Текст книги "Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма"

Автор книги: Георгий Голохвастов

 
Вся в звездах ночи синей риза;
Повиты дымкой теплой тьмы
Надгробий белые чалмы;
Мечеть темна – с ее карниза
 
 
Коран о райских снах гласит…
И, как напевный стих Гафиза,
Звенит фонтан о мрамор плит.
 

 
Пусть в далях тусклая безбрежность
Осенней серой пелены,
Пусть ветви рощ оголены
И в плаче ветра безнадежность, —
 
 
Но в сердце – ты, как в дни весны,
И неисчерпанная нежность,
И нерастраченные сны.
 

 
В угаре жизни, год за годом,
Я брал, бросал, и вновь искал,
И, осушая грез бокал,
Пил горький опыт мимоходом.
 
 
Я – мудр, но ноша тяжела,
И никну я, как лишним медом
Отягощенная пчела.
 

 
Угрюм осенний вечер хмурый,
Но в тихой комнате уют:
Покоя ткань ткет такт минут,
Свет ламп смягчают абажуры,
 
 
Сверчок стрекочет песнь свою —
И милый облик белокурый
Склонен заботливо к шитью.
 

 
Из-за лесистого бугра
Луна всплывала красным шаром,
Река клубилась белым паром
И полз туман. В огне костра
 
 
Трещали весело поленья…
И помню живо, как вчера,
Наш бред… твой взор… мои томленья.
 

 
Печальна старость в зябкой трате
Ненужных сумеречных дней…
Но если к склону лет полней
Душою жить, то в аромате
 
 
Осенних трав – дары венка,
И радость – в солнце на закате,
И счастье – в жизни старика.
 

 
Путь опустел. Чернеют шпалы
Бесстрастной лестницей утрат…
Прощай навек!.. В тоске закат
Спешит гасить свои опалы;
 
 
В полях туман ползет к стогам,
И мертвый лист свой краснопалый
Роняет клен к моим ногам.
 

 
В безгласной тьме без дна и брега
Влив бытие в хаос пучин,
Под жизнь и смерть миров-песчин,
Веков-минут не меря бега, —
 
 
Я ваш Владыка и Творец,
Пророчеств Альфа и Омега,
Всему – Начало и Конец.
 

 
Как ум ни взвешивай, ни мерь,
Но здесь предел положен знанью:
Что Там, в Неведомом, за гранью
Мгновенной жизни, – мы теперь
 
 
Не больше знаем кроманьона,
И Смерть, как запертая дверь,
Великой тайны оборона.
 

 
Закрыта дверь. И у колец
Ее замка, стучась, повисли
В бессильи крылья гордой мысли…
Ни мудрый, ни поэт, ни жрец
 
 
Не перешли черты запрета,
И для мятущихся сердец
Всё нет, как не было, ответа.
 

 
Озлобясь, гордые умы
Лелеют горечь отрицанья;
Надежд призывы, как мерцанья
Зарниц, трепещущих средь тьмы,
 
 
Несмело светят маловерью…
И лишь одно постигли мы,
Что будем все за страшной дверью.
 

 
Чем дальше нас судьбу стезя
Ведет в глубь жизни, тем утраты
Всё чаще: жатвой смерти взяты,
Ушли родные и друзья,
 
 
Ушли возлюбленные наши,
С кем скорбь и радость бытия
Мы из единой пили чаши.
 

 
Ушли… и знают… Но вестей
Мы тщетно ждем – безмолвны склепы.
И мы скорбим, по-детски слепы…
Как встретил новый мир гостей?
 
 
Живут ли? Живо ль в них сознанье?
Хранят ли прожитых страстей,
Труда и грез воспоминанья?
 

 
Зачем гадать! – Какой-то мир
Оставил я, в наш мир вступая…
Не страха ль крик принес сюда я?
И был ли в жизни этой сир?
 
 
Нет! – Чуждый гость из жизни смежной,
Нашел любовь я, кров и мир
У материнской груди нежной.
 

 
Так новый путь – не внове мне!..
Когда – не знаю, но… однажды:
Я каждый день в году и каждый
Короткий час в бегущем дне
 
 
Привык встречать надеждой смутной,
И в лоне ночи, в тишине,
Призыва ждать ежеминутно.
 

