Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

Прогрессистские ориентиры

Незадолго до выборов 1928 года Рузвельт выступил со статьей, свидетельствовавшей, что он как бы закрепляет за собой право на участие в решении не только местных, внутренних, национальных, но и международных проблем, с которыми сталкивались Соединенные Штаты. Проконсультировавшись с известным дипломатом, в прошлом заместителем государственного секретаря при Вильсоне Норманом Дэвисом (теперь тот был представителем США в комиссии Лиги Наций по подготовке к международной конференции по разоружению), который прислал ему нечто вроде тезисов будущей статьи ^{213} , Рузвельт опубликовал свою работу в ведущем американском журнале по внешнеполитическим проблемам «Форин афферс» ^{214} .

Это было не первое вторжение Рузвельта в область дипломатии. Еще в 1923 году он, полагая, что страна нуждается не просто в карьерных дипломатах, а в специалистах по внешней политике с широким образовательным кругозором, стал одним из основателей Школы международных отношений в университете имени Джонса Гопкинса в Балтиморе (часть университета находится в городе Вашингтоне, и именно там разместилась школа). Существовавшая до 1955 года, эта школа подготовила большое число высококвалифицированных сотрудников Госдепартамента, зарубежных посольств, журналистов-международников и т. д. ^{215} Параллельно с ней с 1943 года при университете стала функционировать Высшая международная школа, что, собственно, и привело к ликвидации первого учебного заведения во избежание дублирования.

Статья в авторитетном журнале была прямым вызовом изоляционистской политике администрации. Республиканцы ничего (или почти ничего) не сделали для решения острых проблем мирового сообщества, писал автор. Он не требовал, чтобы его страна вступила в Лигу Наций, но не потому, что это противоречит интересам американцев, а лишь по той причине, что общественное мнение еще не созрело. США должны поддерживать усилия Лиги, направленные на укрепление международной стабильности, активно содействовать начинаниям организации, участвовать в проводимых ею конференциях и т. п. Что же касается Западного полушария, то Рузвельт высказывался за более гибкую политику в странах этого региона, за отказ от «дипломатии канонерок», от «большой дубинки», за решение всех вопросов на основе консультаций с соответствующими странами. Только на этой базе, по его мнению, США могли предоставлять одностороннюю помощь латиноамериканским государствам или участвовать в многосторонней помощи.

В статье был затронут вопрос о так называемом пакте Бриана—Келлога, подписанном в Париже 27 августа 1928 года [15]15
  Аристид Бриан (1862—1932) был в то время министром иностранных дел Франции, а Фрэнк Келлог (1856—1937) – госсекретарем США.


[Закрыть], предусматривавшем «отказ от войны как средства национальной политики» (пакт подписал затем еще ряд стран, в том числе СССР). В то время как подавляющее большинство политиков и экспертов прославляли этот договор, Рузвельт высказал о нем самое негативное мнение: «Он ведет в Америке к фальшивой вере, что мы сделали большой шаг вперед. Но он никоим образом не вносит вклад в решение вопросов международных противоречий» ^{216} .

Статья отчетливо свидетельствовала о том, что Франклин стал обдумывать конкретные аспекты внешней политики своей страны с позиций потенциального будущего президента.

Первого января 1929 года Франклин Делано Рузвельт впервые вошел в кабинет губернатора штата Нью-Йорк в городе Олбани в качестве его хозяина.

Он стремился как можно быстрее освоиться с новой должностью, но этому явно не способствовала тень бывшего губернатора, любимца ньюйоркцев Эла Смита. Эта тень имела весьма зримые очертания, ибо отражала вполне реальную фигуру, амбиции, привычки, нрав человека, который еще недавно чувствовал себя хозяином всего штата, включая и мегаполис, а теперь, проиграв президентские выборы, оказался не у дел.

Смит вел себя так, как будто именно он продолжал оставаться вершителем судеб штата. Он забронировал в одном из лучших отелей Олбани роскошную резиденцию для себя и своих помощников, чтобы «помогать» новому губернатору в работе. Он настаивал на том, чтобы его бывший секретарь Белл Московиц работала вместе с Рузвельтом над текстом его речи при вступлении в должность, а затем стал требовать, чтобы она осталась постоянным секретарем губернатора. Ведя себя доброжелательно и примирительно по отношению к предшественнику, Франклин давал вроде бы утвердительные, но вместе с тем неопределенные ответы на этот и другие советы, в частности о переназначении секретарем штата (фактически помощником губернатора) близкого к Смиту Роберта Мозеса – того самого, которого Рузвельт возненавидел, когда возглавлял комиссию по управлению государственным парком на севере штата, и который взлетел по карьерной лестнице в последние годы.

