Текст книги "Скитания"

Автор книги: Герхард Грюммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Он бесцельно бродил по центру города. Около рыночной площади ему встретился Хельмут. Он шел в сопровождении пышной блондинки. Она была несколько выше своего кавалера и определенно старше. Рядом с ней Хельмут выглядел совсем мальчишкой.

Герхард свернул за угол. Зачем Хельмуту понадобилось врать? Мог бы просто сказать, что сумел одержать победу. Герхард был глубоко задет: он не мог понять, как случайное знакомство могло оказаться важнее многолетней дружбы.

В последующие дни он замкнулся в себе. Дождливая погода только усиливала дурное настроение. Он много читал или играл с отцом в шахматы. Родители радовались, что сын так много времени проводит дома.

Друзья коротко увиделись только перед отъездом Коппельмана. Разговор не клеился, былая сердечность не возвращалась.

– Ну, тогда будь здоров, малыш, – сказал на прощание Герхард и на мгновение ощутил узкую ладонь Хельмута в своей руке.

***

Пришли два письма. В одном сообщалось о назначении фенриха Гербера в отряд сторожевиков. Герхард вздохнул:

– Опять это старье и опять Сен-Мало! Видно, мне всю жизнь суждено плавать на этих калошах!

Другое письмо пришло из Укермарка. Гербера спрашивали, не имеет ли он времени и желания провести последние дни своего отпуска в гостях у семьи Гребен.

Герхард был польщен. Но больше всех взволновался отец, с благоговением рассматривая герб на листе бумаги. Его Герхард приглашен к аристократам! Это гораздо важнее какого-то дурацкого назначения.

На следующий день Гербер-старший принес домой кипу книг. Он старательно изучил все, что только можно было найти об этих прусских дворянах.

– У Фердинанда Вильгельма IV адъютантом был один из фон дер Гребенов…

Герхарду пришлось выслушать массу советов о правилах хорошего тона, превосходящих даже те старомодные наставления, которые им вдалбливали в Мюрвике.

Фрау Гербер принялась за сборы. Она была родом из деревни, у ее родителей было хозяйство с десятью коровами и тремя лошадьми.

– Разузнай там получше, сколько у них моргов земли, сколько скота. – По этим данным мать определяла степень богатства.

Герхард решил в любом случае завысить цифры, чтобы лишний раз порадовать ее.

Наконец он отправился в путь. Он дал телеграмму о своем приезде, и молодой Гребен встретил его на вокзале в Пренцлау. В повозке, запряженной парой лошадей, они проехали несколько километров по лесной дороге до поместья.

– Обычно мы ездим четверкой, – извиняющимся тоном произнес Гребен, – но теперь, в войну…

Повозка остановилась перед большим домом, сложенным из светло-желтых камней. Крыша, увенчанная шестигранной башенкой, была покрыта черепицей. Несмотря на высокие окна, четырехэтажное здание выглядело приземистым и неуклюжим. Широкая лестница с коваными перилами вела на веранду. Веранда была покрыта стеклянной крышей явно после завершения всей постройки и нарушила архитектурный облик фасада.

Пожилой слуга принял у Гербера чемоданы. Он был одет в черную ливрею и толстые белые чулки, которые носили еще во времена Гете. Герхард заметил, что слуге тяжело нести два чемодана. Но когда он сделал движение, чтобы помочь, Гребен жестом отстранил его – это не принято.

Проходя по мрачному коридору, Герхард увидел в открытую дверь высокий зал с выложенным мозаикой полом.

В верхнем этаже комнаты были несколько уютнее. Везде стояла массивная мебель, какой Герхард ни разу не видел. В комнате для гостей, приготовленной Герхарду, стояли трехметровый шкаф и громадная кровать. Старинная печь достигала таких гигантских размеров, что Герхард подумал: не очень-то приятно жить здесь зимой, когда это чудовище работает в полную силу.

Седого слугу назвали Тобиасом. Старомодными оборотами речи он произвел на Герхарда впечатление сказочного существа из далеких времен.

