бы вам с княгиней. не навестить нас?

– Я буду очень занят. А дочь моя, как вам известно, обручена. – Последнее я произнес нарочито медленно; так суфлер подает реплику забывчивому актеру.

Примите мои поздравления, – быстро ответил он. И попробовал зайти с другого бока: – Хотя, конечно, по-настоящему достоин поздравления мистер Эпгар.

– У вас есть еще возможность послать телеграмму. – Я направился к двери. Я пытаюсь со всей наглядностью продемонстрировать свою неприязнь, чтобы отвадить его.

– Я это уже сделал. И цветы княгине. Они ждут вас в гостинице.

Я остановился у двери; впервые мною овладел настоящий гнев.

– Снова цветы?

– Да. От моей жены и от меня.

– Значит, не так, как в тот, первый раз?

– Я был бестактен, да? – Все его поведение возле камина было каким-то мальчишеским: то он подталкивал башмаком полено, то вытирал рукой свой маленький рот, точно пытаясь уничтожить предательские следы съеденного тайком варенья.

– Моя дочь обручена. Вот так-то, мистер Сэнфорд.

– О да, это кое-что значит, мистер Скайлер, – отпарировал он, думаю, не слишком удачно.

Сейчас я сижу в гостиной нашего номера, едва не задыхаясь от запаха цветов, которые нам сегодня несут целый день.

Эмма вернулась рано и сразу легла. Когда я спросил, как прошел вечер, она только вздохнула:

– Как всегда, папа, только в больших размерах. Но бедняга Джон мне симпатичен, и – быть может – мы сумеем убедить его уехать с нами за океан.

– Будем уповать на то, что я буду американским посланником. Тогда я сумею дать ему его прежнее место.

– Как было бы прекрасно! – Но усталое лицо никак не отразило энтузиазма, что слышался в ее словах.

Я в некотором недоумении. Правильно ли я поступал, поощряя ее замужество? Конечно, ей нужно выйти замуж, и, если Эмме суждено выйти за американца, это должен быть кто-то вроде Джона. Могло ведь быть гораздо хуже. А лучше? Вот в чем вопрос. Если бы у нас было время, мы могли бы подыскать более блестящую партию, какого-нибудь молодого Вандербильта, к примеру. Хотя Вандербильтам незнакомо словечко стил, новое их поколение отличается не только богатством, но и красотой. Однако трагедия в том, что времени у нас нет, поэтому Эпгар сегодня значит для нас все; мы не можем себе позволить ждать, пока в наши сети попадет дичь покрупнее.

Если бы у меня хватило мужества, я убедил бы Эмму отменить помолвку и попытать счастья в Вашингтоне или Ньюпорте. Но я просто не имею права брать на себя такую ответственность. Тилден может проиграть, а Эмма – не найти другого мужа. Две жизни будут разрушены. Джону нет пока замены, кроме Сэнфорда, который женат и, следовательно, отпадает. Во всяком случае, он действует на нервы и мне, и Эмме.

У меня кончился лауданум. Предстоит бессонная ночь. Не слишком обещающее начало нового года.