 
Я не боюсь, что смерть мне враг,
Грозящий ужасом во мраке,
И жаль мне жить, как на биваке;
Теплом и миром свой очаг
 
 
Укрыл я здесь; с труда и лени
Взимаю дань, под четкий шаг
Размерно гибнущих мгновений.
 

 
А в снах – душа, как мореход,
Плывет в немых волнах хаоса
На белых крыльях альбатроса,
И с ней, меж черных туч и вод,
 
 
Парит бесплотный провожатый,
Как верный кормчий… А восход
Вдали чуть брезжит розоватый.
 

 
Гори, заря! – Когда уста,
Спаленные огнем недуга,
Сомкнет мне смерть лобзаньем друга,
Тогда падет преград черта
 
 
И Кто-то, сотканный из света,
К заре откроет мне врата
С улыбкой ясного привета.
 

Сентябрь, 1927 года

 
В зарю задумчивый рояль,
Как жемчуга, роняет звуки —
С прожитой жизнью песнь разлуки…
А даль – как призрачный хрусталь,
 
 
Обетованье в небе синем,
И чутким снам души не жаль,
Что землю эту мы покинем.
 

 
Любовь, как свет зари снегам
На строгих высях Эвереста,
Блеснула нам. Но в жизни места
Нет снам столь чистым; как богам,
 
 
Им нужен храм и святость храма, —
И мудрость в счастьи криптогам:
В их тайне им эпиталама.
 

 
Судьбы свершались; шли года,
Познала ты иные узы, —
Но святы брачные союзы
Сердец, спаявших навсегда
 
 
Себя любви высокой снами:
В веках угасшая звезда
Еще поднесь горит над нами.
 

 
Свет ярче, дали голубей…
Мы в звездных нимбах семизначных;
Блистают ткани платьев брачных,
Как крылья белых голубей;
 
 
Струятся волны фимиама, —
И в синем храме их зыбей
Для нас гремит эпиталама.
 

Август, 1929 года

 
Проходим мы, луной влекомы,
Свой путь во сне, и под стопой
Не видит бездн наш взор слепой,
Скользим над пропастью легко мы —
 
 
Манящий свет ласкает нас…
Вдруг – зов… И звук его знакомый
Нас будит к жизни… в смертный час.
 

 
Степного ветра своеволью
Себя бездумно отдаю,
Парю мечтой и гимн пою
Цветам, и солнцу, и приволью,
 
 
И неба синему шатру…
А сны любви с их жгучей болью
Развеял буйно на ветру.
 

 
Веранда. Черный мрак в июле;
За парком синий блеск зарниц.
Насторожась, не дремлет шпиц
У ног хозяйки. В смутном гуле
 
 
Дубов рассказам нет конца,
И светел лик старушки в тюле
Ее старинного чепца.
 

 
Загадка всё одна и та ж:
Игрушка ль мы судьбы случайной;
Иль жизни смысл окутан тайной,
Как сфинкс, песков безмолвный страж;
 
 
Иль красота и радость мира
Нам только снится, как мираж
В пустынях синего эфира?
 

 
Глушь всё чернее. Лес-кудесник
Пути назад заворожил…
Угрюмых сосен старожил,
Грозит мне ворон, бед предвестник, —
 
 
Но светел я, простясь с тоской,
И в сердце, древних чащ ровесник,
Глубокий, благостный покой.
 

 
Конца нет частым поворотам
Дорожки в чаще хмурых хвой..
Ни звука, ни души живой.
Вдруг – древний скит. Тропа к воротам.
 
 
Святыни мирный часовой,
Монах, крестясь, окликнул: «Кто там?»
– «Открой, старик! Впусти: я – свой!..»
 

 
Обрыв. Конец тропинке гибкой:
Направо – кручи мертвых скал,
Налево – черных бездн оскал
Манит загадочной улыбкой…
 
 
Где ж Ты, чей зов мечты ласкал?
Моя стезя была ошибкой —
Я в высь пути не отыскал.
 

 
Весь мир от солнца до окраин
Средь бездн затерянных светил,
Как гость, я грезой посетил;
Но дом мой – здесь, здесь – я хозяин.
 
 
Душе, как родина, свята
Земля, где страшный след твой, Каин,
И чистый след стопы Христа.
 

