Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)

Поэт Ю. Кузнецов в 1978 году даже посвятил этому «эпизоду» стихотворение, завершавшееся словами:

 
Раздумьем Сталин не смутился,
Неспешно трубку раскурил: —
Мне тоже сон сегодня снился —
Я никого не утвердил!
 

Этот анекдот, выдаваемый сталинистами, в числе других фикций, за достоверный факт, гуляет и в наши дни. Престарелый В. М. Молотов, которому писатель Ф. Чуев рассказал эту байку [37]37
  Престарелый «полудержавный властелин» в беседах с писателем крайне негативно отзывался о Рузвельте, называл его проходимцем, пролезшим на три срока в президенты (о четвертом он забыл!), несмотря на инвалидность.


[Закрыть], был очень доволен: «Подобные разговоры с подковырками имели место на конференциях “Большой тройки”, и Сталин действительно всегда находил выход из, казалось, безвыходного положения» ^{639} .

Если же возвратиться к тому, что происходило в действительности, то необходимо подчеркнуть, что конференция протекала в атмосфере сотрудничества и в то же время острых дипломатических схваток, причем медиатором, как правило, выступал Рузвельт. На первом заседании он дал обзор военных действий на фронтах, а затем проинформировал советского союзника о решении США и Великобритании осуществить высадку своих частей в Северной Франции не позже мая 1944 года и даже о присвоении операции кодового наименования «Оверлорд».

Сталин поинтересовался, кто будет командовать высадкой во Франции, и, узнав, что командующий еще не назначен, сделал скептическую ремарку по поводу успеха операции, которую Рузвельт и Черчилль предпочли пропустить мимо ушей. Советский лидер, в свою очередь, заявил, что его страна присоединится к войне против Японии по окончании военных действий в Европе.

Хотя Черчилль в Тегеране несколько раз возвращался к возможности «балканского варианта», Сталину удалось усыпить опасения союзников заявлениями, что он не собирается овладевать Европой, поскольку у русских много дел у себя дома. Так «балканский вариант» по существу дела был отброшен навсегда, хотя Черчилль еще не раз напоминал о его плодотворности. Это дало возможность именно советским вооруженным силам овладеть Румынией, Болгарией, Венгрией, Чехословакией, Югославией и обеспечить в них, а также в Албании создание сателлитных режимов. В том, что в Восточной Европе почти на полстолетия у власти были поставлены коммунистические правительства, немалая доля ответственности американского президента.

Практичный Рузвельт, в отличие от Черчилля, не мыслил перспективно, на много лет вперед. Ему было важно как можно скорее и при относительно небольшом расходовании живой силы и материальных средств получить результат – полный разгром агрессоров и их безоговорочную капитуляцию. Можно ли его за это упрекать? Думается, что в данном случае цена победы была большой, но оправданной. Хотя, надо сказать, по сей день многие политические наблюдатели и некоторые профессиональные историки полагают, что Рузвельт в угоду Сталину предал интересы народов Восточной Европы. Я считаю, что они судят президента США неоправданно строго.

Именно Рузвельт поднял в Тегеране вопрос о создании международной организации безопасности и развития. По его мнению, в нее могли бы войти до сорока государств (разумеется, исключая страны агрессивного блока) во главе с неким руководящим органом, в котором ведущую роль играли бы США, Великобритания, СССР и Китай. Президент, таким образом, проводил свою идею «четырех полицейских». Несмотря на демагогические сомнения Сталина по поводу того, что появление четырех гегемонов может не понравиться остальному миру, и более трезвое его суждение относительно слабости и децентрализации Китая, в принципе идея международной организации была одобрена.

Немалое место на Тегеранской конференции занял вопрос о послевоенной Германии. Рузвельт стоял на наиболее жесткой позиции. Еще до конференции он высказал Объединенному комитету начальников штабов свое мнение о необходимости расчленения Германии на три государства – южное, северо-западное и северо-восточное. Теперь же он поставил вопрос о целесообразности создания на месте Германии пяти новых государств и в дополнение к ним своего рода «вольных зон» под международным контролем. Черчилль был не так радикален – он предлагал отделить от Германии юго-западные земли, объединив их с дунайскими государствами в конфедерацию. Скорее всего уже задумывавшийся над планами подчинения дунайских стран своей воле, Сталин тотчас выступил против проекта Черчилля, а Рузвельт его поддержал, заявив, что Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций. Откуда президент взял эту цифру, неясно, но в условиях, когда союзники начинали громить силы агрессивного блока, она звучала весьма убедительно. Однако было сочтено целесообразным не предрешать судьбу Германии, а передать обсуждение вопроса в недавно созданный орган – Европейскую совещательную комиссию.