– Господин фенрих, позвольте мне почтительнейше осведомиться, когда вы, господин фенрих, будете готовы, чтобы быть принятыми госпожой графиней?

Какой графиней? Ведь Гребены бароны! Тобиас тактично просветил его: мать Гребена – урожденная графиня, и она придает большое значение тому, чтобы и в замужестве именоваться этим титулом.

Графиня с седыми волосами, в черном парчовом платье, выглядела очень импозантно. Герхард низко склонился и поцеловал ей руку в соответствии с мюрвикскими инструкциями. Он осторожно присел на край кресла, пригубил предложенный ликер. Высокий серебряный кубок имел крошечное углубление для жидкости.

Герхард с трудом подыскивал выражения, подобающие для беседы в столь благородном доме:

– Позволит ли госпожа графиня выразить мою глубочайшую признательность за исключительно любезное приглашение в замок госпожи графини?

Он явно нащупал нужный тон, поскольку госпожа графиня милостиво кивнула.

Гребен представил Гербера своему старшему брату. После смерти отца тот вел хозяйство. Братья были очень похожи.

Вошел Тобиас и объявил, что кушать подано. Герхард помог графине подняться и предложил ей руку. Его торжественно подвели к громадной картине, висевшей в столовой. Она изображала сиятельного предка, основателя Гросс-Фридрихсбурга, в фантастически пестром мундире.

Герхард счел необходимым указать на сходство обоих молодых господ с их предком, хотя этого сходства не было и в помине. Графиня была восхищена столь удачным комплиментом. Гость не мог доставить ей большего удовольствия, и только строгое воспитание не позволило ей выразить свое удовлетворение открыто.

Герхард вспомнил разговор с отцом. Если бы он сказал сейчас хоть одно слово о работорговле, его бы тут же вышибли.

В столовой висел еще один портрет. Это был прусский генерал в форме, какую носили в середине прошлого века. К удивлению хозяйки, Герхарду было известно кое-что и о нем. Генерал был прадедом обоих Гребенов. Он служил адъютантом у Фридриха Вильгельма IV. Поэтому и обоих сыновей звали Фридрихами Вильгельмами. Правда, у одного первым именем было Вильгельм, а у другого – Фридрих. В принципе такие вещи не разрешались, и добиться позволения на это удалось с большими трудностями.

– Сегодня мы объезжаем поля, – сказал Фридрих Вильгельм Вильгельму Фридриху после еды. – В штатском, конечно.

Герхард испугался: он вообще не подумал, что надо взять штатское платье. Братья засмеялись:

– Мы найдем что-нибудь для вас.

На чердаке стояли бесчисленные шкафы и сундуки, битком набитые одеждой и обувью. Здесь, казалось, берегли все – попался даже кавалерийский шлем, какие носили до 1914 года. рядом лежали относительно новые вещи.

Сапоги, брюки и куртка подходящего размера были быстро найдены. Из запасов своего чердака Гребены могли одеть хоть целый полк в мундиры или в штатское, смотря по надобности.

На полях прореживали репу. Люди в оборванной коричневой одежде сидели на корточках и выдергивали лишние ростки. Их обувь была в плачевном состоянии. У многих ноги были обмотаны старым тряпьем, на которое сверху налипли комья коричневой глины.

– Наши русские, – сказал старший Гребен. – У нас рабочая команда из шестидесяти человек, они живут в казарме. Местные жители в основном на фронте, а оставшиеся работают на военном заводе. Там можно заработать получше, чем в деревне. Ужасная нехватка людей!

Герхард подумал об обуви на чердаке. Здесь никому не приходило в голову выдать пленным по паре старых сапог или башмаков.

К молодым людям широкими шагами спешил управляющий. Он почтительно снял шляпу и во время разговора держал ее в руке.

Старший Гребен разрешил ему говорить. Заболел конь. Гребен подробно расспросил о симптомах болезни, о принятых мерах. Последовала длительная дискуссия, из которой Герхард не понял почти ни слова. Под конец Гребен подозвал какого-то мальчишку, велел ему съездить на велосипеде в соседнее местечко и привезти ветеринара.

