Текст книги "Тяготению вопреки"

Автор книги: Гэри Гибсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Кендрик кивнул в знак понимания. Значит, не только он видел то, что видел.

– Я тоже что-то видел, – сказал он осторожно. - Но не очень понимаю что.

– У себя в голове? Кендрик кивнул:

– У себя в голове, ага.

Проход Питера Мак-Кована через все отделение к Кендрику был предприятием рискованным: после очередной хирургии чувство равновесия у него исчезло начисто. Усиления, введенные Зирацки, пустили длинные корни в плодородную почву нервной системы Мак-Кована, и в результате его мотало как пьяного на каждом шагу, и то и дело он падал.

Перебирая руками по койке Кендрика, он осторожно примостился на краю.

– Я сразу понял, что мы все это видели. Сразу.

Он поглядел на Уитсетта – у того глаза лихорадочно метались под закрытыми веками.

Кендрик посмотрел на Бадди Хуареса. Хирургия превратила его в развалину. Голова все время клонилась набок, вос-

паленные глаза смотрели пустым взглядом. Его трясло, и он надолго – уже на несколько дней – утратил дар речи. Но он хоть и медленно, но поправлялся, что пока еще спасало его от увоза в Расчлененку. В отличие от Торранса, шансы у него оставались.

– Ага, – согласился Кендрик. – Но это было на самом деле? У меня было такое чувство, что это… внутри…

– Внутри. В голове у Торранса, – закончил за него Мак-Кован. Вид у него был такой, будто он сейчас заплачет.

Натягивая удерживающие ремни, Кендрик сумел протянуть руку, ласково накрыть ладонью покрытый шрамами кулак Мак-Кована. Тот слегка успокоился, и выражение его лица постепенно смягчилось. Но смотреть Кендрику в глаза он все еще не мог.

– Боже милостивый, чего бы я только ни отдал. Чего бы ни отдал…

«Чтобы выбраться отсюда», – закончил Кендрик мысленно.

– Знаю, знаю.

Этим желанием одержимы были все они, хотя каждый из них давно понял безнадежность этой отчаянной мечты.

– Я видел их! Видел! – Это Роберт бился в своих путах, жалко извиваясь на койке, и на лице его сменялись восторг и ужас. – Я видел их!

Мак-Кован на коленях обполз вокруг койки, чтобы посмотреть на мальчишку. Охранников все еще и следа не было.

– Кого видел, Роберт? – спросил он.

– Светлых, – ответил мальчик плачущим голосом. – Я видел Светлых.

Мак-Кован покачал головой и оглянулся на Кендрика.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он тихо.

– Он ни о чем больше не говорит.

Кендрик оглядел отделение. Еще один заключенный поднялся и смотрел на Роберта сердито, сжимая кулаки. Одна сторона его лица обвисла, парализованная. Он попытался сделать шаг вперед, но рухнул, зацепившись закрай чьей-то койки. Остальные пациенты – где держали в Лабиринте пациенток, Кендрик понятия не имел, – переговаривались тихими голосами. Они тоже заметили, что охранник вдруг исчез.

– Роберт! – окликнул Кендрик Мальчик его не замет чал. Он попытался еще раз, громче: – Роберт, как ты?

Роберт резко повернулся к нему:

– Я тебя видел. Я видел тебя изнутри. Ты их видел?

– Я много что видел, Роберт. Спокойнее, ты народ пугаешь.

Человек, который сжимал кулаки, сидел теперь на краю собственной койки и с отчаянным лицом таращился на руки.

– Я отсюда уйду! – выкрикнул мальчик в возбуждении.

– Все мы отсюда уйдем, – обещал ему Кендрик. -Ты хочешь сказать, что все мы умрем. А я хочу уйти со

Светлыми! Они мне показали путь!

– Что они ему показали? – спросил Мак-Кован. Кендрик уронил голову на койку.

– Он уже где-то две ночи бормочет об этом. Роберт продолжал говорить и метаться на койке.

– Они мне покажут путь. Светлые. Только мы.

Кендрик отвел глаза, уставился на потолок. Желание Роберта вырваться на свободу было ему понятно. Да и всем здесь тоже.

– Вы рассматривали свои пальцы.

