Текст книги "1876"
Автор книги: Гор Видал
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Остальные были лидеры республиканцев в штате Нью-Йорк. Известные как «стойкие», эти люди – враги любых реформ, а потому фанатичные сторонники генерала Гранта и системы политических трофеев. Я полагаю, что Брайанту приходится терпеть всякую публику, а публике ничего не остается, как терпеть или примириться с ним и его газетой.
– Мистер Скайлер – мой старый коллега.
«Стойкие» закивали, давая понять, что им обо мне все известно, но Конклинг, похоже, не расслышал моего имени и в упор меня не замечал. Он смотрел куда-то поверх моей головы, погруженный в олимпийское созерцание.
Брайант был отменно вежлив.
– Мистер Скайлер будет писать для нас о выставке Столетия. Она открывается десятого мая, – добавил он специально для меня.
Добродушный таможенный инспектор поинтересовался:
– Когда вы собираетесь обратно в Париж, мистер Скайлер?
– Сразу после выборов. И свадьбы моей дочери… – Говоря это, я не без злорадства заметил, что при слове «Париж» голова Конклинга опустилась с высот к подножию горы, то есть ко мне.
– Извините меня, мистер Скайлер. – Обычно громкий, звучный голос оказался вдруг тихим и вкрадчивым. – Я настолько погрузился в размышление, что не расслышал как следует ваше имя.
– Наша встреча прошлым летом была такой мимолетной. – Я высказался достаточно туманно и самоуничижительно. – А ведь вам приходится встречать стольких людей.
– Но не таких, как вы, мистер Скайлер. И как ваша ослепительная дочь…
– Я слышал, что она собирается замуж за человека из добропорядочной республиканской семьи. – Брайант вмешался в потенциально опасный диалог. Пока наш наиславнейший поэт говорил о политике и Эпгарах, я ощущал почти электрическую энергию, исходящую от Конклинга; в ней было предупреждение. Животная сила этого человека впечатляет, хотя и раздражает.
Однако что касается меня, то Конклинг может быть спокоен за свой секрет, хотя, впрочем, это отнюдь не секрет, потому что все причастные к политической жизни знают про его связь с Кейт, в том числе и ее муж. К счастью, с точки зрения любовников, недавнее банкротство Спрейга настолько усугубило его пристрастие к бутылке, что он практически нигде не показывается, как и многострадальная супруга Конклинга, живущая затворницей в Утике, штат Нью-Йорк.
Чай и обед у старика Марье явились достойным завершающим аккордом нашего пребывания в Нью-Йорке.
Эмма и Джон приехали вместе в сопровождении одной из знатнейших эпгаровских родственниц. Я приехал один, не собираясь задерживаться после чая и чтения стихов. Однако, когда я предупредил, что, вероятно, не останусь к обеду, Марье принялся настаивать:
– Здесь будут многие из ваших литературных confrères [40]40
Собратьев (фр.).
[Закрыть], с нетерпением ждущих встречи с вами! Или, как говорил Расин… – И он произнес нечто, что Расин и в самом деле написал и, вероятно, сумел бы понять, учитывая акцент мистера Марье.
Я был удивлен, что среди гостей не оказалось ни Макаллистера, законодателя того, что он именует словечком стил, ни его Таинственной Розы. Поскольку большинство среди нелитературных гостей составляли в точности те же самые люди, каких я встречал ежевечерне, я спросил Дениз Сэнфорд, почему отсутствует Королева Нью-Йорка.
– Потому что здесь другая, – сказала Дениз. – Настоящая. И онтоже здесь.
Затем она представила меня мистеру и миссис Джон Джейкоб Астор III. Мистер Астор немного моложе меня и совсем непохож на своего деда. Это меланхоличный, но приятный человек с чересчур красным лицом.
Миссис Астор родом из Южной Каролины; она не лишена чувства юмора.
– Мы каждодневно следим за вами, мистер Скайлер. По газетам. Нас весьма порадовала помолвка вашей дочери, потому что теперь она останется с нами, а нам так нужны красота и благородство. Конечно, мы с мужем мечтали встретиться с вами, но это было немыслимо.
