Текст книги "Скитания"

Автор книги: Герхард Грюммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Прорыв удался! Англия повержена! Теперь мы должны причалить к острову и занять его. В этом случае исход войны был бы предрешен, – изрек исторические слова Хайнц Апельт. Сам он охотнее всего устремился бы туда, чтобы принять участие в высадке десанта.

Герхард Гербер оценивал ситуацию несколько иначе:

– Прорыв? Хорошо, согласен. Налицо тактический успех. А стратегический? Все это как раз доказывает, что время тяжелых боевых кораблей на Атлантике прошло. Что касается стратегических соображений, то этот маневр скорее похож на отступление. – Герхард был очень доволен своей формулировкой: кто из обычных новобранцев в состоянии отличить стратегические цели от тактических?!

Хельмут Коппельман ограничился историческим экскурсом:

– В 1588 году, когда была разбита испанская армада и Британия стала первой морской державой мира, тоже говорили о ее возможном поражении!

Высказывание о «стратегическом отступлении» дошло каким-то образом до ушей боцмана Хенше. Стремясь загладить свою вину перед начальством, он тотчас же отправился собственноручно «обработать» призывника Гербера. И вскоре за казармой послышались команды: «Ложись! Встать! Бегом – марш! Быстрее! Ложись! Ползком – вперед!» и т. д. В довершение всего Хенше заставил Гербера стоять на голове в небольшом углублении заполненном грязью и мокрым снегом. Через полчаса Гербер уже еле держался на ногах, а Хенше, размахивая кулаком перед его носом, орал:

– Ты что, не слышал речь фюрера? Большевики ведут себя нагло. Мы защищаем не только великую Германию, но и всю Европу. А вы здесь мелете взор о каком-то отступлении.

Наконец он отпустил Гербера, и Герхард, пошатываясь, едва добрел до своей казармы. Товарищи помогли ему почистить вещи и уложить их в шкаф. Хайнц Апельт тщательно почистил оружие, потому что Хенше обязательно устроит вечером проверку.

Герхард Гербер кипел от гнева:

– Прикончить бы это дерьмо прикладом! Это было бы справедливо.

– Уймись же наконец, – молил испуганно Хельмут. – Ведь он же доведет тебя до сумасшествия, и никто его не остановит. Ведь это же доказано на примере Деринга! Таких типов абсолютно не трогает наша ненависть. А ты схлопочешь себе гауптвахту или, что еще хуже, штрафной батальон. И тогда вся твоя карьера полетит к черту!

Когда Герхард отдохнул и пришел в себя, он согласился с тем, что убивать Хенше действительно было бы бессмысленным делом. Вся ненависть, которую молодые люди питали к инструкторам, вылилась на недругов Германии, прежде всего англичан, главных противников на море. Ненависть к Англии разрешалась и даже поощрялась приказами и распоряжениями начальства. Для немецких моряков это была давняя традиция.

***

Ночью, в половине второго, по казарме пронеслось: «Тре-е-е-во-га!» Местный гарнизон выступал на учение к морскому побережью. Всем участникам сообщили, что русские высадились на остров Рюген и теперь угрожали Штральзунду. Задача состояла в том, чтобы воспрепятствовать их наступлению на материк. На стороне «красных» действовали несколько сот новобранцев из войск СС, которые размещались в Штральзунде. Их частично поддерживали летчики из Паро. В состав «голубых» входили морские и пехотные подразделения.

Рота, в которой служили трое друзей, должна была совершить марш вдоль плотины Рюген. Недалеко от вокзала Альтефер ее атаковали на бреющем полете три «мессершмитта». Новобранцы бросились на мокрую от росы траву в поисках надежного укрытия. Неожиданно появился посредник и заявил:

– Ваша рота потеряла двадцать человек убитыми.

Каждый матрос, которого назвали «убитым», должен был снять каску и надеть пилотку, а затем все они под командой унтер-офицера Бока направились в казарму, куда обязаны были прибыть к шести часам утра.