Справедливость требует отметить, что все эти люди, и Московиц прежде всего, были опытными работниками, хорошо знали проблемы штата и действительно могли оказать Рузвельту неоценимую помощь. Сознавая это, он, однако, стремился к тому, чтобы поскорее выбраться из цепких объятий Смита и его приспешников, выработать собственную линию поведения. Между Рузвельтом и Смитом стало нарастать охлаждение, которое затем переросло во взаимное раздражение, а позже и в открытую враждебность, причем переход от одного этапа к другому происходил очень быстро.

Обычно гибкий и осторожный в оценках, Рузвельт несколько раз допустил негативные высказывания в адрес Смита. Правда, это было сделано в приватных разговорах да и касалось частностей. Но Джеймс Кокс, вместе с которым Рузвельт участвовал в избирательной борьбе 1920 года, оказался несдержанным на язык – сообщил Смиту, что его преемник отозвался о нем не очень почтительно.

Критика отдельных недостатков администрации Смита была воспринята им крайне болезненно. Он, успешно возглавлявший администрацию штата четыре срока (восемь лет) и немало сделавший для продвижения Рузвельта, счел себя обманутым. Слухи обрастали деталями и вскоре приобрели фантастические формы. В результате в печати появилась анонимная статья, подписанная «Джентльмен из замочной скважины», в которой утверждалось, будто Рузвельт заявил: «Смит был гнилым губернатором. Я этого не знал до тех пор, пока сам не оказался в губернаторском кресле» ^{217} . Правда, Рузвельт отреагировал на эту публикацию со всей определенностью, заявив: «Любой человек, который распространяет истории такого рода, не просто лжец, а презренный лжец».

Но отношения между ними были вконец испорчены. Смит перестал общаться с Рузвельтом и не упускал случая, чтобы подвергнуть жесткой критике его мероприятия. (Когда Рузвельт станет президентом и начнет проводить свой «Новый курс», Эл Смит окажется одним из наиболее упорных его оппонентов в собственной партии.)

Пока же исполнительная Белл Московиц подготовила для нового губернатора инаугурационную речь. Каковы же были удивление и недовольство Смита, какова была обида самой Белл, когда при официальном вступлении в должность Франклин не включил в свое выступление ни слова из столь ярко написанного текста! Прошло еще несколько дней, и Белл объявили, что губернатор весьма ценит ее заслуги, признателен за помощь, но в услугах уважаемой леди более не нуждается.

Видимо, в ее увольнении сыграло роль и мнение Элеоноры, которая после вроде бы дружеской беседы с ней написала мужу, что она – очень приятная женщина. «Но ты должен решить, кто будет губернатором штата – ты или миссис Московиц. Если миссис Московиц останется твоим секретарем, она будет тобой управлять, причем так, что ты и сам не поймешь, что тобой управляют. Всё будет организовано так тонко, что, когда дело дойдет до тебя, покажется естественным то, что миссис Московиц уже решила» ^{218} .

Своим секретарем Рузвельт назначил молодого Гернси Кросса, о котором злые языки говорили, что единственным его позитивным качеством было то, что он, человек физически сильный, может оказывать помощь Рузвельту во время общественных мероприятий, попросту передвигая его с места на место ^{219} .

Вслед за этим Рузвельт стал частично заменять высшую администрацию штата, назначая на место уволенных своих людей, часто, как в случае с Б. Московиц, в ущерб делу. Вместо того чтобы оставить на своем посту великолепного специалиста по городским коммуникациям Р. Мозеса, он устранил его, переведя на должность, которую тот занимал раньше, – руководителя администрации парков. Мозес, человек небогатый, вынужден был принять это унизительное для него назначение, так как иначе попросту оказался бы без работы. «Он некрасиво пощекотал меня» – так пренебрежительно отозвался губернатор об этом чиновнике ^{220} . Оказавшись теперь в подчинении Рузвельта и вроде бы примирившись с этим, несдержанный на язык Мозес не раз доставлял ему неприятности. Он открыто говорил, что губернаторский особняк теперь занимает очаровательный джентльмен, но человек весьма посредственных способностей, «вшивый губернатор». Рузвельт вынужден был мириться с этим, так как подписал с Мозесом контракт, гарантировавший тому работу по руководству парками, однако при любой возможности ставил ему палки в колеса.

