Текст книги "Франклин Рузвельт"

Автор книги: Георгий Чернявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Сталин, со свойственной ему способностью производить самое благоприятное впечатление на собеседника, встретившись с американским посланцем 30 и 31 июля, буквально очаровал его. Вдумчивый американец проявил наивность, отбросив в сторону как лишний умственный и нравственный груз всё то, с чем была связана оценка Сталина в западном мире в недавние годы – кровавую коллективизацию, террор 1936—1938 годов, участие в разделе Восточной Европы. Советский лидер показался Гопкинсу человеком умным, вежливым и склонным к откровенному разговору: «Он ни разу не повторился. Он говорит так, как стреляют его войска, – прямо и тяжело» ^{538} . На основании впечатлений от бесед с советским руководством, разговоров с военными, а также краткой поездки на фронт у представителя президента сложилось убеждение, что ни Москва, ни Ленинград не будут сданы немцам, хотя он и сознавал, что это будет стоить СССР огромных людских и материальных потерь ^{539} . Естественно, все соображения Гопкинса были переданы Рузвельту, который ему полностью доверял, и сыграли немалую роль в изменении его отношения к Сталину.

Миссия Гопкинса играла значительную роль в принятии Рузвельтом решения об оказании поддержки СССР, распространении на него помощи по ленд-лизу. Но вначале, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение, попытаться вовлечь в кампанию помощи население США, президент предпринял показной маневр – выступил с инициативой сбора металлолома и прежде всего алюминия для изготовления партии самолетов, которую он намерен отправить на Восточный фронт.

Можно, конечно, считать выкладывание на лужайках Гайд-Парка алюминиевых сковородок, кофейников и прочей хозяйственной дребедени, из которой семья Рузвельт собиралась строить самолеты, примитивной рекламной кампанией.

Да и в целом проведенный по всей стране сбор алюминия мог, наверное, удовлетворить микроскопическую часть потребности в нем. Никто не подсчитывал, хватило бы этих кастрюль и чайников для постройки хотя бы одного самолета. Важно было другое – американские обыватели начинали видеть в СССР союзника по борьбе.

Двадцатого июля Рузвельт принял в Белом доме Константина Александровича Уманского, работавшего в советском полпредстве в США с 1936 года, в 1939-м ставшего его руководителем, а в мае 1941-го, в связи с реорганизацией всех дипломатических служб СССР по западному образцу, чрезвычайным и полномочным послом. Президент высказал надежду, что советский фронт устоит: «Если русские смогут сдержать немцев до 1 октября 1941 года, это будет большой вклад в разгром Германии, ибо после этого никакие эффективные военные действия немцы в России проводить не смогут, и в дальнейшем этот фронт сможет сковать множество германских войск и техники, а это обеспечит конечную победу над Гитлером» ^{540} . При всей сдержанности и неопределенности этого высказывания оно свидетельствовало о готовности оказать помощь. В октябре 1941 года закон о ленд-лизе был распространен на СССР.

* * *

Но наиболее важным президент и его окружение считали укрепление союзнических отношений с Великобританией.

В августе 1941 года Рузвельт предпринял путешествие к берегам острова Ньюфаундленд. Оно было окружено такой тайной, что даже доверенная секретарша Рузвельта Грейс Тулли, посвященная во все правительственные секреты, не имела представления о том, куда и зачем он направляется. Лишь в последний момент о вояже уведомили военачальников. Рузвельт пожелал, чтобы его сопровождали сыновья Эллиот и Франклин-младший, которых отозвали из их частей якобы по вызову адмирала Кинга и других высших чинов, и они недоумевали, какая выволочка или, в лучшем случае, поручение их ожидает.

Эллиот вспоминал: «Я мог только предположить, что какое-то высокое начальство желает посовещаться относительно баз, съемкой которых я занимался… По радио мы получили указание, к какому причалу пришвартоваться и сколько времени ждать, пока за нами пришлют катер. Тем временем мы строили догадки насчет того, по какому случаю эта флотилия крейсеров и эсминцев стоит здесь на якоре» ^{541} .