– Ничто не могло быть проще, миссис Астор…
– Ничто не могло быть труднее, мистер Скайлер. В Нью-Йорке все достается тому, кто оказался первым. А Лина, – семейное уменьшительное грозной Каролины Скермерхорн Астор! – завладела вами первая. Поэтому нам пришлось встать в очередь. – Она кажется мне весьма забавной, и я даже жалею, что нами так быстро завладел Макаллистер, потому что дом другихАсторов наверняка привлекательнее, чем Таинственной Розы.
Я говорил со Стедманом и его женой, с Гилдерами (мужеподобной сестрой и похожей на девочку женой). Я встретил Байарда Тейлора, человека широких интересов и писателя-профессионала, чьи стихи, посвященные этому приему, были очаровательны и удостоились главного приза. Мой собственный стишок был продекламирован мистером Марье, его встретили аплодисментами, несмотря на то что чтец делал ударения в самых неподходящих местах.
Брайант явился к чаю и вскоре ушел. Будучи самым высокооплачиваемым поэтом Америки, он мог себе позволить ничего не написать к этому вечеру. Я не стану его винить.
Самое приятное время я провел с Дениз; мы устроились рядом на широченных кожаных турецких подушках. Миниатюрная, приветливая, все схватывающая на лету, – конечно, я ценю ее выше всех наших новых знакомых.
– Как вы находите свою одинокую гостиничную жизнь? – спросил я.
– Как в раю! – Ни нотки сожаления по поводу расставания с мужем. – Не надо думать ни о слугах, ни о меню, ни о рассылке приглашений. Я весь день просто лежу в постели и читаю или смотрю в окно, как снег ложится на деревья в парке. И жду, когда придет Эмма.
– Она бывает у вас каждый день, полагаю.
– Если бы это было так! Мы очень привязались друг к другу. Она действует на меня лучше любых докторов. Вчера она изображала Таинственную Розу; я так хохотала, что мой врач не на шутку на нее рассердился: он считает, что мне вредно перевозбуждение.
Я хотел спросить о ее болезни, но не решился, а Эмма отказалась меня просветить, сказала только, что Дениз мучает какой-то безымянный, но не слишком серьезный женский недуг.
– Не знаю, что бы я делала без Эммы. И без вас. – Она относится ко мне как к любимому дядюшке, и поэтому я чувствую себя старым, но я и в самом деле стар, и лучше уж быть ей любимым дядюшкой, чем никем вообще.
– Когда вы поедете на юг, ваш путь будет пролегать через Вашингтон?
Дениз покачала головой.
– Когда я поеду на юг, Билл пришлет за мной яхту. Морской воздух, уверяют доктора, пойдет мне на пользу. Но я ненавижу морской воздух. Я убеждена, что он вреден для здоровья. Посмотрите на местных, кто круглый год живет в Ньюпорте. Они вечно больны. В том случае, конечно, если им посчастливилось не умереть при родах.
– Вы имеете в виду и мужчин тоже, не только матерей с младенцами?
Дениз расхохоталась, смеется она громко, непринужденно.
– То, что я говорю, вряд ли отвечает высоким требованиям мистера Марье. Но дети вечно в моей бедной бестолковой голове. Дело в том, что я не могу иметь детей.
– А вы хотите?
– О да! В этом-то вся проблема.
– Я рад, что у меня есть Эмма, но мне просто повезло. Большинство родителей так же мало любят своих детей, как дети – родителей.
– Это все в вашей злой старушке Европе.
– Я-то подумал о Вандербильтах.
– А это злые новые богачи! – быстро ответила она. – Так или иначе, у меня, похоже, детей не будет. Если я еще раз попробую, то, скорее всего, расстанусь с жизнью. – Это было сказано самым невозмутимым тоном.
– Вы верите докторам?
– Я доверяю своему прошлому опыту: он ужасен. – Она вздрогнула, затем осознала неуместность этого разговора даже между старым дядюшкой и любимой племянницей. – Кроме того, – сказала она, – насчет моего фатального изъяна я узнала от ведущего авторитета в этой области и одновременно вашей подруги.
– Кто бы это мог быть?
– О, мадам Рестел. Билл мне рассказал, что видел вас у нее третьего дня в сопровождении молодого повесы Беннета.