Среди черт Рузвельта-политика всё больше проявлялась нетерпимость к критике, которая удивительным образом сочеталась с внимательным выслушиванием и учетом мнений советников и помощников при подготовке решения. Но коль оно принято – отменить или пересмотреть его может только он сам. Профессор Колумбийского университета Р. Тагуэлл писал: «Франклин уже в то время был склонен, хотя на публике сохранял хорошую мину при плохой игре, рассматривать критику в лучшем случае как недружественную акцию, а в худшем как предательство. Он решительно не терпел даже попытки поставить под сомнение его намерение» ^{221} .

Губернатор назначил своим заместителем Эдварда Флинна, демократа из Бронкса, неплохого администратора, но известного только в пределах своего района, да и знавшего преимущественно эту часть Нью-Йорка. Еще одним заместителем губернатора стал видный и опытный банкир Герберт Леман, избранный на этот пост «в связке» с Рузвельтом. Это был активный член Демократической партии, руководитель ее финансового комитета. Должность Немана была выборной, сродни посту вице-президента в общегосударственном масштабе; он являлся своего рода резервной фигурой, чтобы замещать начальника, когда тот отсутствует. Действительно, Леман исполнял обязанности губернатора во время довольно частых выездов Рузвельта, особенно в Уорм-Спрингс. Но сколько-нибудь самостоятельной политики он не проводил, послушно исполняя все указания, которые получал от начальства. Когда Рузвельт станет президентом, Леман будет избран губернатором штата Нью-Йорк, и его курс окажется полностью соответствующим всем программам Рузвельта.

Так что новый губернатор имел теперь вполне верных помощников.

Правда, большинство руководителей отделов были оставлены на своих постах, но и это лишь демонстрировало жесткое намерение Рузвельта стать «хозяином в собственном доме». Удачным было назначение Френсис Перкинс руководителем отдела промышленности.

Смит всё больше ощущал, что его сознательно игнорируют. Чашу его терпения переполнило предложение Рузвельта, вроде бы вполне серьезное, назначить его начальником «Порт Осорити» – центральной нью-йоркской автобусной станции, что конечно же было отъявленным издевательством.

Через два года в состоянии глубокого раздражения, топая ногой от переполнявших его чувств, Эл говорил собеседникам: «Он никогда не консультировался со мной ни об одной чертовой мелочи с тех пор, как стал губернатором» ^{222} . Вторя ему с другого полюса, Ф. Перкинс вспоминала, что Рузвельт не раз делился с ней решимостью стать действительным губернатором Нью-Йорка. «И я намерен быть им самостоятельно», – повторяла Френсис его слова ^{223} .

Рузвельт поставил перед собой весьма амбициозную задачу превзойти достижения предшественника, который был подлинным рачительным хозяином незаботливым руководителем огромного штата. Жители Нью-Йорка и его апстейта были благодарны Смиту за меры по ограничению квартплаты в перенаселенных городах, за строительство на железнодорожных переездах мостов и тоннелей, устранивших опасность столкновений и катастроф, за разбивку парков и прокладку шоссейных дорог, за капиталовложения в медицинское обслуживание, за существенное сокращение прямых налогов.

Впрочем, склонные к критицизму американцы подсмеивались над Смитом, говоря, что он был настолько типичным горожанином, что не мог отличить домашнюю лошадь от мустанга и, увидев из окна вагона «лошадь» где-то в чистом поле, задал кондуктору вопрос: «А как же она доберется домой?»

Но это были мелочи. Когда Смит вступил на губернаторскую должность, он унаследовал почти 190 административных агентств, значительная часть которых была фактически независима от высшей власти штата. За годы своего правления этот талантливый руководитель сократил аппарат до восемнадцати отделов, непосредственно отвечавших перед губернатором. В результате Рузвельт получил после него такой эффективный исполнительный механизм, что его не было необходимости реорганизовывать – теперь он служил исполнению тех решений, которые новый руководитель штата намечал и неуклонно стремился провести в жизнь.