– Еще что-нибудь? – спросил Гребен.

– Да, господин, – ответил управляющий и замялся. – Сегодня ночью опять умер один русский – это уже четвертый за месяц.

– Так позвоните и скажите, что нам нужно больше людей! И пусть присылают сразу несколько человек. – С этими словами Гребен повернулся и направился к экипажу.

Герхарду стало не по себе. Разговор о больном коне длился четверть часа, а четыре умерших человека занимали мысли фон дер Гребена не больше чем полминуты.

Глава 11
СНОВА СЕН-МАЛО

В этот раз Герберу не пришлось долго разыскивать портовую комендатуру. Он уже чувствовал себя как дома в старом бретонском городишке.

Герхард попытался осторожно расспросить о командире корабля, на который его направляли.

– Мы вам не завидуем, – последовал ответ.

Эта короткая веская фраза отнюдь не способствовала возникновению розовых надежд у новоиспеченного фенриха.

Командира на месте не было, поэтому Гербер доложил о своем прибытии старшему офицеру. У того были умные глаза. Несколько вежливых вопросов, рукопожатие.

Вскоре раздался сигнал к построению на борту. Затем послышалось сердитое ворчанье командира. Оно относилось к какому-то унтер-офицеру, попавшемуся командиру на глаза.

Старший офицер улыбнулся и небрежно поднял вверх три пальца. Глядя на удивленное лицо Гербера, объяснил:

– Сила ветра три балла. Мы измеряем ярость командира по десятибалльной шкале. При пяти-шести баллах возможны аресты, при семи – откомандирования, при восьми-девяти баллах можно твердо рассчитывать на штрафные роты.

– А что будет при десяти баллах и выше? – полюбопытствовал Гербер.

– Костей не соберешь, – произнес лейтенант.

Командир, обер-лейтенант Рау, обладал, собственно говоря, весьма ровным характером. Целыми неделями он пребывал в состоянии ярости.

Лейтенант Адам, старший офицер, был во всех отношениях полной противоположностью командиру. Гербер не мог понять, каким образом они вообще уживаются друг с другом. Адам происходил из обеспеченной семьи с Рейна, его отец торговал вином. Годами Адам совершенствовал свои знания о различных марках французских вин. Он был незаменим при закупках для кают-компании и вполне мог бы выполнять особые заказы командира, но Рау их не делал. Вино было для него просто вином, в лучшем случае он делил его на белое и красное.

В то время как командир орал и употреблял самые непристойные выражения, Адам даже в сложнейших ситуациях оставался спокойным и сдержанным. Однажды вечером из машинного отделения раздался громкий стук – там продолжался ремонт. На следующее утро Рау вызвал к себе старшего офицера и прорычал:

– Этот идиот машинист развел в своей вонючей дыре шум, как сто укушенных обезьян! Если это повторится, я вставлю этой свинье такой клистир, что он вылезет у него из носа. Скажите эму это, Адам.

Лейтенант пригласил к себе машиниста и вежливым тоном попросил:

– Господин обер-машинист, попробуйте все же уменьшить шум и по возможности совсем его прекратить.

В общем, лейтенант был неплохой человек. Команда его любила. Он всегда был справедлив, и не его занятиях было интересно. А командир, напротив, производил на команду впечатление грома и молнии, шторма и урагана.

Герберу лейтенант был симпатичен. Прежде всего он восхищался его целеустремленностью. Адам смотрел на свою службу на флоте как на неизбежное, но преходящее зло. Перед войной он несколько семестров был студентом, изучал физику и математику – хотел стать преподавателем в институте или университете. Его каюта была битком набита книгами, и он каждую свободную минуту использовал для занятий.

Гербер увидел, что он может узнать у своего начальника массу полезного по баллистике и навигации. Адам изучал в это время книгу по метеорологии и с удовольствием прочел любознательному фенриху небольшую лекцию. Преподавание ему давалось прекрасно: оно было его второй натурой.