Я изумился. Неужели Сэнфорд все ей рассказывает? И о сигарных лавках тоже?
– Я полагал, что мужья не рассказывают женам о визитах к мадам Рестел.
– С этим все обстоит как раз наоборот. – Дениз опять была весела и остроумна. – Билл всегда рассказывает мне, когда там бывает. К тому же мы с мадам Рестел старые друзья.
– Не надо так пугать старого человека. – Я отстранился от нее в притворном ужасе и чуть не свалился с кожаной подушки.
– Мой дорогой! – Дениз одарила меня ослепительной улыбкой и поддержала своей нежной рукой. – Это совсем не так страшно. Мадам и в самом деле очень хороший врач…
– С дипломом?
– Откуда я знаю? И кому до этого дело? Важно, что она посвятила всю жизнь своей специфической работе и выполняет ее отлично. Многие дамы пользуются ее услугами, не я одна.
– Чтобы производить младенцев, а не избавляться от них?
– В моем случае – да. – Дениз нахмурилась. – Она добрая и откровенная женщина. Я не должна больше être enceinte [41]41
Беременеть (фр.).
[Закрыть]. Таков ее приказ.
– Это так тяжело? – Я затронул, боюсь, чересчур интимную тему.
– Но уж, конечно, не для моего супруга, который вечно где-то путешествует, – резко сказала она. – Что ж, я приучила себя к мысли, что мне не суждено иметь детей. В каком-то смысле это даже облегчение: тем меньше у меня поводов докучать людям. – Она засмеялась, я тоже. Одна из наших постоянных шуток состоит в том, что нью-йоркские дамы оживают (хотя бы до некоторой степени), только когда разговор касается их выводка.
Достойно удивления, насколько остраненно Дениз говорит о своих самых интимных проблемах. Не могу только сказать, так ли уж она холодна и безучастна, как хочет показаться. Я подозреваю, что она обладает тем естественным и совершенным актерским даром, которого так недостает ее мужу, несмотря на его отчаянные потуги.
– И тем не менее мне живется лучше всех, кого я только знаю. У меня есть друзья, старые и… – она коснулась моей руки, – новые. У меня тысяча разных интересов, да если бы их и не было, то строительства и отделки дома триста шестьдесят два по Пятой авеню хватило бы на всю мою жизнь. Нет, – сказала она, когда лакей предложил ей шампанского. Я взял бокал. – Но иногда я переживаю из-за Билла. Он не находит себе должного применения.
– Вы бы хотели, чтобы он сидел в конторе, приумножая свое состояние?
– О нет! Это происходит само собой, и Биллу нет необходимости присоединяться к волчьей стае. Денег у нас больше чем нужно. Просто я бы хотела, чтобы он на самом деле что-нибудь делал. Используя преимущества нашего и своего положения.
– Лодки, охота…
– Умному мужчине этого мало. А он умен. Я знаю, что вы со мной не согласитесь.
– Откуда вам это известно? – глупо ответил я, застигнутый врасплох. – Я хочу сказать, что вовсе не нахожу его глупым. – Я запнулся и пролил шампанское. Дрожание правой руки возникает у меня периодически. Интересно, что бы это значило?
– Еще как находите! Я-то знаю. И Эмма того же мнения. Это все его манеры. Видите ли, не так уж много умных людей попадалось на его пути. И на моем тоже, – добавила она быстро. – Но мне кажется, что я более свободно чувствую себя в обществе тех, кто умнее меня. И стремлюсь как можно дольше находиться в их обществе; Билл же застенчив, ему кажется, что он должен изображать из себя того, кем он является в глазах других людей, то есть прежде всего железнодорожного магната. Меня от этого иной раз просто коробит. Особенно когда он с вами и с Эммой.
– Но мы его любим. Не так, – добавил я решительно, – как мы любим вас, разумеется.
– Я рада, что вы это сказали! – просияла она. – Мне кажется, что я знала вас обоих всю свою жизнь. Если бы так было! А это, – Дениз окинула взглядом очаровательные при всей их вычурности комнаты мистера Марье, наполненные тихими писателями и художниками и совсем не такими тихими магнатами и их женами, – лучшее, что Нью-Йорк может вам предложить. Совсем не то что у принцессы Матильды, конечно?
