Текст книги "Скитания"

Автор книги: Герхард Грюммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Поскольку в Сен-Серване не хватало врачей и санитаров, был использован персонал с «Хюкстера». Среди врачей оказался толковый хирург, который сразу же взял на себя значительную долю работы в операционной. Командиром корабля был майор медицинской службы, занимавшийся исключительно административными вопросами. А поскольку здесь и руководить-то было, собственно, некем, он только путался у всех под ногами.

10 августа, пополудни, в Сен-Серване послышались орудийные выстрелы. Над высоткой полетели снаряды. «Это, наверное, ведут огонь орудия 24-го отряда тральщиков», – подумал Гербер. По темпу стрельбы можно было определить, что орудия всех тральщиков вели залповый огонь.

Вечером стали известны некоторые подробности. Парашютисты потребовали поддержки огнем артиллерии, чтобы хоть как-то сдержать натиск американской пехоты. Поэтому все шесть 105-миллиметровых орудий были попросту сведены в батарею. Артиллерийского офицера выслали на берег, откуда тот и управлял огнем. Герберу было известно, что на тральщиках осколочно-фугасных снарядов очень мало. Эта небольшая огневая поддержка не оказала парашютистам сколько-нибудь существенной помощи. К тому же командир вновь и вновь посылал их в пекло боя. Истекая кровью, парашютисты отражали непрерывные атаки американской пехоты и налеты авиации.

***

Красные кресты на крышах госпиталя обладали большой притягательной силой. Поскольку здесь и стали собираться всевозможные представители полусолдатских профессий: финансисты, строители, морские чиновники. Некоторые из них даже старались быть полезными. Они переносили раненых, помогали на кухне. До сих пор они занимались выплатой жалованья, отлаживали компасы, строили бункеры и огневые точки. А теперь им приходилось опасаться, как бы в их руках не оказались винтовки.

Среди них были и такие, чей страх вызывался другими причинами. В числе вспомогательных санитаров оказался, например, мужчина, служивший ранее военным прокурором пехотной дивизии, дислоцировавшейся в районе Сен-Мало, который передал в руки гестапо многих французских граждан. Однажды утром во дворе госпиталя неожиданно появилась группа гражданских лиц с красными повязками на рукавах. Все они были вооружены. Буквально в течение нескольких минут они отыскали военного прокурора и увели с собой. Вскоре в ближайшем лесу раздался ружейный залп. Маки отомстили за себя.

В госпитале царило большое возбуждение. Случившееся было явным доказательством того, что конец власти оккупантов приближается.

***

Гербер был неприятно удивлен, когда в палате вдруг появился лейтенант фон Хейде. Его посещения он ожидал менее всего.

Хейде запросто присел на край кровати. Однако сестра Жанни согнала его, и ему пришлось принести стул.

– Представьте себе, Гербер, я обежал весь госпиталь! Здесь никто ничего не знает. Спросил одного болвана в чине фельдфебеля, где тут лежит раненый обер-фенрих Гербер. И что бы вы думали ответил мне этот парень? «Наверняка в одной из палат, молодой человек!» Можете себе представить?! Обращается к морскому лейтенанту: «молодой человек»! Такого оболтуса я бы никогда и ефрейтором-то не сделал! – Он засмеялся, как заблеял.

На лице Гербера не дрогнул ни один мускул. Но лейтенант, казалось, не обратил на это никакого внимания. Без всякой остановки он продолжил:

– Послушайте-ка, Гербер! Американцы всего в шести километрах от большого рейда. Завтра на рассвете мы выходим в Гернси всем отрядом. Вы, конечно, пойдете с нами. Сегодня вечером в пришлю четырех человек с надувной лодкой. Сестра подвезет вас до шоссе, идущего вдоль побережья, а там мы вас встретим. В госпитале вы сможете лежать и на Гернси. Отличное местечко, да вы и сами знаете! Через несколько недель вы снова будете на корабле. Между прочим, вы представлены к званию лейтенанта, а мы скоро снова пойдем на всех парах вперед, пока американцы не будут отрезаны…

