Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

В таких случаях Рузвельт не колебался. По его распоряжению в конце августа 1931 года была образована Временная чрезвычайная администрация помощи (Temporary Emergency Relief Administration– TERA).Губернатор Нью-Йорка оказался первым в США местным руководителем, выступившим инициатором помощи безработным и другим категориям нуждающихся, a TERAстала первым государственным учреждением такого рода. Как подчеркивалось в положении о ее создании, TERAоказывала помощь «не в порядке благотворительности, а в качестве социального долга» ^{229} . Она финансировалась за счет специального прогрессивно-подоходного налога, колебавшегося от 26 долларов с десятитысячного дохода до 1128 долларов с дохода свыше ста тысяч. Работа TERAстала примером для подобных учреждений, которые возникли в некоторых других штатах, а затем и для аналогичной инициативы в общегосударственном масштабе.

Вначале Рузвельт считал, что TERAнужна на краткий срок, ибо, как и подавляющее большинство американцев, не оставлял надежд на то, что безработица рассосется сама собой. Чтобы не дразнить гусей, он поставил номинальным председателем администрации одного из руководителей крупнейшей торговой фирмы «Мейсис» Джесси Стросса. Тот в свою очередь предложил Рузвельту назначить директором-распорядителем энергичного Гарри Гопкинса. В 1932 году место Стросса, получившего назначение на пост посла во Франции, занял Гопкинс. Под его руководством администрация превратилась в мощный инструмент смягчения тягот рядовых жителей штата, страдавших от кризиса. По инициативе TERAи вне ее, непосредственно следуя распоряжениям губернатора, в штате были проведены мероприятия по ограничению детского труда, уменьшению налогового давления на фермеров, пенсионному обеспечению пожилых людей.

Уже в первый год пребывания на губернаторском посту Франклин ввел в обычай инспекционные поездки, для которых использовал небольшой пароход, названный «Инспектор», который даже мог выходить в открытый океан. Но обычный маршрут пролегал от Олбани до Буффало, затем по озеру Онтарио, реке Святого Лаврентия и, наконец, вновь по каналам к реке Гудзон и в Нью-Йорк. На остановках Рузвельта ожидали автомобили, и он имел возможность добраться в самую глубинку, чтобы проверить работу подведомственных штату школ, приютов, больниц, тюрем и других учреждений, собственными глазами увидеть состояние дел.

Почти все мероприятия губернатора встречались в штыки легислатурой, в которой преобладали республиканцы. Особо острая борьба развернулась в апреле 1930 года, когда Рузвельт наложил вето на три дополнения к бюджету, проведенные законодателями и грозившие тяжелейшим образом отразиться на финансовом положении штата, усугубив и без того высокую инфляцию. Оппоненты Рузвельта утверждали, что он нарушает Конституцию США, и Верховный суд штата признал его действия незаконными. Губернатор, однако, был упорен. Он обратился в Верховный суд страны, который, несмотря на преобладание в нем республиканцев и традиционную консервативность, поддержал губернатора. По всей видимости, решающую роль сыграло экономическое состояние штата, весьма живописно представленное в специальном меморандуме губернатора. Решение Верховного суда США было большой победой Рузвельта, укрепившей его позиции не только в штате, но и в масштабах государства.

Сражаться приходилось далеко не только с законодателями-оппозиционерами. Установившиеся ранее терпимые отношения с Таммани-холлом вскоре после избрания Рузвельта были нарушены в результате как острых разногласий внутри самой высшей партийной бюрократии, так и скандального поведения мэра Нью-Йорка Джеймса Джона (Джимми) Уокера. Этот довольно легкомысленный разговорчивый красавчик (его называли плейбоем), ставший мэром в 1926 году, по сути дела, покровительствовал коррупции в собственной администрации и скорее всего сам был в ней замешан, хотя убедительных доказательств этого не имелось. Однако всем было известно, что весельчак Джимми, автор популярных песенок «Полюбишь ли ты меня в декабре, как я любил тебя в мае?» или «Поцелуй за меня всех девушек», любитель развлечений, особенно кино и бокса, менее всего занимается делами городской администрации. Не только в Нью-Йорке, но и по всей стране рассказывали об аферах Уокера с «хористочками», которых он менял одну за другой.