Выполнив этот приказ, Бок пошел в город, где его уже поджидала приятельница, приготовившая своему возлюбленному копченое мясо с кислой капустой. Остальные же «убитые» хорошо позавтракали и легли спать. После обеда они тоже были свободны и провели время за пивом и карточной игрой.

Только к вечеру рота вернулась с учения. Матросам пришлось совершить очень длительный марш, прежде чем они натолкнулись на авангард «красных». Грязные, голодные, с натертыми до волдырей ногами, «герои» Рюгена едва доползли до своих коек.

Коппельману же повезло: он оказался в числе «убитых» и провел самый спокойный день за всю свою военную службу.

***

В начале апреля Гербера назначили дневальным на контрольно-пропускном пункте. Это было не самое худшее дежурство. Хоть ночью ему и не удавалось поспать, но зато на следующий день его полностью освободили от занятий. Правда, он вытянул на себя не совсем удачную ночную смену, или, как ее еще называли, «собачью» вахту. Герберу пришлось долго стоять на холодном, пронизывающем до костей ветру, и уже днем юноша почувствовал сильную боль в левом ухе. Он измерил температуру, и оказалось, что у него около 40 градусов. Через три дня ожидаемого улучшения не наступило, и его пришлось госпитализировать.

Стройное темно-красное здание госпиталя располагалось на берегу Зунда в живописном месте. Оно было построено незадолго до войны. Удручало Гербера только одно – вид на остров Денхольм.

В день рождения фюрера несколько женщин из местной нацистской организации принесли шефские подарки. Входя в палаты, они сочувственно спрашивали каждого, где и когда он был ранен. Гербер уклонился от ответа и лишь рукой показал на свое закутанное ватой ухо.

– Бедный мальчик! Ведь он ранен в голову! – сокрушенно произнесла одна из пожилых дам.

Через несколько дней благодаря внимательному уходу состояние здоровья юноши стало улучшаться, но выписывать его не торопились и ждали, пока он окончательно окрепнет.

Когда Гербер вернулся на Денхольм, боцман с ужасом воскликнул:

– Боже мой! Ведь у нас скоро проверка и строевой смотр, а ты отсутствовал целых три недели. Постарайся смыться отсюда, а то ты подведешь всех!

Юноша направился в лазарет и получил там освобождение от занятий еще на три дня.

Матросы приводили в порядок свою форму, тщательно чистили и утюжили ее, драили пуговицы, знаки различия, бляхи, доводя их до ослепительного блеска. Наконец наступил день строевого смотра. Роту выстроили на полчаса раньше назначенного времени, по шнуру выверили равнение. А Гербер, сидя у окна, со спокойной душой наблюдал за происходящим на плацу.

Контр-адмирал Руге появился перед строем с пунктуальной точностью. Командир роты Краузе скомандовал: «Смирно! Слушай – на караул!» – и четким строевым шагом направился отдать рапорт. Начало смотра прошло более или менее нормально. Затем начальство стало проверять, как матросы каждого взвода выполняют ружейные приемы, повороты на месте и в движении, как они умеют подавать сигналы, и закончилось все это торжественным маршем. Несмотря на отдельные замечания, адмирал остался доволен смотром. Другие роты показали такие же результаты.

***

Этой проверкой закончился период начальной боевой подготовки. Матросам предстояло теперь пройти курс специального обучения. По этому случаю состоялся прощальный вечер, на котором командир роты Краузе, обращаясь к своим подчиненным с большой речью, назвал их впервые «камераден», что вызвало удивление у всех присутствующих.

От выпитого пива настроение у матросов поднялось, а когда на сцене началась самодеятельность, напряжение у людей совсем спало. Все надрывались от смеха, когда подвыпивший фельдфебель, с трудом сохраняя равновесие, показывал ружейные приемы с палкой.

Только Гербер оставался безучастным ко всему. Тяжелое известие угнетало его. Он не знал, как сообщить об этом своим друзьям.

– Что с тобой? – тревожно спрашивал время от времени Хельмут Коппельман.

Кто-то на сцене уже пародировал занятия по огневой подготовке и называл матроса призыва 1942 года «эффективным огнестрельным, режущим и колющим оружием, которое реагирует на давление, но не устает при перегрузках».