Гербер все еще молчал. Хейде сделался нетерпеливым:

– Вы что же, черт побери, собираетесь здесь подыхать? Для нас важен каждый толковый человек. Война еще долго не закончится. Наверняка теперь будут применены Фау-2. Шурин рассказывал мне, что сейчас ведутся интенсивные работы над новым секретным оружием. Отличная штука! Лондон может быть одним ударом стерт с лица земли. Самое большее, еще два месяца, и дела пойдут совершенно по-другому!

Герберу была знакома подобная болтовня, и она начала его бесить.

– Это чрезвычайно утешает, – заметил он с иронией.

Хейде низко склонился над его постелью и прошептал:

– Я, собственно говоря, не имею права рассказывать об этом, но, если вас это волнует… Мы не останемся на островах. Готовится большое дело. Весь отряд и еще не6сколько скоростных кораблей пойдут в Вильгельмсхафен! Дружище Гербер, на рождество мы снова будем на родине! Отпуск и хорошенькие девушки, немецкие девушки… Совершенно доверительно: шеф должен лететь в Киль для уточнения деталей. Думаю, что парочку орденов за такое дело можно отхватить запросто… Ну что, аппетит еще не разыгрался?

Гербер понял все. Хейде собирался сагитировать экипажи оставшихся кораблей на осуществление бессмысленного мероприятия. Прорыв в Вильгельмсхафен означал путь в сотни километров по Ла-Маншу, буквально кишевшему кораблями союзников.

«Нет уж, на этот раз без меня», – подумал он. Присвоение очередного звания и ордена его больше не прельщали, все это было позади. Хейде не должен командовать им, кто-кто, но только не он. Учитывая сложившуюся обстановку, Гербер настроился даже на плен. Конечно, мысль это не из приятных, но все же лучше попасть в плен, чем утонуть незадолго до закрытия занавеса, как это произошло с Адамом, Рау и другими. Тогда, в октябре 1918-го, матросы выпустили пар из котлов. Теперь ситуация складывалась подобным же образом, во всяком случае, здесь, в Сен-Мало. Конец очевиден – война проиграна.

– Ну, так как же? – настаивал Хейде. – Вы с нами?

– Нет, – ответил Гербер твердо.

Хейде поднялся и схватил свою фуражку:

– Да вы сошли с ума!

– Как раз наоборот, – ответил Гербер.

Лейтенант, разъяренный, повернулся и вышел из палаты. Герберу было слышно, как он продолжал громко ругаться, идя по коридору.

– Уматывай отсюда, да поскорее, противная крыса, – пробормотал Герхард. Впервые за долгое время он остался доволен собой.

***

Наступил новый день. Гербер осторожно подъехал на своем кресле к окну. Рейд – будто выметен метлою, все корабли ушли к островам в проливе. Одиноко торчал, возвышаясь носовой частью, лишь полузатопленный пароход, торпедированный в самом начале боев. Его исковерканный взрывом остов был уже изъеден ржавчиной. То тут, то там из воды высовывались верхушки мачт потопленных кораблей. Не гремела ни одна якорная цепь, ни один корабль не вспарывал носом волну. Призрачная тишина стояла над обширной водной гладью. После круговорота последних недель это казалось неестественным и даже угнетающим.

Линия фронта подходила все ближе. В палатах отчетливо слышались выстрелы из автоматов и винтовок. На крыше госпиталя разорвалось несколько шальных мин. Медицинская сестра, державшая в руках тазик с водой, от испуга уронила его на пол.