На стене, за плечом Зирацки был установлен экран. После первой встречи с Кендриком в гараже он успел коротко постричься. Когда он обращался к заключенному, тонкие губы едва шевелились. На экране Кендрик видел свое изображение, снятое сверху и чуть сбоку: он сидел на краю койки и действительно рассматривал кончики пальцев.

Кабинет Зирацки находился в стороне от длинного коридора, соединяющего Семнадцатое с другими отделениями. В тех других комнатах Кендрик никогда не был, но иногда Зирацки в своих допросах выдавал больше, чем, быть может, намеревался. Таким образом Кендрик узнал, что эксперименты, ведущиеся в отделениях с первого по двадцать третье еще относительно мягкие, со смертностью не более двух-трех человек на пять.

Шепотом передавали слухи, что иногда все население некоторых отделений вымирало за сутки, давая секционным работу на всю ночь.

Через некоторое время Кендрик стал подозревать, что Зирацки распространяет подобные сведений намеренно, чтобы подопытные охотнее делились с ним информацией. Он старался довести до их сознания, что отказ от сотрудничества означает перевод в такое отделение, где показатель выживаемости близок к нулю.

О прошлом Зирацки Кендрик не знал почти ничего, но за время его долгого заточения какие-то основные факты всплывали. Применить эти сведения не было никакой возможности, но все же Кендрик хранил их как драгоценности.

Очевидно, Зирацки занимался секретными военными исследованиями еще до атомного взрыва в Лос-Анджелесе и сейчас получил карт-бланш на любые свои действия. Еще Кендрик понял, что к заключенным Зирацки относится просто. Они были предназначены для казни, которую он считал растратой ценного исследовательского материала.

Кендрик уставился на руки.

– Они неправильные были на ощупь, – сказал он, помолчав.

– Да?

– В рубцах, странных – будто что-то растет под кожей. Я подумал, что со мной будет как с Торрансом.

– У вас были какие-либо необычные мысли, видения, когда умирал Торранс?

Кендрик открыл было рот, чтобы ответить, вдруг припомнив чувство соединенности, которое он ощутил в момент смерти Торранса.

– Ну? – нетерпеливо сказал Зирацки.– Вы мне чего-то не говорите.

После Торранса умерли еще двое, хотя менее зрелищно. В отделении появились новые лица, люди, имена которых Кендрик еще не знал.

– Мне показалось, он хочет мне что-то сказать перед смертью, – солгал Кендрик

– Вы не говорите мне правды. Одна из дверей в тот самый момент вышла из строя.

Кендрик небрежно пожал плечами:

– Не вижу связи.

– Если вы мне будете лгать, я вас переведу, – предупредил Зирацки. – Выбирать вам.

Кендрик опустил глаза, избегая взгляда Зирацки.

– Я…

– Да?

«Сдайся, – шепнул какой-то глубокий внутренний голос. – Пусть переведет тебя куда-нибудь в отделение, где никто не выживает. Сделай что-нибудь, и пусть это кончится».

Какая разница, будет он врать Зирацки или нет? Все равно ему подыхать.

Да, но пока что ему выбирать, когда и как. И пусть это не будет выбор Зирацки. Должен быть иной способ.

На стене возле двери висел календарь, а на нем – фотография весеннего дня в Скалистых горах. И озеро на переднем плане. Кендрик всмотрелся в узоры света и туч, пытаясь вспомнить ощущение открытого воздуха.

Потом посмотрел на Зирацки.

– Не могу ничего вспомнить, – сказал он извиняющимся голосом. – Он умер. Мы об этом, конечно, поговорили потом. Никто не понял, что произошло. Не знаю, что еще могу вам сказать.

На следующий день их отделили от прочих пациентов.

Их было четверо: Бадди, Питер, Роберт и Кендрик. За ними пришли солдаты, вывели их мимо кабинета Зирацки в комнату с низким потолком и отделенной стеклянной перегородкой секцией. Там, наблюдая за ними, сидел сам Зирацки и еще несколько человек. Техники привязали их к новым койкам, а охранники держали под прицелом.

Потом все ненадолго вышли и оставили их в покое.