Франклин не раз пытался призвать Джимми к порядку, тем более что у них были неплохие личные отношения, а в 1928 году именно Уокер выдвигал кандидатуру Рузвельта на губернаторский пост. Уговоры стать серьезнее и заняться чисткой собственной администрации ни к каким результатам не приводили. Рузвельт буквально впал в ярость, когда Уокер, несмотря на тягчайший дефицит городского бюджета, установил всего лишь пятицентовую стоимость проезда в городском метрополитене, что, разумеется, резко повысило его популярность среди горожан, но до предела отяготило городской бюджет. В 1929 году он был переизбран мэром, добившись победы над кандидатом республиканцев экономистом и предпринимателем Фиорелло Л а Гуардиа.

В конце концов Рузвельт образовал специальную комиссию под руководством судьи Сэмюэла Сибери для расследования жалоб на администрацию мэра. Полтора года шла ее скрупулезная работа, подтвердившая почти все нарушения, о которых трубила пресса. В частности комиссия обнаружила, что на улицах Нью-Йорка полиция хватала ни в чем не повинных людей, обвиняла их в вымышленных преступлениях, затем появлялись профессиональные «свидетели», которые за мзду подтверждали обвинения. Перед несчастными возникала дилемма: платить взятку или отправляться в тюрьму. Бурный скандал разразился, когда обвиненная в проституции женщина, допрошенная комиссией Сибери и признанная невиновной, была через несколько дней обнаружена убитой в парке Бронкса, а ее дочь-подросток вслед за этим совершила самоубийство ^{230} .

Преступная безответственность Уокера была убедительно доказана. Что же касается мер, которые следовало бы принять по результатам работы комиссии, то Рузвельт явно колебался. Даже летом 1932 года, когда его кандидатура была выдвинута на президентский пост и он мог воспользоваться нью-йоркским примером, чтобы продемонстрировать свою решимость покончить с коррупцией, он все еще не проявлял уверенности. «Может быть, мне стоит оставить в покое, послать к черту этого маленького мэра, ограничившись только выговором?» – «Нет, это будет слишком слабо», – как бы отвечал он сам себе ^{231} . После недолгих колебаний Рузвельт поддержал отставку Уокера, а тот был вынужден сбежать в Европу, чтобы не попасть под уголовное преследование.

При этом губернатор внимательно следил за тем, чтобы обо всех его распоряжениях немедленно сообщалось по радио, поскольку информация в прессе запаздывала по крайней мере на день, а кроме того, масса американцев не любила или даже не умела читать. Поэтому администрация в Олбани позаботилась о том, чтобы радиосеть действовала по всему штату. На городских площадях крупных центров, прежде всего мегаполиса, в небольших поселках и даже на фермах устанавливались «громкоговорители». Сообщения о национальных и международных новостях, о спортивных состязаниях и криминальных происшествиях исправно перемежались информацией о мерах, проводимых администрацией штата для преодоления бедствий, а в промежутках звучала популярная музыка, еще более привлекавшая внимание слушателей.

И опять-таки Рузвельт оказался первым американским политиком, полностью осознавшим важность радиопропаганды. Этот опыт также будет всячески использован после его избрания на президентский пост, в частности в почти сразу начатых радиобеседах «у камина». «Мне кажется, – говорил Рузвельт в это время, – что радио постепенно доносит до ушей наших людей интересующие их дела своей страны, которые они не хотят обсуждать, читая ежедневную прессу» ^{232} .