Несколькими днями ранее, 3 августа, яхта «Потомак» под президентским флагом покинула порт Нью-Лондон в штате Коннектикут. Создавалось впечатление, что речь идет о кратком отдыхе. Действительно, президент и его спутники (в их числе были норвежская принцесса Марта и шведский принц Карл) развлекались, ловили рыбу. Одна из телеграмм, переданных на берег, информировала, что президент недоволен уловом: рыба несъедобна, в ней много червей. Журналисты интересовались, какие места посетит президентская яхта, но получали неопределенные ответы, что, поскольку речь идет об отдыхе, планы меняются ежедневно ^{542} .

Рузвельт вроде бы сам стоял у руля, когда через два дня яхта проплывала по каналу на мысе Код на северо-востоке США, где, как считало его окружение, его могли наблюдать отдыхавшие в окрестностях богатые американцы.

Но на самом деле они видели не президента, а его восковую фигуру. Сам Рузвельт накануне вечером был тайно перемещен на тяжелый крейсер «Огаста», который направился на север, к берегу Ньюфаундленда. Здесь в бухте Ардженшия 9 августа попеременно на «Огасте» и британском линкоре «Принц Уэльский» происходила его первая встреча с Черчиллем в качестве высших государственных деятелей двух стран, одна из которых уже вела войну против нацистского агрессора, а вторая готовилась к вступлению в нее. Рузвельт хорошо помнил свое давнее посещение сэра Уинстона в бытность того первым лордом Адмиралтейства – военно-морским министром. Тогда американский заместитель министра не был для него значительной фигурой; теперь же, на встрече, получившей кодовое наименование «Ривьера», они общались не просто на равных, а с явным преимуществом американца.

Британский премьер предполагал широко оповестить мир об этом мероприятии еще до его проведения, о чем госсекретарь Халл сообщил Рузвельту. Президент счел это нецелесообразным, выразив опасение по поводу германских атак по пути и на месте, с которым британская сторона в конце концов согласилась ^{543} .

Почти сразу главы США и Великобритании стали в неофициальной обстановке называть друг друга по именам. Позже Рузвельт и во время публичных встреч обращался к «Уинстону», но Черчилль щепетильно соблюдал формальности, называя Рузвельта только «мистер президент». На американского президента произвели глубокое впечатление не только государственные качества британского лидера, о которых он хорошо знал и ранее, но и его внешний вид: толстая сигара во рту, экстравагантная шляпа, галстук-бабочка в горошек.

Задача Рузвельта состояла в том, чтобы при самом уважительном и дружелюбном общении с британским премьером всё же заставить его понять фактическую зависимость судьбы Великобритании от поведения США. Эллиоту Рузвельту запомнились слова Черчилля: «Господин президент, мне кажется, что вы пытаетесь покончить с Британской империей. Это видно из всего хода ваших мыслей об устройстве мира в послевоенное время. Но несмотря на это, вы знаете, что мы это знаем. Вы знаете, что без Америки нашей империи не устоять» ^{544} .

В главном их цели оказались общими. Правда, попытка Рузвельта поставить вопрос о послевоенном устройстве, уничтожении торговых барьеров, равных возможностях в мировой экономике была отвергнута его собеседником путем перехода к обсуждению других проблем. Черчилль отнюдь не желал присутствовать, как он не раз высказывался, на похоронах империи. А именно это – торговое вторжение в доминионы и колонии Великобритании, пока еще прикрытые «имперскими преференциями», – и означали американские предложения. По совету помощников Рузвельт прекратил словесные эскапады в этом направлении, и встреча в Ардженшии в целом завершилась успешно. Правда, президент так и не внял призывам своего британского коллеги к немедленному вступлению США в войну.

Утром 11 августа на «Огасте» в адмиральской каюте, которая служила Рузвельту одновременно кабинетом и столовой, состоялись заключительные дебаты о целях войны. Возник спор по вопросу о создании международной организации по поддержанию мира и сотрудничества. Черчилль выдвинул и горячо отстаивал необходимость основать такую организацию; Рузвельт же отнесся к этой идее скептически, памятуя о крайне негативной реакции, которую вызвало в США образование Лиги Наций, а также о том, что она оказалась неспособной остановить агрессию и сохранить мир. Нужно быть реалистами в политике, заявил он, и прежде чем создавать такую организацию, необходимо англо-американскими силами обеспечить международную безопасность, выиграв войну. Стороны договорились в заключительном документе не заострять внимание на этом вопросе.