Через несколько минут вошли другие техники. Кендрик вывернул голову и увидел Зирацки – тот с бесстрастным лицом наблюдал за пациентами. Какая-то женщина подошла к Кендрику со шприцом, и он заревел от злости. Игла вошла иод кожу предплечья, и почти тут же руки и ноги стали чужими, будто их завернули в теплую вату.

Он с интересом наблюдал, будто со стороны, как у него на лице закрепляют какие-то приборы. Потом ледяное покалывание игл в волосистой части головы, к запястьям и груди прикрепили мониторы. На уши надели наушники, на глаза – очки-консервы с ватными подушками, отделившие его от мира.

Уши заполнились треском помех, сознание скользнуло в пустоту, похожую на преддверие ада

– Слышите меня? – спросил Зирацки в наушниках. – Отвечайте.

– Я… да.

Губы и язык онемели и ощущались как чужие. Хаотичные световые пятна танцевали перед глазами в темноте.

– Кендрик, говорите с другими.

С другими? Но он же один, потерян в темноте, мертв… да, конечно, мертв. Он плыл… где-то. И это где-то принадлежало только ему – и никому больше.

Нет. Есть еще другие. Прямо здесь. Он их слышал возле себя, их голоса в хаотичном неумолчном гуле электронов, бегущих сквозь нити накала электрических ламп в комнате. Он слышал все, даже едва заметную пульсацию энергии в лазерных приделах автоматов у стоящих рядом охранников.

Краем сознания он еще слышал, что Зирацки о чем-то его спрашивает, и он сам отвечает. Но даже под угрозой смерти он не смог бы ответить, что именно он говорит, не мог бы даже предположить, если ли рифма или смысл в словах, льющихся из потерявшего чувствительность рта.

Вскоре чужие голоса стали слышны отчетливей: далекий и нечеткий – Мак-Кована, резкий, но неразборчивый – Бадди, поток образов гражданской войны, полетов в рискованных зонах обстрела, сбитый вертолет, бегство пешком но окраинам какого-то мексиканского города – Роберт.

Он ощущал, как тело его извивается на койке, мышцы заполнялись далекой болью… он их видел, видел Светлых, льющихся через их общую пустоту, наполняющих его разум явлениями другого мира.

Теперь за приглушенным шипением наушников он уже слышал крики своих товарищей. Чьи-то руки грубо схватили его, сорвали очки, закрывавшие глаза.

Теперь он видел остальных пациентов. Между ними четырьмя змеились соединяющие их провода. У Бадди шла изо рта пена, Мак-Кован бился в припадке.

А в самом сердце этой суматохи, как спокойный глаз в центре урагана, лежал Роберт с лицом умиротворенным, как у Будды.

На следующий день Роберт совершил невозможное. Он сбежал.

Их четверых снова поволокли – на этот раз в привычное уже Семнадцатое. Пока Кендрик всю ночь лежал в ступоре, Роберт как-то сумел ослабить свои ремни. Никто ничего не видел и не слышал, камеры и микрофоны, которыми начинено было отделение, ничего не записали, кроме помех. И даже охранник ничего не видел – его заменили в течение нескольких часов.

Трое новых - все тяжело вооруженные – стали сменять друг друга в отделении круглосуточно. Матово-черное оружие они держали все время наготове. А койка Роберта оставалась пустой.

Потом начались интенсивные допросы всех обитателей, отделения, которые еще могли общаться. Допросы превратились в череду прямых угроз, некоторые из них были реализованы. Несколько человек исчезли – предположительно, были «переведены» в другие отделения, остальных бросили голодать без пищи и воды, пока кто-нибудь из них не решит открыть, куда девался Роберт.

Тем временем все они менялись. Но были изменения грубые, и были тонкие, куда менее заметные.

Между собой они разговаривали так тихо, что верили – надеялись: их не подслушают и не запишут. Дело было в том, что при всей ненависти Кендрика к тому, что на них на всех навлекли, баланс сил между заключенными и охраной смещался – медленно, но ощутимо.

Бадди сидел на краю койки Кендрика – выражение его лица все еще было испуганным с тех самых пор, как стали возвращаться двигательные навыки. Он сильно похудел, как, впрочем, и все они.

– Так есть у нас хоть малейшая догадка, куда он мог деваться?