В большей мере интересовал Рузвельта, нежели Черчилля, но особенно остро стоял для Сталина польский вопрос. О расправе с поляками в Катынском лесу западные лидеры благоразумно молчали. Речь шла о том, что в наибольшей степени волновало поляков – и находившихся в эмиграции, и натурализовавшихся в США: о границах Польши.

Для обсуждения этой проблемы Рузвельт пригласил Сталина на двустороннюю встречу 1 декабря. Президент был очень осторожен – открыто не осуждал присоединение к СССР восточной части Польши, однако дал понять, что поляки должны получить территориальную компенсацию. Именно в этой связи возник вопрос о передвижении польской границы на запад, вплоть до реки Одер. Для Сталина это было наилучшим решением, тем более что по его замыслу созданный на территории СССР Польский комитет национального освобождения (ПКНО), руководимый коммунистами, рассматривался им как основа будущего польского правительства. С лондонским эмигрантским правительством дипломатические отношения были разорваны после раскрытия катынского преступления, и советскому диктатору теперь было выгодно его попросту игнорировать.

К польскому вопросу участники конференции возвратились уже втроем в ее последний день, причем была достигнута договоренность о перенесении границы между СССР и Польшей на запад (примерно к так называемой линии Керзона [38]38
  В июле 1920 года, во время советско-польской войны, министр иностранных дел Великобритании лорд Джордж Керзон направил советскому правительству ноту, в которой требовал остановить наступление Красной армии на линии, рекомендованной в декабре 1919-го Верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши.


[Закрыть], что в основном соответствовало этническому принципу) и о перемещении западной польской границы на реки Одер и Нейсе. Сталин и Рузвельт были настолько уверены в своих силах, в мощи своих держав, что даже не задумывались о том, что по поводу польских границ следовало бы поговорить с самими поляками. Страна перекраивалась волей лидеров великих держав, и в этом вопросе Рузвельт явно шел на поводу у Сталина.

Черчилль понимал, что важные вопросы решаются в Тегеране за его спиной. Он говорил сопровождавшему его заместителю министра иностранных дел Великобритании Александру Кадогану: «Я сидел между большим русским медведем с вытянутой вперед лапой, с одной стороны, и огромным американским буйволом, с другой. Между ними двумя сидел несчастный маленький английский ослик, который был единственным, кто знал правильный путь» ^{640} . Сэр Уинстон, с одной стороны, разумеется, искусственно принижал себя – он отнюдь не считал свою личность столь уж незначительной. С другой стороны, он был твердо убежден в своей правоте и полагал, что ближайший союзник – американский президент – ступил на неверный путь сделки с советским диктатором.

Тем не менее своего рода пиком выражения благожелательного сотрудничества стало празднование 69-летия Черчилля 30 ноября. Виновник торжества не скупился на красноречивые признания – всячески хвалил Рузвельта и несколько умереннее Сталина, что, видимо, последнему не понравилось. Ощутив это, Рузвельт произнес: «В то время как мы здесь празднуем день рождения британского премьер-министра, Красная армия продолжает теснить нацистские полчища. За успехи советского оружия!» В свою очередь, с тостом поднялся Сталин: «Я хочу сказать вам, что, с русской точки зрения, президент и народ Соединенных Штатов сделали для победы в этой войне. Самое главное в этой войне – машины. Соединенные Штаты показали, что они в состоянии создавать от восьми до десяти тысяч самолетов в месяц. Россия же может производить не более трех тысяч самолетов в месяц. Англия производит от трех до трех с половиной тысяч… Именно поэтому Соединенные Штаты можно назвать страной машин. Не имея этих машин через систему ленд-лиза, мы проиграли бы войну».