– В Париже тоже бывает longueurs [42]42
Букв.:длинноты (фр.). Здесь: многословие.
[Закрыть].
– Но не так, как здесь, где отсутствуют courteurs [43]43
«Лаконизмы», слово образованное от прилагательного court («краткий») по общему грамматическому правилу, но отсутствующее во французском языке.
[Закрыть]. Есть такое слово?
– Теперь есть. Вы его изобрели!
– Я бы так хотела, чтобы вы и Эмма провели лето в Ньюпорте, и дни будут лететь, подобно минутам, когда мы будем наслаждаться своими courteurs.
– Но мистер Сэнфорд?..
– Надеюсь… он займется политикой.
– О боже!
– Я одна из тех немногих женщин, кого не пугает перспектива иметь соседом за обеденным столом сенатора Конклинга.
– А мне-то казалось, что на это громадное красивое сооружение огромный спрос.
– Только не среди нам подобных, которые ничего не хотят и слышать о Вашингтоне. К тому же этот гусак чрезмерно тщеславен.
– И вы хотите, чтобы ваш муж стал похож на сенатора Конклинга?
– До некоторой степени да. Конечно, считается немодным, чтобы люди, подобные Биллу, занимались политикой. Зачем ему это? Или любому из нас? В конце концов, мы покупаем сенаторов, а сенаторы покупают голоса на выборах. И все же мне кажется, что для Билла это подходящее занятие. Оно даст ему интерес к жизни.
– А вы бы хотели жить в Вашингтоне?
– О боже, нет, конечно! Я была бы тогда как миссис Конклинг и занималась бы садоводством, как она, – где ж это? В У тике?
Эмма и я признались друг другу в том, что нам до некоторой степени жаль уезжать из Нью-Йорка.
– И все же поездка в Вашингтон – само по себе приключение. – У Эммы отличнейшее настроение.
– Для меня – безусловно. – Я не сказал, как меня страшит предстоящая работа. Каждый день я получаю меморандум от Джейми. Списки людей, с которыми я должен встретиться, а также ключи от бесчисленных сейфов, где запрятаны политические секреты.
К счастью, я полностью поглощен другой работой. Отвратительнейшее эссе о смерти императора готово. Длинный и, вероятно, чересчур усложненный анализ Кавура и Савойского дома передан Годкину в «Нейшн». Предвыборная биография губернатора Тилдена подождет, пока съезд не выдвинет его кандидатуру: на этом настоял мой издатель мистер Даттон. А пока Биглоу и Грин усадили за работу свою рекламную команду: собирают сырье, которое потом превратится в книгу.
Было у меня также несколько безрезультатных встреч с лекционным агентом, который регулярно мне напоминает, что я не Марк Твен. Я ему отвечаю, что это меня несказанно радует, но такие тонкости ему недоступны. Он считает, что я добьюсь успеха на лекторской кафедре только в том случае, если буду рассказывать о нарядах и прическах императрицы и ее фрейлин. Когда я в конце концов отклонил это предложение и гордо заявил: «В таком случае вам следовало бы иметь дело не со мной, политическим писателем и историком, а с моей дочерью княгиней д’Агрижентской», лекционный агент пришел в неистовый восторг. «А она согласится? За тридцать выступлений я заплачу ей двенадцать тысяч долларов!»
Эмма тоже в восторге.
– В крайнем случае я, выходит, смогу прокормить нас обоих. Может, стоило согласиться? Бедный папочка, ты слишком много работаешь.
Сейчас, когда я пишу эти строки, вошла Эмма, чтобы пожелать доброй ночи. Как всегда, она поцеловала меня в щеку. Я поцеловал ей руку.
– В октябре, – прошептала она. – Не в июне. Джон согласен.
– Хорошо, – прошептал я тоже; мы оба ведем себя как заговорщики. Теперь, когда она остановилась в нерешительности на границе Эпгарии, я хочу, чтобы она оставалась со мной как можно дольше. До конца, едва не написал я, и в конце концов все-таки написал.
Глава пятая
1
На рассвете гостиничная карета отвезла нас через весь город до Норт-ривер, к парому на Кортленд-стрит, который переправил нас в Джерси-сити, и доставила на Пенсильванский вокзал. Во время переправы мы сидели в карете и через запотевшие окна смотрели на исчезающий вдали нью-йоркский берег.