Бадди говорил о Роберте, и говорил даже тише шепота, едва заметным выдохом.

– Никто понятия не имеет, даже Зирацки и все прочие. Вот почему столько допросов. АРоберт… – Кендрик пожал плечами. – Только что он был, а потом вдруг встал и исчез.

– Вопрос в другом: мы все тоже можем? – Ох, надеюсь.

Бадди оглянулся На охранников, стоящих в дальнем конце отделения.

– Они за нами наблюдают? прошептал он.

– Ну, вроде не похоже, чтобы у ниx ещё какие-то дела были, – буркнул себе поднос Кендрик.

– Роберт все повторял, как он хочет домой. Может, он уже знал, что отсюда выберется. Но куда он девался?

Кендрик глянул в сторону Расчлененки, и Бадди проследил за его взглядом.

– Да, я тоже об этом подумал. Разве что есть какой-то другой путь отсюда, о котором мы не знаем.

– Мы даже не знаем, что за той дверью. Но куда бы он ни делся, а здесь его уже нет.

В эту ночь Кендрику снилось, что он где-то в темноте – нет, более того: там, где нет самого понятия «свет».

Но каким-то образом, пробегая по коридорам, все более сужающимся, он знал, где и какие лежат на пути препятствия. И где-то там лежал путь домой, который был ему обещан.

Он следовал за Робертом, за мальчишкой, бежавшим через лишенную света пустыню, и сердце его было полно невыразимой радости. «Домой! – Слово это гремело в пустоте черепа Роберта. – Домой!»

Кендрик понимал, что видит сон, но он был безмолвным пассажиром мыслей Роберта. И в темноте, их окружающей, возник намек на нечто иное: безмолвное крещендо бледного света, и мудрости, и признания, которые никогда до конца не становились известными.

Нечто красивое, нечто светлое. Нечто огромное, маячащее прямо впереди, зеленеющее обещанием новых и невообразимых свобод без границ и без пределов.

И когда ум Кендрика скользнул к утреннему пробуждению, память об этом сне еще осталась с ним, и когда он наконец проснулся в знакомой обстановке отделения, он не мог с уверенностью сказать, был это сон или явь.

Снова испытания, снова беседы, но больше не возили в хирургию, не было долгих дней восстановления и надежд выжить, когда столь многим досталась долгая и мучительная смерть. Их теперь осталось мало, где-то дюжина из десятков или сотен прошедших за это время через отделение.

А потом впервые за все время с тех пор, как их привели в Лабиринт, заключенные Семнадцатого начали испытывать скуку.

Дни шли за днями, но Кендрик не проводил их в молчаливом созерцании. Он принял решение: не ждать пассивно, пока станет известно, каковы намерения Зирацки в отношении него. Как отсюда убежать – он понятия не имел, но прецедент уже был.

Но время шло, и он думал, представится ли когда-нибудь возможность.

– Они нас не слышат.

– Ты точно знаешь?

Кендрик заметил, что задерживает дыхание.

Мак-Кован сдвинулся на краю койки Кендрика, поднял руку, чтобы дотронуться до собственного носа. Движение пальцев к лицу замедлилось, почти остановилось, и время замедлило свой ход для Кендрика – с его точки зрения. Все вокруг – поры на лице Мак-Кована, даже стук его сердца – внезапно и мощно остановилось.

А потом в мгновение ока все вернулось к норме.

– Точно. Послушай. Неужто не слышишь? Правда, красиво?

Кендрик прислушался изо всех сил, слыша бесконечные каскады струящейся вокруг энергии через строения Лабиринта. Иногда, когда он глядел на других выживших лаборокрысов – такую они сами себе кличку придумали – он не видел тел, видел более глубокий уровень: гудящие энергией сети, сет отчасти биологические, отчасти машинные, и каждая сводилась к инженерным схемам, начерченным рубиново-красным и полыхающе белым.

Зирацки и его люди явно сообразили, что что-то случилось. За эти несколько дней часто приходили охранники, снимали системы безопасности и камеры наблюдения, заменяя их новым оборудованием. Эти охранники казались еще грубее прежних, и автоматы всегда держали наготове.