Как-то в момент затишья, когда командира не было на борту, Гербер спросил:

– Почему же все-таки Рау такая скотина?

Адам с минуту подумал, потом объяснил:

– Раньше Рау был рулевым на рыболовном судне и уже тогда вел себя так же. Когда началась война, лов рыбы в Северном море прекратился, а Рау попал в военно-морской флот. Перестраиваться ему не пришлось, поскольку в казармах в ходу не меньшая грубость, хамство и нецензурная брань. Но он совершил одну ошибку: он сохранял свой тон и там, где это было неуместно. Он просто по-другому не умеет. Посыпались замечания, предупреждения, взыскания – никакого эффекта. Тогда его сняли. Но поскольку квалификацию рулевого он все-таки имеет, рулевым его и оставили, а вскоре снова повысили – в войну легко стать обер-лейтенантом даже с такими манерами. Мне жаль, дорогой Гербер, что я не могу предложить вам лучшего командира. Нужно подумать, как нам к нему приспособиться. Рау примитивный человек, который мало что знает и ничем не интересуется. За его грубостью кроются неуверенность и слабость. Вы бы видели его, когда он не знает, что делать, и тайком спрашивает у меня…

Герберу все стало ясно. Таких типов, как Рау, он уже видел на Денхольме и в Экдорфе. Очевидно, их везде хватает. Они были частью системы.

Поскольку Рау ежедневно выпускал дюжину залпов брани, Гербер вычислил, что скоро наступит и его черед. И действительно, перед пасхой его настиг злой рок.

Сторожевой корабль уже несколько дней стоял на рейде. Из труб шел дымок, котлы держали под парами. Вахты протекали однообразно.

После обеда Гербер стоял на мостике один. Сигнальный пост передал: «Воздушная тревога». Но это еще ни о чем не говорило: слишком широк был круг наблюдения, воздушную тревогу объявляли по нескольку раз в день. Наблюдатель сообщил о шуме авиационных моторов. Гербер велел снять чехлы с орудий. На флагмане подняли сигнал «Воздух». Все остальные корабли повторили его.

Теперь Гербер совершенно отчетливо услышал шум моторов. Против солнца с трудом можно было различить три маленьких самолета, вероятно «спитфайеры», которые приближались к кораблям. На флагмане ударила счетверенная установка. Гербер командовал: «Огонь!» – и тут же рявкнули спаренные орудия. У «Доры» после трех выстрелов заело затвор.

В бинокль Гербер увидел, что самолеты уходят, заваливаясь на крыло. На мгновение мелькнули черные кресты. Гербера охватил ужас.

– Прекратить огонь! – закричал он. – Спустить сигнал «Воздух»!

Они обстреляли люфтваффе Геринга!

К счастью, ничего не поправимого не случилось. Но приказ на открытие огня исходил от Гербера. Конечно, со стороны летчиков было сущим легкомыслием лететь в зоне видимости большого рейда, да еще со стороны сверкающего солнца.

Прежде чем Гербер оправился от пережитого испуга, на палубе загремел голос командира:

– Куда задевался этот грязный кретин фенрих! – Он орал так, что было слышно в порту.

Рау взобрался на мостик. Гербер доложил по всей форме – и на него начал низвергаться водопад ругани:

– …Я вам прочищу задницу от тараканов…

Гербер стоял по стойке «смирно».

– …Чуть что – и сразу полные штаны… – Рау сделал несколько шагов, и Гербер слегка развернулся. – …Вонючий гимназистик из Галиции…

Рау намекал на образование и происхождение Гербера – это было чересчур. В Гербере закипала ярость. Ах ты, старый павиан, стоял бы ты на мостике и смотрел против солнца!

Через полчаса из командирской каюты пришел лейтенант Адам, показал Герберу небрежно растопыренные пять пальцев и сообщил, что в качестве наказания Гербер в праздники три раза подряд назначен на вахту. Дополнительные указания последуют.