Его расчет оказался совершенно точным. Радиосообщениям население верило больше, чем газетам, к которым привыкло и которые, как оно убеждалось, нередко просто обманывали. Спустя десять лет, 30 октября 1938 года, доверие к радио сыграло с американцами шутку, когда по радиостанции Си-би-эс стал передаваться спектакль по роману Герберта Уэллса «Война миров». Актер, подражая голосу Рузвельта, читал заявление о введении чрезвычайного положения с призывом граждан к спокойствию, велся репортаж о наступлении марсиан на Нью-Йорк и т. п. Сообщение о высадке марсиан приняли за правду примерно миллион человек (шестая часть радиослушателей), возникла паника, которая каким-то чудом обошлась без жертв. Рузвельтовская оценка радио как незаменимого канала пропаганды полностью оправдалась. Он пригласил в Белый дом постановщика и ведущего скандальной передачи Орсона Уэллса и заявил ему: «Вы и я – два лучших актера в Америке».

Рузвельт оказался пионером в использовании еще одного средства массовой информации и пропаганды – документального звукового кино. Первые звуковые фильмы появились в 1927 году. А летом 1930-го, накануне очередных губернаторских выборов, в свет вышел первый в мире звуковой документальный политический фильм «Отчет Рузвельта», в котором с неизбежными преувеличениями рассказывалось о трудах губернатора на благо родного штата и который сыграл немалую роль в его переизбрании.

Во время своего губернаторства Рузвельт продолжал поддерживать тесную связь с адвокатской фирмой Генри Хэккет-та из городка Пекипси в долине реки Гудзон. Это была фирма, услугами которой пользовались многие богатые семьи этой местности. Хэккетт заботился о том, чтобы налоговые декларации Рузвельта и его родных были заполнены правильно и отправлены по назначению в срок. Но, главное, именно через него губернатор помогал своим соседям по Гайд-Парку и окрестностям: позаботился о прокладке по минимальным ценам газовых труб на соседские фермы, об электроснабжении городка, об асфальтировании улиц и даже об обустройстве свинарников таким образом, чтобы минимизировать доносившийся оттуда неприятный запах ^{233} . Став президентом, Рузвельт продолжал заниматься подобными мелкими делами в интересах земляков, главным образом при посредничестве фирмы Хэккетта.

Расследование дела Уокера и связанные с ним скандальные разоблачения были новым ударом, который Рузвельту удалось нанести по Таммани-холлу. Губернатор, таким образом, активно вмешивался в общенациональные дела своей партии, добиваясь, чтобы между нею и избирателями было как можно меньше «заинтересованных посредников», которые на поверку почти всегда оказывались коррумпированными политиканами. С этого времени когда-то мощное влияние Таммани-холла резко пошло на убыль. В пору президентства Франклина Рузвельта мэр Нью-Йорка Ф. Ла Гуардиа смог полностью его блокировать, превратив в маловлиятельную организацию, действовавшую только в пригородных районах мегаполиса, а затем она отмерла сама собой, прекратив существование в шестидесятые годы.

Губернатор готовится к борьбе за президентство

Как комплекс мер, принятых в первый кризисный год, так и умелое преподнесение их публике в качестве выдающейся заслуги Рузвельта (новаторство его административной деятельности было бесспорным, но оно всячески раздувалось в средствах информации, и прежде всего по радио) были решающими для переизбрания его на второй губернаторский срок в 1930 году

В октябре с большой помпой было проведено медицинское обследование губернатора в присутствии представителей двадцати двух страховых компаний, которые привезли с собой массу врачей. Они должны была засвидетельствовать реальное состояние здоровья губернатора.

Непосредственным поводом для обследования было распространение по всей стране анонимной брошюры, в которой заявлялось, что на самом деле Рузвельт болен не полиомиелитом, а сифилисом, что он основал бальнеологический курорт в Уорм-Спрингс именно для того, чтобы скрыть свое заболевание, и имеет наглость принимать ванны вместе с несчастными парализованными детьми ^{234} .

В результате разносторонней проверки было найдено, что Рузвельт в свои 48 лет имеет здоровье тридцатилетнего. Страховые компании выдали ему полисы на 560 тысяч долларов и при этом заявляли, что готовы даже увеличить сумму страховки до миллиона, хотя обычно ее величина не превышала 50 тысяч долларов.