Как только огонь усиливался, раненые испуганно прислушивались, пытаясь определить его направление. Не оставалось никакого сомнения: фронт проходил мимо госпиталя. Поступление раненых также прекратилось

Под вечер во дворе госпиталя появился американец. Его сразу же окружила толпа людей, полных ожидания. Санитары и врачи, младший медицинский персонал, представители администрации смотрели на него вопросительно. Наконец пришел главный врач, и посреди двора в присутствии многих зрителей начались переговоры.

– Вы все теперь в плену, – сказал американец. – Однако продолжайте заниматься своими делами: у нас сейчас полно других забот. – Затем он попросил показать ему палаты и оборудование госпиталя.

Без всякой охраны он прошелся по всем помещениям. Лежачие раненые удивленно рассматривали человека в незнакомой форме. Едва ли кто из них понял, что он был майором медицинской службы. Немецкие солдаты были приучены узнавать таких лиц по тяжелому серебряному плетению на погонах.

Ночью в небе Сен-Мало появилось около трехсот четырехмоторных бомбардировщиков типа «Летающая крепость». Когда ведущий развесил над старым логовом пиратов, как новогодние елочные украшения, осветительные бомбы, пробил его последний час. Бомбовый «ковер» не оставил камня на камне.

Утром 17 августа 1944 года крепость капитулировала. Она, впрочем, капитулировала бы и без этого разрушительного налета. Когда на город падали бомбы, гарнизон крепости сидел в хорошо оборудованных скальных укрытиях и был всецело занят винными бочками.

Комментаторы великогерманского радио в своих передачах с восхищением описывали героическую борьбу защитников Сен-Мало. Однако ни один из этих героев не был трезв, направляясь в плен. Герои крепости «сражались» до последней капли вина.

Гарнизон одного из островов, прикрывавших вход в гавань, держался после этого еще в течение шестнадцати дней, пока его комендант не был по телеграфу награжден Рыцарским крестом. Только после этого он капитулировал. А половина его солдат и офицеров погибла под разрывами бомб и снарядов.

Глава 17
ВОЕННОПЛЕННЫЙ

– Выбрасывайте все барахло, которое у вас есть! Когда попадете в Штаты, получите все новое и лучшего качества! – говорил по-немецки с сильным акцентом американец. На голове у него красовалась каска, а одет он был в форму цвета хаки и высокие ботинки. Не вынимая рук из карманов, он неторопливо оглядел кучку мужчин, которые только что вывалились из грузовика прямо у входа в лагерь.

Вновь прибывшие военнопленные построились в шеренгу и нерешительно выложили перед собой свои пожитки.

– Бросай, камерад, бросай не раздумывая!

Всех по очереди внимательно осмотрели. Для этого было необходимо вывернуть карманы брюк и снять сапоги. Затем каждый получил из своего бывшего имущества носовой платок и ложку. С этого момента ему для жизни больше ничего не требовалось.

Гербер лежал на носилках и наблюдал за происходящим со всевозрастающим изумлением. Он представлял себе все гораздо драматичнее: с автоматами навскидку, с поднятыми руками и уж, само собой разумеется, с дикой стрельбой. Как же часто наши представления расходятся с действительностью! Американцы не любили ни окриков, ни отрывистых команд, поэтому у них все делалось значительно дольше, чем в любой по-прусски вымуштрованной войсковой части. Но у них ведь было много времени.

Обработка пленных началась с того, что все места на теле, покрытые волосами, были обсыпаны толстым слоем белого порошка. Он назывался ДДТ и еще не был известен в Европе. Даже небольшого его количества было достаточно для уничтожения любых насекомых. Это новое средство в последующем сыграло исключительную роль в вопросах гигиены и защиты растений.

– Нале-во! Шагом – марш!

Жалкая кучка людей, не обремененных никакой поклажей, исчезла в «лагере». Так, по крайней мере, назывался участок луга, покрытого зеленью. На нем с помощью дощечек от ящиков отгородили четырехугольное пространство. На высоте колена между дощечками протянули веревку. Казалось, что американцы не имели никакого представления о колючей проволоке. По четырем углам стояли пулеметы. Вот, собственно, и все устройство лагеря.