Кендрик посмотрел на Бадди, на Мак-Кована, которые сидели рядом, поймал взгляд каждого из них, зная, что они думают о том же. Должен быть какой-то путь наружу, путь бегства.

Кендрик проснулся в панике: он ничего не видел. Попытался повернуть голову – это было невозможно. Что-то шершавое терлось о нос и щеки.

Он попытался поднять руку, но ощущение было, будто он на дне океана, где тысячи тонн воды давят на него сверху. И чья-то рука поймала его запястье и придавила вниз. Кто-то туго его привязывал.

В узкую щель между повязкой и переносицей стал пробиваться слабый свет – Кендрика куда-то везли на каталке. Слышен был скрип колес и постукивание их по твердому бетону, громко хлопали закрывающиеся за каталкой двери.

Тут до Кендрика вдруг дошло, что его вывезли через дверь Расчлененки. Душу наполнил ужас, и хотя он и открыл рот закричать, силы оставили его настолько, что удалось только едва слышно застонать, и стон пропал в гулком шуме коридора, по которому везли каталку.

Через двадцать минут каталка наконец остановилась. В голове крутились кошмарные сценарии. «Меня опоили». Сейчас его здесь бросят, привязанного к этой каталке, бросят подыхать от голода, или его разрежут на куски, без анестезии отделят мясо от костей.

Долгое время Кендрик слышал только другие стоны и тихие крики вокруг. В темноте и холоде исчезло начисто чувство времени.

Прошла вечность, до него донесся тихий металлический щелчок – и путы с него упали. Он поднял руки, сорвал с себя повязку и всмотрелся в черноту, такую густую, что, казалось, ее можно было горстями набирать.

Он поднес руку к лицу, сперва ничего не разбирая. Через несколько секунд стали видны контуры, становящиеся все более отчетливыми. Наконец пальцы превратились в бледные тени на фоне угольной черноты.

Вблизи послышалось шарканье шагов. Снова стали звать друг друга отчаянные голоса. На фоне за рукой можно было разглядеть уже и другие контуры, настолько сливающиеся с окружающей чернотой, что он сперва решил, будто вообразил их себе. Но постепенно они оформились в очертания пошатывающихся, спотыкающихся людей, мужчин и женщин.

Он поднял глаза вверх и увидел знакомый бетонный потолок в стальных трубах, характерный для Лабиринта, едва различимый, но призрачно светящийся, как и все, что он видел вокруг.

И не сразу Кендрик понял, что на самом деле видит в темноте.

И вокруг тоже стояли каталки, выстроившиеся вдоль стены длинного и широкого коридора. Двое-трое заключенных еще лежали без сознания, другие поднимались на койках и слепо озирались, окликая людей с незнакомыми Кендрику именами.

Было холодно, очень холодно. Кендрик встал, щурясь, разглядывая лица ближайших к нему людей, лица, призрачные в этом не-свете. Он искал Бадди; любое знакомое лицо среди десятков бесцельно блуждающих рядом.

– Извините – прозвучал женский голос, дрожащий и неуверенный. Женщина протянула к нему руку, она явно видела в темноте не хуже его. – Я ищу одного человека.

– Я не знаю, где мы, – ответил Кендрик. – Я не знаю

никого из вас.

– Я была в Семнадцатом. Где мы? Где охрана? Кендрик глянул на нее, на светящиеся, расплывающиеся контуры лица.

– Это я был в Семнадцатом. И вас я там не помню. Там вообще женщин не было.

Она покачала головой:

– Каждое отделение разбито на две секции – вы не знали? Для мужчин и для женщин.

– А, да. – Факт этой сегрегации казался ему причудливо ханжеским. – Охраны здесь нет. Кажется, только мы, лаборокрысы.

–  Лаборокрысы?

Кендрик пожал плечами: ^

– Как-то получилось, что мы стали себя так называть.

– Послушайте, я даже не знаю, в какое отделение направили моего брата. Мне нужно знать, нет ли его где-нибудь. Он… – она замялась. – В общем, мне просто нужно его найти.

– Как его зовут?

– Роберт, Роберт Винченцо. – Женщина помолчала и добавила:– Ая – Кэролайн Винченцо.