И они последовали. Герхард должен был составить полную опись снарядов для всех орудий с учетом места хранения. Двое матросов, которые стреляли, должны были ему помогать. Ночью Гербер по приказу командира каждые два часа составлял письменную докладную о состоянии затемнения, а также измерял и отмечал уровень воды. Это было чистым издевательством: уровень воды регистрировался сигнальным постом, и обо всех изменениях сообщалось на корабли.

Гербер проглотил обиду. Итак, он три дня будет занят с утра до ночи, а ночью каждые два часа будет звенеть будильник.

– Не огорчайтесь, – произнес Адам, – все могло быть гораздо хуже.

***

После испорченной пасхи Гербер стал обдумывать, как восстановить репутацию. Он знал, что командира последнее время гложет одна забота: у него не кают-компания, а проходной двор. В любое время там полно посетителей. Постоянные визиты офицера миннозаградительной службы и артиллерийского офицера еще можно было пережить, у них по крайней мере были для этого основания по службе. И то, что они, между прочим, пропусками стаканчик-другой, тоже было не так уж страшно.

Другие же гости просиживали в кают-компании часами без всяких на то причин. Но самым большим любителем выпить на дармовщинку был капитан порта. Причем пил он столько, что ему мог позавидовать любой пират семнадцатого века. Едва проглотив большую порцию коньяка, он снова выжидающе смотрел на вестового. За какой-нибудь час он мог высосать до дюжины стаканов.

У Гербера возникла мысль, которую командир воспринял с восторгом. Обычно уборка производилась в кают-компании сразу после завтрака, и, когда появлялись первые гости, все уже блестело. По новой системе уборка откладывалась на более позднее время. Когда приходил незваный гость, ему выдавали две порции спиртного. Затем появлялся вестовой и спрашивал командира, можно ли приступать к уборке. Тот милостиво давал разрешение, и вестовой появлялся снова с тряпкой и шваброй. Посетителю не оставалось ничего другого, как покинуть негостеприимный корабль.

Эта тактика была с большим успехом применена и к капитану порта. Когда перед ним разыграли эту комедию, он зло засопел, раздраженно схватил фуражку и ушел. Командир проводил его до трапа и хотел даже скомандовать сигнал к построению вдоль борта.

– Не надо, – буркнул капитан порта. – Если я уползаю задом с вашего борта, об этом не обязательно знать всем.

Он никогда больше не появлялся в кают-компании, зато с тех пор отводил их кораблю самое неудобное место, по возможности у угольного пирса. Сначала Рау воспринял это спокойно, но затем его гнев обратился на автора идеи, и для Гербера опять начались мучения.

***

В середине апреля на борту появился еще один фенрих. Он был крепкий, коренастый, с оттопыренными ушами и широким лунообразным лицом, на котором всегда витало нечто вроде улыбки. Олаф Хильмар Бельман был уроженцем Берлина. Оба его имени звучали претенциозно и сразу вызвали у командира недоверие и неприязнь. Переспорить его было нелегко. Тем, кто ему возражал, он объяснял на берлинском диалекте, что у них в голове присутствуют далеко не все необходимые винтики, что они не видят дальше собственного носа и, вероятно, еще не оправились после учебной воздушной тревоги. Матросы веселились, но вышестоящим подобное остроумие не слишком нравилось.

Когда на Бельмана излился первый поток брани командира, он вроде бы стоял как положено, но его улыбка превратилась в ухмылку, а кроме того, он шевелил ушами. Было ясно, что методы Рау не производят на нового члена команды никакого впечатления.

– Это плохо, – решил лейтенант Адам, когда Гербер рассказал о происшедшем. – Дайте ему понять, что он поступает неосмотрительно.

Однако, несмотря на предупреждение, Бельман продолжал в том же духе. У командира была привычка очень быстро есть. Кто не хотел остаться голодным, должен был мгновенно проглатывать свой обед: как только тарелка командира пустела, он сразу желал всем приятного аппетита и приказывал вестовому убирать со столов. Этот феодальный обычай он подметил на «Тирпице» и применял на своей посудине.