Несколько американских солдат принялись рыться в оставленных вещах, разыскивая, что еще может оказаться для них полезным. Особым спросом пользовались часы и предметы с изображением свастики, в особенности ордена.

Полная тишина в лагере резко контрастировала с грохотом недавних боев, в которых каждый из находившихся здесь принимал то или иное участие. Теперь для них война закончилась. Но из завоевателей они внезапно превратились в военнопленных. И вот сидели на траве без оружия и даже без пожитков.

Вдруг тишину разорвал крик. Среди американских солдат поднялся шум, а затем началась драка. Один из них обнаружил «лейку», которую прихватил с собой какой-то интендант и оставил согласно приказу. Обнаруживший эту драгоценную находку солдат оказался настолько неумным, что показал ее своим товарищам. И вот за обладание фотоаппаратом разгорелась настоящая рукопашная. Победителем из нее вышел, однако, не тот, у кого было выше воинское звание, а тот, у кого кулаки были покрепче.

Остатки богатства бывших завоевателей были свалены в кучу: ранцы и морские вещевые мешки, портянки и ботинки со шнурками, коробки для бутербродов и защитные очки, личные дневники и воинские уставы и наставления, лютеровские библии и издания «Фауста», грязные носки и новехонькие пачки презервативов.

Кучу облили бензином, затем к ней поднесли зажженную спичку – и все! Так просто решались подобные проблемы в американском лагере для военнопленных.

Вопросами организационного плана лагерное начальство не занималось. Раздача пищи зависела от настроения того или иного дежурного офицера. Некоторым из них было даже лень заниматься осмотром личных вещей вновь поступавших пленных. Небольшие группы немецких солдат они пропускали в лагерь вообще без всякого контроля. В результате этого некоторые из них, просматривая позже свои пожитки, обнаруживали там запалы, ручные гранаты лимонки или, скажем, браунинги калибра 6,35 мм, то есть опасные в данное время предметы, которые они незамедлительно спускали в уборную, дабы поскорее избавиться от них.

***

Раненые все еще лежали на носилках прямо под палящим августовским солнцем. Никто о них не заботился. Единственный в лагере санитар был занят куда более важным делом: он врачевал побои, полученные солдатами в пресловутой драке за «лейку».

Несмотря на то, что стояло еще лето, ночи были довольно прохладными. А в лагере не было ни кроватей, ни матрацев, ни голых деревянных нар, не говоря уже об одеялах. Тем, у кого была шинель, хоть не приходилось ложиться прямо на сырую траву. У Гербера шинели не было. Теперь даже об узкой койке на корабле он вспоминал как о вершине комфорта. О сне не приходилось и думать. Как он ни крутился, оберегая раненую ногу, кости у него ныли. А стоило немного забыться, как его будил громкий говор часовых.

Вначале он не понимал ни слова. Несмотря на все старания Моппеля, его познания английского языка остались весьма скромными. Он вряд ли понял бы англичанина, а тут эти шумные американцы, которые не открывали по-настоящему рта и пережевывали слова, искажая их внутри своих челюстей до неузнаваемости.

Прошло немного времени и Гербер привык к их языку. Но и тогда расшифровка составляла для него значительную трудность. Солдаты весьма часто употребляли совершенно лишнее и, по всей видимости, свободное в толковании слово, начинавшееся с буквы «ф». В их жаргоне оно употреблялось по крайней мере столь же часто, как самое ходовое словечко «дерьмо» в вермахте.

Гербер, совершенно одинокий и всеми забытый, лежал на носилках в этом «фокающем» лагере, а в его ноге торчало еще с дюжину осколков. Наконец около него остановился лагерный офицер и сказал несколько фраз, как обычно пережевывая их. Герберу перевели на немецкий язык то, что он говорил:

– Вы, пожиратели кислой капусты, в этом лагере дольше не останетесь, поскольку здесь нет условий для раненых. Скоро подойдут санитарные автомашины и отвезут вас в дивизионный госпиталь, где условия лучше, чем в этой преисподней!