Было согласовано сообщение для прессы: «Президент Соединенных Штатов и премьер-министр м[исте]р Черчилль, представляющий правительство Его Величества в Соединенном Королевстве, встретились в море… Были подвергнуты дальнейшему обсуждению все проблемы снабжения средствами ведения войны, предусмотренными актом о ленд-лизе, в отношении вооруженных сил как Соединенных Штатов, так и тех стран, которые активно сопротивляются агрессии… На конференции также были рассмотрены проблемы снабжения Советского Союза» ^{545} . Вопрос о поставках в СССР выходил на первый план, в частности в связи с тем, что как раз в это время стали поступать сообщения агентов разведывательных служб из Берлина: Гитлер вынужден изменить свой план, предусматривавший завершение оккупации европейской части СССР к 30 сентября, из-за «неожиданно упорного советского сопротивления» ^{546} . О главном документе конференции в коммюнике не упоминалось, так как его текст был окончательно согласован в самый последний момент – Рузвельту пришлось преодолеть сопротивление Черчилля тем положениям, которые он считал направленными на разрушение Британской империи.

Когда 12 августа «Огаста» покинула акваторию Ньюфаундленда, на «Принца Уэльского» была направлена прощальная радиограмма: «Удачи всем вам от президента». Рузвельт чувствовал себя вполне удовлетворенным. При всем различии их с Черчиллем характеров они были политическими и военными соратниками. Каждый ознакомился с проблемами и трудностями другой страны. Черчилль, в частности, теперь лучше представлял себе силу американского изоляционизма, с которым вынужден был считаться Рузвельт, а тот – силу имперских традиций Великобритании.

Драматург Роберт Шервуд, в годы войны возглавлявший зарубежную службу Управления военной информации и допущенный в Белый дом, констатировал: «Стало своего рода священной традицией, что при встречах американского и английского государственных деятелей первый должен быть простым, откровенным, практичным и даже абсолютно бесхитростным, а второй – являться хитрым, ловким, уклончивым и в конце концов восторжествовать. В отношении Рузвельта и Черчилля эта формула несколько перепуталась… Премьер-министр быстро понял, что в лице президента он имеет дело с чрезвычайно тонким и скрытным человеком, умевшим искусно уклоняться, человеком, которого нельзя поймать на определенных формулировках и нельзя уговорить или подтолкнуть на определенные обещания, противоречащие его суждению, воле или инстинкту» ^{547} .

На обратном пути Рузвельт сделал остановку в штате Мэн, навестив своего старого школьного учителя Эндикотта Пибо-ди. Вспомнили Гротон, Франклин слегка расслабился. Он пересел с крейсера на яхту «Потомак», в строжайшем секрете поданную к борту могучего корабля, еще день побыл в океане, а затем из Портленда поездом выехал в Вашингтон.

Четырнадцатого августа, еще до прибытия Рузвельта в столицу, на весь мир прозвучала Атлантическая хартия – торжественная декларация, согласованная и подписанная президентом и премьер-министром. Несмотря на то, что каждый из них повторял, что не собирается заниматься вопросами послевоенного мира, в ней провозглашались устои послевоенного устройства мира, свободного от тоталитаризма.

^{«Атлантическая хартия». 14 августа 1941 г.} 

Основными положениями хартии были: отсутствие территориальных претензий США и Великобритании к каким-либо странам; разрешение территориальных споров между государствами только мирным путем; право народов на самоопределение; ослабление таможенных и иных барьеров в мировой торговле; всеобщее экономическое сотрудничество с целью повышения благосостояния народов; свобода от нужды и страха; свобода морского судоходства; разоружение государств-агрессоров и всеобщее разоружение после войны.

Главной задачей двух стран, согласно документу, являлся военный разгром стран-агрессоров. Еще одно положение, которого Соединенные Штаты жаждали на протяжении многих лет, было сформулировано так: «Они (США и Великобритания. – Г. Ч.),соблюдая должным образом свои существующие обязательства, будут стремиться обеспечить такую ситуацию, при которой все страны – великие или малые, победители или побежденные – имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран» ^{548} . Таким образом, Рузвельт получил те гарантии, которых так упорно, но бесплодно добивался президент Вильсон еще после Первой мировой войны.