Бельман же обладал хорошим аппетитом, он любил есть медленно и с удовольствием. Он стал обдумывать, как бы ему получше отыграться. На следующий день он взял при раздаче совсем немножко и съел все раньше командира. За минуту до того, как доел свою порцию командир, Бельман наполнил миску снова, теперь уже до краев.

Командир поднялся. Он ошарашено поглядел на жующего фенриха, потом проворчал:

– Не буду вам мешать, – и ушел.

А Бельман преспокойно продолжал есть.

Сначала все это еще могло сойти за шутку. Но потом Бельман допустил непростительный промах. В бою с английскими торпедными катерами корабли охранения отвернули в сторону, чтобы иметь возможность лучше защищать караван. Это полностью соответствовало указаниям командования. Но в отряде насчет правильности маневра существовали самые разные мнения.

Командир пригласил к себе на выпивку нескольких офицеров с соседних кораблей. Вскоре разговор коснулся острой темы. Изрядно подвыпивший Рау хватил кулаком по столу и заорал:

– В следующий раз мы пойдем прямо на катера!

– И поднимем «Ричарда»! – продолжил Бельман.

Этого не надо было говорить. Офицеры замолкли, холодно и испытующе глядя на фенриха. Он задел очень чувствительную струнку. «Ричард», сигнальная буква «Р», – сигнал к тарану. Во второй половине девятнадцатого века, когда действие корабельной артиллерии было весьма ограниченным, таран считался важным тактическим приемом. Позже он потерял всякий смысл, но по непонятным причинам сохранился в книге сигналов.

В морском сражении при Скагерраке 31 мая 1916 года адмирал Шеер в 20 часов 27 минут понял «Ричарда» и велел своим крейсерам идти на таран на британские линкоры, что было, мягко говоря, вопиющей глупостью. Через несколько минут Шеер отменил приказ. Все, конечно, знали эту старую историю, но вспоминать ее на флоте было не принято. Старшие офицеры блюли традиции и для внутреннего пользования создали чистенькую военно-морскую историю, в которую всем и предлагалось верить. Кто не мог или не хотел этого делать, становился лицом нежелательным.

Бельман погиб для командира. Вопрос о его наказании был решен, нужен был только подходящий случай. И командиру долго ждать не пришлось.

В погожий майский день Бельман, Гербер и другие члены команды отправились купаться. Маленький пляж находился прямо у городской стены. На узкой полоске берега расположились женщины с детьми, многодетные семьи, команда какого-то корабля под присмотром обер-боцмана и многочисленные кучки девушек.

По разным причинам контакты между немцами и французами были запрещены, исключение составляли только бары «Флорида» и «Моряк». Но пляж был переполнен, и Бельман решил нарушить этот запрет. Порт, корабль и командир были далеко. Да и разве на молодом человеке в плавках написано, немец он или француз? Бельман завязал оживленный разговор с хорошенькой стройной брюнеткой.

– Бельман! – пытался предостеречь его Гербер.

Но Бельман будто не слышал. Он все ближе придвигался к девушке и наконец обнял ее за талию. Никто и не заметил, что командир с городской стены следил в бинокль за происходящим на пляже. Вечером Бельман, ничего не подозревая, вернулся на борт корабля. Рау сразу набросился на него:

– Вы, видно, спятили, что решили заняться любовью прямо на пляже?

Бельман пытался защищаться, и это еще больше взбесило командира. Он хотел сразу составить докладную, но по положению должен был дождаться утра.

На следующий день перед завтраком он вызвал Гербера и продиктовал ему длинную докладную, изобиловавшую грубыми выражениями, в которой требовал разжаловать фенриха Бельмана в матросы и перевести его в штрафники.