И действительно, вскоре прибыли автомашины. Гербера без долгих проволочек погрузили вместе с носилками в одну из них. На дьявольской скорости по плохим дорогам, что сделало бы честь любому кинофильму о Диком Западе, автомашины понеслись к месту назначения.

Госпиталь состоял из палаток, но его оборудование оказалось, на удивление, отличным. Гербер лежал на раздвижном, снабженном различными техническими премудростями операционном столе. Врачи и младший медперсонал качали в раздумье головами и коротко перебрасывались непонятными для него словами. Гербер был уже готов к тому, что в следующую минуту ему начнут ампутировать ногу.

Однако причина удивленного покачивания головами была совершенно иной: ею оказалась бумажная лента, которой была обмотана его нога. Эта лента вызвала у всех явное неодобрение. Пожилой фельдшер поднес Герберу к носу пропитанную кровью бумагу и спросил:

– И с этим-то вы хотели выиграть войну?

Наконец все формальности: рентгеновский снимок и взятие крови для анализов – остались позади. Спустя какой-то час после прибытия в госпиталь Гербер лежал среди раненых американцев в громадной палатке, боковые стенки которой были подняты вверх.

Кормили здесь так, как в Германии не питались не только спецподразделения, но и сотрудники высших штабов. На завтрак, например, давали в любом количестве свежеиспеченные пирожки с различными сортами повидла. О сливочном муссе, широко применявшемся в Германии из соображений экономии, тут и понятия не имели. Большинство продуктов хранилось в консервированном виде и поступало в неограниченном количестве и широком ассортименте.

Палаточный госпиталь был оборудован всего неделю назад и по американским понятиям еще не соответствовал предъявляемым к нему требованиям.

Если американцы нашли время и возможность доставить через океан первоклассное оборудование для госпиталя, как же должно было выглядеть оснащение и вооружение их боевых частей? Пехотинцы в Сен-Мало рассказывали невероятные вещи о танковых колоннах, бесконечных вереницах автомашин и неограниченных запасах боеприпасов для тяжелой артиллерии. Об этом часами шли дискуссии, Гербер не хотел этому верить. Здесь же он впервые заметил, сколь далеки были его представления от реальной действительности.

Для поддержания порядка в палатках регулярно приходили санитары. Все тяжелые и грязные работы были возложены на цветных. Так было заведено в Штатах, так было и здесь. Приветливый парень из Алабамы Джефф, на участке которого лежал Гербер, сказал ему как-то в разговоре:

– Видишь ли, капуста, ты здесь человек второго сорта. Во всяком случае, в течение ближайших месяцев, а может быть, и лет. Я же человек пятого сорта и таковым останусь до конца своих дней.

Госпиталь располагал большими запасами консервированной крови, тщательно рассортированной по группам. В каждой группе имелось по два разных вида крови: от белых и от черных доноров. Разницу можно было сразу заметить по характеру надписи и цвету этикетки. Этому вопросу главный штаб США придавал исключительное значение. Черный солдат мог умереть от потери крови, но ему ни за что не влили бы кровь белого.

Гербер часто разговаривал с Джеффом. Тем самым он вызывал неприязнь соседей. Доверительные отношения с черномазым рассматривались здесь как недопустимые, поскольку цветные являлись людьми низшего сорта. Белым следовало разговаривать с ними строго, и только по служебным вопросам. Все находившиеся в этой палатке были единодушны в своем мнении о черных, которое формулировалось с нескольких словах: от них дурно пахнет!