Чуть забегая вперед сразу отмечу, что в 1931 году, когда республиканские деятели потребовали еще одной медицинской экспертизы, причем на этот раз ее должны были проводить подобранные ими врачи, Рузвельт вновь дал согласие. Специалист по внутренним болезням, кардиолог и психиатр пришли к единодушному выводу: «Его здоровье и выносливость таковы, что позволяют ему выдержать любые требования частной и общественной жизни» ^{235} .

Предвыборная кампания проходила как раз перед отставкой мэра Нью-Йорка, на скандале стремились погреть руки как демократы, так и республиканцы: первые использовали его, чтобы продемонстрировать принципиальность и твердость губернатора, который заслуживает переизбрания, чтобы столь же решительно защищать интересы простых американцев и не допускать беззакония и коррупции; вторые акцентировали внимание на затягивании расследования, на непоследовательности и нерешительности Рузвельта, и пророчили, что в случае избрания на пост мэра неподкупного и компетентного Ла Гуардиа положение мегаполиса чуть ли не сразу же изменилось бы к лучшему.

Для того чтобы противопоставить Рузвельту республиканского кандидата, в штат съехалась партийная верхушка, включая государственного секретаря Генри Стимсона, военного министра Патрика Хёрли, заместителя министра финансов Огдена Миллса. Они энергично агитировали за ветерана и героя мировой войны Уильяма Донована, в свое время воевавшего в чине полковника на Западном фронте, получившего много наград, заслужившего кличку Дикий Билл за храбрость и самоотверженность, а после войны ставшего советником Г. Гувера, однако их усилия оказались тщетными.

Выборы 1930 года явились новой важной победой Рузвельта, который был переизбран большинством в 725 тысяч голосов, из них свыше 550 тысяч принадлежали мегаполису. Хотя республиканцы понесли урон по всей стране, их поражение было особенно ощутимым в штате Нью-Йорк. Результаты Рузвельта намного превосходили даже феерические победы его предшественника Эла Смита. С этим успехом должны были считаться не только республиканцы, но и однопартийцы нью-йоркского губернатора, которые ранее относились к нему несколько настороженно. По требованию Рузвельта все празднества по случаю переизбрания были отменены. Церемония вступления в должность обошлась в 3,5 тысячи долларов – в шесть раз дешевле предыдущей. Администрации были даны указания о строжайшей экономии.

В этих условиях шеф Таммани-холла и руководитель нью-йоркских демократов Джеймс Фарли смог круто сменить курс. Он согласился выступить с заявлением, текст которого написал Луис Хоув. «Я не вижу, как мистер Рузвельт сможет избежать участи стать следующим партийным кандидатом в президенты даже в том случае, если никто и пальцем не шевельнет, чтобы это осуществить», – было сказано человеком, который еще недавно считал Рузвельта нежелательным выскочкой ^{236} .

Понимая, что это лишь красное словцо, что немало сил и средств потребуется затратить на достижение поставленной цели, Рузвельт тем не менее торжествовал, осознавая, что по направлению к ней сделан новый важный шаг Пригласив через несколько дней Хоува и секретаря штата Эдварда Флинна для беседы в губернаторскую резиденцию и вопреки обычаю предложив им переночевать у него, хозяин в вечернем задушевном разговоре заявил Флинну: «Эдди, я попросил тебя остаться здесь именно потому, что верю в свое выдвижение на [пост] президента в 1932 году» ^{237} .

Конечно, это звучало немного смешно – предложить переночевать в его доме, потому что ему предстоит президентская кампания! Но, с другой стороны, такое внезапное заявление свидетельствует о том, что Рузвельт находился в состоянии подлинной эйфории и до глубины души хотел, чтобы его радость сполна разделили самые близкие люди, которым он был во многом обязан своей победой.