От этого признания советская пропаганда стала всячески открещиваться через несколько лет, когда началась холодная война. Пока же в тосте Сталина звучала не только благодарность за поставки по ленд-лизу, но также понимание, что «арсенал демократий» в данном случае работал на ту страну, где «абстрактная демократия» не признавалась, а восхвалялась «социалистическая демократия».

А. И. Уткин с полным основанием констатирует, что, когда Рузвельт вылетел из Тегерана, он был доволен. «Его план продвижения к искомому послевоенному миру реализуется. Он установил рабочие отношения с СССР, нащупал возможности компромисса по польскому вопросу, нашел в СССР понимание относительно будущей роли Китая, Западной Европы, проектов построения отличного от предвоенного мира. Обещание СССР выступить против Японии облегчало выполнение азиатских планов Америки. Дела шли желаемым образом» ^{641} .

Главным результатом Тегеранской конференции было решение об открытии второго фронта в Европе в мае 1944 года путем высадки англо-американских войск на севере Франции с вспомогательной операцией на юге этой страны. Сталин дал обязательство о вступлении СССР в войну против Японии не позднее чем через три месяца после окончания военных действий в Европе. В заключительной декларации руководителей трех держав торжественно заявлялось: «Наше наступление будет беспощадным и нарастающим. Закончив наше дружественное совещание, мы уверенно ждем того дня, когда все народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании и в соответствии со всеми различными стремлениями и своей совестью. Мы прибыли сюда с надеждами и решимостью. Мы уезжаем отсюда действительно друзьями по духу и цели» ^{642} .

* * *

На обратном пути, в Каире, памятуя, вероятно, недовольство Сталина по поводу отсутствия руководства операцией «Оверлорд», Рузвельт принял одностороннее, без консультации с Черчиллем, решение о назначении верховным главнокомандующим экспедиционными силами генерала Дуайта Эйзенхауэра (1890—1969). Это был профессионал, в свое время окончивший престижную военную академию в Вест-Пойнте, участвовавший в Первой мировой войне, а затем занимавший различные армейские должности. В начале Второй мировой войны он служил в отделе военного и оперативного планирования штаба армии, с ноября 1942 года по октябрь 1943-го командовал силами союзников, высадившимися в Северной Африке, а затем в Италии. Эйзенхауэр станет прославленным руководителем операции союзников в Европе в 1944—1945 годах, а после войны – крупным политиком, 34-м президентом Соединенных Штатов (1953—1961).

Рузвельт вначале колебался в вопросе о командующем. Встретившись с Эйзенхауэром еще по дороге в Тегеран, он намекнул, что, возможно, им станет начальник штаба армии Маршалл, который вполне заслуживает чести находиться во главе армии вторжения, но тут же добавил, что его страшит отъезд Маршалла из Вашингтона ^{643} . Теперь же, информируя генерала об ответственном назначении, Рузвельт не преминул упомянуть, что Сталин «выразил особое удовлетворение в отношении его кандидатуры» ^{644} . Неизвестно, действительно ли президент говорил Сталину об Эйзенхауэре, но генералу должна была быть лестна высокая оценка его верховным главнокомандующим той армией, которая несла на себе основную тяжесть военных действий.

Рузвельт отлично понимал лицемерие своего партнера, советского диктатора, когда тот ничтоже сумняшеся подписывал в Тегеране документ о недопустимости тирании. Он никак не мог считать Сталина «другом по духу», но готов был подписать соглашение хоть с чертом, лишь бы он содействовал, а тем более вносил, жертвуя миллионами жизней своих сограждан, решающий вклад в разгром агрессоров. При этом американский президент, безусловно, чувствовал силу сталинской воли и отдавал должное его умению решительно направлять все людские и материальные ресурсы своей страны на решение определенных задач. В данном же случае эта задача была ясна – разгром нацистской Германии и ее союзников, являвшихся врагами как страны в целом, так и лично Сталина; это был один из немногих случаев, когда его намерения совпадали с устремлениями его подданных.

По всей видимости, Рузвельт с некоторой симпатией относился к Сталину еще и потому, что у них были общие черты – неуклонное стремление к высшей власти, хотя и в совершенно разных условиях.