Гербер не замечал, чтобы от Джеффа дурно пахло. От него исходил такой же запах, как и от его белых коллег. Различными способами «капусте» давали понять, что для него же будет лучше разделять господствующую здесь точку зрения. Некоторые даже демонстративно размахивали пистолетами большого калибра, когда разговор заходил на эту тему. Почти никто из раненых с ним не разговаривал, а при раздаче пищи его неоднократно обходили, хотя ее было предостаточно.

Соседом Гербера был таксист из Атланты. Он говорил на ужасном, с завываниями, диалекте. Когда однажды Джефф, занятый своим делом, появился недалеко от них, американец громко спросил Гербера:

– Что ты думаешь о наших неграх?

Гербер немного замешкался с ответом, но затем так, чтобы его слышали и другие соседи, бросил несколько обидных слов. Бойкот немедленно прекратился, и на обед он опять получил целую курицу. Джефф лишь слегка улыбнулся: он сразу же разгадал этот нехитрый маневр Гербера.

Цветные американцы были не единственным вопросом, по которому все раненые имели одинаковое мнение. Настоящий американец обязан был иметь вполне определенное мнение – шла ли речь о черных или японцах, Гитлере или Джо Луисе, итальянской пище или французских гостиницах, американских швейных машинках или английских скакунах. Гербер задавал себе один и тот же вопрос: каким образом вырабатываются подобные взгляды, которые становятся потом нормой? На каком конвейере их делают? Во всяком случае, отклонения аппаратуры, обслуживающей эти конвейеры, были незначительными. Столь же небольшими, как и при выпуске танков «шерман», автомашин «шевроле» или франкфуртских сосисок. Гербер старался свыкнуться с этим. Ведь и в Германии взгляды и мнения были регламентированы.

***

Благодаря хорошему уходу состояние Гербера заметно улучшалось. Вскоре его посчитали транспортабельным и отправили в соседний госпиталь.

Транспортирование пленных осуществлялось очень просто. У входа в лагерь появлялась колонна грузовиков. Подгоняя окриками на английском языке «Поторапливайся» и «Пошел», иногда более дружелюбными «Пошевеливайся» на ломанном немецком языке, чаще же всего выражением «кровавая нечисть», военнопленных сажали на автомашины. Никто их даже не пересчитывал. Когда людей в автомашине набивалось как селедок в бочке, задний борт грузовика закрывали.

Охрана колонны состояла из цветных, которые вынуждены были устраиваться на подножках кабины. При сумасшедших скоростях такая поездка была сопряжена с риском для жизни и потому считалась работой для черных.

Легкораненых перевозили в автомашинах с деревянными скамейками. Поэтому для Гербера, у которого боль в ноге еще давала о себе знать, езда по дорогам Северной Франции, изобиловавшим многочисленными выбоинами, оказалась не из приятных.

Маршрут проходил по деревням и селам, стены домов в которых сохраняли следы осколков от снарядов и пуль, по разбомбленным городам. Обочины дорог были забиты сгоревшими танками, перевернутыми автомашинами и разнообразным военным имуществом. Плачущие люди копались в грудах развалин, отыскивая уцелевшее добро. В путеводителе, который был в свое время у Гербера, Нормандия считалась одной из процветающих провинций Франции. Гербер не увидел ничего похожего.

Они подъезжали к какому-то городу. Воронки от бомб по обе стороны дороги попадались все чаще – явный признак стратегически важного объекта. Попадались воронки и от снарядов большого калибра, некоторые из них достигали нескольких метров в диаметре. Смогут ли крестьяне здесь когда-либо заниматься сельским хозяйством? Ведь только выравнивание земли займет целые годы.

И вот за холмом показался город. На искореженной дощечке при въезде в него еще можно было разобрать надпись: «Сен-Ло». За этот небольшой город в июле между англо-канадскими и немецкими войсками развернулось ожесточенное сражение. Гигантский бомбовый «ковер» превратил его в груду развалин. Обгорелые балки резко выделялись на голубом небе, развалины перегораживали улицы. Не осталось ни одного целого строения. Мелом на остатках стен жители писали указания для своих близких.

