Текст книги "1876"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Щелкнув каблуками, Нордхофф поклонился Эмме и поцеловал ей руку. Зная от меня о его немецком происхождении, она тихо заговорила с ним по-немёцки. Удивленный и обрадованный, он тоже заговорил по-немецки. Затем взял мою руку в свою, пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– «Париж под коммунарами» – лучшая и серьезнейшая работа из всех, какие мне довелось прочитать о коммунизме.

Мне кажется, я покраснел. Конечно, у меня закружилась голова от нежданной похвалы, поэтому я не сразу сообразил, что он, как и все прочие, переврал название. Но с названиями мне вообще не везет. Следует, очевидно, уподобиться мастерам и придумывать нечто выразительное, сильное, запоминающееся. «Госпожа Бовари», «Хижина дяди Тома», «Холодный дом» – один раз услышав или увидев, эти заглавия уже не перепутаешь.

Мы были уже у парадной двери, когда Нордхофф сказал:

– Вы должны познакомиться с мистером Рузом. Он человек редкой осведомленности. Если вы нас извините… – он повернулся к Эмме; она ответила ему извиняющей улыбкой.

Тогда Нордхофф провел меня в маленький табачный магазин, вход в который был тут же, внутри, справа от парадной двери. Здесь можно купить не только сигары, сигареты и плитки жевательного табака, но также газеты и журналы со всей Америки. Мистер Руз – фигура, полная сенаторского достоинства; торжественно Поздравив меня с прибытием в Вашингтон, он вручил Нордхоффу конверт (его лавка еще и своего рода почтовая контора).

– Наш специальный телеграф вон там, если он вам вдруг понадобится, мистер Скайлер. – В следующей комнате и в самом деле помещалось это современное удобство, предоставленное компанией «Вестерн юнион». Руз пообещал также оставлять для меня ежедневно экземпляр «нашей» газеты, «Нью-Йорк геральд».

Длинная вереница карет постоянно дежурит возле гостиницы, но Нордхофф предложил – «если Эмма не возражает» – пройтись пешком до ресторана под названием «Уэлчер».

– Это недалеко отсюда, и почти на всем пути есть тротуар.

Эмма не возражала.

– Это Африка! – шепнула она мне по-французски, когда мы передвигались по неровному кирпичному тротуару, на котором удобно расположились – как у себя дома – десятки чернокожих. Одни выпивали, другие играли в кости, третьи извлекали печальные звуки из самодельных дудок, а в отдалении, возвышаясь надо всем вокруг, плыл, как мечта, изваянная из белоснежного мыла, Капитолий, окруженный постоялыми дворами.

Хотя солйце j село, вечер был неестественно теплым. Движение йо широкой улице почти совсем прекратилось, если не считать трамваев, которые с неимоверным грохотом носились взад и вперед. Когда мы повернули за угол точно напротив министерства финансов, Нордхофф показал высокий вяз, названный по имени художника и изобретателя Морзе. Очевидно, некая ужасная догадка вроде земного тяготения посетила его под сенью этого дерева.

– Как мило, – сказала Эмма.

Нордхофф издал какой-то странный лающий звук, в котором я со временем научился распознавать смех.

– Единственные добрые слова, которых этот город заслуживает, такие: он был еще хуже пять лет назад, пока мы не заполучили в мэры нашего собственного босса Твида, местного преступника, который грабит город напропалую, но одновременно хотя бы мостит улицы.

– Никто не жалуется?

– На мостовые? Конечно, да! Земляные работы проведены так неумело, что во время дождя чуть ли не весь город превращается в Венецию.

– Да нет, я имела в виду воровство.

– Боже мой, нет, конечно! В конце концов, это американский образ действий. Кое-что все-таки улучшается. Как бы этот город ни был ужасен, это все равно рай земной для большинства членов конгресса. В сравнении с тем^ откуда они приехали, это город неслыханных удобств и поразительной архитектуры. А вот Белый дом.

В темноте за высокими деревьями показалось большое, похожее на пустую коробку белое здание.

– Очаровательно, – сказала Эмма. Со времени моего приезда в Вашингтон к зданию пристроили стеклянные оранжереи; они нисколько не улучшают его нежилой вид.

