Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

Глава пятая.
ПРЕЗИДЕНТ. ВОЙНА

Те, кто отказывается от свободы ради временной безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности.

Ф. Рузвельт

Гитлеровские победы и американский президент

В 1939 году стало ясно, что мировой пожар может разгореться в любой момент. В числе прочих признаков об этом свидетельствовало подписание 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении. Разумеется, в Америке не имели понятия о том, что одновременно было подписано секретное соглашение о разделе сфер влияния в Восточной Европе (о том, что подобный документ существует, стали догадываться только после начала войны, когда советские войска вступили в восточные районы Польши). Рузвельт воспринял договор как доказательство того, что Москва дала зеленый свет войне Гитлера. «Самые плохие новости», – мрачно произнес он. Но президент даже не помышлял, что СССР примет участие в агрессии.

Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года было сразу же воспринято Рузвельтом как начало Второй мировой войны. О вторжении германских войск на польскую территорию он узнал от посла во Франции У. Буллита – тот позвонил ему в три часа ночи 2 сентября и срывающимся голосом говорил: «Тони Биддл (посол США в Польше. – Г. Ч.)только что дозвонился из Варшавы, господин президент. Германские дивизии глубоко продвигаются по территории Польши. Идут тяжелые бои. Тони сообщает, что немецкие самолеты – над Варшавой. Затем связь прервалась». – «Да поможет нам Бог», – ответил президент.

Он пригласил Гарри Гопкинса, который после кончины в 1936 году Луиса Хоува постепенно становился главным его советником, чтобы в связи с новым поворотом событий определить ближайшие планы и отдаленные перспективы.

В тот же день президент провел пресс-конференцию, а затем обратился к народу США в форме традиционной «беседы у камина». Рузвельт говорил очень осторожно: делал главный акцент на сохранении политики нейтралитета, но в то же время со свойственным ему умением балансировать на краю пропасти заявлял, что не может «просить американцев остаться нейтральными в своих мыслях» ^{460} .

На чьей стороне находился он сам, можно было понять из контекста выступления, на этот раз очень краткого, из отдельных его выражений: «Если мир нарушается в одной стране, возникает угроза мирному существованию всех других стран» ^{461} . Но говорить о какой-либо помощи жертвам агрессии Рузвельт считал преждевременным.

Всем американцам было ясно, кто на кого напал; даже явные сторонники Гитлера не осмеливались утверждать, что Польша совершила агрессию против Германии, несмотря на гитлеровскую провокацию – инсценировку вторжения польских военных в пограничный городок Гляйвиц (на самом деле это были эсэсовцы, которые после нападения оставили несколько трупов заключенных концлагеря в польской военной форме).

В следующие месяцы Рузвельт регулярно получал от Буллита не попадавшую в прессу информацию о развертывании германской агрессии в Европе, о скоординированных с немцами действиях СССР, о молниеносном разгроме вооруженных сил стран, противостоявших нападению. Уже 15 сентября 1939 года посол сообщил, что за первую половину дня после нападения Германии на Польшу на аэродромах было уничтожено 90 процентов польских самолетов ^{462} . 14 мая 1940 года он информировал президента: «Немцы развернули крупнейшую в нынешнее время атаку на французскую армию с того пункта, где заканчивается линия Мажино (французская укрепленная оборонительная линия. – Г. Ч.)… Они ввели в действие четыре механизированные дивизии и многочисленные другие войска, а также преобладающее количество танков и самолетов. Как вы знаете, это – кратчайший путь на Париж». В следующих письмах Буллит предрекал быстрое крушение французской армии. Откровенные и глубокие доклады Буллита продолжали поступать и после капитуляции Франции. В Вашингтоне считали целесообразным – и для получения информации о порабощенной Европе, и в попытках уберечь от вторжения немцев и итальянцев французские колонии в Африке – сохранение межгосударственных отношений с марионеточным правительством Петена, располагавшимся в курортном городке Виши ^{463} .

В этих условиях необходимо было принимать непростые решения о стратегическом курсе США.