– Ну что с тобой, старина? – опять с беспокойством спрашивал друга Хельмут.

Однако Гербер никак не решался сказать правду. Утром он сходил в ротную канцелярию и осторожно спросил у тучного унтер-офицера о состоявшемся распределении. Тот полистал свои записи и сообщил:

– На подводный флот? Сожалею, матрос Гербер, но вы ведь лежали в госпитале по поводу заболевания уха. В медицинском заключении записано: «Для службы на подводных лодках непригоден». Очень сожалею, молодой человек!

И это было еще не все. Любезный унтер-офицер доверительно сообщил ему, что только Коппельман будет отправлен на подводный флот…

***

Началась импровизация на тему «Фауста». К этому произведению обращались уже не раз. Но Коппельман искусно выбрал отрывки из текста, придав им современное звучание. Разумеется, на прицел были взяты методы обучения на флоте.

С породой глупою, звериной и людской

Бороться никогда мне не хватает сил,

Ведь скольких я уже сгубил,

А жизнь течет себе широкою рекой.

Да, хоть с ума сойти, все в мире так

ведется…

Никто из новобранцев еще не знал, куда их направят. На это были нацелены следующие слова:

Дух военно-морского флота постичь не трудно,

Если вы прошли между Большим и Малым Бельтом.

Все равно в конечном счете вы отправитесь

Туда, куда пошлют вас ваши адмиралы.

Против двух строк из Гете: «Война, торговля и пиратство нераздельны, как троица» – строгая цензура возражала. Но их приняли за намек на британскую политику последних четырех столетий и оставили в программе.

Выступление Коппельмана имело необыкновенный успех. Командир роты приказал позвать Хельмута и на виду у всех выпил за его здоровье. Какая высокая награда для простого матроса!

Гербер оставался единственным, кто не смог настроиться на общий веселый лад. Услышанная от унтер-офицера новость разрушала все надежды и планы друзей. Ведь они так рассчитывали, что будут служить вместе! Втроем было бы легче переносить невзгоды. А что же теперь станется с ними, и прежде всего с Хайнцем, который так нуждался в их дружбе? Ведь из-за своей безграничной наивности он так часто страдал!..

На следующее утро, когда рюкзаки уже были собраны, фельдфебель зачитал приказ о назначении. Апельт и Коппельман оцепенели. Им не хотелось верить в услышанное. Но причин для сомнений не было.

Для прощания оставалось всего лишь несколько минут. Герхард почти радовался этому, поскольку Хельмут, у которого определенно возникли какие-то подозрения, не сможет больше задавать ему неприятные вопросы.

С полученными нарукавными нашивками, определявшими их военное поприще, каждый из друзей пошел своей дорогой, чтобы выиграть войну для Германии.

Глава 4
В ЛОГОВЕ ПИРАТОВ

Дорога в Сен-Мало была долгой, и предусмотрительный кладовщик в Штральзунде выдал Герхарду Герберу и его десяти товарищам, будущим минерам, колбасы и хлеба на целых два дня. Действительно, уже в Гамбурге пришлось прождать несколько часов встречного поезда, в Кельне сделали пересадку, а в Версале остановились на ночлег в казармах вермахта. И вот они достигли конечного пункта своего путешествия – маленького морского порта, зажатого между Бретанью и Нормандией.

Молодые люди надеялись увидеть оживленный портовый город с интенсивным движением и людской суетой, но были крайне разочарованы: жизнь здесь словно замерла, на улицах лишь изредка появлялись грузовики вермахта, иногда с грохотом проезжал конный экипаж. На просторной стоянке перед вокзалом припарковались два допотопных автомобиля с проржавевшими кузовами. Витрины многих магазинов были забиты досками. Теперь только по рекламам можно было судить, где продавались галантерейные товары, а где фотоаппараты и автомашины. Табачные ларьки тоже не работали, поскольку население не получало талонов на табак. Гербер заметил, как одна элегантно одетая дама быстро нагнулась на середине улицы, чтобы поднять окурок сигареты.