– Роберт Винченцо? – Кендрик уставился на нее. Глаза ее – два размытых темных круга – стали больше. – Вы его знаете? Я вижу, что знаете. Скажите, знаете?

– Да, – признался Кендрик.

– Он погиб? – спросила она бесцветным голосом.

– Не знаю. – Как ей рассказать? – Он был с нами, а потом как-то вдруг… - он пожал плечами. – Извините, я просто не знаю.

Она молча кивнула и отвернулась.

Кендрик открыл было рот, рассказать ей о вероятном бегстве Роберта, но передумал. Не время и не место. Прежде всего надо понять, что здесь происходит.

Они примкнули к собравшейся неподалеку толпе в несколько десятков человек. Некоторые, смеялись, другие плакали – от счастья и облегчения, найдя знакомые лица или голоса. Но Кендрику стало ясно, когда он начал исследовать бесконечный коридор, что способность ориентироваться в этой угольной темноте свойственна лишь немногим среди собравшихся. С радостью он заметил стоящего неподалеку Бадди, Мак-Кована и еще нескольких знакомых. «Я должен быть с ними», – решил он.

Повернувшись к Кзролайн,онулыбнулсяизвиняющейся улыбкой:

– Мы все потеряли друзей или родных. В этом вы не одиноки.

– Тут не только в этом дело. Я знала, – настаивала она. – Когда я проснулась, то подумала, что ошибаюсь, быть может, но как-то знала – понимаете меня? Такое не объяснишь, это ты просто знаешь – и все. Глупо даже. – Она покачала головой.

Лицо ее более не было размытым, хотя все вокруг в восприятии Кендрика было слегка призрачным. Ее осанка выдавала отлично тренированное тело – быть может, она сама была раньше солдатом или телохранителем.

– Наших родителей давно нет на свете, и мне всегда приходилось за ним приглядывать. Он…

Кендрик мог бы описать ход мыслей Кэролайн. Она считает, что Роберт мертв, а потому чувствует, будто не уберегла его. Это вызывало сочувствие.

Над растущим гулом голосов взлетел крик, и Кендрик обернулся. Кто-то плакал, кто-то стоял на коленях на бетоне, сцепив руки в едва слышной молитве – то ли просил спасения, то ли благодарил за избавление от отделений.

Кендрик пожал плечами, извиняясь перед Кэролайн, и двинулся туда, где был Бадди. Но в сердце своем он знал, что Зирацки никогда их не отпустит, даже если охранники не вернутся.

20 октября 2095. года Эдинбург

Вернувшись в Эдинбург, Кендрик попытался позвонить Кэролайн, оставил несколько сообщений. Она не ответила, да он все равно не знал, что может ей сказать. Краткое перемирие, которым они наслаждались после его бегства из клиники Харденбрука, явно закончилось.

Однако прямо сейчас больше всего его занимало сообщение, принятое его мобилом во время полета домой. Не одну минуту таращился он на эти слова, пока не отвернулся наконец от экрана. Сообщение состояло из трех слов простого текстового файла:

ЭЙВ ВИГВАМ ПИЛОТ

После этого Кендрик заказал себе наутро прокатный автомобиль.

21 октября 2096 года. По дороге на Лох-Эйв

Кендрик услышал,как автомобиль припарковался на улице рано утром. Он вышел, всмотрелся в розовеющее предрассветное небо. Смена часовых поясов еще сказывалась, ритм сна и бодрствования сдвинулся, но Кендрик считал не вправе позволить себе больше отдыха, чем было необходимо.

Сильный бриз продувал извилистые улицы, по которым пробирался через древний город арендованный автомобиль. Кендрик держал окно открытым, радуясь одновременно и порывам ветра, и леденящему дождю. После жаркой печи Камбоджи это было приятное разнообразие.

После возвращения Кендрик долгие часы посвятил самокопанию, даже засомневался, правильно ли сделал, с порога отказавшись от предложения Дрегера. Ведь в мире есть еще сотни других лаборокрысов, и им бы очень пригодилось это лечение – особенно тем, кто сейчас на пороге смерти. Дрегер, использующий свое предполагаемое решение проблем лаборокрысов всего лишь как средство давления, совершал подкуп самого мерзкого сорта. Кендрик задышал глубже, подавляя гнев, стал смотреть, как утренний свет заливает дальние пики гор.