В годы Второй мировой войны президент продолжал свои «беседы у камина» в том же стиле, что и в довоенные годы, но, разумеется, с совершенно иным содержанием. Всего с сентября 1939 года по январь 1945-го по радио прозвучали 18 таких выступлений, в том числе пять – до вступления США в войну

Пятого сентября Рузвельт объявил о нейтралитете США в начавшейся войне, но 8 сентября ввел ограниченное чрезвычайное положение.

Он полагал, что воюющие стороны имеют примерно равные шансы на победу, поэтому надо было, по его мнению, следовать известной истине: «Подождем и посмотрим». Рузвельт понимал, что в конечном итоге его стране придется вмешаться в военные события, но когда и в какой форме – оставалось неясным.

Для того чтобы нация достойно встретила грядущие испытания, он стремился наладить сотрудничество с как можно большим числом самых различных политических кругов, с теми деятелями, которых считал популярными и уважаемыми.

Подчас его инициативы были странными, если не сказать нелепыми. И у выдающихся людей бывают скандальные провалы. Рузвельт также не был застрахован от ошибок. Например, он предложил должность министра военно-воздушных сил Чарлзу Линдбергу – знаменитому пилоту, совершившему в 1927 году беспосадочный перелет из Америки в Европу и прославившемуся целым рядом других воздушных рекордов.

В 1938 году Линдберг принял приглашение одного из нацистских лидеров и так же, как он, профессионального летчика Германа Геринга посетить Германию и ознакомиться с достижениями вверенных тому воздушных сил. Мировая авиазнаменитость была принята со всеми почестями. Геринг вручил Линдбергу орден Германского орла – немецкий орден для иностранцев. Германские военно-воздушные силы произвели на Линдберга неотразимое впечатление, и он стал проповедовать непобедимость германской авиации и вообще Германии, восторгаться руководителем люфтваффе и фюрером, предостерегал Европу от войны с Германией, рекомендовал идти у нее на поводу. Одновременно Линдберг стал выступать с антисемитскими заявлениями в духе пропаганды нацистского рейха, утверждая, что евреи во всех своих бедах должны винить себя.

Предложение, сделанное Линдбергу Рузвельтом, возмутило прогрессивную общественность США, тем более что сам пилот высокомерно отверг его и продолжал свою пронацистскую агитацию. Рузвельт с досадой признал, что совершил непростительный промах.

Другой явной ошибкой, которую президент, к сожалению, не осознал или, по крайней мере, сделал это с большим опозданием, был визит заместителя государственного секретаря Самнера Уэллеса в Европу в начале 1940 года. Несмотря на свой официальный пост, Уэллес был послан как личный представитель Рузвельта и, следовательно, должен был выражать его взгляды, не прибавляя ничего от себя. Ему было предписано объяснить лидерам воюющих стран, что правительство США резко осуждает германскую агрессию и находится на стороне стран, подвергшихся нападению, хотя и не намерено на данном этапе вступать в войну. Посланцу поручалось выяснить мнение правительств четырех держав о «возможностях заключения справедливого и прочного мира». В то же время поездка носила только информационно-ознакомительный характер ^{464} .

Формально выполняя это поручение, Уэллес, который принадлежал в то время к рьяным изоляционистам, допускал в Германии и Италии высказывания, свидетельствовавшие о том, что он ставит на один уровень все воюющие страны. Более того, Гитлер и Муссолини показались ему явно симпатичнее, нежели британские и французские руководители, что он и отразил в своем докладе президенту по возвращении из Европы. Например, о немецком фюрере американский уполномоченный писал: «Он вел себя достойно как в беседе, так и во всём поведении, и не было ни малейшего впечатления того комического эффекта, который возникает, когда видишь его усы и волосы на карикатурах». Правда, министр иностранных дел Германии Риббентроп посланнику Рузвельта не понравился – показался ему глупым, узко мыслящим и слишком многословным. В то же время Уэллес явно негативно оценил Уинстона Черчилля – первого лорда Адмиралтейства Великобритании, вскоре (10 мая) ставшего премьером, – который критиковал политику умиротворения и требовал активных действий против Германии. Черчилль в описании Уэллеса выглядел пьяницей и пустозвоном, который, мол, не дал американскому представителю произнести ни единого слова, а заставлял его слушать свои воинственные монологи ^{465} .