Колонна автомашин медленно продвигалась по населенному пункту. По сторонам дороги собирались люди. Они поднимали вверх сжатые кулаки и кричали проклятия. В лицо пленных ударила волна ненависти.

Гербер опустил от стыда голову. Теперь он узнал, что о них на самом деле думали французы. Ненависть к немецким захватчикам, которую долго держали под спудом, наконец вырвалась наружу. После войны они предъявят немцам счет за все эти опустошения.

По-видимому, не только Гербера занимали мысли о мрачном будущем.

– Тот, кто проигрывает войну, должен за все платить, – сказал капитан.

Пожилой майор с ногой в гипсе, сидевший напротив него, вытянул тонкую шею и строго посмотрел на говорившего:

– Идиотство! Ведь ясно же, кто должен проиграть войну! Само собой разумеется, не мы!

Проследовав через Сен-Ло, колонна въехала в наполовину разрушенную деревню. Здесь уцелели даже некоторые сады. Перед небольшой ратушей, по средневековому обычаю, был установлен помост. На нем стояли две молодые женщины со связанными руками. На дощечках на их груди можно было прочитать, что им вменялось в вину: содействие фашистским оккупантам. Женщины были острижены наголо, и волосы лежали радом на помосте.

«Гитлер капут!» – было наспех написано на стене одного дома красной краской. Повсюду можно было видеть большое «V» – начальную букву слова «victoria», символ победы.

***

Новый лагерь состоял из палаток различных типов и размеров. Все старье, которое только можно было найти, здесь использовалось. Некоторые двенадцатиместные палатки имели до дюжины полотнищ различных размеров и цветов. Поэтому лагерь был похож на цыганский табор.

Естественно, пленные немцы, воспитанные в атмосфере строжайшего порядка, не могли с этим мириться. Уже на следующий день предприимчивые люди путем интенсивных обменов оборудовали палатки более или менее похожими полотнищами. Поскольку различные страны имели собственные стандарты, палатки американского, английского и немецкого происхождения были установлены отдельно. По сравнению с первым лагерем в Бретани этот палаточный городок был уже значительным достижением.

Что касается питания, то руководство лагеря особенно себя не утруждало. Неподалеку от входных ворот сгрузили несколько больших ящиков. Для того чтобы построить беспорядочную толпу пленных, потребовалось целых полчаса. Прусский фельдфебель сделал бы это за две минуты.

В ящиках находилось два вида консервов: тяжелая банка – с бобами и мясом в томате, легкая – с печеньем. Все, вместе взятое, называлось рационом «Ц».

Пустую банку из-под печенья использовали как посуду для питья. Вода в лагерь доставлялась в канистрах. Она очень сильно отдавала хлором. Лагерное начальство очень опасалось возникновения эпидемий, поэтому содержание хлора в воде значительно превышало европейские нормы.

Очень боялись в лагере и огня. Повсюду стояло противопожарное оборудование, хотя в лагере, собственно, нечему было гореть. Но таково было предписание. Один обер-ефрейтор, который в начале тридцатых годов жил в США, дал по этому поводу краткое пояснение. Американцы, по его словам, боялись больше всего на свете трех вещей: бацилл, огня и коммунизма.

Однако его порядок перечисления не совсем соответствовал истине. Боязнь коммунизма была, пожалуй, гораздо большей, чем страх перед огнем и бациллами, вместе взятыми.

Два дня и две ночи почти беспрерывно шел дождь. Небольших перерывов между ливнями едва хватало на то, чтобы сбегать за питьевой водой или в туалет. Все отсиживались в палатках.

В соседней палатке, которая находилась в каком-нибудь метре от Гербера, играли в скат, громко комментируя ход игры. А она носила затяжной характер. Карты периодически шлепали по какой-то твердой поверхности. Шлепанье это время от времени прерывалось, когда кто-нибудь требовал от остальных капитуляции. Все те же выражения, все та же игра. Когда пронизывающий дождь несколько ослабел, Гербер перебрался туда.