На «Потомаке» состоялась первая после встречи с Черчиллем пресс-конференция, на которой Рузвельт всячески пытался снизить накал страстей вокруг торжественного документа. На вопрос, как конкретно он собирается осуществлять цели, провозглашенные в Атлантической хартии, президент ответил: «Это обмен мнениями, вот и всё. Ничего больше». – «Стали ли мы ближе к войне?» – «Я сказал бы нет». Въедливый журналист продолжал настаивать: «Так прямо и надо вас цитировать?» Ответ прозвучал издевательской отповедью: «Нет, лучше процитируйте косвенно» ^{549} .

Послам США и Великобритании в Москве было поручено передать сообщение о встрече Рузвельта и Черчилля и текст Атлантической хартии Сталину вместе с предложением об организации тройственной встречи. 15 августа посол Стейнгард писал Рузвельту: «После того как Сталин прочитал сообщение в переводе, он немедленно попросил Криппса (британского посла. – Г. Ч.)и меня передать от имени народов Советского Союза и советского правительства его глубокую благодарность за готовность президента Рузвельта и премьер-министра Черчилля оказать помощь Советскому Союзу в его войне против гитлеризма и указал, что он готов облегчить встречу американских, британских и советских представителей, как было указано в сообщении» ^{550} .

Двадцать четвертого сентября СССР объявил о присоединении к Атлантической хартии. В этот же день с аналогичными заявлениями выступили эмигрантские правительства Бельгии, Голландии, Греции, Люксембурга, Норвегии, Польши, Чехословакии, Югославии, а также организация «Свободная Франция», созданная в Лондоне французским генералом Шарлем де Голлем.

* * *

Вступление Второй мировой войны в новую фазу существенно приближало неизбежное прямое вовлечение в нее Соединенных Штатов. В предвидении этого Рузвельт становился всё более решительным в тех внутренних вопросах, которые на протяжении десятилетий, если не столетий, вносили раскол в американское общество. Главным среди них был вопрос о расовой дискриминации и правах чернокожего населения.

Большинство американских негров желали продемонстрировать свой патриотизм, несмотря на все несправедливости и беды, которые причинили им белые. Это стремление дополнялось материальными интересами.

Первое крупное столкновение незадолго до вступления США в мировую войну произошло по вопросу о дискриминации негров при приеме на работу на предприятия военной промышленности, которая росла гигантскими темпами, требовала массы новых рабочих рук и давала вполне приличные заработки.

Негритянские организации потребовали от Рузвельта решительных мер против расовой дискриминации в федеральных учреждениях и на предприятиях, выполняющих правительственные заказы. Президент отвечал неопределенными обещаниями. Весной 1941 года энергичный председатель Братства проводников спальных вагонов Филип Рэндолф и другие негритянские деятели призвали к проведению 1 июля марша на Вашингтон с целью вынудить президента предпринять конкретные шаги.

Рузвельт тревожно следил за приготовлениями к маршу, который угрожал разрушить представление о национальном единстве. Он встречался как с лидерами негритянского движения, так и с боссами военной промышленности: первым он рисовал страшные картины хаоса, который произойдет, если вслед за чернокожими в поход на столицу отправятся ирландцы и евреи; вторых призывал отказаться от «неконструктивного подхода», то есть дискриминационных мер.

После долгих уговоров Ф. Рэндолф согласился отменить марш при условии, что президент издаст исполнительное распоряжение в духе требований участников шествия ^{551} . Такое распоряжение, запрещавшее дискриминацию в оборонной промышленности и государственных органах по расовым, религиозным или национальным причинам, появилось в самый последний момент – 25 июня. При Управлении промышленного производства создавался комитет по справедливому найму на работу. На время расовый конфликт был отодвинут в сторону. Поход на Вашингтон с непредсказуемыми последствиями был отменен.

Это был первый после Реконструкции 1870-х годов официальный документ, направленный на уравнивание статуса белого и черного населения. Он знаменовал собой очень медленное, но неуклонное расширение прав негров, которое лишь почти через полвека завершилось окончательной ликвидацией в США дискриминации чернокожих, а теперь порой приводит даже к проявлению признаков «обратной дискриминации» – предоставлению при прочих равных условиях преимуществ черному населению.