Впрочем, на британских политических деятелей Уэллес также произвел отрицательное впечатление. Они выражали злорадное удовлетворение, когда впоследствии стали известны пьяные дебоши этого высокопоставленного политика и его гомосексуальные связи преимущественное черными слугами, что в те благословенные времена считалось вершиной нарушения моральных норм.

Тем не менее Рузвельт на протяжении долгого времени оказывал Уэллесу покровительство, и многие авторы, включая его почти однофамильца, вице-президента Г. Уоллеса, выражали по этому поводу недоумение ^{466} . Фактически принижая госсекретаря Халла, Рузвельт повторял, что Уэллес – единственный человек в Госдепартаменте, который знает, что действительно происходит в различных частях земного шара. Видимо, своей показной преданностью и умением проявить демонстративную независимость суждений Самнер Уэллес и заслужил эту критиковавшуюся многими благосклонность президента.

Заместителю госсекретаря поручались самые ответственные задания. Например, он написал черновой вариант Атлантической хартии 1941 года, провозгласившей послевоенные цели США и Великобритании, к которой затем присоединились другие государства, включая СССР. Уэллес вынужден был уйти в отставку только в августе 1943 года.

* * *

Рузвельт хотя и не сожалел о миссии Уэллеса, поскольку благодаря ей стал отчетливо представлять себе спектр настроений в собственном внешнеполитическом ведомстве, однако не принял во внимание оценки Уэллеса. Еще незадолго до поездки заместителя госсекретаря президент выступил с важной инициативой – начал секретную переписку с членом британского правительства У. Черчиллем, в котором видел достойного партнера, хотя тот и был ниже его рангом. В мае 1940 года Черчилль стал премьер-министром Великобритании и оставался главным союзником Рузвельта на всем протяжении войны.

Первое письмо было написано 11 сентября 1939 года. Автор видел в адресате единомышленника по многим вопросам, связанным с войной, умного и умудренного опытом политика, от которого он может получать достоверную информацию по военным и прочим важным государственным вопросам. Он установил с Черчиллем связь, справедливо полагая, что в недалеком будущем тот выйдет на самые высокие политические позиции. В послании американский президент напоминал, что оба они имеют опыт в военно-морских делах и интерес к истории, а вслед за этим просил держать его в курсе последних событий. Черчилль ответил почти сразу, но это письмо не сохранилось. Во втором письме от 6 октября он выражал беспокойство по поводу того, что немцы могут устроить морскую провокацию – потопить корабль с американскими гражданами на борту и обвинить в этом британские военно-морские силы. Письмо было подписано псевдонимом «военный моряк» ^{467} . (Став премьер-министром, сэр Уинстон начал подписывать свои послания Рузвельту «бывший военный моряк».)

Письма передавались шифром по радио и поступали адресату сразу после расшифровки. Всего за годы войны американский президент и британский премьер обменялись 1949 письмами и телеграммами ^{468} .

Важной победой рузвельтовского «интернационалистского» курса было принятие очередного закона о нейтралитете, который, собственно говоря, назвать таковым было уже нельзя. 21 сентября президент направил конгрессу послание, в котором предлагал отменить ограничения на продажу оружия воюющим странам, которые фигурировали в последнем варианте закона о нейтралитете. Речь шла о свободных поставках вооружения дружественным странам, ведущим войну, при условии, что «все закупки должны оплачиваться наличными деньгами, а весь груз перевозиться на кораблях покупателя» ^{469} . Таким образом, подчеркивалось, что речь идет о чисто торговых сделках, не ставящих под угрозу нейтралитет США, за чем внимательно следили конгрессмены, опиравшиеся на мнение подавляющего большинства своих избирателей. Принцип «кэш энд кэрри» теперь должен был вступить в силу без каких-либо ограничений.