– Внутри он еще хуже, – сказал Нордхофф. Затем он повел нас на Пятнадцатую улицу, в ресторан, который помещается в обычном кирпичном доме типа тех, что в Нью-Йорке строятся из песчаника. Как прекрасно, кстати, что в этом городе нет ничего коричневого, если не считать негров, конечно. Большая часть вашингтонских домов сложена из темно-красного кирпича, этот цвет радует мне душу, но Эмме напоминает запекшуюся кровь.

Нордхофф повел нас вверх по лестнице в главный обеденный зал; черный метрдотель, плюшевые портьеры, старомодные турецкие ковры. Свет только от свечей, это большое облегчение после вездесущих нью-йоркских кальциевых ламп.

Эмма села, как бы совершенно не замечая, что публика с нее не сводит глаз.

По всей зале губы округлились, точно застыв раз и навсегда на последней букве слова «кто?».

– Завтра меня замучают расспросами, – ухмыльнулся Нордхофф. – Все захотят узнать, кто были мои гости.

– Гостья, – поправил я. – Все пялятся на Эмму.

– Это всё сенаторы? – взгляд Эммы стремительно обежал комнату, точно театральную сцену или экран диорамы.

– Сенаторы этажом выше, княгиня. В маленьких обеденных комнатах, где столы ломятся от бутылок, где дымятся длиннющие сигары…

– С дамами?

– Иногда. Но обычно они предпочитают обедать с другими сенаторами и плести заговоры с целью опустошения казны.

– Как заманчиво! Значит, эти люди… – Она снова обвела взглядом наших сотрапезников.

– Это лоббисты. Они встречаются с сенаторами только в темных аллеях, где деньги переходят из рук в руки.

– Создается впечатление, – сказала Эмма, – что правительство здесь существует только для того, чтобы давать и забирать деньги.

– Аминь! – крикнул Нордхофф, чем изрядно напугал людей за соседним столиком. И принялся, «за счет Джейми, разумеется», заказывать нам отличную еду (снова черепаха, снова маленькие восхитительные крабы из Мэриленда). Карта вин выше всяких похвал.

Я с легкостью полюбил бы Вашингтон, если бы мне не нужно было о нем писать. Нордхофф чрезвычайно любезно предоставил в мое распоряжение свои заметки о деле Бэбкока, и теперь у меня в голове уже почти сложилась первая корреспонденция: общие впечатления от города после сорокалетнего отсутствия, а также разрозненные мысли о коррупции, «спиртной афере» и О. Э. Бэбкоке.

– Советую вам встретиться с Бристоу, министром финансов. Это он наносит смертельные удары Гранту.

– Своему собственному президенту? – Эмма начинает проявлять неожиданный интерес к политике. А я начинаю подумывать, не обманывался ли я в ней всю жизнь. В течение многих лет я всегда брал Эмму с собой, когда отправлялся в Сент-Гратиен к принцессе Матильде, где разговоры касались искусства, тогда как она была бы куда счастливее в политическом салоне или даже в Тюильри, пытаясь завязать разговор с беднягой императором, который был пропитан политикой-с головы до ног и в такой степени являл собою политического гения, что стал со всей неизбежностью одним из самых больших зануд во всей Франции: он не мог уже ни с кем ни о чем существенном говорить откровенно. К счастью, Эмма один год пробыла фрейлиной императрицы и, подозреваю, наслушалась политических разговоров. В отличие от Наполеона III императрица ни о чем другом вообще не говорила; она тоже была политиком, но весьма скверным, и из-за нее мы («мы» или «они»? «Мы».Это моя страна, то есть была моя страна) ввязались в войну с Пруссией и нашему миру пришел конец.

На заметку: неподкупный Бенджамин X. Бристоу из Кентукки стал министром финансов в июне 1874 года. К всеобщему изумлению, он оказался честным человеком. Обнаружив, что его министерство напичкано жуликами, он постарался выгнать их вон.