Три слова. И написать их мог единственный живущий сейчас человек, которому Кендрик за всю свою жизнь единственному мог доверять по-настоящему.

Машина двигалась вперед, давно оставив город. Серые дождевые тучи застилали горизонт, расходясь над мокрым ландшафтом долин и холмов. По дороге Кендрик слушал новости. В основном говорилось о продолжающемся распространении азиатской гнили, сейчас уже на полях южной Испании, источника истерических заголовков последних недель. Тем временем машина проехала мокрый нахохлившийся Фалькирк, свернула на север к Стирлингу и взяла курс на Лох-Эйв.

Через полтора часа после выезда из Эдинбурга яркое солнце все же разорвало тучи, огромными пальцами лучей коснулось вод Лох-Эйва и крутых склонов окружающих холмов.

Дождь еще хлестал, пока Кендрик ехал вдоль берегов озера. Он перешел на ручное управление – чуть не пропустил старую гостиницу, расположенную среди кустов дикого вереска. Густая поросль дубов тянулась вдоль ведущей к монастырю дорожки.

Кендрик оставил машину парковаться на дороге под шум гравия из-под шин. Перед ним стояло двухэтажное гранитное строение. Купленное богатым буддистом около века назад, оно стало буддистским монастырем, хотя Кендрик ни разу не видел здесь оранжевой тоги. Он вошел в незапертую дверь и оказался в широком коридоре с голым сосновым полом. На первый взгляд ничего здесь не изменилось за последние годы.

– Здравствуйте, могу быть чем-нибудь полезной?

Из соседней комнаты вышла женщина с короткой стрижкой и подошла к Кендрику. Неподалеку в столовой сидели люди, разговаривали и пили чай. Женщину он не узнал, но старожилы монастыря редко проводили много времени в главном здании.

Он посмотрел ей за плечо на сады. Парк, тянущийся к холмам за убежищем, был отлично виден через высокие двери веранды в дальнем конце коридора.

– Да, я ищу Бадди. Бадди Хуареса. – Женщине это явно ничего не говорило. – Может быть, вы здесь недавно? – предположил Кендрик. – Он сюда иногда приезжает, когда хочет покоя.

Она слегка насторожилась:

– Он вас ожидает? Здесь не все любят, когда их беспокоят.

– Все в порядке, Салли.

Кендрик обернулся на голос и увидел пожилого мужчину в штанах и рубашке с открытым воротом. И вспомнил имя: Гамильтон.

– Я вас помню, – кивнул пожилой. – Вы ведь Лукас?

– Да, это я, – ответил Кендрик, узнав один из своих бывших псевдонимов. – Бадди здесь?

– Да. – Гамильтон посмотрел изучающим взглядом. – Появился только вчера – довольно неожиданно. Надеюсь, у него все в порядке?

Кендрик развел руками:

– Уверен, мистер Гамильтон. Я знаю, как много дают ему эти ежегодные посещения. Мы договорились здесь встретиться, когда я тут буду. – Кендрик улыбнулся как можно дружелюбнее. – Это ничего?

– я думаю, ничего, – ответил Гамильтон после затянувшейся паузы. – Но прошу вас помнить, что мы обязаны уважать желания всех наших жителей. – Спасибо, я это ценю.

Двигаясь к дверям веранды и начинающейся там тропы, Кендрик просто чувствовал, как при каждом шаге взор Гамильтона просто прожигает ему дыру в спине.

Оставив здание за спиной, он стал подниматься в гору по все более крутой тропе. Сразу за низкой, сложенной без раствора стенкой стоял ашрам с изогнутой крышей из гофрированного железа, заросший по одной стенке плющом. Все это сооружение излучало какой-то уверенный покой, но Кендрику это никогда не доставляло столько удовольствия, сколько получал от него Бадди. Как-то не хватало ему шума и суеты улиц большого города

Пара подростков с трудом переваливала на место обточенные водой валуны, строя дорожку от ашрама к ручью, стекающему в озеро – с берегов которого, очевидно, и приволокли камни. Несколько лет назад Кендрик провел здесь долгие выходные, помогая Бадди и другим выжившим узникам Лабиринта построить такую же дорожку с другой стороны дома. Это было сразу после Уилберовских Процессов, когда Кендрик чувствовал настоятельную необходимост кое-что в голове разложить по полочкам. Он до тех пор даже непредставлял себе, насколько такой простой физический труд отвлекает от проблем, какое создает чувство удовлетворения и выполненного долга.