После сравнительно недолгих прений 4 ноября соответствующий закон был утвержден конгрессом, подписан президентом и вступил в силу. Закон отвергал эмбарго на поставку вооружения воюющим странам и предоставлял им право покупать вооружение без специального разрешения администрации, требовавшегося по предыдущему закону. Правда, американским кораблям запрещалось заходить в моря, являвшиеся зоной военных действий, но это было явно формальное предостережение, ибо по сути дела оно уже формулировалось в принципе «кэш энд кэрри».

Великобритания и Франция немедленно направили своих представителей за океан. Один за другим стали заключаться многомиллионные контракты, которые очень скоро истощили британскую казну. За 16 месяцев с начала войны англичане заплатили за уже полученное или только заказанное в США вооружение и другие военные материалы почти 4,5 миллиарда долларов, тогда как в британской казне оставалось не более двух миллиардов ^{470} . Принеся поначалу немалую пользу, закон «кэш энд кэрри» начинал терять смысл.

Расширение нацистской агрессии весной 1940 года – оккупация Дании и Норвегии, захват Бельгии и Голландии, вторжение во Францию – свидетельствовало о том, что у США, несмотря на удаленность от театра военных действий в Западной Европе, нет гарантий, что они не будут вовлечены в войну Хотя непосредственное нападение на территорию страны пока не фигурировало в качестве прямой угрозы, агрессивные действия со стороны Германии и ее союзницы Японии не исключались. Американцы, которые не желали вовлечения Соединенных Штатов в кровопролитную мировую войну, в то же время выражали большую обеспокоенность степенью готовности страны к отражению нападения. Немалую роль играл и национальный престиж – представители различных общественных слоев высказывались за более активные действия своей страны, правда, не выходящие за пределы нейтралитета.

Президент отвергал предложения (особенно настойчив в этом смысле был ярый «умиротворитель», посол в Великобритании Джозеф Кеннеди) взять на себя посредническую роль в мирных переговорах между Германией и Британией. В нем крепла уверенность, что реальный мир можно установить, только нанеся решительные удары по агрессивным державам. В то же время, отказываясь от роли миротворца, он продолжал призывать к восстановлению мира. Это жонглирование общими фразами прикрывало подготовку к войне.

На переход нацистской Германии от «странной войны» на Западном фронте к наступательным действиям Рузвельт откликнулся «беседой у камина» 26 мая 1940 года. Он достаточно подробно (это была одна из самых продолжительных его бесед) рассказал о состоянии вооруженных сил страны, убеждая слушателей, что США обладают всем необходимым для обороны, хотя и сделал оговорку, что вооружение стареет, нужны ассигнования на его обновление и строительство новых оборонных предприятий. При этом он подчеркнул, что правительство примет меры к тому, чтобы на войне не обогащались представители крупного бизнеса: «Американскому народу претит мысль о том, что хоть один американский гражданин наживется на крови, убийствах и людских страданиях».

Вместе с тем был поставлен и весьма скользкий вопрос – о возможности появления «пятой колонны» – пособников агрессора внутри страны, которые могли бы своим предательством ее погубить, «если мы не проявим достаточно бдительности» ^{471} . Конечно, разоблачение шпионов и саботажников во все времена, а тем более в условиях крайней политической напряженности, связанной с опасностью войны, – дело вполне естественное и необходимое; но такую необходимость всегда используют и во внутриполитических целях – для борьбы с соперниками и конкурентами. Рузвельт не предупреждал о такой опасности, причем это никак не могло быть результатом просчета или забывчивости президента и его советников. Разоблачение внутренних врагов становилось целью самодовлеющей, которая порой болезненно затрагивала американских граждан.

Содержавшиеся в беседе призывы Рузвельта к миру в условиях разраставшейся мировой войны, которая, как уже становилось ясно, могла завершиться только сокрушительным разгромом одной из воюющих сторон, звучали всё менее убедительно. Вероятно, чувствуя это, сам оратор пытался подкрепить их многократными обращениями к Богу. В то время как гитлеровские танки почти беспрепятственно двигались вглубь Франции, слабым утешением для американцев звучали заключительные слова этой беседы: «Ваши молитвы сливаются с моей в любви ко всему человечеству, в надежде, что Бог залечит физические и душевные раны людей» ^{472} .