Так называемая «спиртная афера» началась в 1870 году, когда Грант назначил своего закадычного дружка генерала (разумеется!) Джона Макдональда начальником налогового управления в Сент-Луисе. Как и Бэбкок, Макдональд служил у Гранта при Виксбурге, а всякий, кто служил ÿ великого полководца во время этой выдающейся кампании, мог, если того желал, получить ключ от монетного двора. Так или иначе, налог на виски шел из западных штатов не в казну, а в карман Макдональда, его друзей, а также Бэбкока и, вероятно, самого президента. На сегодняшний день украдено около десяти миллионов долларов.

– Неужели замешан сам президент? – Я просто умирал от любопытства.

Нордхофф пожал плечами.

– Подозреваю, что да. Уж конечно, его не раз предупреждали о махинациях Бэбкока; теперь же он делает все возможное, чтобы приостановить следствие.

– Но это ведь так естественно – пытаться спасти свою администрацию. – Эмма, как всегда, высказалась весьма практично.

– Точно так же рассуждают «стойкие». Но все же суд в Сент-Луисе идет своим чередом, и Грант выразил готовность лично дать показания в пользу Бэбкока.

– Так может рассуждать человек честный, но недалекий, – сказала Эмма.

– Или хитрый обманщик, – сказал Нордхофф. – Во всяком случае, кабинет министров отговорил его от поездки в Сент-Луис.

– На это он и рассчитывал, разумеется. – Каким-то сверхъестественным чутьем Эмма постигает суть этих негодяев. Она уже призналась, что предпочитает Африку стране Эпгарии.

– Действия генерального прокурора укрепляют меня в мысли о виновности Гранта. Во-первых, прокурор, расследовавший «спиртную аферу», был смещен. Перед самым началом суда над Бэбкоком генеральный прокурор отдал распоряжение, запрещающее обвинению получать свидетельские показания обещанием неприкосновенности или снисхождения любому из потенциальных обвиняемых – свидетелей. Разумеется, это связало следствие по рукам и ногам.

– Грант знал об этом распоряжении?

– Грант сам его отдал, чтобы спасти Бэбкока.

– И самого себя? – Эмму эта ситуация восхищает.

– Конечно. Ну что ж, скоро мы узнаем приговор. Суд кончается на этой неделе.

– Вы полагаете, что Бэбкок выйдет сухим из воды?

Нордхофф кивнул.

– Но не остальные. Те пойдут в тюрьму.

– Почему все так боятся президента? – Мой вопрос прозвучал более наивно, чем это есть на самом деле; ответила на него Эмма:

– Потому что он президент.

– Но у него же не больше власти, чем у конгресса. Или у суда. Его самого относительно легко можно предать суду импичмента. Смотрите, что они сделали несколько лет назад с президентом Джонсоном, который не совершил никакого преступления.

Нордхофф предложил взглянуть на это иначе:

– Большинство из нас здесь уверены, что Грант замешан во многих темных делишках. Но мы не можем, не должны так говорить.

– Вас обвинят в клевете? – Африканские нравы завораживают Эмму.

– Нет. Г рант – национальный герой, и люди просто не могут, не желают верить, что он продажен. Хотя, подозреваю, большинство в глубине души в этом убеждено. Они, конечно, знают все про его семью и его друзей. Но он по-прежнему остается Улиссом Симпсоном Грантом, который спас Союз штатов; величайший из живущих в мире генералов, храбрый и молчаливый герой, не открывающий рта, который делает вид, будто ничего не понимает в политике…

– Хотя понимает все. – Эмма кивнула в мою сторону. – Как император.

– Эти вашингтонские репортажи следовало писать моей дочери.

Эмма засмеялась.

– Я не думаю… – Но в этот момент ее прервал не кто иной, как спикер палаты представителей (то есть спикер до победы демократов в прошлом ноябре) Джеймс Г. Блейн из штата Мэн, единственный серьезный соперник Конклинга в борьбе за выдвижение кандидатом в президенты от республиканской партии.

Мы с Эммой разошлись во мнениях. В Конклинге, на мой взгляд, больше силы, чем в Блейне, хотя он мне антипатичен. Она придерживается противоположного мнения:

– Блейн изумителен! Это замечательный актер… Он похож на Коклена в роли будущего президента.