В городе матросам встречались в основном пожилые французы в жалких поношенных костюмах: их лица выглядели угрюмыми и неприветливыми. Война разбросала французскую молодежь по всему свету. Одних, кто раньше служил в армии, загнали в концентрационные лагеря рейха, других насильственно вывезли на принудительные работы в Германию. Много молодых людей ушло в лес к маки.

Улицы были грязные, мусор не убирался, в сточных канавах скопилась масса всяких отбросов и хлама. Почему не поддерживается порядок? Где транспорт для вывоза мусора? Вся эта неприглядная картина угнетающе подействовала на молодых матросов. Они совсем иначе представляли свое вступление во Францию, где, как им казалось, они могли бы пожить как боги.

Внимание матросов привлекло роскошное здание казино, на котором висела деревянная табличка с надписью на немецком и французском языках: «Солдатское общежитие вермахта. Вход штатским воспрещен». Затем они вышли к огромному комплексу зданий – казармам имени Клаузевица, охранявшимся часовыми в стальных касках. Молодые люди нашли все это совершенно нормальным, ведь Франция капитулировала, и ее северо-западная часть была оккупирована немецкими войсками. Вполне естественным казалось и то, что перед германскими казармами стояли германские часовые, а в Шербуре, Бресте, Гавре и Сен-Мало спешили к своим подразделениям и кораблям германские матросы.

Жители Сен-Мало веками зарабатывали себе на жизнь рыболовством и торговлей, правда, не брезговали и морским разбоем. Город рос и развивался, строились школы и церкви, сооружались промышленные предприятия. Он располагался в удобном и живописном месте с хорошей естественной защитой. В двадцатом столетии люди оценили живописность окрестностей Сен-Мало и он стал курортом. О напряженной жизни порта и бойкой торговле в прежние времена свидетельствовали лишь портальные краны, выстроившиеся на пирсе в длинный ряд. Теперь здесь пестрели минные заградители, торпедные катера, а также рыболовные суда, приспособленные для военных целей. Война определяла сейчас не только облик порта, но и всего города. Всюду мелькали фигуры солдат и офицеров рейха.

***

Матросам с трудом удалось отыскать место их новой службы. Обер-боцман из штаба решил проблему их назначения очень просто.

– Вы назначаетесь на разные корабли. По прибытии доложите о себе командиру! – сказал он и, протянув руку в ящик, достал наугад несколько карточек, а затем быстро вручил их прибывшим матросам. Судьба молодых людей была решена.

– «Минный тральщик 4600», – прочитал Герхард в своем направлении. Два нуля на конце не внушали никаких радужных надежд.

Стоявший у ворот часовой указал ему на маленькое грязно-серое рыболовное судно с огромной дымовой трубой. Часть матросов попала на моторно-парусные рыболовные шхуны, а некоторых зачислили даже на небольшие теплоходы с тяжелым вооружением и многочисленной командой.

В первое мгновение Герхард был просто сражен. Эта ужасная посудина не имела ни малейшего сходства с современным минным тральщиком. Но вооружение было неплохим. На носовой части стоял спаренный пулемет, а сзади него – 20-мм орудие. На корме было укреплено зенитное орудие. На капитанском мостике Герхард обнаружил два крупнокалиберных пулемета.

На пирсе Герхарда встретил вахтенный, который ударил его по плечу и прокричал:

– Вот здорово! Еще новичок. Только позавчера к нам прислали одного. Фамилия у него Фогель.

На осторожный вопрос Герхарда, чему вахтенный так радуется, последовал ответ:

– Еще бы не радоваться! Новичкам полагается проявлять усердие. Тот, кто уже стал обер-ефрейтором, не ударит палец о палец. Эти канальи даже на вахте не хотят стоять. Все сваливают на нас. Поэтому два новичка – это очень даже кстати!

Герхард украдкой разглядывал своего собеседника – на рукаве у него была только одна нашивка.