– Я когда-то жил вон там. Видишь? То большое здание. Возле гавани. – Здание это было раньше и осталось поныне Вашингтонским рынком. Когда-то я жил неподалеку с де-* вушкой, которая давным-давно умерла.
Конечно, это довольно странно, но Эмма почти ничего не знает о моей жизни до того, как я встретил ее мать. Когда она была маленькая, она проявляла любопытство к Америке, но я рассказал ей столько вымышленных историй про индейцев и все прочее, что она начала в них верить, и до сих пор моя жизнь в двадцатые и тридцатые годы кажется ей волшебной сказкой. Соответствующее воспитание привило ей представление об отце как существе экзотическом. Принцесса Матильда окрестила меня «белокурым индейцем», и имя это ко мне прилипло. Эмма с восторгом рассказывала своим школьным друзьям, что ее отец – настоящий американский индеец из светловолосого племени.
Вашингтонский поезд оказался роскошным; мы отправились вовремя. Меня поразил размах торговой деятельности. Сначала нас искушали жареными пирожками. Затем появился мальчишка с огромной кипой журналов, дешевых романов и мешком арахиса. Без единого слова он бросил Эмме на колени дамский журнал, а мне – роман о Диком Западе. И исчез.
– Это подарок? – удивилась Эмма.
– Сомневаюсь.
Когда поезд тронулся, неоплаченное чтиво так и осталось у нас. Потом явилось новое искушение в белом халате – продавец жареных устриц; только суровый взгляд Эммы заставил меня воздержаться от любимого блюда, единственного американского блюда, о котором я мечтал во Франции и так и не смог найти повара, какой сумел бы воссоздать эту удивительную смесь запахов Атлантики и старого сала.
В Европе таких роскошных вагонов я не видел – зеленые плюшевые занавески, мягкие поворачивающиеся сиденья, газовые лампы с красивыми абажурами из резного стекла на подставках красного дерева и… всепроникающий запах угля и жареных устриц.
Не спеша пообедав в вагоне-ресторане, мы вернулись на свои места, где над поджидал юный книготорговец. Одна его рука показывала на романчик и журнал, другая была протянута к нам, требуя платы.
– С вас один доллар двадцать центов, сэр, – за то и другое.
В последующую перепалку в конце концов включился кондуктор, который дал молодому предпринимателю пинка, а я вручил ему двадцать центов, что, как он заявил, является «минимальной платой за прокат его публикаций». Он исчез, издав вопль от боли и восторга одновременно.
– Оки всякий раз пробираются в вагоны. – Кондуктор говорил, словно о пыли или мухах. – Ничего нельзя поделать.
Когда в Балтиморе меняли локомотив, мы вышли из вагона прогуляться по перрону. Внезапно над моей головой раздался какой-то звук. Я поднял голову и увидел дюжину бродяг, устроившихся на крыше нашего вагона.
Перехватив мой взгляд, один из них с обезьяньей ловкостью спрыгнул на перрон.
– Мэ-эм. – Он подошел к Эмме, которая была ближе к нему, и с хищным оскалом лица протянул грязную руку. – Не подадите ли монетку бедному старому ветерану?
Прежде чем кто-то из нас успел ответить, к первому оборванцу присоединились еще трое. Гримасничая, хватая нас руками, эти жуткие, дерепачканные сажей типы образовали вокруг нас угрожающее кольцо. Я поднял стек, Эмма закричала.
Тут же двое вооруженных охранников железной дороги бросились к нам из ближайшего депо, и оборванцы моментально скрылись среди вагонов и складов.
Это тревожное приключение показалось нам еще более опасным, когда кондуктор безучастно пояснил:
– От них нет никакого спасения. Как только поезд выйдет со станции, они снова будут на крышах вагонов. И если вы неосторожно окажетесь рядом, они сбросят вас с поезда.
Интересное и зловещее наблюдение: насколько я могу судить, ни один из оборванцев не был иммигрантом. На вид все они коренные американцы, раненые или растленные войной, разоренные биржевой паникой.