Боевое настроение проявлялось во всём. Нервное возбуждение даже положительно повлияло на состояние здоровья. Франклин сократил свое пребывание в Уорм-Спрингс с трех месяцев до шести недель. При одном из очередных осмотров лечащий врач сказал пациенту, что у того грудь шире, чем у боксера-тяжеловеса Джека Демпси, чемпиона мира с 1919 по 1926 год и одного из самых популярных боксеров в истории США. Рузвельт ответил: «Демпси бывший, а я нет» ^{238} .

Такого рода сведения проникали в прессу (несомненной была вполне сознательно организованная утечка информации) и создавали впечатление, что Франклин Рузвельт в основном выздоровел, его тяжкое заболевание осталось в прошлом, он теперь не калека, которого следует жалеть, а физически полноценная личность, способная нести нелегкий груз государственных обязанностей, а его хромота – малозначительный результат перенесенного заболевания.

* * *

В политическом отношении позиции Демократической партии и Рузвельта как ее возможного кандидата на президентский пост были теперь сильны как никогда.

Робкие антикризисные мероприятия Гувера не давали результатов. Более того, введенный в 1930 году тариф Смита—Хоули так поднял ввозные пошлины на зарубежные товары, что они стали фактически запретительными. Администрация Гувера оправдывала эту меру, приведшую к резкому повышению цен на внутреннем рынке, тем, что американские товары становятся конкурентоспособными за рубежом. Но ответом было повышение тарифов в странах Европы. Между государствами, даже благожелательно относившимися друг к другу, фактически разразилась таможенная война, которая еще углубила мировой кризис.

К 1931 году повсеместно созрело требование немедленного оказания правительственной помощи неимущему населению. Примеры такого рода были за рубежом. Более того, Гуверу рассказывали о деятельности TERAв штате Нью-Йорк и в связи с этим упоминали о смелости, с которой местный губернатор пошел на административное вторжение в хозяйственную жизнь.

Президент, однако, оставался непреклонным. Он упорно повторял, что не желает отказываться от традиционной американской веры в индивидуальную ответственность, что прямая помощь сделает людей зависимыми от правительства и подорвет их способность зарабатывать себе на жизнь. Для нормальных обстоятельств это были вполне логичные суждения. Однако теперь были иные времена, и с этим следовало считаться не только из гуманных соображений, но и из политического прагматизма.

А ситуация как на международной арене, так и внутри США становилась всё хуже. В Германии на волнах кризиса к власти рвалась экстремистская Национал-социалистическая рабочая партия Гитлера. Правые авторитарные режимы в других европейских странах также искали выход из экономических и социальных неурядиц в сильной государственной власти.

Пример такой сильной власти, способной не допустить кризиса и, более того, строить мощное индустриальное государство, многие левые интеллектуалы, включая американцев, например всемирно известного писателя Элтона Синклера или менее знаменитого, но также читаемого Теодора Драйзера, видели в СССР. Нью-йоркский губернатор, внимательно следивший за прессой, имел возможность черпать разностороннюю информацию о том, что происходило в тоталитарных государствах (этот термин уже зародился и пока распространялся на фашистскую Италию Муссолини и сталинский Советский Союз).

Рузвельту были чужды и та и другая личности, особенно Сталин, как раз в это время предпринявший насильственную коллективизацию сельского хозяйства, чреватую гибелью миллионов людей. Но к хозяйственным инструментам тоталитарных систем, в частности к активному государственному вмешательству в экономические и социальные дела, он присматривался, понимая, что кое-что следовало бы если не заимствовать, то, по крайней мере, учесть.

Гувер же не уставал повторять, что в России – стране с трудолюбивым населением, богатыми природными ресурсами – принципы свободного рынка не действуют и она продолжает прозябать в отсталости. На то, что в стране тоталитарного типа возможна хозяйственная модернизация, президент предпочитал не обращать внимания.