– Но как ему далеко до прекрасного Конклинга! А ведь именно ты должна была бы оценить мужскую красоту.

– Мужская красота, папа, – это прежде всего мужественность. Тут мистер Блейн с его черными индейскими глазами вне конкуренции.

– Каких это индейцев ты видела, кроме своего отца – «белокурого индейца»?

– На картинках. Но все равно Блейн меня просто очаровал. В сравнении с ним твой Конклинг – jeune premier [44]44
  Первый любовник (фр.).


[Закрыть]провинциального театра.

Великий политик собирался подняться наверх на ужин с друзьями, когда, как он выразился, «заметил моего старого друга Нордхоффа в обществе самой прекрасной женщины, какую я когда-либо видел, и вот я с вами».

– Да, да, я подсяду к вам на минутку. Да, официант, я выпью чуточку этого вина. За здоровье прекрасной княгини из прекрасного далека, и также за ваше здоровье, мистер Скайлер.

Вероятно, он тоже читал в школе мою книжку «Макиавелли и последний сеньор». Если бы тридцать лет назад я знал, что буду способствовать просвещению целого поколения американских политиков, я бы потрудился приписать к этому сочинению мораль. Похоже, что моего Макиавелли они поняли слишком хорошо, упустив из виду судьбу сеньора.

Блейн пришел, уже изрядно выпивши, но пьян не был. Думаю, что ему еще нет пятидесяти. У него красное лицо, маленькие глазки похожи на отполированные ониксы, они смотрят на вас, излучая такое сияние, что приходится отводить взгляд. Слоновьи уши то бледнее, то краснее лица – в зависимости от настроения, наверное. Нос слегка напоминает картофелину, но в целом лицо (или та его часть над подстриженной грантовской бородой, которая открыта взору) довольно приятное, как и голос – первейшее необходимое качество американского политика в наши дни (хотя мне рассказывали, что у покойного достопочтенного президента Линкольна был слабый, тонкий, унылый голос).

– Моя жена завтра зайдет к вам с визитом, княгиня.

– Пожалуйста, не слишком рано. Мы только с поезда.

– Я позабочусь, чтобы она наведывалась ежечасно, пока вы ее не примете. Кроме того, это совсем близко. Мы живем чуть дальше на Пятнадцатой улице, на «дороге», как мы здесь говорим. Какой подарок Вашингтону, не правда ли, Нордхофф?

– Это не моя заслуга. Благодарите Скайлера и Беннета. – К моему неудовольствию, Нордхофф объяснил Блейну, что я делаю в Вашингтоне, и Блейн сразу же стал сдержанным, и хотя не сделался от этого менее очаровательным, но опьянение, еще минуту назад придававшее ему блеск, внезапно сразу улетучилось.

– Раз так, буду ждать с нетерпением, как вы изобразите наш город.

– Может быть, вы скажете несколько слов о генерале Бэбкоке, мистер спикер? – Этот учтивый вопрос Нордхофф сопроводил похрюкиванием, равнозначным у него смеху.

Блейн комично возвел глаза к потолку.

– Я предан президенту и каждому члену нашей Великой старой партии…

– За исключением Роско Конклинга.

– В моем сердце найдется местечко даже для этого индюка. – Блейн допил свое вино, поднялся; то же самое сделали Нордхофф и я (все в зале более и менее открыто следили за нами и пытались подслушать, о чем идет речь).

– Не будьте слишком жестоки к нам, мистер Скайлер. Мы всего лишь ватага бедных деревенских парней, попавших в большой порочный город.

– Я не забуду ваш совет.

– Княгиня, я надеюсь, что скоро вы осчастливите наш дом своим присутствием.

С забавной суматошностью великий человек удалился. Нордхофф был доволен собой и нами.

– Я знал, что он будет здесь сегодня вечером, и он вел себя точно так, как я и предполагал.

– А если бы он не подошел к нам? – с вызовом спросила Эмма.

– Ну что ж, я послал бы официанта в кабинет наверху и попросил бы его спуститься.

– Он вам нравится?

– Он не может не нравиться, – сказал Нордхофф.

– Он тоже продажен? – осведомился я.