Сведения с западноевропейского театра военных действий были безрадостными. Немцы стремительно наступали на Париж. 10 июня войну Франции, фактически уже потерпевшей поражение, объявила фашистская Италия. Рузвельт, находившийся в это время в городе Шарлотвилл, куда он был приглашен для выступления в университете штата Вирджиния как раз по вопросам внешней политики, сразу же откликнулся на эту новость: «В этот десятый день июня рука, держащая нож, воткнула его в спину своего соседа». Впервые он прямо сказал о том, что Соединенные Штаты обещают расширить материальную помощь противникам и жертвам агрессоров. Президент заявил, что существование на «одиноком острове» было бы «кошмаром, подобным существованию в тюрьме, кормлению через решетку безжалостными хозяевами других континентов», и подчеркнул, что лишь победа союзников «над богами силы и ненависти» может предотвратить резкое ухудшение позиций Америки. Он заявил, что Америка будет помогать Франции и Англии и одновременно наращивать собственную оборонную мощь, чтобы «быть готовой к любым случайностям и защитным действиям» ^{473} .

Медленно, но неуклонно шел Рузвельт вперед, опираясь на те реалии, которые американский народ уже не мог игнорировать, осознавая: вряд ли стоит рассчитывать на то, что удастся отсидеться за разделяющим его с агрессорами океаном. Необходимо было принимать меры по обороне этого заокеанского пространства. По инициативе президента США в конце сентября – начале октября 1940 года в Панаме состоялась конференция министров иностранных дел стран Северной, Центральной и Южной Америки. Госсекретарь Халл повез на конференцию предложение президента о нейтральной зоне шириной от трехсот до тысячи миль по обе стороны континента, которое было единогласно принято. В нейтральной зоне любым неамериканским государствам запрещалось вести военные действия, что контролировалось совместным патрулированием.

* * * 

Несколько нарушая хронологию, возвратимся чуть назад.

Наряду с глобальными проблемами мировой войны в 1940 году перед Рузвельтом встал и вопрос о том, будет ли он лично в дальнейшем участвовать в мировых событиях и в каком качестве. Речь шла об очередных президентских выборах. В истории Соединенных Штатов еще не было случая, чтобы президент избирался на третий срок, хотя конституция этого не запрещала (22-я поправка, ограничивающая пребывание на президентском посту двумя сроками, вступила в силу в 1951 году).

По поводу того, когда Франклин решил баллотироваться в третий раз, существуют разные мнения. Его сын Джеймс полагал, что решение было принято уже к началу 1940 года ^{474} . Но в то же время есть свидетельства, что президент всерьез подумывал об уходе на покой. Он даже заключил контракт на написание воспоминаний, за которые должен был получить гонорар в 75 тысяч долларов. Сумма была меньше той, которую издатели обещали ему ранее, но тоже весьма немалой, если вспомнить, например, что на атомный проект было выделено из бюджета 100 тысяч.

Всю страну также облетело известие, что президент подписал трехгодичный контракт с журналом «Кольерс», согласно которому он должен был, числясь заместителем главного редактора, написать 26 статей, опять-таки за крупные гонорары ^{475} . Это был еще один сигнал о том, что на ноябрьских выборах от демократов скорее всего будет баллотироваться кто-то другой.

Можно полагать, что решение вновь идти на выборы полностью созрело у Рузвельта после того, как он узнал о новом повороте мировой войны: завершилась «странная (на Западе ее часто называют “фиктивной”) война», 10 мая 1940 года германские войска вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург, чтобы через них вступить на территорию Франции. В тот же день во главе правительства Великобритании стал Уинстон Черчилль, непримиримый к нацистам лидер Консервативной партии, к которому Рузвельт испытывал глубокую личную симпатию.

Еще не зная о назначении Черчилля, президент провел 10 мая пресс-конференцию, которая была самой продолжительной за всю историю его пребывания у власти и самой пустой по содержанию. Журналисты напрасно ожидали прямого ответа на вопрос, как будет реагировать американское правительство на резкое расширение масштабов войны в Европе, – Рузвельт от него уклонялся. Когда представители прессы стали слишком уж настойчивыми, он откровенно заявил, что еще не знает, каков будет дальнейший ход событий и, следовательно, как Америке следует на них реагировать ^{476} .