* * *

Планируя свои действия, Рузвельт должен был считаться с тем огромным препятствием, которое на протяжении ряда лет портило кровь его предшественнику: в легислатуре штата сохранялось республиканское большинство и некоторые мероприятия приходилось проводить с огромным трудом, часто с существенными уступками и изъятиями. Поэтому первый весомый поворот, который вскоре ощутили жители штата, состоял в том, что новый губернатор, сохраняя внимание к городским проблемам, одновременно стал подчеркивать важность решения вопросов, волновавших мелкие населенные пункты в провинции.

Такой курс вполне соответствовал концепции Рузвельта и в то же время свидетельствовал о важном тактическом ходе с целью смягчить оппозицию республиканцев при обсуждении его предложений. Одновременно приходилось балансировать, чтобы сохранить дружеские и деловые отношения с депутатами от собственной партии, ибо между ними также было немало противоречий, в частности между сторонниками и противниками бывшего губернатора. Умело играя на этих противоречиях и выступая в роли примирителя, модератора, успокоителя страстей, Рузвельт смог и приручить однопартийцев, и привлечь к конструктивному сотрудничеству значительную часть республиканцев. Можно согласиться с выводом П. Реншоу: «Ни один политик из поколения Рузвельта не имел лучшего чувства реальности применительно к власти. Долгая борьба за самовосстановление после того, как его поразил полиомиелит, преобразовала политического плейбоя в жесткого, расчетливого функционера» ^{224} .

Став губернатором, Рузвельт попытался сразу же найти те административные рычаги, на которые следовало нажать, чтобы достичь реального улучшения жизни и быта самых широких слоев населения штата. При этом он продемонстрировал стремление находиться на уровне современных технических достижений и, таким образом, выделился, проведя вполне очерченную грань между собой и предшественником, по сравнению с которым отличиться было нелегко.

Одним из таких рычагов он счел введение за счет бюджета штата с привлечением частного капитала ряда технических новинок для снабжения населения дешевой электроэнергией. По инициативе губернатора была проведена техническая экспертиза, а затем началось строительство плотин с небольшими электростанциями на быстрых реках. Летом 1929 года Рузвельт выдвинул также идею сооружения более мощных электростанций на реке Святого Лаврентия, причем с учетом того, что она протекает по территории двух стран, здесь началось взаимовыгодное сотрудничество с канадскими властями и фирмами.

Правда, за время губернаторства Рузвельта дело не продвинулось дальше переговоров и технических проектов, но результаты сказались позже, уже в то время, когда он был президентом. Одновременно шло строительство линий электропередач, причем лицензии на него выдавались строго на конкурсной основе, что позволило сэкономить средства, а затем и снизить тарифы на энергию. Политический вес Рузвельта благодаря техническим новинкам явно стал расти.

Вслед за мерами в области электрификации наступила очередь обратиться к вопросам охраны природы, озеленения и поддержки земледелия. Губернатор провел через легислатуру ряд законов и постановлений, предусматривавших восстановление лесов, в частности путем выкупа заброшенных ферм за счет бюджетных средств. Некоторые советники губернатора настаивали на том, чтобы такие угодья просто конфисковались, но Франклин счел, что это было бы весьма опасным прецедентом, который мог привести к охлаждению к нему сельского населения. Выкуп же означал дополнительный доход для тех, кто уже махнул рукой на свои земельные владения, и это предложение получило одобрение как жителей штата, так и критически присматривавшихся к мерам нового губернатора журналистов.

Обе группы губернаторских инициатив были хорошо сбалансированы: первая привлекла большее внимание городского населения, но отнюдь не была чужда интересам фермеров, вторая соответствовала чаяниям людей, связанных с землей, однако встретила положительный отклик и в городах, прежде всего в Нью-Йорке, страдавшем от недостатка зелени. В самом мегаполисе началась разбивка новых парков, а существовавшие зеленые зоны по возможности расширялись или, по крайней мере, засаживались новыми породами деревьев и кустарников, в дополнение к которым создавались живописные цветники.