– Собственно говоря, меня давно должны были повысить, – объяснял ефрейтор, – но во время воздушного налета меня застукали. Вместо того чтобы сидеть в бункере, я стоял у входа и смотрел, когда появится самолеты. И точно, появился один, только не самолет, а «цепной пес»[4]4
  Так солдаты называли полевых жандармов. – Прим. ред.


[Закрыть]. В результате пять суток ареста. Теперь целое полугодие мне ничего не светит. А ведь я давно бы уже мог стать обер-ефрейтором.

Этот неудачник, по фамилии Риттер, показал новому члену экипажа кубрик для команды. Герхард открыл железную коробку и стал всматриваться в темное помещение. Койки были расположены в два яруса, занавески спущены, и за ними слышался громкий храп – экипаж отдыхал после обеда.

Неожиданно высунулось заспанное лицо. Оно принадлежало, как свидетельствовали три нашивки на рабочей куртке, обер-ефрейтору. Герхард назвал свое имя. Радостно оживившись, обер-ефрейтор протянул руку.

– Шабе – старший по палубе, – представился он. – Отлично! Еще один новичок!

Этот возглас разбудил некоторых из спящих. Они приветствовали вновь прибывшего рукопожатиями. Казалось, что моряки здесь были в цене, и Герхард впервые за время военной службы почувствовал, что в нем действительно нуждаются.

– Парень, ты опоздал на час, не то пришлось бы тебе нести вахту с двенадцати до шестнадцати, – сказал со своим характерным диалектом шустрый гамбуржец ефрейтор Альтхоф.

Все рассмеялись. Альтхоф слыл балагуром на судне и всегда старался развеселить окружающих. Товарищи его любили, чего нельзя было сказать о начальстве. Своими шутками он часто задевал за живое унтер-офицеров, а иногда даже самого командира.

«Четыре часа вахты хотят мне всучить сразу. Хорошенькая перспектива!» – подумал Герхард.

Гербер получил койку над Генрихом Фогелем, который стал очередной жертвой подтруниваний Альтхофа. Повод для этого дал сам Фогель. На дверь своего шкафчика он приколол фотографию красивой девушки. Тотчас же многим захотелось узнать, не его ли это приятельница, но Фогель гордо ответил:

– Моя сестра!

Это было его ошибкой. Вероятно, хорошенькую девушку ему и простили бы, но красивую сестру прощать не пожелали. Альтхоф стал систематически обвинять эту сестру в легкомысленном образе жизни. Сейчас он утверждал, что видел ее в объятиях пьяного матроса в полночь на площади в Гамбурге. Фогель воспринял это всерьез и с возмущением говорил, что его сестра никогда не позволит себе подобного. Альтхоф и его компания легко парировали доводы Фогеля, который не отличался особым красноречием. Оскорбленный, он удалился на свою койку.

Настало время представиться начальству. Гербер постучал к боцману.

– Войдите, – раздался брюзгливый голос. – Что, опять новый матрос? Очень хорошо. – На этом представление окончилось.

Командир корабля обер-лейтенант Хефнер, одетый в поношенный свитер, сидел в своей каюте и читал, когда к нему вошел Гербер. Матрос четко отдал честь. Командир нехотя оторвался от книги и посмотрел вверх. Он был явно недоволен тем, что прервали его увлекательное чтение. Не откладывая книгу, Хефнер стал спрашивать Герхарда о месте рождения, возрасте и полученном образовании. Затем жестом отпустил юношу. Вся эта церемония длилась едва ли минуту.

Гербер дал ему от силы лет тридцать пять – сорок, но виски у него уже поседели. «Резервист, наверно, – подумал Гербер. – Кадровый офицер в этом возрасте едва ли оставался бы в чине обер-лейтенанта».

После обеда матросы занялись своей формой и вещами. Герхард принялся гладить голубую рабочую форму, которая очень помялась в пути. В шестнадцать часов Шабе послал его дежурить на пирсе. Юноша продолжал стоять там и тогда, когда команда уже сидела за ужином. Назначенная на шесть часов вечера смена явилась только в половине седьмого. Пунктуальностью на борту тральщика, видимо, никто не страдал. Гербера сменил на вахте обер-ефрейтор машинного отделения Хансен, по профессии слесарь по судовым двигателям.