Переводчик Сталина В. М. Бережков отмечал по собственным наблюдениям: «Сталин, конечно, не сомневался, что отношение президента к системе, которая его усилиями возобладала в Советском Союзе, крайне отрицательное. Для Рузвельта не могли быть тайной кровавые преступления, произвол, репрессии и аресты в сталинской империи – уничтожение крестьянских хозяйств, насильственная коллективизация, приведшая к страшному голоду и гибели миллионов, гонения на высококвалифицированных специалистов, ученых, писателей, объявленных “вредителями”, истребление талантливых военачальников. Страшные последствия сталинской политики породили на Западе крайне отрицательный образ Советского Союза. Как сложатся отношения с Рузвельтом? Не возникнет ли между ними непреодолимая стена? Смогут ли они преодолеть отчуждение? Эти вопросы не мог не задавать себе Сталин. Думаю, что и президент понимал, сколь важно в создавшейся тогда ситуации найти общий язык с кремлевским диктатором. И он сумел так подойти к Сталину, что этот подозрительный восточный деспот, кажется, поверил в готовность демократического сообщества принять его в свою среду. На первой же встрече с советским лидером Рузвельт попытался создать атмосферу доверительности. Не было никакой натянутости, настороженности, никаких неловких, длительных пауз. Сталин также решил пустить в ход свое обаяние – тут он был большой мастер. До войны наш вождь редко принимал зарубежных политиков и потому не мог иметь соответствующего опыта. Но он быстро наверстал упущенное, проявив свои способности уже при встрече с Риббентропом в августе 1939 года. После гитлеровского вторжения Сталин непосредственно участвовал в переговорах. Беседы с Гопкинсом, Гарриманом, Халлом, интенсивная переписка с Рузвельтом дали ему возможность пополнить представления об американцах и отработать особую манеру ведения дел с ними. Но всё же можно было заметить, что перед первой встречей с президентом Соединенных Штатов осенью 1943 года Сталин чувствовал себя не вполне уверенно» ^{645} .

После Тегерана Сталин отзывался о своих партнерах по переговорам отнюдь не столь уважительно. В 1944 году во время встречи с одним из тогдашних коммунистических руководителей Югославии Милованом Джиласом он дал волю эмоциям: «Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Да, копейку из кармана! Ей-богу, копейку из кармана! А Рузвельт? Рузвельт не такой – он засовывает руку только за кусками покрупнее» ^{646} . Этими восклицаниями диктатор пытался компенсировать свое чувство ущербности, вызванное недавней необходимостью вести любезные переговоры с «акулами империализма».

На обратном пути Рузвельт и Черчилль вновь встретились в Каире с Чан Кайши. Была подписана декларация, в которой западные союзники обещали довести войну против Японии до полного ее разгрома, восстановить целостность Китая, предоставить независимость Корее и другим странам Юго-Восточной Азии.

Из Каира Рузвельт отправил письмо Сталину. Текст его свидетельствует о том, что американский президент искренне надеялся на плодотворное сотрудничество, которое на данном этапе действительно было в интересах не только народов, но и лидеров обеих стран. В послании говорилось: «Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверждающим не только нашу способность совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии. Наши личные совместные беседы доставили мне большое наслаждение и особенно возможность встречаться с Вами наедине. Я надеюсь видеть Вас снова когда-нибудь, а до этого времени желаю самого большого успеха Вам и Вашим армиям» ^{647} .

Это была очень умело сконструированная депеша, словами о встречах наедине несколько отделяющая Рузвельта от Черчилля и приближающая его к Сталину, хотя он отнюдь не чувствовал близости к советскому диктатору Рузвельт понимал, что с ним придется иметь дело по крайней мере до конца войны – после завершения военных действий в Европе максимально использовать возможности СССР в войне против Японии.

Тотчас по возвращении в Вашингтон Рузвельт принял советского временного поверенного в делах Б. Базыкина, которому заявил: «Поездкой я очень доволен, маршал Сталин был замечателен. Мы чудесно провели время. Находясь в американской миссии, я получил от маршала Сталина сообщение, что раскрыт заговор об убийстве нас всех троих. Маршал Сталин пригласил меня переехать в советскую миссию. Это приглашение я сразу же принял. Они меня устроили великолепно, предоставив мне на территории советской миссии отдельный особняк (это не соответствует действительности. – Г. Ч.).Всё было обставлено превосходно. Мы имели с маршалом Сталиным, кажется, свыше трехсот тостов. Хорошо также отпраздновали мы день рождения Черчилля» ^{648} .

