Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

Двадцать пятого августа 1936 года Дэвис был приглашен на завтрак к президенту, во время которого ему и было сделано предложение поехать в Советский Союз. «Он хотел бы, чтобы я в качестве посла в Москве глубоко проанализировал всё положение, особенно в отношении боеспособности СССР», – записал будущий посол в дневнике, подчеркивая свою преимущественную связь с президентом, а не с Госдепартаментом ^{391} .

Беспринципный и своекорыстный Дэвис сразу понял, как следует вести себя в советской столице. Прибыв в Москву в январе 1937 года, он сразу же стал посещать заседания второго «открытого» судебного фарса над бывшими оппозиционерами и другими лицами (такое привязывание случайных людей Л. Д. Троцкий именовал «амальгамой»). Одновременно он вместе с супругой стал обследовать комиссионные магазины и скупать произведения искусства и антиквариат. Сигнал был правильно истолкован. Дэвис стал получать художественные «подарки» огромной музейной ценности от Молотова и его жены. А в качестве благодарности он стал направлять Рузвельту донесения, прежде всего о судебных процессах, полностью оправдывающие сталинский Большой террор. Он делал вывод, что обвинения соответствовали действительности – в СССР был разоблачен заговор с целью свержения правительства. Попутно Дэвис рассыпался в комплиментах Сталину, которого характеризовал как человека простого, трудолюбивого, обладающего большим умом.

Некоторые авторы, включая биографов Дэвиса, пытаются в какой-то мере оправдать его поведение наивностью, слабым знакомством с советской действительностью и уж во всяком случае не связывая его оценку происходивших в СССР событий со страстью к коллекционированию. Но эти суждения не выдерживают критики. Дэвис был опытным юристом, отлично понимал, что на московских процессах 1937—1938 годов отсутствовали какие-либо доказательства вины подсудимых, вполне сознательно замалчивал либо фальсифицировал происходившее на этих процессах. Точно так же он в целом приукрашивал внутреннюю ситуацию в СССР и его внешнюю политику, являясь скорее представителем интересов Сталина в США, а не наоборот. К сказанному можно лишь добавить, что в мае 1945 года благодарный «вождь народов» удостоил Дэвиса ордена Ленина и это был единственный в мире зарубежный дипломат, получивший высшую советскую награду.

С течением времени Рузвельт стал всё больше прислушиваться к голосам журналистов и других объективных наблюдателей, всё меньше доверять информации посла. Видимо, последней каплей, переполнившей чащу его терпения, был прием Дэвиса Сталиным 5 июня 1938 года, на котором тот преподнес послу собственный портрет с надписью. Вслед за этим Дэвис был переведен на малозаметный пост посла в Бельгии, а через два года отозван в США ^{392} .

К сожалению, в советской исторической литературе, посвященной США, можно встретить восхваления Дэвиса с его «глубокими оценками» советской действительности, призывами к активному сотрудничеству со сталинским режимом. В монографии В. Л. Малькова вообще не упоминается ни о «подарках», которые посол получал от советского правительства, ни об оценке им Большого террора, как будто этих сторон его незавидной деятельности не существовало. Мальков чуть ли не восторженно описывает характерные для донесений Дэвиса «самостоятельный анализ европейской ситуации, сложившегося соотношения сил, позиции сторон», указания на «динамичность его (СССР – Г. Ч.)развития», которая «превосходит всё, известное ранее», ни словом не упоминая о сильном приукрашивании послом советских реалий ^{393} .

Однако и сам Рузвельт явно недооценивал тот феномен, который сложился в СССР в виде единоличной власти диктатора. Он полагал, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в пределах существующих международных отношений. Такой подход позже получил название «ялтинской аксиомы» ^{394} . Он был близок к истине лишь в тех пределах, которые соответствовали целям и намерениям Сталина. Тому ничего не стоило нарушить договоренность, когда он считал это выгодным для интересов СССР, как он их понимал, причем пытался найти любой повод для обвинения в этом партнера. Но в основном это случалось уже после Второй мировой войны, за пределами жизни Франклина Рузвельта.