Хансен вразвалку приближался к посту. Проходя мимо каюты командира, он громко плюнул за борт, выражая тем самым свое презрение к Хефнеру и ко всем другим офицерам. Однако Хефнер оказался не самым плохим человеком. Были на судне и похуже, которых Хансен просто не переносил. Но он остерегался говорить об этом Герберу, выходцу из буржуазной семьи и воспитаннику привилегированной гимназии, где его напичкали всевозможным вздором об исключительной биологической наследственности расы господ и великой германской истории в нацистской трактовке. И как бы в подтверждение своего отношения ко всему этому Хансен еще раз плюнул, но уже около нового члена экипажа.

Ночью Гербера второй раз послали на вахту сменить Фогеля. На это неприятное ночное дежурство назначали конечно же новых матросов. После второй вахты Гербер вернулся в кубрик смертельно усталым и тотчас же повалился на койку.

***

После завтрака боцман Кельхус приказал свистать всех наверх. На палубе появилась пестрая толпа, среди которой нельзя было найти и пары одинаково одетых людей. Матрос, сменившийся после вахты в восемь часов утра, стоял в строю в голубой рабочей форме. В такой же форме предстал и обер-ефрейтор, собравшийся идти в увольнение на берег. Одни матросы надели парусиновые костюмы, другие – синие свитера, запачканные маслом, а на Шабе красовались темно-коричневые брюки. Полнейшее разнообразие наблюдалось и в головных уборах: плоские береты, шапки с шерстяным помпоном, кепи. На голове у Риттера была пилотка, которую он носил еще будучи членом гитлерюгенда. Обувь тоже отличалась разнообразием: матросские сапоги, высокие кожаные полуботинки, резиновые сапоги, спортивные тапочки. Один из матросов обул даже деревянные резные башмаки ручной работы, которые он достал где-то во время стоянки на верфи в Голландии. Гербера, приученного к порядку на Денхольме, все это очень удивило.

Как только началось распределение работ, кочегары, радисты и другие специалисты заявили, что им надо выполнить какие-то неотложные дела на своих рабочих местах. Менее чем через минуту строй уменьшился на восемь человек, и для уборки палубы осталось лишь несколько матросов.

В общем-то работы было не так уж много, и единственная задача состояла в том, чтобы растянуть ее до обеда. Гербер помогал Риттеру смазывать шарнирные соединения иллюминаторов на переборках. В общем-то это было излишним, поскольку их смазывали неделю назад.

– Главное – надо создать видимость, что мы работаем, – доверительно признался Риттер.

Как-то незадолго до выхода в море Шабе пришел к матросам и между прочим сказал Герберу:

– Принеси-ка на мостик компасный ключ из машинного отделения.

Но старший по палубе не на того напал. Гербер знал, что компасного ключа не существует вообще. Ухмыляясь он парировал:

– Мне очень жаль, обер-ефрейтор, но его только что взял старший рулевой!

На этот старый трюк, который был испытанием для каждого новичка, попался Фогель. Обливаясь потом, он притащил из машинного отделения заржавевший гаечный ключ.

– Это не тот, – сказали ему. – Нам нужен ключ для жидкостного компаса, а не для гирокомпаса.

Фогель снова отправился в машинное отделение, и игра продолжалась на потеху бывалых матросов…

Точно в двенадцать на баке накрыли обед. Бобы со свининой. Кисло-сладкие, безвкусные. Гербер был голоден и с жадностью набросился на поданное ему кушанье. Вскоре ему попался темно-коричневый овальный предмет. За кусочек мяса его принять было невозможно, и Гербер отодвинул его в сторону. Другие матросы тоже спокойно вылавливали такие овальные кусочки из своих мисок и, откладывая их в пепельницу, продолжали есть дальше.

– Тараканы, – сухо заметил Шабе. – Эти милые насекомые населяют каждое судно между Гамбургом и Гаваями. Ничего не поделаешь.