Тридцать лет назад я не мог даже вообразить, что в этой стране возникнет обширный и неистребимый преступный класс, так же как и ужасающая бедность, мрачно контрастирующая с невероятной роскошью тех людей, с которыми мы общались в Нью-Йорке. Мне жаль Тилдена. При всем своем уме и честолюбии вряд ли он обладает способностью или необходимой волей сделать что-нибудь с этими измазанными сажей типами, которые, точно в кошмарном сне, внезапно возникают в самый неподходящий момент, чтобы напомнить нам о существовании преисподней. Эмма все еще не может прийти в себя, да и я тоже.
Мы прибыли в Вашингтон поздним вечером настоящего – к нашему изумлению – весеннего дня. В середине февраля дует теплый, томный ветерок, сады и пустыри покрыты яркими не по сезону цветами – нарциссами и гиацинтами.
Перед зданием Пенсильванского вокзала вытянулась длинная вереница обшарпанных наемных экипажей с чернокожим возницей в каждом из них. Я всегда с трудом понимал южан, поэтому договариваться о поездке в отель «Уиллард» пришлось Эмме.
– Почему ты мне никогда не рассказывал про этот город? Ведь это же город?
Мы как раз выехали на Пенсильвания-авеню, и Эмма разглядывала все вокруг с любопытством и изумлением.
– Я был здесь только один раз. В течение двух дней в тысяча восемьсот тридцать шестом году. И мало что помню, кроме того, что и запоминать-то было нечего. Теперь по крайней мере они возвели город.
– Где?
– Слева и справа. Великая столица мира. – Шикарным жестом я обвел пансионы и бары, рестораны и отели, выстроившиеся вдоль Пенсильвания-авеню, лишь недавно, как объяснил кучер, замощенной асфальтом. Здания выцветшего красного кирпича с белыми рамами кажутся меньше, чем они есть на самом деле, из-за необычайной ширины улицы, которая тянется от Капитолия до Белого дома, то есть так было раньше.
Со времени моего первого приезда в этот город направление улицы изменилось: теперь она идет совершенно прямо от Капитолия до здания министерства финансов и затем резко сворачивает вправо, через один-два квартала снова поворачивает налево, разрезая пополам лужайку перед Белым домом, какой я ее помню. Часть лужайки, отделенная от Белого дома этим новым отрезком Пенсильвания-авеню, называется теперь парком Лафайета; в центре его установлена статуя не Лафайета – что было бы слишком логично, – а Эндрю Джексона верхом на лошади. Меня порадовало, что Капитолий наконец достроен.
– Здесь было отвратительное временное здание… кажется, коричневое.
– Красивое здание. – Эмма дала высокую оценку Капитолию. – Но эта улица вроде бы ведет в никуда? – Она перевела взгляд на Пенсильвания-авеню. – Там же ничего нет!
Мы выехали на Шестую улицу напротив отеля «Метрополитен», весьма потрепанной копии гостиницы «Индиан куин», в которой я когда-то останавливался в чудовищно жаркий вашингтонский летний день и мучался всю ночь напролет, объевшись за роскошным обедом в Белом доме Эндрю Джексона; то был мой единственный визит в обитель, о которой мечтает столько наших соотечественников.
– Ты только посмотри на чернокожих!
– Негры всегда составляли здесь большинство. Надо же кому-то работать.
– Самая настоящая Африка! Это так чудесно. Почему никто нас не предупредил?
Я думаю, что Эмма более права, чем подозревает, потому что Вашингтон – это в самом деле тропический полуколониальный город. Чувствуешь, что под его поверхностью кипит туземная жизнь, совершенно не соприкасающаяся с существованием белых визитеров, категории людей, состоящей не только из сменяющих друг друга правительственных чиновников, но и тех местных белых, гордо именующих себя Старожилами и имеющих такое же отношение к периодически меняющимся политическим деятелям, как старые ньюйоркцы, живущие возле Мэдисон-сквер, к тем тучным пришельцам, которые живут севернее.
Отель «Уиллард» расположен на том углу, где Пенсильвания-авеню поворачивает направо у министерства финансов, здания в стиле неоклассицизма, которое напомнило Эмме церковь Мадлен в Париже.
– Столь же неприглядно, – сказала она.