Из-за государственных забот, особенно в связи с войной, всё больше отступали на задний план личные дела, хотя Рузвельт постоянно заботился о поддержании себя в необходимой рабочей форме. Но и ежедневные продолжительные сеансы массажа, которые проводил доктор Росс Макинтайр, рассматривались как своеобразное выполнение служебной функции, то есть забота об общем благе.

Рузвельт позволил себе стать обыкновенным человеком, лишь когда у него в семье произошла первая большая беда. Его мать, которая до этого времени, несмотря на преклонный возраст, держалась очень бодро, стала быстро сдавать. У Франклина было двойственное отношение к Саре: он почитал ее, относился к ней заботливо и нежно, но в то же время с годами его всё больше раздражали продолжавшаяся и даже порой усиливавшаяся материнская опека, непрошеные советы. Всё это, однако, было забыто, когда ему сообщили, что состояние Сары близко к критическому. 6 сентября Франклин приехал в Гайд-Парк. Мать находилась в постели, но при виде сына приободрилась и посетовала, что не встретила его на пороге дома, побоявшись, что не сможет потом подняться на четыре ступени крыльца. Франклин сидел у ее кровати. Шла задушевная беседа о прошлом, о родных, о жизненных перипетиях. Казалось, что опасения врачей напрасны. Но вечером ей стало хуже, а на следующий день Сара Делано Рузвельт скончалась, не дожив двух недель до своего 87-летия. Она была похоронена здесь же, в Спрингвуде. Впервые за много лет родные увидели на щеках Франклина следы слез.

Траурная церемония состоялась также в небольшом сквере манхэттенского Ист-Сайда, еще в 1934 году названном именем Сары Рузвельт.

Три дня пробыл Рузвельт в Гайд-Парке, в основном в одиночестве, но, возвратившись в Вашингтон, стал прежним улыбчивым и одновременно жестким и требовательным президентом. Личные горести и заботы вновь отошли на задний план.

Новая «беседа у камина» прозвучала в эфире 11 сентября 1941 года в связи с нападением германской подводной лодки на американский эскадренный миноносец «Гриер», произошедшим неделей раньше. Нацисты не должны овладеть морями, ибо это был бы путь к установлению господства над всем Западным полушарием – такова была ее основная идея. Речь звучала решительно: «Давайте не будем мелочными. Не будем задаваться вопросом, когда странам Америки нужно начинать оборонять себя – после первого нападения или после пятого, десятого или двадцатого. Время для активной обороны пришло» ^{552} .

Рузвельт понимал, что важным залогом успешного ведения войны является укрепление внутренней безопасности, недопущение вражеских вылазок. Это был весьма скользкий вопрос, ибо органы, которые занимаются обеспечением безопасности, всегда считают ее недостаточной, стремятся расширить свои функции, не гнушаясь средствами, граничащими с преступлениями или даже откровенно преступными.

Тем не менее Рузвельт полагал, что подрывные акции в военное время могут представлять опасность для страны. В сентябре 1941 года он своим исполнительным (то есть, напомним, не подлежащим утверждению конгрессом и потому конфиденциальным) распоряжением поручил ФБР установить наблюдение за его политическими противниками, включая перлюстрацию писем и прослушивание телефонных разговоров. Более того, в обязанности Гувера был включен даже сбор информации о тех конгрессменах, которые выражали недовольство внешней политикой президента.

Это были меры целесообразные, дававшие Рузвельту более широкую информацию по внутриполитическим вопросам, но явно выходившие за пределы конституционных свобод и допустимые только в чрезвычайных условиях. Трудно сказать, как поступил бы он с ними после войны. Однако его преемники, начиная с Гарри Трумэна, сохранили «особые полномочия» ФБР и в мирное время, мотивируя это условиями холодной войны.

Приблизительно в это же время в США начала создаваться и внешняя разведка, ранее не существовавшая в качестве самостоятельной государственной организации – вот до чего доводил господствовавший в стране изоляционизм! Правда, разведкой занималось дипломатическое ведомство. Посольству в Германии, например, удалось раздобыть через месяц после произнесения знаменитую речь Гитлера на совещании 5 ноября 1937 года, в которой была изложена программа территориальных захватов. Текст оказался на столе Рузвельта. Разведкой на территории Германии руководил С. Вуд, занимавший должность торгового атташе ^{553} .