У Гербера после этих слов пропал аппетит. Так продолжалось несколько недель, прежде чем он смирился с тараканами.

Фамилия старшего по палубе писалась и произносилась так же, как слово «таракан». А потому никто на борту судна не использовал его в речи. Старались прибегнуть к синониму, чтобы не навлечь на себя гнева Шабе, который не принимал никакого юмора на это счет. Ну а тех, кто осмеливался шутить, обер-ефрейтор нещадно бил. У некоторых матросов зияли во рту безобразные дыры – это была работа Шабе.

После обеда все пошли отдыхать. Герберу же предстояло нести вахту до четырех. На других кораблях тоже воцарялась тишина, и порт оживал только к трем часам.

На безоблачном небе жарко пекло солнце. Гербер с автоматом через плечо ходил вдоль пирса. Здесь уже совсем наступило лето, а на Штральзунде только цвела сирень. Порт не радовал Гербера. Краны стояли без движения, шлюз пустовал. Герхард впервые ощутил, как томительно долго тянутся четыре часа вахты. За все это время около порта появилась лишь одна конная упряжка. Она прогромыхала по разводному мосту и исчезла на другой стороне гавани среди пригородных вилл. Это, вероятно, был Сен-Серван, соседний город. До оккупации там базировались французские миноносцы. На одном из холмов Герхард заметил несколько выкрашенных в белый цвет зданий. Очевидно, в них размещался госпиталь. «С этого холма, – подумал он, – наверняка открывается прекрасный вид на город». И сразу вспомнил о том, как вместе с друзьями поднимался на башню в Штральзунде. При мысли о друзьях Гербер почувствовал себя одиноким и покинутым.

Постепенно Герхард Гербер вошел в ритм жизни, заведенный на тральщике. Дни тянулись размеренно, и казалось, что война не коснулась Сен-Мало.

Члены экипажа нагло отлынивали от работы. В этом плане больше всех отличался Шабе. Утром он занимался графиком дежурств, в обед распределял за столом порции мяса. Этим, собственно говоря, и ограничивался круг его обязанностей. Приказы Шабе исполнял очень неохотно. Его отношение к военной службе определялось, с одной стороны, инстинктом самосохранения и чрезвычайно развитой ленью, а с другой – отсутствием всякого честолюбия. Он умел избегать любой неприятности, уклоняться от любого поручения. Когда барометр настроения у Кельхуса показывал на «бурю», что очень редко случалось с этим добродушным и покладистым человеком, Шабе всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы уйти в увольнение. Причины, которые он выискивал, было трудно проверить. Боцмана он обманывал без зазрения совести. «Чем бесстыднее, беспардоннее, тем правдоподобнее» – таков был его девиз. Когда его как старшего по палубе назначали ответственным за какое-нибудь мероприятие, он всегда увертывался от него, находя массу отговорок. «Кто служит на флоте и не умеет прибегать к хитрости, тот непригоден для моря, и его надо списать в пехоту» – этот вывод был его твердым убеждением.

Типы, подобные Шабе, очень часто встречались среди унтер-офицеров. Их на флоте называли «лордами». Многие старые члены экипажа считали Шабе образцом для подражания, но им никогда не удавалось сравняться с ним. Правда, они походили на него в одном – в умении перекладывать все неприятные работы на подчиненных. К числу последних принадлежал и ефрейтор машинного отделения Хансен.

Гербер очень скоро заметил, что Хансен не на очень хорошем счету у своего начальства. Его считали политически неблагонадежным, поскольку в послужном списке ефрейтора была сделана отметка, что его отца в 1934 году посадили в концентрационный лагерь. Самого Хансена призвали в армию вскоре после начала войны, хотя медицинская комиссия верфи, где он работал, признала его непригодным для военной службы.

С хладнокровной невозмутимостью, которой тайно завидовал Гербер, Хансен переносил все трудности. Откуда только брал силы этот человек? На его месте Гербер давно впал бы в отчаяние. Хансен уже три года служил на флоте и все еще оставался ефрейтором. Иногда во время несения караульной службы Гербер жаловался ему на тяжесть матросской жизни.