Бельман был разжалован и переведен, но не в штрафники, а на другой корабль. Командир отряда хорошо знал крутой нрав Рау, к тому же в данном случае он явно переборщил, хотя на флоте жестоко карались нарушения дисциплины, особенно при новом главнокомандующем. Бельман после разжалования стал боцманмаатом шлюпки. Это разжалование заставило-таки начальников поломать головы. Дело в том, что Бельман был всего лишь фенрихом запаса и мог быть разжалован только в боцманмааты шлюпки запаса, а такого звания во флоте предусмотрено не было.

«Боцманмаат шлюпки запаса» Олаф Хильмар Бельман с удовлетворением отметил, что перемена произошла явно к лучшему, – он не прогадал. Новый командир был гораздо симпатичнее, и обедать можно было как угодно и сколько угодно. А старому командиру, к великому раздражению последнего, он все время попадался на глаза, так как корабли стояли рядом.

***

Ветер посвежел. Начался сильный шторм, пошел дождь. Все текло и промокало. В одном месте доски палубы были повреждены и пропускали воду. Как раз под ними находилась каюта Рау.

Боцман получил головомойку, которая могла быть зарегистрирована как среднее землетрясение где-нибудь в Южной Англии. Затем Гербер получил – в том же тоне – распоряжение скорейшим образом позаботиться о ремонте.

– Разожгите этим лентяям на верфи хороший костер под хвостом!

Сказать это было куда легче, чем сделать. Для начала Гербер отпросился у лейтенанта Адама на два дня. Он даже пожертвовал горячей пищей, чтобы не попадаться на глаза капитану, пока шел дождь.

Гербер обратился к администрации порта, но там никто не хотел ему помочь: порт был забит поврежденными судами. Ему посоветовали обратиться в маленькую французскую мастерскую «Лебрен и К°».

Под проливным дождем Гербер добрался до мастерской и спросил шефа. Ему ответили, что его нет. На следующее утро повторилось то же самое. В третий раз Гербер встретил знакомого рабочего, и тот привел его к шефу, который был конечно же на месте, но только не для немцев.

– Месье Лебрен… – начал было Гербер как можно вежливее.

– Не называйте меня так! – вскричал владелец мастерской. – Лебрен значит «коричневый»! Как будто я фашист или приверженец Лаваля и Петена! – Он сделал угрожающий жест: – Я порядочный француз и поменяю фамилию, как только кончится война. Коричневый – это… – Он говорил так быстро, что Гербер не успел ничего разобрать, понял только последнее слово – «падаль».

Лебрен ненавидел немцев, а также французов, которые сотрудничали с немцами. Раньше он строил рыбацкие катера, но теперь они никому не были нужны. Рыбы ловили мало, доход съедали налоги и оккупанты. Ни у кого не было денег даже на постройку лодки. Чтобы содержать своих рабочих и защищать их от оккупантов, Лебрен от случая к случаю выполнял заказы германского военно-морского флота.

Гербер был вежлив и настойчив. Это произвело на Лебрена определенное впечатление. Вежливые немцы редко встречались в оккупированной Франции. В большинстве своем они вели себя как хозяева, кричали, некоторые сразу хватались за оружие.

В итоге Лебрен сказал, что подумает. Еще через пятнадцать минут упорной борьбы Гербер добился полусогласия. Но этого было явно мало, и он прибегнул к помощи своего знакомого. Объединенными усилиями удалось добиться твердого согласия. Гербер мог забрать рабочего, двух плотников и несколько толстых досок.

Они плыли через акваторию порта к сторожевому кораблю. Гербер предложил рабочим сигареты, и они разговорились. Они не скрывали, что думают так же, как их шеф.

– Еще год, и Гитлеру конец, – сказал бригадир. При этом он поднял два пальца и растопырил их в виде буквы «V». Это значило «victoria» – победа.

Дождь утих. Когда они приблизились к кораблю, Гербер разобрал среди всех шумов порта голос командира. Его жертвой стал какой-то штатский. На нем была сильно полинявшая короткая куртка, руки он засунул в большие карманы. Гербер узнал переводчика отряда, месье Анри. Видно, какие-то частные дела командира шли не так гладко, как тому хотелось.