Неудачи нейтралитета и дела Западного континента

Пока же, в середине 1930-х годов, Рузвельт отлично понимал, что США не готовы к крупным международным акциям ни на европейском, ни на тихоокеанском направлениях. Это и предопределило политику нейтралитета, выразившуюся прежде всего в законодательстве об эмбарго на продажу оружия воюющим странам, хотя с тем, как практически осуществлялась эта политика, президент далеко не всегда был полностью согласен, а в некоторых случаях – решительно не соглашался.

Соревнуясь в экспансионистских устремлениях с Гитлером, итальянский фашистский диктатор Муссолини летом 1934 года объявил, что независимая африканская страна Эфиопия является простым продолжением итальянских колоний Эритреи и Сомали и что он исправит «ошибку», как только в октябре окончится сезон дождей. Иначе говоря, были открыто объявлены сроки нападения Италии на Эфиопию.

Восемнадцатого августа Рузвельт, полагая, что Соединенные Штаты не могут оставаться безразличными к наглым аннексионистским планам, послал Муссолини личное предельно сдержанное письмо, в котором предостерегал его от необдуманных действий.

Будучи уверенным, что не получит ответа (или он будет провокационным и грубым), уже на следующий день президент написал еще одно письмо – на этот раз председателю сенатского комитета по международным отношениям Кею Питтмэну, с вопросом, сможет ли он получить от конгресса разрешение на чрезвычайную меру – наложение запрета на поставку американского оружия агрессору. Кто имелся в виду, не говорилось, но это было ясно без слов.

В тот же день Питтмэн ответил: его комитет решительно против того, чтобы президент страны своей волей определял, какая страна является агрессором, а какая нет. Стремясь парализовать любую новую инициативу Рузвельта по пресечению итальянской агрессии, Питтмэн в срочном порядке провел через конгресс резолюцию о нейтралитете с шестимесячным сроком действия, предусматривавшую эмбарго на поставку оружия воюющим странам, при этом никакого различия между агрессором и жертвой агрессии не проводилось. Рузвельт был вынужден подписать этот документ. Общественные настроения были таковы, что вступать в открытый бой с изоляционистами он не мог, поскольку явно проиграл бы его ^{395} .

Сторонник активной и энергичной внешней политики, Рузвельт, таким образом, был лишен возможности подкрепить конкретными действиями свое письмо Муссолини. Сенатор Том Коннелли, энергично выступавший против агрессоров, был прав, заявив: «Несомненно, так называемый акт о нейтралитете сделал Муссолини, как и других диктаторов, смелее в планировании агрессии против своих мирных и более слабых соседей. Так произошло потому, что, как только начались военные действия, у президента Рузвельта не было иной альтернативы, как наложить эмбарго и на Италию, и на Эфиопию» ^{396} .

Рузвельт подписал первый закон о нейтралитете 31 августа 1935 года, признав, что его «негибкие положения могут вовлечь нас в войну, вместо того чтобы удержать от нее» ^{397} . Вначале Рузвельт настаивал на предоставлении ему дискреционного права, то есть возможности при чрезвычайных обстоятельствах делать исключения – применять закон только против агрессивной стороны. Однако изоляционистские настроения в стране оставались чрезвычайно сильными, их поддерживало большинство конгрессменов, и был одобрен другой проект, который такого права президенту не давал.

Главной в законе была первая статья, предусматривавшая, что «с началом войны между двумя или более государствами или в ходе ее президент объявляет об этом факте, после чего запрещается экспорт оружия, боеприпасов или военного снаряжения из любого пункта в Соединенных Штатах или их владениях в любой порт воюющих государств или в любой нейтральный порт для транспортировки в воюющее государство или для его использования». Было решено учредить особый орган для надзора за экспортом оружия. За нарушение эмбарго грозили штраф до десяти тысяч долларов, или тюремное заключение до пяти лет, или и то и другое одновременно. Закон также предусматривал ограничение плавания американцев на судах воюющих стран (они могли это делать только на свой страх и риск, не пользуясь защитой американских властей).