Серьезные опасения Рузвельта вызывало и обострение внутренней ситуации. Депрессия, приведшая к многомиллионной безработице и нищете, вела к радикализации настроений. Виновником своих бед массы людей считали Гувера, который обещал им процветание, но, по их мнению, грубо обманул ожидания. На окраинах городов возникали поселения бездомных и неимущих, сооруженные из негодных к употреблению древесных остатков, кусков металла, камней и даже картонных коробок. С легкой руки шефа пропагандистского отдела Национального комитета Демократической партии Чарлза Миклзона эти поселения получили прозвище «гувервилли» ^{239} . А отсюда пошли и другие термины: газеты, которыми укрывались на ночь здешние обитатели, называли «гуверовскими одеялами», а диких кроликов, которых ловили, чтобы употребить в пищу, «гуверовскими поросятами».

В некоторых случаях власти шли на уничтожение «гувервиллей» за нарушение неприкосновенности частной собственности, но, как правило, делали вид, что не замечают их. Правда, с 1931 года в качестве благотворительной акции на улицы крупных городов стали вывозить «суповые кухни». Ими, разумеется, пользовались, но и они вызывали всё большее раздражение нищих, поддававшихся радикальным настроениям.

Коммунистическая партия США, которая ранее, несмотря на щедрые финансовые вливания Москвы, являлась незначительной и совершенно не влиятельной интеллигентской группой, в годы кризиса увеличила свою численность примерно до 50 тысяч человек, что в масштабах страны было немного, но свидетельствовало об определенной тенденции.

Только после долгих колебаний Гувер решился на весьма ограниченное государственное вмешательство. В 1932 году была образована Корпорация финансирования реконструкции, через которую государство предоставило заем в два миллиона долларов банкам, промышленным предприятиям, строительным и страховым компаниям, железным дорогам и представителям других отраслей бизнеса, чтобы помочь им восстановить свою деятельность. Предполагалось, что оздоровление хозяйства приведет к сокращению безработицы и некоторому повышению уровня жизни. Одновременно были выделены 700 миллионов долларов на финансирование общественных работ. Проводились эти меры вяло и сколько-нибудь существенного влияния на жизнь страны не оказали, поскольку само их введение сильно опоздало.

* * *

Радикальные настроения обострились еще больше, когда страну облетела весть о насильственном разгоне «бонусной армии». Речь шла о походе на Вашингтон ветеранов Первой мировой войны в мае 1932 года. Эти люди еще в 1924-м получили свидетельства (бонусы) о выплате им определенных сумм начиная с 1945 года. Ветераны требовали немедленной оплаты бонусов, с полным основанием заявляя, что просто не доживут до указанного срока.

Протестующие держатели бонусов, многие вместе с семьями (всего около 43 тысяч человек), разбили свой лагерь прямо в центре столицы, неподалеку от Капитолия. Они называли себя Бонусным экспедиционным корпусом по ироничной аналогии с Американским экспедиционным корпусом в Европе в 1918 году. Два месяца власти терпели это нарушение столичного порядка, но в конце концов после бесплодных уговоров против ветеранов были применены регулярные воинские силы. Применяя слезоточивый газ, удары прикладами винтовок, выстрелы в воздух, а иногда даже прямо в толпу, они ликвидировали лагерь ветеранов. Для пущего устрашения туда были направлены несколько танков.

Этими силами командовали начальник штаба армии США генерал (а не полковник, как утверждает А. И. Уткин ^{240} ) Дуглас Макартур и полковник Дуайт Эйзенхауэр – будущие прославленные полководцы Второй мировой войны. Было просто чудом, что в возникшей суматохе погибло всего несколько человек. Поскольку ветераны разбили свой лагерь на берегу речки Анакостии, притока Потомака, пресса ехидно прозвала их бесславный разгон, которым командовали высшие военные чины, «битвой при Анакостии».