Рузвельт отправился в Гайд-Парк, где отметил Рождество. Именно оттуда он, не желая откладывать, 24 декабря в очередной «беседе у камина» отчитался перед соотечественниками о своей поездке: подробно рассказал о достигнутых договоренностях, назвал Черчилля «великим гражданином», а Чан Кай-ши – «непобедимым военным руководителем» ^{649} .

Что же касается Сталина, то американский президент явно подпал под его демоническое обаяние. Советский лидер умел, когда это ему было необходимо, так играть свою роль, что самые умудренные зрители верили в его искренность и добросердечность. Обращаясь к радиослушателям, Рузвельт повторил то, что неделей раньше высказал советскому дипломату: «Я отлично поладил с маршалом Сталиным. Этот человек сочетает в себе огромную, непреклонную волю и здоровое чувство юмора; думаю, душа и сердце России имеют в нем своего истинного представителя. Я верю, что мы и впредь будем отлично ладить и с ним, и со всем русским народом» ^{650} .

Президент, разумеется, ничего конкретного не говорил о планах высадки союзных войск на французской территории, но вполне ясно дал понять, что боевые действия будут происходить не только на существующих фронтах: «…круг замкнется крупнейшим наступлением американских и британских сил с других направлений» ^{651} .

Рузвельт был весьма решителен в оценке послевоенных перспектив участия США в решении дел земного шара. Он высмеял «жизнерадостных идиотов», надеявшихся, что никакие войны им не будут угрожать, как только американцы вернутся домой и запрут за собой двери. Президент сформулировал идею создания такого мирового порядка, в условиях которого можно будет применять силу ради поддержания мира. Это была еще одна заявка на руководящую роль США в решении послевоенных проблем.

Путь к военному торжеству. Выборы 1944 года

Несколько позже срока, определенного на Тегеранской конференции, 6 июня 1944 года вооруженные силы союзников начали высадку в Нормандии, открыв таким образом новый фронт в Западной Европе. В первый же день операции «Овер-лорд» на французском берегу закрепились 150 тысяч американцев, англичан и канадцев, обеспечив дальнейшее расширение плацдарма, а затем наступление вглубь страны.

На следующее утро как раз пришлась очередная президентская пресс-конференция. Рузвельт начал ее словами: «Думаю, сегодня у нас приятная встреча. Судя по выражению ваших лиц, вы все, пришедшие сюда, настроены точно так, как те безвестные молчаливые люди, которые стоят по эту сторону стола (имелись в виду помощники и советники президента, упросившие его дать им возможность присутствовать на знаменательной встрече с прессой. – Г. Ч.).Они пришли ненамного раньше. На всех лицах улыбки!» ^{652} Правда, по существу президент мог сообщить очень немногое – лишь то, что десантирование началось в точном соответствии с планом.

Через неделю, 12 июня, Рузвельт, убедившись в том, что операция проходит успешно, посвятил ей свое очередное радиообращение к нации. При этом он подчеркнул, что военные действия идут и на других фронтах, Германия приперта к стене – «точнее к трем сразу!». Дела идут хорошо, говорил он, но война не окончена – необходимо идти на Берлин. Президент воспользовался случаем, чтобы призвать американцев покупать облигации очередного военного займа. «Внести средства, необходимые для окончательной победы, – это для каждого из нас надежный способ проявить верность тем, кто отдал или в эту минуту отдает за нас свои жизни» ^{653} .

Уже осенью 1943 года, когда наметился решающий перелом в ходе войны, Рузвельт стал задумываться над дальнейшей судьбой американских военнослужащих, которые возвратятся на родину. Президент был убежден, что страна, обязанная им победой, должна позаботиться об их будущем. В октябре им был внесен в конгресс закон о правах солдата.