Хотя Рузвельт не был доволен этим законом, однако, учитывая расстановку сил в конгрессе, не считал возможным вступить в борьбу Правда, действие закона ограничивалось шестью месяцами, но позже оно было продлено до 1 мая 1937 года, а затем закон объявлен постоянным.

Сторонники акта о нейтралитете убеждали Рузвельта, что США сохраняют за собой свободу рук при любом международном урегулировании. Именно этим, по всей видимости, и объясняется то обстоятельство, что президент не вел активной борьбы за его отмену вплоть до Второй мировой войны. Многие американские историки с полным на то основанием полагают, что закон о нейтралитете приблизил мировую войну, ибо агрессоры считали, что в случае развязывания ими войны в Европе и Азии США останутся в стороне.

В то же время президент стремился принять меры по обеспечению обороны США и всего Западного полушария от агрессии со стороны как Германии, так и Японии. Главным средством для этого он считал создание значительно более мощного военно-морского и военно-воздушного флотов, чем те, которыми располагала страна. 28 января 1938 года он попросил конгресс ассигновать свыше миллиарда долларов на создание «флота двух океанов», а вслед за этим заявил, что Америка нуждается по меньшей мере в восьми тысячах военных самолетов, тогда как в то время ее воздушный флот насчитывал примерно в четыре раза меньше. Предложения Рузвельта были вотированы и стали осуществляться.

* * *

Важной составной частью внешнеполитического курса Рузвельта являлась новая направленность в отношениях с центрально– и южноамериканскими государствами, которую он провозгласил уже при вступлении в должность: «В области мировой политики я буду вести нашу нацию по пути политики доброго соседа, соседа, который безусловно уважает себя и поэтому уважает права других, соседа, который с уважением относится к своим обязательствам и уважает святость своих соглашений с соседями в этом мире». В декабре того же года Рузвельт еще решительнее и конкретнее подтвердил новый континентальный курс, заявив: «Политика Соединенных Штатов с этого времени направлена против любой вооруженной интервенции».

В экономику и политику стран Центральной и Южной Америки стремилась внедриться агентура Германии и Японии. За 1929—1936 годы импорт из этих стран вырос с 17 до 28 процентов. Опираясь на этнических немцев, численность которых превышала миллион человек, гитлеровцы интенсивно распространяли здесь идеи национал-социализма, одновременно всячески понося мощного северного соседа, обвиняя его в проведении империалистической политики, агрессивного и эксплуататорского курса.

Отлично сознавая негативное отношение к США всех являвшихся или считавшихся независимыми государств, расположенных к югу от их границы, а также на островах Карибского бассейна, президент стал во всеуслышание повторять, что здесь больше не будут проводиться политика «большой дубинки» и «дипломатия доллара». «Политика доброго соседа» строилась на невмешательстве во внутренние дела, заключении равноправных торговых договоров, предоставлении технической и иной помощи странам региона.

Новые подходы стали воплощаться в жизнь на Панамериканской конференции в Монтевидео (Уругвай) в декабре 1933 года. Делегацию США возглавлял госсекретарь Халл, а Рузвельт следил за ходом конференции, изучал и редактировал ее документы. Конференция приняла декларацию, провозглашавшую, что ни одна страна континента не имеет права на вмешательство во внутренние и международные дела других стран.