– О, папа! Неужели ты до сих пор не понял?

Нордхофф сначала немножко полаял, а затем сказал:

– Да, но он умеет при этом сохранить стиль. Я думаю, что это самый интересный человек в столице.

Остаток вечера – а осталось совсем немного, потому что Эмма и я падали от изнеможения, – мы обсуждали проблемы протокола. Даме, приезжающей в этот город, надлежит оставаться дома и ждать, когда дамы ее положения нанесут ей визиты; чаще всего это даже не визит, а ритуальная визитная карточка. Нордхофф считает, что Эмме, как особо знатной персоне, нанесут визит жены членов кабинета министров и дипломатического корпуса. Остается вопрос, как быть с госпожой Грант. Нордхофф обещал выяснить и сообщить, должна ли Эмма первой посетить ее или ждать, когда ее осчастливят.

Наш гостиничный номер не идет ни в какое сравнение с тем, что мы имели в «Пятой авеню», но мы слишком устали, чтобы даже думать об этом. С тревогой я обратил внимание на москитную сетку над нашими кроватями, а Эмма – с облегчением – не железную сетку на окнах. Она легла, с трудом выдавив из себя «спокойной ночи».

Я же заставил себя еще довольно долго бодрствовать, чтобы все это записать.

Сколько впереди работы!

2

Я наконец отправил свою первую статью в «Геральд»; Нордхофф по-прежнему сама любезность, он мне очень помог. Президент тоже в значительной степени способствовал моему дебюту в качестве вашингтонского корреспондента: вчера опубликованы его письменные показания суду в Сент-Луисе. Многословная и путаная защита Бэбкока вызвала здесь сильнейшее замешательство администрации и с нескрываемой радостью встречена оппозицией. Президент, очевидно под присягой, вновь и вновь повторяет: «Я всегда глубоко верил в его честность… Я никогда не слышал ничего такого, что могло бы эту веру поколебать; разумеется, мне известно, что в настоящее время он находится под судом».

Президент знает куда больше, чем говорит. Во-первых, утверждает Нордхофф, Грант принял по крайней мере один подарок от спиртных жуликов. Два года назад предводитель шайки генерал Макдональд преподнес ему пару чистокровных лошадей с двухместной линейной коляской и позолоченную сбрую. Президент заплатил за это Макдональду три доллара, а Макдональд вручил президенту расписку на тысячу семьсот. Таков один из способов обогащения наших лидеров. Однако Грант считает, что Союз, который он спас, ему недоплатил, и часто говорит о деньгах и недвижимости, которыми благодарная Англия одарила Мальборо и Веллингтона за их военные подвиги. Озлобленный тем, что он не получил свой Бленхеймский замок, Грант ныне полагает лишь справедливым принимать все, что ему преподносят, невзирая на личность дарителя.

Я отправил эту статью в Нью-Йорк утренним поездом и только что получил от Джейми телеграмму, которую мне лично вручил Руз. «Отличная работа», – гласил текст. Поэтому теперь я более уверенно чувствую себя в Вашингтоне, в этих пышных африканских джунглях, что столь милы сердцу моей дочери.

Однако я совсем не уверен в том, как отразятся мои очерки на нашей социальной жизни в этом городе. По настоянию Нордхоффа Эмма нанесла вчера визит госпоже Грант, которая держалась весьма надменно, хотя, по оценке Эммы, это типичная жена богатого фермера, да к тому же косоглазая.

– Она милостиво «разрешила» нам наслаждаться Вашингтоном и обещала, что пригласит нас на следующий большойобед.

– Если президент прочитал, что я о нем написал, нас не пустят на порог Белого дома.

– Но ты был так тактичен, папа. – Эмма внимательнейшим образом прочитала все, не пропустив ни строчки. Мы оба решили, что мои размышления будут более сильными, если я опишу эти круги коррупции простым, неприхотливым стилем, как это делается в поваренных книгах. Я думаю, быть может нескромно, что все получилось очень интересно; конечно, это ничуть не похоже на тот евангелический стиль, каким пишет большинство американских журналистов, с такой крикливостью обнаруживая свои партийные пристрастия, что, даже когда пишут правду, кажется, что они лгут или, того хуже, куплены с потрохами.