Но одного такого труда было недостаточно. Всего через пару дней он начал скучать, ему не терпелось вернуться к цивилизации. Но Бадди решил здесь остаться на пару лет, а Кендрик, переехав в Эдинбург, время от времени посещал его. В некотором смысле тропы их жизни разошлись с тех времен.

Но оставалось то, что объединяло их: Лабиринт.

Такое иногда бывает с людьми, вместе пережившими катастрофические бедствия: они тянутся друг к другу, иногда поддерживают контакт до конца жизни. Это Кендрик очень хорошо понимал.

Очень долго у него так было с Кэролайн и с Бадди. Были и другие, но слишком многие из них умерли на его памяти, когда усиления обращались против своих хозяев, разрушая их изнутри. Он уже перестал ходить на похороны, где с полдюжины лаборокрысов смотрели друг на друга поверх свежей могилы, гадая, чья следующая очередь.

Он прошел мимо ашрама, кивнув строителям тропы, и пошел дальше вверх, по пустоши, прерываемой рощицами и отдельными деревьями. Кое-где между деревьями поднимался вьющийся дымок.

Отдавшись на волю памяти, Кендрик шел к одной из этих рощ. Как-то у него не совсем получалось смириться с мыслью, что бывший летчик морской авиации США живет в вигваме.

Бадди сидел снаружи перед шатром, одетый в рваный комбинезон поверх шерстяного свитера, на щеках выделялась двухдневная щетина. Был он худее, чем Кендрик помнил по прошлому разу, более трех лет назад. Перед ним в неглубокой яме, обложенной камнями, горел огонь, и сам Бадди пластиковой лопаткой разминал содержимое кастрюли, установленной на проволочной раме над огнем.

Завидев идущего человека, Бадди прищурился:

– Значит, ты получил мое сообщение. Я уж беспокоился, не слишком ли туманно выразился.

– Ты знаешь, что я не единственный, кто мог догадаться. Бадди усмехнулся в ответ:

– Что-то я не вижу, чтобы из них кто-нибудь сюда приехал. Ты помнишь, как надолго я здесь осел после Лабиринта?

Кендрик кивнул:

– На пару лет?

–  Ты еще тогда считал меня психом, что я столько здесь торчу. – Бадди поднял с травы пластиковую миску, снял сковородку с огня, обернув сперва ручку посудным полотенцем. – Рад, что ты приехал. Как там у тебя получилось с Дрегером?

Кендрик отпрянул:

– Как ты узнал, черт побери? Бадди пожал плечами:

– Держу ухо к земле.

– Ты хочешь сказать, что Эрик Уитсетт – не единственный, кто за мной шпионил?

Свет в гдазах Бадди слегка погас.

– Эрик больше не вышел на связь, Кендрик. Что случилось?

– Его убили, вот что. Мы встретились, мы разговаривали. И тут его застрелили.

Бадди был потрясен. Кендрик рассказал подробнее.

– «Лос Муэртос», – сказал Бадди вполголоса, помолчав. – Они за нами охотятся.

– Эрик что-то об этом говорил. Бадди, судя по виду, Напряженно думал.

– Я тебя спросил, как там у тебя с Дрегером. Мне нужно от тебя услышать прямой ответ, ты на него работаешь?

Кендрик рассмеялся:

– Шутишь? Ты что, забыл, с кем разговариваешь?

– Люди меняются.

– Не настолько.

– Ладно, как ты тогда объяснишь свою с ним встречу?

– У меня никогда раньше не было возможности поговорить с ним лицом к лицу. Мне хотелось посмотреть, что он за человек, узнать, что он хочет мне сказать. Ты разве этого не хочешь?

– Конечно. И как?

– Он пытался меня подкупить каким-то чудодейственным средством.

Бадди криво улыбнулся:

– От нашей болезни исцеления нет.