Вслед за этим последовали конкретные меры. В мае 1934 года по прямому указанию Рузвельта была отменена так называемая «поправка Платта», которая фактически превращала Кубу в протекторат США [27]27
  Американские войска, находившиеся на острове со времени испано-американской войны 1898 года, должны были покинуть его только тогда, когда в текст кубинской конституции будут внесены статьи, гарантирующие американские интересы. В марте 1901 года Конгресс США принял инициированную сенатором Орвиллом Платтом поправку к закону об ассигнованиях на американскую армию. Она легла в основу договора США и Кубы 1903 года, согласно которому США получили право на бессрочную аренду военно-морской базы в заливе Гуантанамо на юго-востоке острова, а правительство Кубы обязалось консультироваться с американским правительством. «Поправка Платта» стала приложением к кубинской конституции.


[Закрыть]. На территории острова на неопределенный срок оставалась, однако, американская военно-морская база Гуантанамо, которая там находится по сей день.

Вслед за урегулированием отношений с Кубой американская морская пехота покинула Гаити, куда вступила еще при участии Рузвельта, в то время заместителя военно-морского министра.

На Никарагуа «политика доброго соседа» распространилась скорее формально. На ее территории с 1912 по 1925 год для «наведения порядка» находились морские пехотинцы США. Новые внутренние конфликты привели к тому, что через два года США опять оккупировали Никарагуа. Американские представители разработали условия перемирия между Консервативной и Либеральной партиями, но часть либералов во главе с Аугусто Сандино отказалась сложить оружие и начала партизанскую борьбу

Став у власти, Рузвельт пришел к выводу о необходимости передачи полномочий по поддержанию порядка местным силам. По его поручению была создана никарагуанская национальная гвардия, во главе которой поставили бывшего жителя США торговца автомобилями Анастасио Сомосу. В 1933 году морская пехота США была выведена из Никарагуа, в следующем году Сандино был убит, а еще спустя два года Сомоса при покровительстве американцев захватил власть и стал распоряжаться страной, как своей собственностью.

Рузвельт ему не препятствовал, понимая, что устранение Сомосы неизбежно приведет к новой гражданской войне. Некоторые авторы приписывают Рузвельту слова, якобы произнесенные в 1939 году: «Возможно, он – сукин сын, но это наш сукин сын». Однако ни в одном архиве, включая фонды Библиотеки Рузвельта, не найдены документы, подтверждающие их принадлежность. Впервые они были приведены в журнале «Тайм» в 1960 году, но якобы относились к другому диктатору – хозяину Доминиканской республики Р. Трухильо ^{398} , и лишь позже были «перенесены» на Сомосу ^{399} . А. Кроули полагает, что высказывание было придумано Сомосой для саморекламы ^{400} , хотя это противоречит факту, что первоначально оно относилось к другому лицу.

В любом случае, далеко не всегда желания американского президента установить в латиноамериканских странах демократические режимы совпадали с реальными возможностями, и Рузвельту приходилось с этим считаться.

В марте 1936 года был заключен договор с Панамой. Ему предшествовала декларация Рузвельта и президента Панамы Хармодио Ариаса от 27 октября 1933 года о «соглашении по принципиальным вопросам». Был отменен ряд статей договора 1903 года, дававших США право пользоваться любыми панамскими землями для «сооружения, эксплуатации и обороны канала», поддерживать «общественный порядок» в городах. Хотя США сохраняли за собой зону канала, граждане Панамы получили право вести здесь торговлю, а правительство – взимать торговые и пошлинные сборы. В конгрессе США возникли серьезные возражения против нового договора. Многие депутаты полагали, что Панамский канал оказывается в небезопасном положении. Лишь через три года Рузвельту удалось убедить конгрессменов, что страна только выиграет от нового договора, и в июле 1939 года он наконец был ратифицирован.

Рузвельту удалось договориться о партнерских отношениях и с диктатором Бразилии Жетулиу Варгасом, несмотря на то, что в его политике было немало заимствований из идеологии и практики итальянского фашизма. В 1936 году Варгас нанес визит в США и был дружески принят президентом.