Ему предшествовал другой законопроект – об участии военнослужащих в выборах. Механизм подачи голосов фактически лишал реальной возможности участвовать в голосовании примерно 11 миллионов солдат и офицеров, находившихся далеко от родины. В январе 1943 года в послании конгрессу Рузвельт просил рассмотреть вопрос об упрощении процедуры, чтобы служащие в армии и на флоте имели реальную возможность демократическим путем участвовать в решении вопросов, волнующих страну. Неожиданно против этого ополчились некоторые сенаторы – они подозревали, что своими предложениями президент стремится обойти правило об уплате налога на голосование, резко расширить участие в выборах негров и, главное, обеспечить себе поддержку военных на президентских выборах 1944 года: солдат, мол, поведут ротами на избирательные участки, и голосование будет явно в пользу верховного главнокомандующего. Последнее соображение, надо сказать, было не лишено смысла. В результате сенат отложил рассмотрение вопроса, по существу, похоронив закон о голосовании военных.

В этих условиях Рузвельт и его кабинет тщательно готовили новый законопроект.

На этот раз обсуждение проходило довольно долго и порой становилось острым. Некоторые конгрессмены считали льготы, которые президент предложил предоставить возвращавшимся с фронта солдатам, так называемым джи-ай, чрезмерными. Но Рузвельт упорно стоял на своем, разъясняя, что сам термин джи-ай этого настоятельно требует. Ведь джи-ай (GI – Government Issue)означает «проблема правительства», а раз так, то забота о солдате должна лежать на государстве.

В конце концов «билль о правах джи-ай» (официально он назывался Актом о реадаптации военнослужащих), даже более благоприятный для возвращавшихся с фронта, нежели первоначальный проект, был утвержден и подписан президентом 22 июня 1944 года. Он предусматривал выделение средств на образование и профессиональную подготовку демобилизованных солдат и сержантов, предоставление им беспроцентных займов на строительство или покупку домов при низком вступительном взносе. Бывшие военнослужащие должны были получать еженедельно 20 долларов в течение пятидесяти двух недель (выплата прекращалась досрочно, как только ее получатели находили работу). Бывшим военнослужащим гарантировалась бесплатная учеба на всех уровнях, от общеобразовательной школы до университета и соискания ученой степени, в течение года плюс срок службы в вооруженных силах, то есть для подавляющего большинства в течение четырех-пяти лет. Специальные пункты закона предусматривали льготные условия лечения.

Закон позволил примерно восьми миллионам американцев получить образование или производственную подготовку, а двум с половиной миллионам обзавестись собственными домами. Его осуществление внесло вклад в изменение лица Америки – резкое повышение образовательного уровня населения, переселение американцев из грязных и закопченных городских центров в удобные просторные и зеленые пригороды. «Это – яркое напоминание мужчинам и женщинам, состоящим на военной службе, что американский народ не собирается бросить их на произвол судьбы», – провозгласил президент, подписывая закон.

Закон о джи-ай был отнюдь не единственным мероприятием по существенному повышению уровня жизни американцев. Уже со второй половины 1943 года благодаря невиданному развертыванию производства стала складываться возможность увеличения выпуска товаров не только военной необходимости, но и гражданского спроса. Фактически система карточного распределения продуктов, не будучи официально отменена, умерла сама собой.

В связи с ростом доходов рабочих, мелких и средних служащих, обслуживающего персонала, мелких предпринимателей цены на сельскохозяйственные продукты за военные годы выросли на 131 процент, а доходы фермеров увеличились с 5,3 миллиарда долларов до 13,6 миллиарда, то есть более чем в 2,5 раза. При этом фермерская задолженность, почти постоянная на протяжении многих десятилетий, резко понизилась ^{654} .

Бурное развитие производства военной техники и других средств ведения войны, приведшее к ликвидации безработицы, всех радовало. В авиапромышленности занятость с 63 тысяч рабочих повысилась за военные годы до фантастической цифры – 1 миллион 345 тысяч человек, то есть более чем в 20 раз ^{655} . У трудящихся появилась уверенность в сохранении рабочих мест, стабильном заработке, завтрашнем дне. О том, что будет, когда война закончится и военно-промышленное производство начнет быстро сворачиваться, предпочитали не задумываться.

Происходило фактическое сращивание правительственных органов и промышленных гигантов, особенно в авиационной промышленности, где на первый план вышли корпорации «Локхид», «Боинг», «Норе Америкэн», работавшие исключительно по правительственным заказам. Аналогичной была ситуация в радиоэлектронной и химической промышленности, в несколько меньшей степени это коснулось производства танков, самоходных орудий, грузовиков и других боевых машин.