Франклин Рузвельт встретил известие о разгоне ветеранов с серьезной тревогой и в то же время с некоторым злорадством. Разумеется, он сочувствовал безоружным несчастным людям, требовавшим выплаты обещанных небольших сумм сейчас, а не через полтора десятилетия. Но в то же время он понимал, насколько подрывают авторитет республиканцев непродуманные действия властей. Когда его спросили, будут ли теперь, по его мнению, рядовые сторонники этой партии голосовать за ее кандидатов, Рузвельт ответил вполне определенно: «Нет, дело зашло слишком далеко. За четыре года моего пребывания на посту губернатора в штате, охваченном депрессией, я никогда не вызывал Национальную гвардию. Я всегда говорил, что подавление не будет эффективным, когда существуют обоснованные жалобы». А на вопрос, как в данной ситуации поступил бы он, если бы был президентом, Рузвельт отделался легкомысленным ответом: он-де послал бы демонстрантам кофе и бутерброды, а затем предложил выбрать делегацию, с которой обсудил бы назревшие проблемы ^{241} . Это была только риторика, но она оказывала буквально магическое влияние на общественное мнение, которое по мере углубления кризиса всё более отворачивалось от республиканцев. При этом, разумеется, Рузвельт предпочитал не вспоминать, что его не раз уговаривали поставить под ружье Национальную гвардию, чтобы она разгоняла воинственные демонстрации безработных в его собственном штате, грозившие перерасти в подлинные бунты. Он несколько раз соглашался, но в последний момент отказывался, и теперь с лихвой пользовался преимуществами, полученными в результате воздержания от этого весьма опасного шага ^{242} .

Российский исследователь В. Л. Мальков констатирует: «Внутренне Рузвельт, пожалуй, сознавал глубже и быстрее, чем кто-либо другой в руководстве Демократической партии, необходимость назревших перемен, но выработанная с годами привычка быть скрытным, не посвящать никого (даже самых близких единомышленников) в свои планы, вера в эффект внезапности удерживали его от каких-либо определенных заявлений на этот счет» ^{243} . Действительно, его действия на губернаторском посту были ограниченными, а заявления носили преимущественно общий характер. Весной 1931 года, например, он говорил о необходимости экспериментировать, доверив государственное управление «позитивному руководству» ^{244} .

Между тем разгон ветеранов, свидетельствовавший не о силе, а о растерянности правительства Гувера, усилил протестные настроения. Однако эти настроения были далеки от тех надежд, которые возлагали на них и крайне правые, ориентировавшиеся на германских нацистов, и крайне левые, образцом для которых являлся Советский Союз. Расстановка сил в американской двухпартийной системе существенно не изменилась. Подавляющее большинство населения полагало, что тяжелые болезни, отдававшиеся болью по всей стране, можно вылечить не хирургическим путем, а при помощи традиционных средств американской демократии, главным из которых был избирательный бюллетень.

В этих условиях шансы Рузвельта стать кандидатом от Демократической партии, а затем выиграть президентские выборы становились всё более реальными, и немалую роль в этом сыграла «битва при Анакостии». После нее Рузвельт официально принес извинения нации за то, что в 1920 году рассматривал Гувера в качестве возможного кандидата в президенты от демократов.

Различные слои населения чувствовали себя в той или иной мере связанными с ним. Он подходил многим, в том числе консервативно настроенным традиционалистам, своей принадлежностью к белым протестантам с давней патриотической традицией. К нему хорошо относились многие фермеры, зная его любовь к природе и принятые им меры по ее сохранению. Представители большого бизнеса отмечали его связи с кругами Уолл-стрит, а прогрессивно настроенная интеллигенция, в особенности интеллектуалы Нью-Йорка, подчеркивала его передовую риторику и прекрасное знание международных отношений, столь важное в условиях, когда в мире нарастала нестабильность. Аристократические слои Юга были удовлетворены его интересом к их проблемам, особенно четко проявлявшимся с тех пор, как он стал часто бывать в Уорм-Спрингс. Но, что было особенно важно, к Рузвельту всё более позитивно относились организованные рабочие, объединенные в АФТ, и городские неимущие. Его часто противопоставляли Гуверу, ставя тому в пример программы TERA,реально облегчившие крайне бедственное положение безработных и бездомных.