Теперь же во главе формировавшейся разведывательной службы президент поставил Уильяма Донована, который с конца 1930-х годов в качестве посла для особых поручений выполнял миссии, по существу носившие разведывательный характер. «Он разъезжал как частное лицо, но президент Рузвельт заранее знал о его выездах», – говорится в его биографии ^{554} .

Уильям Донован (1883—1959), нью-йоркский адвокат, то есть человек вполне мирной профессии, прославился в годы Первой мировой войны тем, что, возглавив батальон 69-го пехотного полка «Сражающиеся ирландцы», проявил личную храбрость в военных действиях во Франции и не покинул театр военных действий, несмотря на три ранения. За отвагу он получил ряд боевых наград. В 1919 году Донован служил офицером связи в штабе Верховного правителя России адмирала Колчака в Омске, а в 1920—1930-х годах, возвратившись к мирной жизни, работал прокурором и адвокатом, участвовал в политике.

Внимание Рузвельта Донован привлек своей неуемной любознательностью, желанием побывать в самых отдаленных уголках планеты и аналитическим умом. В июле 1940 года президент отправил его с особо деликатной миссией в Великобританию, причем ему было поручено прежде всего проверить правдивость сведений американского посла Джозефа Кеннеди о том, что боеспособность англичан низка и их страна, видимо, скоро сдастся на милость победителя. Возвратившись, Донован доложил о том, что англичане при помощи американцев способны сдержать натиск германских сил, а также о своем знакомстве с руководителями британской разведки, которые предложили американцам сотрудничество. Можно полагать, что информация Донована положила конец колебаниям в отношении посла в Великобритании, позиция которого всё более приходила в противоречие с курсом Рузвельта. В конце года Джозефа Кеннеди вынудили уйти в отставку, хотя Рузвельт выразил по этому поводу явно лицемерное сожаление ^{555} .

В конце 1940 года, опять-таки по поручению Рузвельта, Донован совершил еще одну, частью открытую, частью секретную поездку по местам противостояния воюющих держав: побывал во всех странах Балканского полуострова, Турции, Испании, Португалии, Египте. Он смог произвести благоприятное впечатление на столь придирчивого политика, как Черчилль, который писал Рузвельту, что его посланец «всюду, где бы ни появлялся, вносил живую свежую струю» ^{556} .

Десятого июня 1941 года по совету военно-морского министра Нокса Донован представил Рузвельту докладную записку, в которой выдвинул идею создания новой разведывательной службы. По его словам, во главе ее должен стоять «координатор стратегической информации», назначенный президентом, «подотчетный ему и никому больше». Финансирование предусматривалось из особого фонда, которым «будет вправе распоряжаться исключительно президент».

После определенных колебаний, связанных с тем, что против создания отдельной разведывательной службы выступили и Гувер, и руководители сухопутной армии, Рузвельт в конце концов принял решение – 11 июля 1941 года назначил Донована начальником образуемой службы внешней разведки, координатором по информации. В июне 1942 года ведомство Донована стало именоваться Управлением стратегических служб – УСС [33]33
  В сентябре 1945 года УСС было распущено новым президентом Гарри Трумэном, а его функции разделены между министерством обороны и Госдепартаментом, в 1946-м создана Центральная группа разведки, а в следующем году, после принятия закона о национальной безопасности, образовано Центральное разведывательное управление.


[Закрыть]. К концу войны ведомство Донована стало мощной организацией со штатом около 12 тысяч человек и примерно 22 тысячами агентов и шпионов. В штат входили разнообразные специалисты: ученые – технари и гуманитарии, инженеры, экономисты, психологи и т. д. ^{557} Рузвельту направлялись регулярные отчеты УСС, а также меморандумы по отдельным вопросам ведения войны ^{558} .

В 1944 году ведомство Донована смогло купить у финнов захваченную ими на фронте книгу советских кодов. Хотя она частично обгорела, в ней содержались необходимые данные для расшифровки тайных сообщений, которые могли привести к раскрытию советской тайной агентуры в США. Однако Рузвельт счел, что читать тайную переписку союзника «не по-джентльменски», и Доновану было дано распоряжение передать книгу посольству СССР Руководитель разведывательной службы протестовал, но безуспешно. Начальника управления внешней разведки Наркомата госбезопасности генерала П. М. Фитина известили, что советской стороне будут переданы приблизительно 1500 листов трофейных материалов. 15 февраля 1945 года их вручили советскому послу в Вашингтоне А. А. Громыко. В результате несколько важных советских агентов остались нераскрытыми ^{559} . Правда, уже после смерти Рузвельта, в мае 1945 года в Германии была захвачена еще одна – опять финская – книга советских кодов, которая на этот раз стала важным инструментом в руках американской контрразведки ^{560} .