 
Ты в смоль кудрей вплетаешь мак —
Цветы забвенья. И капризно
Лишь искры счастья – счастья тризной —
Даришь в миг страсти… Пусть же так!
 
 
Но жизнь я дал бы, две хоть, три хоть,
Чтоб пить очей забвенный мрак
И ласки огненную прихоть…
 

 
Свежо. Дыхание левкоя;
Пьянящий запах резеды.
Роса. Две ранние звезды
Очами вечного покоя
 
 
Ласкают грустную, зарю,
И в миг затишья так легко я
До самых звезд душой парю.
 

 
Благой со строгими глазами
Темнеет Спас: благая Русь.
Я вновь в былом… Опять молюсь
Я пред родными образами,
 
 
Молитвы детские шепча…
О чем же крупными слезами
Так плачет белая свеча?..
 

Посвящаю Владимиру Степановичу Ильяшенко

 
Делам и мыслям не дано
В недвижной вечности забвенья…
Всё, до последнего мгновенья,
В непреходящем учтено.
 
 
Тысячелетия вселенной
Воскреснут, как одно зерно,
С зарей весны благословенной.
 

 
Делам и мыслям не дано
Пройти напрасно и бесследно:
Лишь время властно и победно
Хоронит бывшее давно
 
 
Во мраке, без поминовенья,
И мнится нам, что спит оно
В недвижной вечности Забвенья.
 

 
В недвижной вечности – забвенья,
Как смерти, нет. Времен черед
В ней, как поток, одетый в лед,
Остановил столетий звенья,
 
 
И на Скрижалях Откровенья,
В судьбах – начертано вперед
Всё, до последнего мгновенья.
 

 
Всё, до последнего мгновенья,
Всё, до тончайшего луча, —
Как шелк в узоре у ткача,
Как звук в рисунке песнопенья,
 
 
Как блик, живящий полотно:
Что было и что ждет свершенья, —
В непреходящем учтено.
 

 
В непреходящем учтено,
Всё цельно, стройно, неслучайно;
Раскрыто, сделанное тайно;
Деянье – с помыслом равно,
 
 
Со словом – дело равноценно…
И свиты в цепь, звеном в звено,
Тысячелетия вселенной.
 

 
Тысячелетия вселенной,
Как урожай для молотьбы,
Готовят плод труда, борьбы
И напряженья мысли пленной.
 
 
Придет срок жатвы; ждет гумно:
Века из гроба жизни бренной
Воскреснут, как одно зерно.
 

 
Воскреснут, как одно зерно,
Все жизни, жившие когда-то
Разлукой, гибелью, утратой:
Всё будет всем возвращено,
 
 
Все будем вновь мы. И нетленно
Сольются жизнь и смерть в одно
С зарей весны благословенной.
 

 
С зарей весны благословенной,
Как солнце солнц, блеснет любовь;
Всеискупающая Кровь
Омоет жертвою священной
 
 
Все тени, каждое пятно…
И смерти в радости блаженной
Делам и мыслям не дано.
 

Март, 1928 года

 
Вся жизнь земли со мной едина:
Светла, как озеро, душа;
Мечты – как шепот камыша,
Как ветра вздох, как запах тмина;
 
 
В ушах и в сердце – песни дня,
И чую я, как мед жасмина
Струится в жилах у меня.
 

 
В любви клянемся мы не раз,
Но лишь одна любовь правдива,
Полна, невинна, горделива
И неизменна, как алмаз;
 
 
Лишь раз, с огнем безгрешной жажды,
Мы счастье пьем истомных глаз, —
Богам мы равны лишь однажды.
 

 
Великий Боже, длящий сроки,
Благодарю за новый день!
За трепет утра, за сирень,
За блеск реки и шум осоки,
 
 
За говор птиц над головой, —
За весь Твой мир, такой широкий,
Гостеприимный и живой!
 

 
В калейдоскоп своих капризов
Тебя виденьем жизнь вплела,
И ты царишь, как жизнь светла,
На древнем кладбище карнизов,
 
 
Колонн и стен… И ясно синь
Твой чистый взор, встречая вызов
Томимых ревностью богинь.
 