Губернатору приходилось заниматься и значительно менее приятными, мелкими, порой скандальными делами. Он был вынужден мириться с тем, что, стремясь максимально ограничить и замедлить введение его законодательных инициатив, легислатура штата поднимала кучу тривиальных вопросов, по каждому из которых принимались законы или обязательные постановления. За первые три месяца пребывания в Олбани новый губернатор получил на подпись около девятисот актов, в том числе немало анекдотических – например о разрешении пользоваться пятью крючками вместо трех при ловле определенных видов рыбы. Приходилось внимательно читать все эти бумаги, некоторые подписывать, на другие накладывать вето. Последние возвращались в легислатуру, которая стремилась преодолеть вето двумя третями голосов – чаще безуспешно, но иногда Рузвельт терпел поражение.

Первое открытое столкновение с легислатурой произошло при утверждении бюджета штата. Рузвельт требовал, чтобы законодательный орган утвердил только общую сумму бюджета, предоставив возможность исполнительным властям распоряжаться деньгами в ее пределах. Законодатели желали, чтобы бюджет был подробно расписан по всем статьям расходов. Губернатору пришлось подчиниться. На этот раз бюджет был утвержден сравнительно быстро, но в него включена масса изменений, которые резко ущемляли власть губернатора. Рузвельт наложил вето на закон, легислатура вновь его утвердила. Пришлось обращаться в апелляционное отделение Верховного суда штата. Его решение гласило, что распределение бюджетных сумм по отдельным статьям – дело исполнительной власти, а вмешательство законодательного органа в эту область носит неконституционный характер.

Это была немалая победа Рузвельта. Он получал со всей страны поздравительные письма, в которых говорилось, что принятое решение войдет в историю как одна из фундаментальных основ современного правления. Более того, в нескольких штатах возникли клубы друзей Рузвельта, а это означало явный кредит доверия.

Впервые в своей деятельности Рузвельт в это время столкнулся с пенитенциарной системой Америки. Губернатору пришлось познакомиться с местами исполнения наказаний: тюрьмами, тюремными фермами и мастерскими, центрами приема, диагностики и классификации, а также тюремными больницами и центрами лечения алкогольной и наркотической зависимости. Оказалось, что заключенные порой содержатся в невыносимых условиях. Как раз вскоре после избрания Рузвельта губернатором, летом 1929 года, произошел один из наиболее крупных бунтов – в Клинтонской тюрьме, которую прозвали «нью-йоркской Сибирью». Около 1300 заключенных подожгли здания и начали штурм стен. При подавлении беспорядков трое бунтовщиков были убиты, несколько десятков ранены.

Губернатор весьма серьезно воспринял этот знак. По его распоряжению была осуществлена общая проверка состояния тюрем, выявлены многочисленные случаи коррупции и элементарного воровства. Последовали увольнения, судебные процессы. Не ограничившись этим, Рузвельт провел через легислатуру решение о срочном строительстве в городке Аттика новой тюрьмы, которая была открыта уже в 1930 году и оценена прессой как «рай для заключенных». Здесь были кафетерий, кровати с матрасами и даже радиоточки в каждой камере ^{225} .

Одновременно Рузвельт провел закон, предоставивший возможность освобождать приговоренных к пожизненному заключению после пятнадцати лет пребывания в тюрьме, сокращать срок заключения за хорошее поведение, создавать поселения с менее строгим режимом содержания и предоставлением преступникам возможности работать за их пределами. Все эти меры были явной гуманизацией уголовного законодательства, создавали модель, которой следовали другие штаты, а после избрания Рузвельта президентом – вся страна.

В пятидесяти километрах к северу от Нью-Йорка в местечке Оссининг находилась самая крупная в США тюрьма Синг-Синг, имевшая зловещую славу, так как именно в ней, как правило, сидели приговоренные к смертной казни на электрическом стуле. Кроме того, в ней был крайне суровый режим, узники подвергались телесным наказаниям, использовались на поистине каторжных работах в расположенном по соседству мраморном карьере. Правда, в тридцатые годы в тюрьме появились библиотека и больница, но режим не смягчался. Рузвельту пришлось приложить немало усилий, чтобы с заключенными этой тюрьмы обходились более гуманно.