Составной частью военно-промышленного комплекса становилась исследовательская работа. Начиная с исследований ядерной энергии и завершая новациями в области медицины и фармакологии, научные центры и университеты эффективно обслуживали войну. В. Л. Мальков справедливо констатирует: «Университеты преобразовывались на глазах, заключая договора с военной промышленностью на проведение специальных разработок и привыкая к щедрости в финансовом отношении вооруженных сил. Военная ориентация, вкус к расходованию крупных средств на экспериментальные работы, возможность быстрого выдвижения и достижения вершин материального благополучия делали большие группы ученых (особенно молодую поросль) расположенными к самому тесному сотрудничеству с военными» ^{656} .

Президент испытывал законную гордость и за свою страну, и за себя. Он отлично понимал свою роль в хозяйственном возрождении США. Он мог позволить себе емкие сравнения недавнего прошлого с настоящим. 27 декабря он провел пресс-конференцию, главным образом посвященную экономическому подъему страны: «Два года назад, после того как больной пришел в себя, оказалось, что он к тому же попал в тяжелую аварию… 7 декабря он оказался в катастрофе – поломал бедра, разбил ноги, вывихнул руку, вывернул кисть. Некоторые думали, что ему пришел конец. Старый доктор по имени “Новый курс” не знал, как лечить сломанные ноги и руки. Он много знал о внутренних болезнях, но о новой болезни не знал ничего. Поэтому он призвал другого доктора – ортопеда по имени “Выиграть войну”, чтобы он позаботился о пациенте. В результате больной опять встал на ноги. Он отложил свои костыли и двинулся вперед, в наступление» ^{657} .

Через две недели президент выступил в конгрессе с последним посланием «О положении страны». Он говорил о пересмотре размеров военных заказов крупным бизнесменам с целью ограничения огромных доходов, о программах социального обеспечения, призванных превратить США в страну всеобщего благосостояния ^{658} .

Рузвельт опять говорил гордые слова об успехах, которых его страна добилась в годы войны. Он вновь и вновь вспоминал, как его призыв о производстве 50 тысяч самолетов в год воспринимался смехотворной утопией. В 1944 году США произвели более 100 тысяч самолетов, а всего за последние пять лет – свыше 300 тысяч самолетов, около 100 тысяч танков, 2,5 миллиона грузовых автомашин и массу другого военного имущества. За 1940—1945 годы промышленное производство страны выросло почти вдвое, исчезла безработица.

Накануне Второй мировой войны в США производилась треть мировой промышленной продукции, а к концу войны – половина. В огромной степени это было связано с военной хозяйственной конъюнктурой и отсутствием на территории США боевых действий. Но в этих достижениях была и немалая заслуга президента страны.

* * *

Администрация Рузвельта управляла страной, руководила военными действиями, решала экономические и социальные вопросы почти без ограничений со стороны конгресса. Чрезвычайные обстоятельства требовали и чрезвычайных полномочий. Рузвельт получил эти полномочия и мог решать основные внутренние и внешние проблемы своими исполнительными распоряжениями. Казалось, перед США замаячил призрак авторитаризма. Многие недруги президента обвиняли его именно в стремлении к диктатуре.

Однако Рузвельт, отлично понимавший, что почти за два века демократические традиции вошли в плоть и кровь основной массы американцев, не стремился к закреплению своей личной власти. Она была нужна для достижения военной победы и обеспечения американским гражданам наилучших условий жизни после войны.

Массовое расширение военного производства привело к тому, что на смену безработице пришла нехватка рабочей силы на предприятиях военной промышленности и в других отраслях, обслуживавших военные нужды. 5 декабря 1942 года Рузвельт подписал исполнительное распоряжение, которым создавалась Комиссия по военной рабочей силе во главе с бывшим губернатором штата Индиана Полом Макнаттом. По существу, объявлялась мобилизация всех способных к труду. Комиссия получала право не только привлекать к обязательной работе на военных предприятиях столько людей, сколько ее органы на местах сочтут необходимым (за исключением фермеров, а также лиц, имевших малолетних детей), но и переводить рабочих с одного предприятия на другое, туда, где была нехватка рабочей силы.