 
Был крыльев царственных владельцем
Он, житель рая, Серафим, —
Но в жизнь людей, с любовью к ним
Вступил неведомым пришельцем…
 
 
А новый мир суров, далек,
И он трепещет жалким тельцем,
Как сжегший крылья мотылек.
 

 
Рыданий песнь, кадил бряцанье,
Нагар мигающей свечи
И в складках гробовой парчи
Лучей печальное мерцанье, —
 
 
Последний дар тоски мирской…
А в мертвом лике – созерцанье
И всё постигнувший покой.
 

 
Знакомый путь. Поля родные.
Снега… снега… Свистит ямщик,
Как птица мчится коренник,
Завились в кольца пристяжные —
 
 
И, под роптанье бубенца,
Овеян сказками луны я
И лаской милого лица.
 

 
Спокойный угол, оттоманка,
Забвенье всех житейских пут —
И чудом вымыслы цветут:
Как в сказке скатерть-самобранка,
 
 
Так грезы стелет тишина;
Созвучья реют, и чеканка
Стиха внезапного вольна.
 

 
В страницах желтых ветхой связки
Узор поблекнувших чернил
Любви осколки сохранил:
Мольбы, признанья без опаски,
 
 
Призывы, клятвы… И в тиши
Вновь веет страсть бессмертной ласки
Давно угаснувшей души…
 

 
Под обольщающей личиной
Скрыв язвы скорби и невзгод,
Земная жизнь – червивый плод,
Повитый смертной паутиной;
 
 
И не могу поверить я,
Чтоб этот путь наш был единой
И высшей целью бытия.
 

 
Я здесь в любви твоей владел
Веков поэмой недопетой,
И счастье наше в жизни этой —
Среди минутных мелких дел —
 
 
Обрывком песни прозвучало;
Но вечность – наших уз удел
Там, где меж звезд любви начало.
 

 
Какая даль! Полей ковер,
Узор реки, луга заречья,
И гор лесистые оплечья,
И чаши синие озер, —
 
 
У ног моих весь мир бескрайный!
И, как шатер, над всем простер
Простор небес бездонность тайны.
 

 
Хранимый смолкшим царским залом,
Недвижим гордый ряд знамен;
Но жизнь промчавшихся времен
Шуршит в их шелке обветшалом…
 
 
Веков свидетели! Не вы ль
Сражений огненным закалом
Ковали славы русской быль?!.
 

 
В любви – бессмертья светлый сон.
Погаснет сон, и потухаем
Мы сердцем; мир необитаем,
Нет в жизни смысла: выпит он
 
 
Любви предсмертным поцелуем,
И, в ожиданьи похорон,
Мы не живем, а существуем.
 

 
Душа, подобно легкой серне,
Гонимой сворой лютых псов,
Бежит от темных голосов,
Зовущих вновь к пьянящей скверне,
 
 
К влекущим радостям низов…
А ей, как тихий зов к вечерне,
Иной, нездешний слышен зов.
 

 
Ты грезишь, чистая невеста,
Во власти первых светлых снов;
А мне мечтаний мир не нов,
И в сердце нет блаженству места:
 
 
Твоя любовь в душе моей
Цветет, как в свитке палимпсеста,
Над стертой сказкой прежних дней.
 

 
Бессмертной жизни чую кисть я
В картинах осени больной;
В них смерть, одев убор цветной,
Светла, как жертва бескорыстья,
 
 
Во имя яркой жизни вновь.
И, осыпаясь, рдяны листья,
Как сердца любящего кровь.
 

 
В груди у пленного орла
Небес и скал великолепью
Живет немолчная хвала…
 
 
Так, связан с городом, как цепью,
Я грежу волей золотой.
Я режу ширь небес мечтой,
Я брежу радостною степью.
 

 
Нет, не доверюсь снам крылатым:
Моя душа разорена.
Обманом мысль покорена
И лишь минутно – сердцем смятым
 
 
Твоя любовь отражена!..
Так блеском, в долг у солнца взятым,
Сияет мертвая луна.
 

 
Пусть бред, но он неотразим —
Живет былое в первом снеге!..
Я снова чую удаль в беге
Звенящей тройки, птицы зим;
 
 
Вновь путь пред нами к светлой цели,
И к счастью мы опять скользим
На крыльях ласковой метели.
 