Отель – шестиэтажное здание. Снаружи оно довольно непрезентабельно, а внутри тщательно отделано в причудливой американской версии стиля Второй французской империи, который многие находят вульгарным, а лично я люблю – эти тесные, сверкающие позолотой и готической роскошью частные дома многих американцев и общественные здания.
Когда мы вошли под навес у входа, приятные, но не слишком расторопные черные слуги забрали наш багаж.
У входа в главный вестибюль стоял директор, молодая копия Уорда Макаллистера.
– Добро пожаловать в столицу, княгиня, мистер Скайлер. – Он низко поклонился. Мы пробормотали, как мы счастливы быть гостями отеля. Точно на параде, мы прошествовали через полутемный, украшенный фресками главный вестибюль, старательно обходя во время этого торжественного шествия бесчисленные Ьронзовые плевательницы.
– Ваши друзья уже здесь, княгиня. Они ждут вас в ротонде. – Он сказал это, когда я регистрировался (всего десять долларов в день за номер с двумя спальнями и трехразовую еду). В общей сумятице никто из нас не обратил внимания на слова директора. Эмма и в самом деле с любопытством разглядывала все вокруг, а я читал записку Чарлза Нордхоффа, вашингтонского корреспондента «Геральд»: если мы не слишком утомлены, он хотел бы пригласить нас сегодня вечером пообедать.
Директор провел нас не в наш номер, а в еще большую гостиную с высоким куполом, опирающимся на позолоченные колонны. На выложенном мозаикой полу многочисленные диваны и кресла, на которых восседали, по-моему, политики со своими избирателями – сборище, по-своему столь же опасное и тревожное, как и бродяги на балтиморском вокзале.
Прямо под куполом стояла высокая, крупная дама с большим бюстом.
– Вот она! – воскликнул директор, обращаясь к даме. – То есть вот они. Ваши друзья, мистер Скайлер и княгиня.
Мы с Эммой остановились перед этой абсолютно незнакомой дамой, которая наклонила голову с величественностью Таинственной Розы.
– Я, – заявила она голосом, который, отразившись эхом от купола, звучал как голос кумской сибиллы, возвещающей недобрую весть, – миссис Фэйет Снед.
Директор оставил нас на милость сибиллы.
– Не думаю, что мы имели честь… – начал я. Эмма просто смотрела на нее, как в зоопарке.
– Вы, несомненно, знаете меня как Фэй. – У нее был глубокий южный акцент, но при этом легко понятный, поскольку каждый слог произносился с равным ударением.
– Фэй? – глупо переспросил я.
– Под этим именем я пишу. Для «Вашингтон ивнинг стар». А это моя дочь. – Чуть более крупная копия Фэй надвигалась на нас из зверинца политиканов и избирателей (которые, слава богу, не обращали на нас никакого внимания, потому что политическое лицедейство важнее обычного театра). – Вы, без сомнения, знаете ее по псевдониму Мисс Гранди. А в жизни она мисс Огастин Снед. Она тоже регулярно пишет в «Стар». А теперь пожалуйте сюда.
Слепо и послушно мы проследовали за этой опасной парочкой в дальний конец ротонды, где за стеклянной дверью виднелось благословенное содержимое бара.
– Вы можете пропустить стаканчик, мистер Скайлер, – снисходительно сказала миссис Снед. – Я сама терпимость, как и все Снеды. Вон тот черный нас обслужит. А вы, княгиня, выпьете чаю.
– Да, да, – охотно согласилась Эмма, когда мы уселись в кружок неподалеку от бара, откуда официант принес мне мятный джулеп (отличный коктейль, который нахваливает Макаллистер, но не угощает им) и чай трем дамам.
– Большинство европейских коронованных особ останавливается в отеле «Уормли». Почему вы там не остановились, княгиня? – прищурившись, спросила мисс Огастин Снед, коварная молодая особа.
– Я хочу быть настоящей американкой, как мой отец, – сказала Эмма. – «Уиллард» более демократичен.
Это сошло довольно хорошо.
– Мы бы хотели узнать, в свое время, конечно, ваши впечатления от Вашингтона, княгиня, – сказала миссис Фэйет Снед.