– Мы играем на палаточное первенство, – гордо заявил ему низкорослый фельдфебель. – Каждый против всех, по пятьдесят партий.

Гербер насчитал в палатке пять человек. На долю каждого приходилось по двести партий. Идиотское упрямство!

Кое-кто рассказывал истории из своей жизни или какие-нибудь анекдоты, в которых порой юмора-то никакого и не было. Их даже и не слушали, но это нисколько не смущало рассказчиков. Ведь главное заключалось в том, чтобы как-то убить время. Еда и сон, прием пищи и доставка питьевой воды были единственным занятием.

В соседней палатке играли в покер. На французские деньги, которые уже ничего не стоили. Ставки делались большими купюрами. Когда кто-нибудь, блефуя, снимал весь банк, он великодушно раздавал всем банкноты, и карусель начинала крутиться заново: «Два валета, три короля! Полный дом!» Что происходило на белом свете, каково было военное положение страны – все это никого не интересовало. Создавалось впечатление, что пленные даже рады тому обстоятельству, что оказались отрезанными от всех известий.

Гербер, опираясь на палку, прохромал дальше. Должны же в таком большом лагере найтись несколько порядочных людей, способных размышлять. Только после долгих поисков он попал в палатку, где провел время не без пользы для себя.

Четверо мужчин с седыми головами разговаривали о профсоюзах. Гербер услышал здесь названия и понятия, которые были для него абсолютно новыми: борьба за повышение зарплаты, аккордная система, забастовка, работа с молодежью, социальное обеспечение, столкновения с предпринимателями, полиция и государственные органы.

Гербер знал лишь о немецком рабочем фронте. Каждый работавший – будь то рабочий, служащий или чиновник – становился автоматически его членом. Ежемесячные взносы удерживались прямо из зарплаты. О борьбе за повышение заработной платы или забастовках никогда не было и речи. Он вспомнил, как один из его школьных товарищей, отец которого являлся владельцем суконной фабрики, сказал однажды: «Рабочий фронт сделал нас снова господами в собственном доме». Отец его был известен тем, что платил своим рабочим самую низкую зарплату в городе.

В школе им постоянно вдалбливали, что руководители профсоюзов были якобы бездельниками, людьми, боявшимися настоящей работы, способными лишь на коррупцию, выманивавшими ложными обещаниями деньги из карманов рабочих. В 1933 году они или сбежали за границу, конечно прихватив с собой профсоюзную кассу, или же были посажены в тюрьмы, что преподаватели Гербера рассматривали как вполне закономерное явление.

К сожалению, с доктором Феттером они никогда не говорили о профсоюзах. Теперь Гербер, к своему изумлению, узнал, что все это было чистейшей ложью.

– Рабочий фронт является крупнейшим жульничеством всех времен, – сказал один из четверых. – В тридцать третьем нацисты запретили все профсоюзы, присвоили себе до копеечки их законную собственность и скооперировались с предпринимателями. Рабочие были вообще лишены права обсуждать какие-либо вопросы. Этот забулдыга Лей является первым кандидатом на виселицу!

Мужчины в своих разговорах не прикрывались словесной шелухой. Они размышляли вслух о том, каким образом после войны следует вновь создавать профсоюзы, упоминали отраслевую и производственную систему.

Гербер не успевал следить за ходом дебатов. Для него все это было новым. Он даже не знал, для чего, собственно, вообще нужны профсоюзы. Тем не менее этот разговор дал ему пищу для размышлений. Только через несколько дней он понял, что речь-то вели о будущем Германии, исходя из того, что война ею будет проиграна. Это будет Германия без рабочего фронта и без нацистов. Дойдя до этого пункта в своих размышлениях, он внутренне содрогнулся: это ведь государственная измена!