Важное место в «политике доброго соседа» заняла панамериканская конференция по сохранению мира, состоявшаяся в Буэнос-Айресе в декабре 1936 года. Именно Рузвельту принадлежала инициатива ее созыва: 30 января он обратился с этим предложением к главам всех государств Латинской Америки в письмах, сходных по содержанию, но учитывавших специфику каждого ^{401} .

Президент США продемонстрировал особое внимание к континентальным делам, прибыв на конференцию и выступив на ней. Его обращение, в котором он назвал себя «бродячим торговцем миром» и проповедником «общей безопасности» ^{402} , было принято участниками конференции весьма дружелюбно и способствовало улучшению отношений США с южными соседями ^{403} .

Конференция утвердила протокол, которым США отказывались от вмешательства в дела латиноамериканских стран «в прямой и косвенной форме и по каким бы то ни было соображениям». Вслед за этим была принята конвенция, гласившая: «В случае возникновения международной войны вне территории Америки, которая может угрожать мирному положению американских республик, будут проводиться консультации, чтобы определить сроки и формы сотрудничества стран, подписавших [конвенцию], если они этого захотят, для сохранения мира на Американском континенте» ^{404} .

Так стало складываться направленное прежде всего против экспансии нацистской Германии и ее союзников сотрудничество государств континента, во главе которого стояли США и президент Рузвельт. Помимо Аргентины он посетил Бразилию и Уругвай, где его тепло встречали. На пути домой Рузвельт написал полковнику Хаусу с борта теплохода «Индианаполис», что поездка была успешной и подписанные документы будут быстро ратифицированы ^{405} .

Вояжу Рузвельта в Латинскую Америку была посвящена специальная книга, в которую, в частности, вошли его выступления ^{406} .

* * *

Параллельно со всеми этими международными инициативами вносились изменения в руководство вооруженными силами. Важнейшим из новых назначений было выдвижение Джорджа Маршалла (1880—1959). 58-летний бригадный генерал слыл невероятным упрямцем и грубияном. В рамках «Нового курса» он занимался организацией Гражданского корпуса охраны окружающей среды – делом важным, но отнюдь не боевым. В 1938 году на одном из совещаний, проводимых Рузвельтом, когда тот выдвинул некую идею, которую присутствовавшие единодушно поддержали, лишь Маршалл угрюмо заявил, что абсолютно не согласен с инициативой президента. Рузвельт нахмурился.

Но вскоре он вспомнил об упрямом генерале и счел, что именно такие люди должны вдохнуть в армию новые силы. Маршалл был назначен помощником начальника военного планирования штаба армии, через год стал исполняющим обязанности начальника штаба, а вдень начала Второй мировой войны был утвержден в этой должности. Он довольно круто изменил свой характер и привычки – стал сдержанно-любезным, спокойным, строгим. Пожалуй, единственная черта, которую он сохранил от прошлого, – это решимость отстаивать свое мнение перед всеми, включая президента. Он обычно даже не реагировал на шутки Рузвельта, оставаясь хмурым.

Дж. Маршалл сыграл выдающуюся роль и в войне в качестве одного из самых талантливых американских военных руководителей, и в послевоенные годы в должности государственного секретаря, особенно при создании и реализации выдвинутого им плана восстановления послевоенной Европы, получившего название «план Маршалла».

Влияние государств с тоталитарными системами – Германии и Италии – постепенно усиливалось. Западные демократические страны стремились не дать ни малейшего повода к войне. Так зарождалась и развивалась политика умиротворения агрессоров, которая фактически поощряла их действия. Рузвельт, сознавая опасность, исходившую от Гитлера и его приспешников, но считаясь с этими реалиями, точно так же как с антивоенными убеждениями подавляющего большинства американцев, вынужден был вести себя крайне осторожно.