Эмма имеет немалый успех. Ей нанесла визит сама госпожа Гамильтон Фиш. Как жена государственного секретаря, она возглавляет здесь светское общество. Она к тому же еще и нью-йоркская grande dame [45]45
  Знатная дама (фр.).


[Закрыть]и связана сложными родственными узами – с кем бы вы думали? – с Эпгарами. После того как госпожа Фиш оставила свою визитную карточку, ее примеру последовали жены остальных членов кабинета. А что касается юной, прекрасной госпожи Уильям У. Белнэп, то она посетила Эмму лично, поскольку, кажется, четыре года назад встречалась с нею в Париже. Белнэп – военный министр, он когда-то был женат на сестре госпожи Белнэп. Когда та умерла, он женился на очаровательной «Киске», как называют госпожу Белнэп даже те, кто с ней не знаком. Эмма припоминает, что в Париже она произвела впечатление несколько вульгарное. «Очень gamine [46]46
  Озорная, задорная (фр.).


[Закрыть], но такое забавное существо в стиле Дальнего Запада».

Так или иначе, сегодня вечером знаменитая Киска заехала за нами и повезла обедать в свой дом на Джи-стрит. Кстати, Эмма постоянно обращает внимание на то, что у этих великих людей совсем крошечные дома.

– Это столица в миниатюре.

– Но столица очень большой страны.

– Тем более странно, что они живут в таких маленьких, тесных, лишенных воздуха домах. – Эмма скорчила гримасу. – Эти знаменитые правители твоей великой страны к тому же очень редко моются. А мужчины, похоже, никогда как следует не чистят свои сюртуки и брюки. – Должен сказать, я тоже обратил внимание на тяжелый запах, который сопутствует шумным вашингтонским сборищам. Дамы разумеется, изрядно пропитаны французскими духами, а некоторые мужчины, но далеко не все, пользуются eau de Cologne. Мыло, однако, здесь не в чести. Я заметил, что у Блейна черные ногти, а часть шеи Нордхоффа, видимая над безукоризненным воротничком, испещрена тонкими серыми полосками, похожими на штрихи серебряного карандаша Леонардо.

Киска Белнэп, однако, благоухает, как сиреневый сад; большая часть дам за сегодняшним обедом были очень хороши собой, хотя и несколько простоваты. Дом буквально напичкан французской мебелью, и хозяйка очень этим довольна. Эмма бесстыдно ей льстила и ничем не выдала, что, как она мне только что сказала, «все в этих комнатах выглядит неуместным. Но какая уйма денег в них вложена! Правда, одевается она хорошо». Высший комплимент в устах Эммы.

Военный министр – коротышка, грудь колесом, кучерявая рыжая борода; манера держаться самая располагающая.

– Я слышал, вы пишете о бедняге Орвилле. Не решаюсь спросить, что именно вы написали.

Я не был готов к этому заданному в лоб вопросу.

– Ничего особенно страшного. Я лишь пытался разобраться в том, что происходит. С юридической точки зрения в деле много неясного.

– Орвилл жаден. – Второй раз я слышу это слово применительно к секретарю президента. – Но это отличный парень. Он вам понравится. Кстати, он живет рядом с нами.

– Вы полагаете, что его оправдают?

– Думаю, лучше спросить генерального прокурора. – Сей государственный муж оказался в этот момент рядом со мной. Мистер Г. X. Уильямс (или генерал Уильямс, как принято величать генерального прокурора) не склонен был ничего мне рассказывать.

– Вряд ли, сэр, я имею право комментировать дело, в настоящий момент разбираемое судом.

– Я просто заинтересовался вашим распоряжением, запрещающим суду проявлять снисхождение к обвиняемым, которые пожелали бы…

– Сэр, это оружие обвинения я никогда не одобрял. Оно попахивает шантажом, взяткой.

– Очень справедливо. Однако, отстранив от должности прокурора… – Я всеми силами старался заставить его что-либо выболтать, но Уильямс отменно хитер.