В этот же день Рузвельт получил доклад военного министерства о состоянии вооруженных сил. Сведения были неутешительными. В случае мобилизации можно было экипировать пятисоттысячную армию, тогда как только на Западном фронте численность германских войск составляла свыше двух миллионов человек.

Получив в следующие дни новые сведения о том, что немецкое наступление развивается успешно, а французская армия дезорганизована, не оказывает сопротивления и отступает в беспорядке, Рузвельт обратился к конгрессу с предложением дополнительно выделить на военные цели 1 миллиард 180 миллионов долларов. Более того, выступая в Капитолии, он назвал совершенно фантастическую цифру – потребовал строить 50 тысяч самолетов в год. Стеттиниус остроумно прокомментировал эту нелепость: «Как и всякая невозможная цель, эта цифра зажгла воображение американцев» ^{477} . Действительно, конгрессмены, просто не представлявшие себе масштаб работ, стоя приветствовали слова президента. Рузвельт же, казалось, поддался очередному импульсу, утратив на время чувство реальности под влиянием европейской трагедии, которую он не был в состоянии пресечь или хотя бы сократить. Конгресс не только вотировал запрошенные огромные средства, но и увеличил их до круглой цифры – 1,5 миллиарда долларов.

Когда же поступили сведения о том, что немцы быстро наступают на Париж и во Франции в дополнение к военным поражениям возник политический хаос, в результате чего великая европейская держава оказалась на пороге прекращения существования, конгресс по новому предложению президента проголосовал за еще более значительную сумму – 1,7 миллиарда долларов на военные расходы. В следующем месяце был утвержден план финансирования военно-морского флота – конгресс проголосовал за выделение четырех миллиардов долларов. Американцам приходилось затягивать пояса – все эти средства должны были поступать из их карманов.

Началась быстрая милитаризация Соединенных Штатов. За несколько недель в армию было набрано дополнительно около ста тысяч человек, и призыв продолжался. На действительную воинскую службу переходила национальная гвардия – своеобразный резерв вооруженных сил, используемый в качестве вспомогательных войск, а также для выполнения внутренних функций вроде борьбы со стихийными бедствиями, поддержания порядка в случае массовых волнений и т. п.

Но главное, была принята программа создания огромного военного флота – семи линкоров, 18 авианосцев, 27 крейсеров, 115 эсминцев, 43 подводных лодок. Президент был полон решимости превратить страну в подлинную владычицу морей, которая бы не просто оттеснила от этой роли Великобританию, а имела бы господство на просторах двух океанов. Разумеется, это была задача на перспективу, но теперь она должна была решаться уже не в отдаленном, а в ближайшем будущем.

Одновременно шло дальнейшее укрепление правительства, которое должно было соответствовать задачам военного времени. Особо важен был пост военного министра. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Еще в августе 1936 года скончался занимавший этот пост с 1933-го Джордж Дёрн, который в основном курировал строительные и консервационные проекты, дренажные работы по руслу Миссисипи и Миссури, а собственно военными делами не занимался. После его смерти эту должность занимали второстепенные лица. В 1940 году Рузвельт пошел на смелый шаг – назначил военным министром одного из виднейших деятелей Республиканской партии Генри Стимсона, уже являвшегося военным министром при Тафте и госсекретарем при Гувере. В проницательности, добросовестности и честности этого человека Франклин был уверен – он поддерживал связь с ним еще с 1932 года. Этим назначением президент решал сразу несколько задач: получал талантливого администратора, твердость и исполнительность которого признавались почти повсеместно; приобретал в лице Стимсона активного сторонника энергичных действий США на мировых просторах; демонстрировал лояльность в отношении Республиканской партии, поскольку ее деятели поддерживали идею национального единства в условиях угрожавшей стране войны.

Еще одним важным шагом такого же рода было утверждение военно-морским министром бывшего кандидата в вице-президенты от республиканцев Фрэнка Нокса.