В марте 1937 года мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа выступил с резким заявлением – предложил на предстоящей Всемирной выставке организовать комнату ужасов, в которой были бы представлены фанатики в коричневой форме, стремящиеся вовлечь мир в войну. На мэра обрушилась германская пресса, обзывая его «еврейско-коммунистическим поджигателем войны». Госсекретарь Халл послал германскому посольству формальное извинение. На состоявшемся вслед за этим заседании правительства Рузвельт спросил Халла: «А что бы вы сказали, если бы я заявил о полном согласии с Ла Гуардиа?» Госсекретарь, уйдя о прямого ответа, заметил, что лучше всего вообще игнорировать заявления германской прессы ^{407} .

Последовало дальнейшее развертывание агрессивного курса нацистской Германии: вслед за введением всеобщей воинской повинности, созданием военной авиации (1935) и вторжением германских войск в демилитаризованную Рейнскую область (1936) пришел черед прямого захвата соседних европейских стран. В марте 1938 года Германия объявила «аншлюс» (присоединение) Австрии. Это была первая европейская страна, прекратившая существование в результате гитлеровской агрессии.

Осенью того же года произошел захват Судетской области Чехословакии. На этот раз территориальная экспансия была осуществлена с согласия лидеров западных держав – премьер-министров Франции и Великобритании Эдуарда Даладье и Невилла Чемберлена. Убаюканные уверениями Гитлера в том, что у него больше нет территориальных притязаний, они 29 —30 сентября 1938 года подписали с Италией и Германией соглашение, по которому Чехословакия передавала последней стратегически важную область на том основании, что значительную часть ее населения составляют немцы. Это стало началом расчленения страны. Через полгода, в марте 1939 года, она перестала существовать.

Во время Судетского кризиса Рузвельт безоговорочно поддерживал Чехословакию. Он направил письмо Гитлеру, в котором высказал свое резко отрицательное отношение к разделу страны. Гарольд Икес писал, что это, по мнению президента, «совершенно бесчестное дело» и что сам Рузвельт «стремится никак не связывать себя и свою страну с действиями руководителей Франции и Великобритании, пошедшими на все требования нацистского фюрера» ^{408} .

В течение почти трех лет шла гражданская война в Испании, начавшаяся летом 1936 года в результате мятежа военно-консервативных сил во главе с генералом Франсиско Франко. В то время как западноевропейские державы проводили политику невмешательства в испанские дела, а советские власти пытались насадить в стране свою агентуру, чтобы позднее превратить ее в сателлита СССР, перед президентом США остро стоял вопрос, следует ли помогать мадридскому правительству.

Рузвельт понимал, что победа Франко означала бы расширение сферы влияния Гитлера и Муссолини, а следовательно, в некоторой степени усиление опасности развязывания новой мировой войны. Но изоляционистские идеи в стране преобладали, и в год президентских выборов с ними нельзя было не считаться. О настроениях Рузвельта свидетельствовало его письмо послу в Германии Додду: «Кажется, всё опять разрушается в вашей части земли. Все эксперты здесь, там и где угодно утверждают: “Войны не будет”. То же самое они говорили в июле 1914 года, когда я работал в военно-морском министерстве. В те дни я верил экспертам. Сегодня я должен держать язык за зубами. Это не значит, что я стал циником, но как президент я должен быть готовым ко всему, подобно пожарной команде» ^{409} .

Выступая перед публикой, Рузвельт допускал высказывания, противоречившие одно другому В августе в городке Чотоква (штат Нью-Йорк) он произнес: «Мы должны остерегаться политических связей, которые могут втянуть нас в войны за рубежом». Но буквально через несколько минут в речи прозвучал совершенно иной мотив: «Мы, однако, должны помнить, что, поскольку войны на земле продолжаются, существует опасность, что даже нация, которая страстно желает мира, может быть вовлечена в войну» ^{410} .