– Гендерсон был смещен из-за своих откровенно партийных пристрастий. Его нисколько не интересовало следствие по делу так называемой «спиртной аферы». Его занимало только одно: опорочить личного секретаря президента и тем самым лишить Гранта возможности выставить свою кандидатуру на третий срок. Низкое, отвратительное политическое интриганство, сэр.

– Я расскажу вам, кто во всем виноват. – Киска Белнэп увела меня от генерального прокурора. – Я во всем виню Бристоу. С той минуты, как этот человек стал министром финансов, он начал рваться к президентскому креслу. Но генерал Грант – святой, чего только ему не пришлось вытерпеть от этого ужасного интригана, все время твердящего о реформах, как… как Карл Шурц! – Она произнесла имя, хуже которого не в состоянии была придумать (Шурц – немец по рождению, журналист и реформатор).

– Или губернатор Тилден.

– О, я слышала, что он сильно пьет, и кое-что похуже! Если вы знаете, что я имею в виду.

Я не знал, но Киска настоящая кентуккская дама, чтобы позволить себе распространяться на такие деликатные темы.

– А теперь у меня для вас настоящий сюрприз, мистер Скайлер. Я пригласила специально ради вас самую популярную романистку нашей страны, эту маленькую женщину, что стоит сейчас прямо перед вами, которая прожила всю свою жизнь здесь, в Вашингтоне. Это наша собственная и ни с кем не сравнимая литературная львица, миссис Саутворт!

Маленькой женщине было далеко за сорок, у нее простое лицо и печальная осанка. Да, Киска права: Саутворт, вполне вероятно, самая популярная романистка Америки. И разумеется, самая богатая, потому что Боннер печатает в «Леджере» все, что она ни напишет. Год или два назад публике предложили – и она радостно проглотила – полное собрание ее сочинений в сорока двух томах! Я видел все эти сорок два тома в гостиной Белнэпов, каждый с автографом.

– Я следила за вашими статьями в «Леджере». – Миссис Саутворт произнесла это любезно-снисходительно, как и подобало королеве беллетристики в присутствии простого политического обозревателя.

– Вы так добры.

– Вы, кажется, никогда не писали романов, мистер Скайлер?

– Упаси бог, нет, – моментально ответил я. – Я главным образом историк.

– Ваше описание аморального двора французской императрицы убедило меня в том, что вы, пожалуй, обладаете даром волновать своим воображением сердца и умы женщин, где бы они ни жили, в роскошных дворцах или скромных хижинах.

– Вы мне льстите…

Но на уме у романистки было совсем иное:

– Пожалуйста, представьте меня своей дочери. В настоящий момент я пишу о благородной женщине из Европы, и мне бы очень хотелось кое о чем ее расспросить.

– Эмма будет счастлива. – Я представил их друг другу, к смущению Эммы, а также генерального прокурора, который произвел на мою дочь столь же благоприятное впечатление, сколь на меня отталкивающее.

Затем я познакомился с напыщенным конгрессменом с весьма подходящим именем Клаймер Это председатель одной из комиссий конгресса, а значит, местный колосс.

– Мы с Белнэпом делили одну комнату, когда учились в Принстоне, – сказал он. – Я о нем необычайно высокого мнения.

Однако наш очаровательный хозяин меня не интересовал. Я по-прежнему шел по следу Бэбкока. Клаймер мало что мне сообщил.

– Я думаю, что генерал Грант иной раз слишком предан своим старым военным друзьям, – сказал он.

– Мне интересно, насколько президент отдает себе отчет в происходящем.

– Он совсем не дурак. Что бы ни думали он нем в Нью-Йорке.

– Но почему же он выгораживает Бэбкока, который совершенно очевидно виновен?

– Я полагаю, сэр, надо дождаться приговора суда. – Меня жестко поставили на место.

– У меня есть информация из первых рук, – довольно сердито отпарировал я, – о грантовских назначениях на заграничную службу. Я знаю мистера Скенка. – Честно говоря, я видел Скенка один раз, да и то издали, вскоре после его назначения посланником при дворе св. Джеймса. Но я хотел заставить своего собеседника разговориться, и это мне удалось.