Месье Анри был весьма оборотистым человеком. Родом из Эльзаса, он прекрасно владел как французским, так и немецким языком. Он был незаменим при сложных переговорах с верфями, поставщиками или ремесленниками. Он был так же незаменим, когда речь шла об особо дефицитных товарах для офицеров. Анри имел широкие связи среди контрабандистов, знал в Сен-Мало многих. Но и коллаборациониста Анри знали многие.

Месье Анри считал войну между Францией и Германией большим несчастьем. Этим странам надо было, по его мнению, объединиться, и лучше всего против Британии. Они могли бы тогда вместе владеть Европой или по крайней мере ее половиной. «Если Германия и Франция объединятся, – говорил он, – англичанам нечего будет делать на континенте». Если бы это зависело от Анри, Франция в 1940 году присоединилась бы к Германии.

С такими взглядами он был в Сен-Мало одинок. У людей вроде Лебрена сжимались кулаки при виде эльзасца, и он, зная это, по вечерам не отваживался выти в город, так как опасался получить удар ножом в бок. Вот и сейчас он предпочел удалиться с корабля, едва завидев рабочих Лебрена.

***

Вечером Гербер и лейтенант Адам сидели в кают-компании. Настроение у лейтенанта было хорошее: он собирался в отпуск. И Гербер решился задать вопрос, мучивший его уже некоторое время: «Верно ли я слышал, что и фенрихи могут посещать известные веселые места?»

Лейтенанту были знакомы эти заботы. Он охотно начал объяснять, вспомнил, как сам советовался со старшим другом, прежде чем решился в первый раз отправиться в это заведение.

Гербер получил целую кучу указаний. Адам предупредил его, чтобы он избегал там встреч с командиром. Раз в неделю Рау бывал свободен, и этот день следовало переждать.

Искомое здание – бывшая гостиница – стояло на рю Сюркуф. Гербер улыбнулся. Знаменитый пират немало удивился бы, узнав, для чего сохранилось в веках его имя.

Слегка смущенный, фенрих Гербер поднялся по нескольким ступеням, ведущим в салон. Большое помещение было разделено ширмами и высокими растениями на небольшие ниши. Бра давали слабый свет, у стены находился бар. На высоких стульях сидели девицы в вечерних платьях.

В середине салона стояла разряженная полная женщина. Ее ярко-рыжие крашенные волосы были уложены в замысловатую прическу. Она курила сигарету, вставленную в длинный мундштук.

Это была мадам. При слабом свете она выглядела на сорок, но была определенно старше. Она протянула Герберу руку, и он назвал свое имя – большего здесь не требовалось. Затем она осведомилась, как долго он думает пробыть в заведении. Краткие переговоры коснулись и его финансовых возможностей.

Лейтенант посоветовал Герберу непринужденно и без робости посвятить мадам в свои желания. На соответствующий вопрос Гербер ответил:

– Я молод и хотел бы кое-чему научиться.

Мадам быстро поняла, что к чему.

– Ники, – вполголоса позвала она, и с высокого стула тут же соскользнула светловолосая девушка и подошла к Герберу.

Она должна была чутко, как рысь, прислушиваться к разговору, иначе не услышала бы тихого зова. Гербера поразила железная дисциплина, с какой девушки подчинялись своей хозяйке.

Мадам быстро познакомила их: Жерар и Доминика. Доминика была очень привлекательна. Черное платье выгодно облегало ее фигуру, волосы падали на плечи легкими волнами.

Мадам помогла Герберу выбрать бутылку шампанского. Затем Жерар и Доминика прошли в верхний этаж. Пожилые господа, которые предпочитали сначала разогреться в нишах, не любили, чтобы молодые люди задерживались в салоне. Мадам знала это и шла им навстречу.

Будуар был обставлен в стиле рококо – много белого и золота. Кельнерша принесла шампанское в комнату. Здесь вообще было намного приличнее, чем в «Моряке».