– Не унывай, – успокаивал тот. – Все пройдет, и, может быть, даже раньше, чем думают многие.

Матросы редко говорили о Хансене, поскольку плохо знали его. Сам же Хансен держался обособленно и дружил только с унтер-офицером машинного отделения. Они никогда не разлучались. Риттер намекнул, что они имели друзей на других катерах и что среди них были даже французы, с которыми они встречались где-то в городе. Однако ничего определенного на этот счет он сказать не мог, и, возможно, это было сплетней.

***

Новых матросов часто направляли на чистку картофеля – это была ненавистная для всех работа. Гербер считал ее недостойной мужчины, а Фогель проклинал за то, что постоянно резал себе пальцы. Всю первую половину дня они просиживали на корточках в узком камбузе, чтобы заготовить основной продукт питания на сорок человек. За работой они часто беседовали с коком Гердом Кнопом.

Кноп был родом из Померании, где раньше работал у помещика. Коку было всего тридцать два года, но лицо его, испещренное морщинами, казалось далеко не молодым. Жена Кнопа писала ему иногда письма. Неуклюжие и неразборчивые каракули, нацарапанные огрызком карандаша, занимали полностью весь лист бумаги. Он работала дояркой в поместье и едва сводила концы с концами, чтобы прокормить четверых детей. В ее письмах были только одни жалобы.

– О чем же она пишет? – интересовался Фогель.

Кноп отвечал кратко и выразительно:

– «Все плохо. Твоя Элли».

Во время службы на флоте Герда направили на четырехнедельные курсы поваров. При высоких продовольственных нормах приготовить вкусную пищу не составляло большого труда. Кноп строго следил за тем, чтобы каждый, от командира до молодого матроса, получал одинаковые порции. Он был апостолом справедливости.

На борту судна трудились французские рабочие. Необходимо было залатать некоторые места на верхней палубе. Так как специальных приспособлений для этого ни у кого не было, командование поручило эту работу частной верфи по строительству катеров.

Гербер получил приказ строго охранять французов с автоматом.

– Это предписано уставом, – сказал Кельхус, – иначе они будут саботировать.

Гербер выругался про себя. В то время как другие храпели после обеда на своих койках, ему снова приходилось стоять на вахте.

Три пожилых француза выглядели изможденными, но они были слишком горды, чтобы попросить у оккупантов тарелку супа. Герда Кнопа мало интересовала их гордость, так же как и приказ начальства не давать дополнительного питания неблагонадежным иностранцам. Он вел французов в свой камбуз и выдавал каждому полный обед. Трое мужчин с благодарностью брали миски с едой, а Гербер чувствовал себя обязанным быть на всякий случай начеку. Затем Кноп выдавал рабочим по пакету сухарей и исчезал.

Теперь уже Гербер оставался наедине с французами, и у него появлялась блестящая возможность применить свои знания языка. В то время как рабочие доставали инструмент, Гербер лихорадочно рылся в памяти в поисках необходимых слов.

– Месье, вы жители Сен-Мало? – наконец с облегчением спросил он.

– Конечно! – ответили рабочие и с удивлением посмотрели на юношу.

«Значит, они из Сен-Мало», – с удовлетворением подумал Гербер.

Французы намеревались с помощью специального длинного рычага вынуть старую просмоленную паклю, находившуюся между палубными досками, чтобы потом вставить в щели плотную прокладку. Тем временем Гербер готовился возобновить с таким трудом начатый разговор. Правила французской грамматики вспоминались с огромными усилиями. В конце концов ему удалось выяснить, сколько лет каждому из мужчин. Гербер чистосердечно признался, что считал их старше. Ну а что молодому матросу семнадцать лет, французы определили тотчас же. Потом снова наступила пауза. Герберу показалось, что французы отвечают на его вопросы неохотно. Ему пришла мысль угостить их сигаретами. После некоторого колебания они протянули руки. Сделав по нескольку затяжек, они загасили сигареты и завернули их в кусок газетной бумаги: нужно было оставить на завтра и послезавтра. Бедная Франция!