¹Созвучно слову «карьерист», «честолюбец».

– Я согласен с тем, что сей джентельмен в определенной степени скомпрометировал администрацию.

– Пытаясь преподать англичанам урок игры в покер? – Я уже понял, что любая фривольность или ирония не в чести у правителей этой страны (когда они ее понимают, конечно).

– Мне ничего не известно о его развлечениях. Я имел в виду спекуляцию.

– Продажу англичанам акций несуществующих шахт?

– Я полагаю, что президент чувствует себя глубоко обманутым генералом Скенком.

– Генералом или коммодором? – Еще один военный титул, и я совсем опозорюсь.

– Генерал Скенк был с ним в битве…

– При Виксбурге.

– Кажется, при Геттисберге. – Клаймер счел своим долгом и тут поставить меня на место.

– Так много генералов, – ответил я, – и каждый высоко оценен благодарной нацией.

– Не более, чем они это заслужили. – Боюсь, что Клаймер не уловил мою иронию.

Затем мы отправились обедать; я сидел по левую руку от Киски. Протокол здесь нечто самодовлеющее, кто где сидит – не только видимое воплощение славы, но и абсолютное проявление земной власти. Рассказывают, что, когда старая милая женщина, вдова президента Тайлера, не так давно приезжала в столицу, она долгое время пребывала в полном одиночестве, потому что министерские жены считали, что она первая должна нанести им визит. Наконец госпожа Грант сжалилась над ней и пригласила ее к обеду.

Увы, с другой стороны от меня сидела миссис Саутворт, которая рассказала мне сюжет своего нового романа.

– Действие его происходит в заграничной европейской стране, где имеются горы и бесчисленные замки. Ваша дочь очень мне помогла. Но скажите откровенно, что произошло между вами и моей старой подругой Фэйет Снед, известной преданным читателям «Ивнинг стар» как Фэй?..

– Ровным счетом ничего. Просто она нас интервьюировала. Вместе с дочерью. Мы были ими очарованы. – Должным образом обе дамы написали о нас (в разные номера «Стар»), и стиль их статей ничем не отличался от обычного стиля таких авторов: тысяча прилагательных, мало глаголов и множество слабых каламбуров, которые обожают вашингтонцы.

– Видите ли, миссис Фэйет Снед из-за княгини пребывает в ужасном настроении. Позволю себе намек: это как-то касается волос.

– Несчастный случай? – В голосе моем звучали сожаление и неподдельная тревога.

Саутворт была очень довольна своей хитростью.

– Да, мистер Скайлер. По совету княгини миссис Фэйет Снед вымыла свои не самые прекрасные волосы в керосине и…

– Они вспыхнули?

– Нет. Хуже, если только это возможно. У нее выпали волосы, мистер Скайлер.

– Великий боже! Но… но какимкеросином она пользовалась? – имровизировал я на ходу.

– Она поступила в точном соответствии с инструкциями княгини.

– Но ведь княгиня говорила о французском керосине, он не такой едкий, как… о, неужели миссис Фэйет Снед употребила обыкновенный американский керосин?

– Боюсь, что да. Недоразумение…

– Конечно. О, нам нужно ей написать. Послать цветы.

– Парик был бы куда уместней, хотя это не совсем деликатный подарок.

– Представить себе не могу, как она допустила подобную оплошность. Эмма всегда дает очень точные советы. – Надеюсь, я кое-как залатал пробоину. Если же нет, то возмездие в печати от мисис Фэйет Снед, она же Фэй, несомненно, будет ужасным.

Эмма говорит, что сегодня она, конечно, не заснет от хохота. Я же с некоторым любопытством отмечаю, что в этом городе пульс у меня нормальный и что я сплю без лауданума. Очевидно, Африка нам обоим идет на пользу.

где продаются отнюдь не только патентованные лекарства, но и мороженое, а также оригинальная смесь под названием «нектар крем-сода» (холодная содовая вода с персиковым либо миндальным экстрактом). Если продавцы вас знают, то они также примут от вас ставки на скачках. Великая столица и провинциальный городок уживаются бок о бок под крышей отеля «Уиллард».

Назад к карточке книги "1876"