* * *

Американского президента продолжали волновать проблемы Восточного фронта, который, как он постепенно убеждался, в ближайшее время не рухнет. Правда, высшие руководители вооруженных сил США в первые дни и даже недели после германского нападения на СССР были настроены значительно более пессимистично. Военный министр Стимсон рекомендовал Рузвельту исходить из предположения, что немцы будут основательно заняты войной против Советского Союза «минимум один и максимум три месяца». Таких же взглядов придерживался морской министр Нокс, считавший, что «Германии потребуется для разгрома России от шести недель до двух месяцев» ^{561} .

Но постепенно Рузвельт приходил к выводу, что, несмотря на огромные потери, которые несла Красная армия, гитлеровский план молниеносной войны начал срываться уже летом 1941 года. Хотя немцы продвигались вперед сравнительно быстрыми темпами, они встречали сопротивление, а на смену разгромленным советским дивизиям приходили пополнения, которые шли фактически на убой, но всё же сдерживали продвижение гитлеровских войск.

Рузвельт понимал, что от слов следует переходить к делу – к крупномасштабной помощи СССР Он говорил Стимсону, что она имеет «первостепенное значение для безопасности Америки», а вслед за этим довольно цинично признавал наличие у СССР «достаточных человеческих ресурсов, расположенных в благоприятной близости к центру немецкой военной машины», то есть считал распространение на Советский Союз обширной программы ленд-лиза своего рода предварительной оплатой тех потерь, которые он нес в борьбе против врага.

Восемнадцатого сентября президент писал военному министру: «Важно, чтобы мы уже в понедельник знали количество самолетов всех типов, которые могут быть экспортированы из Соединенных Штатов (в СССР. – Г. Ч.)каждый месяц, начиная с 1 октября по 1 июля 1942 года. Я хочу иметь эти цифры, невзирая на источники и фонды». Рузвельт требовал, чтобы в СССР направлялась половина всех производимых в США четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков ^{562} .

Проконсультировавшись с Черчиллем, Рузвельт счел необходимым провести, наконец, трехстороннюю конференцию. В Москву были посланы, прежде всего для получения достоверной информации о способности СССР продолжать вооруженную борьбу, доверенные лица президента и премьер-министра А. Гарриман (в 1943 году он станет послом в СССР) и лорд М. Бивербрук (министр военного снабжения Великобритании). Вначале ехать опять собирался Гопкинс, но состояние его здоровья было таково, что новая тяжелейшая поездка могла привести к роковому результату, и по его рекомендации в Москву отправился Аверелл Гарриман – крупный промышленник и до недавнего времени председатель совещательного комитета предпринимателей при министерстве торговли.

Вдень приезда Гарриман передал Сталину письмо Рузвельта: «Я уверен, что будут найдены пути для того, чтобы выделить материалы и снабжение, необходимые для борьбы с Гитлером на всех фронтах, включая Ваш собственный. Я хочу воспользоваться этим случаем в особенности для того, чтобы выразить твердую уверенность в том, что Ваши армии в конце концов одержат победу над Гитлером, и для того, чтобы заверить Вас в нашей твердой решимости оказывать всю возможную материальную помощь» ^{563} .

Англичане и американцы побывали на московских заводах, в военном госпитале, в Центральном аэрогидродинамическом институте. На трехсторонней конференции, состоявшейся 29 сентября – 1 октября, обсуждались проблемы практического сотрудничества трех государств. По всем вопросам была достигнута договоренность, и 1 октября подписано соглашение, которое предусматривало ежемесячные поставки с этой даты по 30 июня 1942 года четырехсот самолетов, пятисот танков, а также ряда других видов военной техники и материалов. Первый руководитель американской миссии в Москве по поставкам полковник Феймонвилл отмечал, что «получил от президента указания о том, что наша помощь России не должна быть поставлена в зависимость от каких бы то ни было условий и не должна использоваться как средство для получения информации о русских и от русских» ^{564} .