 
С душой открытой вышел в ночь я,
И был в ночи ответ без слов:
Как ветер с плачущих валов
Срывает пены белой клочья,
 
 
Чтоб лону моря их вернуть,
Так смерть, чрез тлен, до средоточья
Бессмертной жизни – краткий путь.
 

 
Дышал загадкой твой ответ, —
Ни да, ни нет, а что-то между,
Тайком сулящее надежду
Сквозь угрожающий запрет…
 
 
О, воли женской двоевластье:
Мечтаний шатких теплить свет,
Без права ярко верить в счастье.
 

 
И прян, и влажен воздух майкий;
В соленом ветре – моря зов.
За бегом белых парусов
Парит душа, вольнее чайки;
 
 
И думы радостны мои,
Как этих рыбок резвых стайки
В изломах блещущей струи.
 

 
Осенний лес чуть тронут редью,
Но так прекрасен в блеске дня:
В огне, в крови, – его броня
Сверкает бронзою и медью,
 
 
И красок пламенных пожар —
Цветы, от солнца по наследью
Земле доставшиеся в дар.
 

 
Как тонкий лук без тетивы,
Сияет месяца обрезок…
Неверный свет – и лжив, и резок —
Мерцает в трепете листвы
 
 
При вздохах душной летней лени,
И полны мягкой синевы
От лип отброшенные тени.
 

 
Под властью тонких бледных рук
В усадьбе тихой вздох клавира
Тревожит сон былого мира:
Вновь песнь давно изжитых мук
 
 
И стихших грез полна обмана,
И будит струн призывный звук
Виденья старого романа.
 

 
Царица жизни – Коломбина:
Веселье, маски, серпантин,
Цветы, вино, восторг мужчин
И… поцелуи Арлекина.
 
 
Но лучший перл ее венца
Всё ж в том, что плачет мандолина
Бесплодной страстью паяца.
 

 
Под лаской лунною ажурна
Игра теней ночных в саду;
Кадит сирень, и как в бреду
Любовью грезит зов ноктюрна…
 
 
О, друг мой бедный, не зови:
Я мертв для грез, и сердце – урна
С золой обманутой любви.
 

 
Из тины взмахом вёсел выбью
Я свой челнок. Он легкий ход
Направит гладью мертвых вод,
Тревожа сон их дерзкой зыбью,
 
 
И лунный блеск на миг один
Как чешую набросит рыбью
На складки сумрачных морщин.
 

 
Цветок хрустального сервиза,
Вином наполненный бокал
В огнях вечерних засверкал
От верха искрами до низа;
 
 
Сбегает пена чрез края,
И в сердце – хмелем грез Гафиза,
Искрясь, сверкает песнь моя.
 

 
Твоей улыбке странной дань я
Платил безумьем… И поднесь
Ее значений тонких смесь
Как яд влита в воспоминанья
 
 
О жгучем счастьи тех минут,
Когда восторги без названья
В отливах сказочных цветут.
 

 
Сияют звезды. Ночь тиха;
Спят облака, устав от бега;
И ясен мирный час ночлега —
Вдали от шума и греха.
 
 
Как хорошо! Костер так ярок…
Дремлю под песню пастуха
И лай внимательных овчарок.
 

 
Огонь костра в золе заглох;
Уж сумрак тает неприметно;
Росой студеной предрассветной
Осыпан крупно мягкий мох.
 
 
Свежо. Восток зардел по краю…
И утру я на первый вздох
Приветом светлым отвечаю.
 

 
Здесь жизнь свела нас в первый раз,
Но встреча эта – не впервые:
Я знаю зовы теневые
И власть твоих бездонных глаз;
 
 
А в тонких складках губ усталых
Питаю, как живой рассказ,
Восторг и горечь встреч бывалых.
 

 
Полет машин – исход бессилья
Пред тайной птичьего крыла,
Где в ритме верного весла
Живая воля сухожилья.
 
 
Нет, сон веков не воплощен:
Не отросли людские крылья
И ты, Икар, не отомщен.
 

 
Я не Улисс, – не залил воском
Ушей, когда, как песнь Сирен,
Манил твой зов. Я в страстный плен
Пошел, как раб… И отголоском
 
 
Безумств и счастья я векам
В стихе, как в мраморе паросском,
Твою победу передам.
 