Согласно существовавшим правилам приговоренные к смерти могли непосредственно перед казнью обращаться к губернатору с прошением о помиловании. Казни проводились ночью по четвергам, и такие ночи для Рузвельта были мучительными. Ему звонили из тюрьмы, и он выносил окончательный смертный приговор или сохранял узнику жизнь. Это были бессонные ночи, и секретарь Мисси Лихэнд обязательно договаривалась о том, чтобы кто-то из друзей приезжал к губернатору, всю ночь играл с ним в карты, отвлекая от мыслей о поистине мучительной повинности, связанной с решением, которое должно быть прерогативой Бога, – даровать людям жизнь или лишать ее.

Губернатора штата Нью-Йорк начинали ценить в академических кругах, полагая, что его гуманитарные меры могут послужить образцом для подражания в других штатах. Ему стали присуждать почетные ученые степени. Рузвельту было особенно приятно получить степень в альма-матер – Гарварде, профессора которого, особенно экономисты, социологи и политологи, внимательно присматривались к губернаторским мероприятиям.

Не прошло и года после переезда Рузвельта в губернаторский особняк в Олбани, как на США, а вслед за ними на другие страны обрушился тягчайший за всю историю экономический кризис – как его стали называть в Америке, Великая депрессия. Кризис начался с катастрофического падения курса акций на нью-йоркской бирже 24 октября 1929 года. За день, получивший название «черный четверг», было продано около тринадцати миллионов акций. За ним последовал «черный вторник» 29 октября, когда этот показатель был превзойден на три миллиона. Влиятельнейшая газета под заголовком «Фондовый рынок взрывается. “Черный вторник” завершает годы бума» писала: «Уолл-стрит сегодня рухнула. Цены на нью-йоркской фондовой бирже катастрофически упали во время очень тяжелых торгов. Всего лишь за несколько часов национальные компании потеряли десять миллиардов долларов. Акции, которые продавались за 20, 30 и 40 долларов всего лишь несколько недель назад, рухнули так, что теперь они стоят центы, так как происходит отчаянная гонка, чтобы их продать» ^{226} . За неделю паники на бирже было потеряно около 30 миллиардов долларов (больше, чем все расходы правительства за время мировой войны).

Вначале казалось, что речь идет о случайном, хотя и крайне пагубном крахе биржевых спекулянтов. Но взрыв на бирже не просто вызвал эффект домино, но и был порожден глубокими экономическими причинами, связанными с неконтролируемыми капиталовложениями, строительной, торговой и промышленной лихорадкой, неплатежеспособным спросом на избыточные товары, высокими таможенными тарифами, фактически преграждавшими доступ европейской продукции на американский рынок.

В результате последовало разорение свыше пяти тысяч американских банков, стоимость акций к 1933 году уменьшилась почти в пять раз. Девять с лишним миллионов рядовых граждан США лишились своих сбережений. Одно за другим закрывались промышленные предприятия, прекращали существование строительные фирмы. Каждую неделю примерно 100 тысяч человек лишались работы, к 1932 году число безработных выросло до 12 миллионов, а в следующем году к ним прибавились еще два миллиона человек. Доходы фермеров сократились на 60 процентов, цены на сельхозпродукты упали в два-три раза, но рядовые городские жители отнюдь не торжествовали по этому поводу, так как их покупательные возможности подчас сводились к нулю.

«Страна была на волосок от гибели, – говорил по этому поводу Рузвельт. – Страна погибала» ^{227} . Во много раз увеличилось число самоубийств. Известный журналист Уильям (Уилл) Роджерс язвительно написал о глубочайшем противоречии между вчерашним и нынешним днем американца: «Мы стали первой нацией в истории человечества, отправившейся в приют для нищих в автомобиле» ^{228} .

Из Соединенных Штатов кризис распространился на страны Латинской Америки и Европу, где катастрофа оказалась ничуть не меньшей.

Президент Гувер при всем своем государственном опыте поначалу не мог в должной мере осознать, что же, собственно, произошло. В марте 1930 года он объявил, что самые тяжелые последствия краха, в частности в области безработицы, будут преодолены в ближайшие 60 дней. На самом деле Великая депрессия продолжалась еще более трех лет, а последствия ее весьма болезненно ощущались как в Америке, так и за ее пределами вплоть до Второй мировой войны.