Рузвельт попытался, обойдя закон о нейтралитете, помочь законному правительству Испании оружием под предлогом, что в данном случае шла гражданская война, а не война между государствами. Однако, проконсультировавшись со своими помощниками, побеседовав с сенатором Коннелли, энергично выступавшим за республиканскую Испанию, он пришел к выводу, что поддержки в конгрессе не получит. Кроме того, ему докладывали, что в испанском правительстве тон задают опасные левые элементы, что стране грозит коммунизация, и это также в конце концов повлияло на окончательное решение. 11 августа 1936 года президент провозгласил странную политику «морального эмбарго»: экспортеры оружия в Испанию не должны были подвергаться преследованию, но их действия не одобрялись.

В ответ на письмо председателя Социалистической партии США Нормана Томаса, который предлагал полностью отказаться от применения закона о нейтралитете по отношению к республиканской Испании [28]28
  Президент ответил на него через год: Томас писал 29 декабря 1936 года, а ответ датирован 25 декабря 1937-го. Вряд ли это было свидетельством пренебрежения к адресату – обычно Рузвельт отвечал на его письма почти сразу после получения их. Дело, безусловно, в том, что само отношение к испанской войне складывалось у президента под влиянием самых разных факторов, медленно и с большим трудом.


[Закрыть], Рузвельт отделался в общем-то верными аргументами, которые, однако, оставляли в стороне сам факт легитимности испанского правительства и мощную поддержку мятежников со стороны явно агрессивных держав. Он писал: «Гражданская война в Испании втянула в себя так много неиспанских элементов и получила такой широкий международный отклик, что попытка относиться различно к противостоящим друг другу силам была бы очень опасной… Мы не только оказались бы замешанными в европейские распри, от которых наш народ стремится быть подальше, но и сыграли бы на руку тем государствам, которые рады были бы под этим предлогом продолжать помощь той или другой стороне» ^{411} .

Совершенно понятно, что здесь говорилось, с одной стороны, о Германии и Италии, а с другой – об СССР. Но ведь в лоялистской Испании были не только советские агенты – за правительство Народного фронта выступали самые широкие силы, не только не связанные с коммунизмом, но и враждебные ему. А с этим осторожный Рузвельт в данном случае не посчитался. Более того, в том же письме, несмотря на явный факт итало-германской интервенции, говорилось: «В соответствии с прочно утвердившейся политикой невмешательства во внутренние дела других стран, как в мирное время, так и в случае гражданских волнений, правительство будет, разумеется, полностью воздерживаться от какого-либо вмешательства». Вероятно, прав американский историк Джон Гэддис, считающий, что главная установка Рузвельта в предвоенный период состояла в стремлении обеспечить безопасность США путем маневрирования между противниками, поддерживая в то же время общее равновесие сил в мире ^{412} .

Как раз в связи с политикой нейтралитета Рузвельт принял решение усилить контроль за подрывными элементами в Соединенных Штатах, связанными с коммунизмом, фашизмом и нацизмом. 24 августа 1936 года он поручил директору Федерального бюро расследований Эдгару Гуверу установить тщательный контроль над такого рода группами. Услышав от Гувера, что это не входит в обязанности его департамента, но президент имеет право отдать ему соответствующий приказ, Рузвельт написал текст в этом духе и запер его в собственном сейфе, заявив директору ФБР, что эта бумага будет служить тому оправданием в случае каких-либо претензий ^{413} .

В условиях экономических трудностей и международной неопределенности, понимая, что в мире назревают зловещие события, хотя и далеко не в полной мере оценивая их масштаб – этого, пожалуй, не в состоянии был сделать ни один смертный, – президент выдвинул идею «карантина» агрессоров, не предполагая ее реализовывать в ближайшее время, а намереваясь прощупать почву, понять, кто и как отнесется к этой своего рода президентской провокации.