 
Нас всех равняет колыбель
И близит тайна катафалка:
И одалиска, и весталка,
Пастух, и вождь, и менестрель, —
 
 
Все входят в эту жизнь гостями,
И всех одна и та же цель
Влечет различными путями.
 

 
Пусть дерзких губ твоих рубин
И глаз дразнящих изумруды
Таят опасные причуды,
Как рифы скрытые пучин,
 
 
Ты сердцем из иного мира:
В нем греза озерных глубин
Синей и ласковей сапфира.
 

 
Внезапный ветра вздох разнес
Туман над лугом, сном объятым;
Лениво колосом усатым
Качнулся спеющий овес,
 
 
И сразу день зажегся новый,
Румяня речки ближний плес,
И дальний лес, и сад вишневый.
 

 
Еще огонь последний весел,
Но уж тебя не различишь
Там, в стороне, где никнет тишь,
Где мрак крыло печали свесил;
 
 
И я ревниво чую лишь,
Что ты в подушках старых кресел
О прошлом, чуждом мне, грустишь.
 

 
Дубы и вязы шепчут важно,
Как на молитве старики;
Умолкли птицы; от реки
Слегка прохладой тянет влажной;
 
 
В долинах первый сумрак хмур,
И где-то резко и протяжно
Звенит кузнечик-трубадур.
 

 
Я вашей власти роковой
Не сверг доныне, змеи-руки,
Оковы тайной страстной муки,
Былых блаженств венок живой.
 
 
Я вами брежу! Где вы?.. Чьи вы?..
Кого, как обруч огневой,
Томите тайно в миг счастливый?
 

 
Лидийский царь в плену желез
У колесницы гордой Кира
Постиг тщету сокровищ мира
И тлен богатства… Новый Крез,
 
 
Счастливей я: пусть скорбь скитаний,
Пусть прежний светлый мир исчез, —
Со мною клад воспоминаний.
 

 
Янтарно-желтая оса
Над золотистой медуницей
Поет задумчивой цевницей:
И песню светлую роса,
 
 
Истаяв трепетным алмазом,
С земли уносит в небеса
О счастьи радостным рассказом.
 

 
Тесна трехмерных форм граница:
Наш мир убог, и в нем душа —
Как в тесной сени шалаша
К дворцам привыкшая царица.
 
 
И всё ей снится мир иной,
Как отблиставшая зарница
Потухший в вечности немой.
 

 
Отдав всему плотскому дань,
Житейским жить устало тело;
Как чаша, сердце опустело,
И, как изношенная ткань,
 
 
О линяли грезы и надежды…
Но дух, иную чуя грань,
К мирам надзвездным поднял вежды.
 

 
Ты уходила по долине,
В лиловой дымке утаив
Любви солгавшей милый миф…
И с болью помню я доныне
 
 
Лицо посхимленных цариц
И сумерки печали синей
В тени опущенных ресниц.
 

 
Коней усталых влечь в постромки
Не понуждает власть вожжи, —
Мы едем шагом. Море ржи
Кругом без края; колос ломкий
 
 
Шуршит об обод колеса,
И веют влагою потемки,
И серебром горит роса.
 

 
Гудит рояль… Но песнь ярка
Не стоном струн по воле клавиш:
Ты сердце в чудных звуках плавишь
И вторит страстная тоска
 
 
Любви великой славословью…
А даль – в заре, и облака
Горят, как облитые кровью…
 

 
Сегодня день такой тревожный…
Над лесом ветра скорбный вой,
В тоске последнею листвой
Кустарник бьется придорожный,
 
 
И солнце тусклое – пятном
Во мгле томится, как острожный
Жилец под запертым окном.
 

Посвящаю Дмитрию Антоновичу Магула

 
Еще последние лучи
Прощальной лаской светят миру,
И запад облачен в порфиру
Из златоогненной парчи, —
 
 
А ночь подходит шаг за шагом;
Уж, на ночлег слетясь, грачи
Кричат над рощей за оврагом.
 

 
Теперь не долго ждать. Смотри,
Как молчаливо реют тени,
Колеблясь сонмом привидений.
Встречай, их: окна раствори,
 
 
Взгляни, как дымкой даль объята,
Как сумрак крадет янтари,
Багрец и золото заката.