Став губернатором, Рузвельт почувствовал, что американское процветание сопряжено с серьезными проблемами. Он знал, что цены на сельскохозяйственную продукцию из года в год падают, что закон Макнери—Хогена о субсидиях фермерам, частично покрывающих их убытки, многократно проводимый через конгресс, но каждый раз получавший вето президента, только маскировал углублявшуюся хозяйственную дыру. В соответствии с ним намечалось создать федеральное агентство, которое должно было поддерживать цены на сельскохозяйственную продукцию, в частности на зерно, на уровне довоенных. Закупая продукцию, а затем продавая ее за рубеж по убыточным ценам, государство взяло бы на себя потери фермеров.

Рузвельту стало известно, что, несмотря на запрет Гувера, в ряде штатов сходные мероприятия проводятся в жизнь. Сам нью-йоркский губернатор повел себя осторожно: он не поддержал этот законопроект, не копировал его в законодательстве штата, но присматривался к нему, взвешивал позитивные и негативные стороны. Позже, став президентом, он использовал некоторые положения этого так и не введенного акта в своей политике вывода американского аграрного сектора из кризиса.

Рузвельту докладывали, что за шесть лет с 1923 года заработная плата рабочих в среднем выросла на десять процентов, тогда как производство – на 40. Хотя рабочие, особенно высококвалифицированные мастера, были более или менее удовлетворены таким положением, возникшая диспропорция означала, что перепроизводство товаров, всё менее пользовавшихся обеспеченным спросом, неизбежно даст себя знать в более или менее близком времени. Все эти проблемы, однако, не стояли в качестве непосредственной опасности, как бы перекрывались частными займами, дешевым и доступным кредитом, психологией «вечного» потребительского процветания. Возник гигантский мыльный пузырь, который мог прорваться в любой момент, что и произошло осенью 1929-го.

Ощущая, что не всё благополучно в американской экономике, Рузвельт, как и другие политики и специалисты в хозяйственной области, вначале не предполагал, что грядет катастрофа такого сокрушительного масштаба. Он тщетно надеялся, что меры, принимаемые на уровне штата, как и действия президента в общегосударственном масштабе, остановят начавшийся коллапс. В том, что он неправ, его убеждали Ф. Перкинс и особенно восходящая звезда на американском политическом небосклоне Гарри Гопкинс.

Гарри Ллойд Гопкинс (1890—1946) родился в небогатой семье, часто менявшей место жительства. Отец его сменил множество профессий – был шорником, коммивояжером, золотоискателем и т. д. Образование Гарри получил в колледже штата Айова, а после его окончания переехал в Нью-Йорк, где стал работать в благотворительных организациях. Вдумчивого, трудолюбивого молодого человека особенно ценили за почти всегда точные экономические прогнозы. В 1913—1924 годах он руководил отделом в Ассоциации по улучшению условий жизни бедных, в 1924—1932-м являлся председателем совета директоров нью-йоркской ассоциации по вопросам борьбы с туберкулезом.

Гопкинс познакомился с Рузвельтом в разгар избирательной кампании 1928 года. На Гарри эта встреча произвела огромное впечатление. Рузвельту также понравился этот человек, близкий ему и по манерам, и по взглядам. Хотя Гопкинсу вначале не было предложено место в администрации штата, он стал часто бывать в Олбани, высказывал губернатору советы, прогнозы, предложения, которые принимались к сведению. Так началось сотрудничество с Гарри Гопкинсом, которое станет особенно тесным в военные годы.

Пока же, вначале 1930-го, Перкинс, а затем и Гопкинс стали снабжать губернатора данными о том, что безработица в штате Нью-Йорк, как и по всей стране, развивается катастрофическими темпами. Возникала острая необходимость в оказании помощи людям, не просто потерявшим работу, а уже страдавшим от голода и холода. Помимо чисто гуманитарных соображений, Рузвельт учитывал и опасность социального взрыва, которым была чревата ситуация, если не принять немедленные меры.

* * *

Между тем весной 1930 года появились первые грозные признаки недовольства низов. 6 марта на улицы вышли почти полтора миллиона человек, требовавших работы и хлеба. Полиция разогнала демонстрантов, но причины недовольства нельзя было устранить силой. Власти штата с согласия городской администрации разрешили нищим ночевать на баржах в нью-йоркском порту. Радикализм губернатора возрастал по мере усиления кризиса. В выступлениях он стал резко отзываться о недостатках американской экономической системы. Рузвельт завоевывал себе славу трибуна, ставя в то же время реальную цель – переизбрание на губернаторский пост.