Отклик на нее был и за рубежом, и в самих США. Министр иностранных дел Великобритании Энтони Идеи запросил ее «точную трактовку». Бывший советник президента Вильсона полковник Хаус задал подобный же вопрос. Рузвельт написал ему, что пока не имеет никакой интерпретации, что администрация даже оказалась в неловком положении, что в США нет благоприятного климата для активной внешней политики ^{414} .

В то же время президент понял, что в случае активизации внешнеполитической деятельности он найдет поддержку у некоторых республиканцев, например у видного деятеля этой партии Генри Стимсона – тот написал президенту, что США заинтересованы в китайских делах и должны противодействовать японской агрессии ^{415} .

Со времени знакомства со Стимсоном в декабре 1932 года Рузвельт советовался с ним и по другим, в основном внешнеполитическим, вопросам, вел с этим умудренным и опытным политиком (он занимал пост государственного секретаря в правительстве Гувера) активную переписку. Несмотря на разную партийную принадлежность, между ними возникла явная политическая близость. В одном из писем президента говорилось: «Всегда хорошо воспользоваться благом вашей точки зрения» ^{416} .

Рузвельт исподволь готовил переход своей страны от изоляционизма к интервенционизму – активному участию в мировых делах на стороне сил, становившихся жертвами агрессии. Давалось это, однако, огромным трудом. В то время как за океаном назревали новые военные конфликты, подавляющее большинство американских законодателей прилагало все силы к тому, чтобы Соединенные Штаты не просто оставались вне блоков, но и не проводили различия между агрессорами и их жертвами.

* * *

И все же некоторые меры, направленные на подготовку к отпору агрессии, принимались. В мае 1937 года Рузвельт подписал очередной закон о нейтралитете, на этот раз существенно отличавшийся от предыдущих: он не запрещал продажу оружия воюющим странам, а предусматривал принцип «кэш энд кэрри» – «плати и вези». Иначе говоря, оружие и другие товары военной необходимости могли продаваться другим государствам при соблюдении двух основных условий: немедленная оплата и вывоз из Америки на кораблях покупающей стороны. При этом, однако, вводилась масса иных ограничений, которые сводили возможность покупки оружия воюющими странами к минимуму. На деле оказалось, что для практической реализации закона требуется такое его расширение, пойти на которое в условиях хозяйственного спада в стране Рузвельт не решился. Так что отказ от изоляционизма и на этот раз потерпел неудачу

Экономические трудности вызвали многочисленные запросы в конгрессе, на которые президент стремился дать обоснованные ответы, подчеркивал усилия, свои и кабинета, по преодолению хозяйственных неурядиц. Не раз звучали и прямые нападки на Рузвельта. Конгрессмен Бёртон Уилер заявил, намекая на его детей: «У меня нет ни сына, занятого в страховом бизнесе, ни сына, женатого на наследнице Дюпона» ^{417} . В ответ, правда, были опубликованы данные о том, что сам Уилер покровительствовал не только своим сыновьям, но и племянникам. Это не спасало, однако, от новых выпадов со стороны как республиканцев, так и некоторых однопартийцев.

Средством таких атак становились и тщательно подготовленные противниками президента слушания в комитетах и комиссиях конгресса. В 1938 году по инициативе члена палаты представителей от штата Техас Мартина Дайеса был образован Комитет по расследованию антиамериканской деятельности. Первоначально утверждалось, что его слушания будут направлены на обнаружение в США нацистской «пятой колонны», но вскоре оказалось, что объектом атак становились левые прогрессисты, сторонники Рузвельта, которых называли коммунистами или прокоммунистами. Необоснованные обвинения, отсутствие доказательств, отказ в предоставлении обвиняемому возможности ответить, публичные заявления о крайней опасности того или иного подследственного приводили к тому, что в США зрела мания коммунистической опасности, которой на самом деле не существовало. В ряде случаев обвиняли рузвельтовские программы. Например, федеральный проект помощи театрам и писателям был в комитете Дайеса обозван «колыбелью коммунизма» ^{418} .