– И ваши тоже, мистер Скайлер, – добавила Огастин Снед. Затем мать и дочь извлекли маленькие записные книжки и принялись нас интервьюировать. Они были весьма обстоятельны. Мы с блеском рассказывали о наших похождениях, особенно Эмма, которая наконец ухватила суть наших газет и теперь с места в карьер дает удивительные, мгновение назад изобретенные, смелые и простые рецепты несъедобных блюд, не говоря уже о тайных способах поддержания молодости и красоты.
– Раз в неделю, миссис Снед, я мою волосы керосином. – Глаза Эммы сияли, и я, чтобы не расхохотаться, должен был отвернуться.
– Керосином? – Карандаш миссис Снед замер.
– Керосином, мамочка! – Мисс Огастин Снед почуяла, что ей в руки плывет редкостная удача. – Мы слышали, что в Париже так делают.
– Первой это открыла сама императрица. – Эмма перешла ла заговорщический шепот. – Через час после мытья волосы приобретают удивительный блеск. Вы обе должны попробовать. Не в том дело, – поспешно добавила она, видя перед собой довольно-таки тусклые волосы, – что вам это так уж…
– О да, да, нужно, – решительно сказала Огастин Снед. – Честно, уж если говорить всю правду, то мамочка начала немного лысеть на макушке.
– Давай придержим всюправду при – себе, дорогая Гюсси. – Фэйет вспыхнула и спросила: – Но скажите, княгиня, нет ли опасности вспыхнуть, если сесть, ну, например, около лампы?
– Да нет, что вы. Тем более, что первый час вы должны сидеть совершенно спокойно, откинув голову как можно дальше назад, чтобы распущенные волосы свободно дышали.
С другими темами Эмма справилась с легкостью завзятого лектора. Я ей-богу не уверен что ей не следует отправиться в лекционное турне. Если бы она не была помолвлена, я без зазрения совести отправил бы ее в турне по тридцати городам Америки, а сам был бы ее менеджером и рекламным агентом.
Дамы знали о помолвке Эммы.
– Не будете ли вы скучать по титулу княгини? – спросила коварная мисс Огастин.
Впервые я увидел, что Эмма раздражена. Но дамы этого не заметили.
– Нет такого европейского титула, мисс Снед, который был бы выше простого звания американки.
– Слушайте, слушайте! – торжественно возгласил я, допив отстатки коктейля. Через несколько минут мы ока^ зались в нашем номере и наконец-то дали волю смеху. Мысль о матери и дочери Снед с горящими волосами (нечто вроде нессовских париков) доставила нам неизъяснимую радость.
Приняв ванну и отдохнув (к сожалению, в ванную приходится идти через холл; удобства здесь далеко не такие, как в отеле «Пятая авеню», но, к счастью, и цена тоже), мы в семь часов встретились в вестибюле с Чарлзом Нордхоффом.
Признаюсь, сначала я был несколько запуган этим суровым сорокалетним мужчиной прусского происхождения, чьи профессиональные обязанности заключаются в том, чтобы писать в «Геральд» о вашингтонской политике. Я опасался, что он справедливо увидит во мне самонадеянного дилетанта, знаменитость, свалившуюся на его шею по прихоти легкомысленного издателя; двенадцать недель по меньшей мере ему самому придется оставаться в тени.
Наша первая встреча у конторки портье в вестибюле была мало обнадеживающей. Это крепко сбитый мужчина с врожденной, как мне кажется, матросской походкой; во всяком случае, движется он, слегка раскачиваясь, впрочем, он недаром провел столько лет в море. Как и у моего старого друга из «Пост» Леггета, карьера Нордхоффа началась на море, сначала в нашем флоте, затем на множестве самых разнообразных парусных судов. Он автор популярной некогда книги, которую я не читал, под названием «Девять лет в море». Нордхофф работал в «Пост» у Брайанта, пока его не выжили оттуда из-за (так утверждают все, кроме Брайанта) нападок на твидовскую шайку (надо спросить у него, правда ли это). Тогда Джейми взял его в «Геральд». В прошлом году Нордхофф нашел время написать очень интересную книгу, которую мне довелось прочитать: «Коммунистические общества в Америке». Тема книги в некотором смысле нас сближает.
