Текст книги "Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма"

Автор книги: Георгий Голохвастов

 
И вновь ступени – ступени без счета;
Лишь мой светильник мерцает чуть-чуть.
Еще труднее к Святилищу путь.
Но греза, словно в стремленьи полета,
Несет царевну на крыльях своих,
И льет ей к сердцу мой радостный стих:
 
 
Мир – Твой храм утвержденный:
В нем любовь и страх Тебе возданы…
Хвала Тебе, Нерожденный,
Честь Тебе, Самосозданный!
 
 
В нашей полночной мольбе,
Владыка Вечности, слава Тебе!
 
 
Глаза царевны подъяты с мольбою
К незримой тайне небесных высот…
Как звезды близки! Как чужды забот.
И новый высший рубеж пред собою
Невеста видит. Любви ворожбою
Вздыхает мирра у пятых ворот,
Пленяя сердце в наплывах душистых
Истомной негой; и лотосов чистых
Бесстрастно грезят живые венки,
Цветов холодных раскрыв лепестки.
 
 
Встречая деву, два мальчика – служки
Святого храма – застыли у врат;
Волос их русых колечки дрожат.
Змеясь воздушно: так чистые стружки
Свивают в змейки свои завитки.
Когда кидает их врозь друг от дружки
Рубанок острый, срезая с доски.
 
 
Глаза малюток лучатся от счастья.
Их щеки рдеют, – так долей участья
В обряде брачном гордятся они;
Склонив колени, тугие запястья
В охвате плотном повыше ступни —
Цепей житейских последние звенья —
Они царевне спешат отстегнуть…
В с новой силой, полна дерзновенья.
Идет царевна восторженно в путь.
 
 
Гашу светильник. Чудесными снами
В лазурной выси полна темнота…
Мы всходим, молча. И вот перед нами
Зияют смутно шестые врата.
 
 
Цветами яблонь, как снегом наносным,
Весь пол усыпан, и ладаном росным
Насыщен воздух. И здесь из теней
Навстречу нам, отделясь от камней,
Шатнулась в черной одежде старуха,
Как мрачный призрак полночного духа…
Узнала дева – и кинулась к ней.
 
 
Как мил ей облик их старенькой няни,
Пестуньи доброй младенческих лет!
Пахнул ей в душу на жертвенной грани
Всех былей детства последний привет.
 
 
Сошлись… приникли… И скрыли потемки
Прощальных ласк торопливый обмен;
Слова угасли в безмолвии стен…
Лишь голос хриплый и старчески-ломкий
Читал заклятье от вражьих измен,
И глух во мраке был шепот негромкий:
 
 
Непитой водой родника-студенца
Я деву-невесту кроплю для венца,
С сердечной руки, как с кропила,
Во здравие духа, в румянец лица…
В заклятии – крепость и сила.
 
 
Я ее сберегу;
Я зарок свой кладу
На скорбь и беду,
На погибель врагу:
Человеку черному,
Духу нелюдимому,
Тоске гробовой.
И слову заговорному
Остаться нерушимому
На век вековой.
 
 
Истай! Рассейся! Иссохни щепкой!
Мое слово – крепко!
 
 
Мое слово – печать,
Как броня на груди:
Ее не сломать.
Сгинь, пропади
Дух – убийца и тать!
 
 
А ты, Земля-Мать,
Вещая, темная,
Мощь подъяремная, —
Тебе – исполать!
 
 
Ты зарок мой храни
И дитя соблюди
На все дни
Впереди…
 
 
С добрым человеком
Палаты – ей дом,
И ложе – пухом…
 
 
Век веком!
Дух духом!
Суд судом!
 
 
Враждой и силой звучал заговор:
В нем был невнятный для праздного слуха,
Но мне понятный правдивый укор…
И бросил я повелительный взор:
Не время медлить. Довольно. Старуха
У чресл невинных царевны должна
Широкий пояс развить по обряду.
Мой гнев почуяв, послушная взгляду,
Очнулась сразу и смолкла она.
В ее движеньях – порывистость муки,
В лице – недвижность безмерной тоски;
Волос упавших седые клоки
Смешались дико. В сознаньи разлуки,
Так смысл ужасен последних услуг:
Дрожат сухие неверные руки,
Костлявым пальцам мешает испуг.
 
 
Она не может нащупать начала
Повитой ткани. Глаза ей застлала
Слеза, окутав всё в дымку одну.
Когда же вдруг пелена покрывала,
Округлых бедер раскрыв белизну,
Скатилась на пол, – лицом в пелену
Со стоном жалким старуха упала…
Дрожат – я вижу – царевны уста…
Но строго ждут нас немые врата,
И мы проходим под сводом портала.
Жрецы остались пред входом внизу, —
Вдвоем темнеем теперь в вышине мы…
Земля и небо торжественно немы,
Лишь я скрываю на сердце грозу.
 
 
Врата Завета… Здесь тысячелетья
Незримо вьются. Сгорая до дна,
Без масла гаснут лампады… Одна
Померкла с треском… другая… и третья.
Кругом темнеет… Царевна бледна…
 
 
И чудно – к мигу великой развязки —
Весь мир объемлет великий покой,
Когда, касаясь последней повязки,
Снимаю к тайнам привыкшей рукой
С ложесн невинных я девства завесу,
Покров стыда, целомудрия щит…
Фитиль последней лампады трещит;
Чуть звездный трепет скользит по отвесу
Священных лестниц беззвучно-пустых;
И лишь пред входом в Святая Святых
Блистает тускло чеканный треножник:
На нем в тяжелом чугунном котле
Дурманно тлеет на красной золе
Растенье Солнца – простой подорожник.
 
 
Струею тонкой в лазоревой мгле
Дымок восходит, прозрачный и синий;
И светлой тайной, виденьем Земле,
Белеет очерк божественных линий:
Царит, безгрешен и девственно-строг,
Завета чистый нестыдный залог…
Раскрыл я двери. Отмечен порог
Венком из нежных цветов померанца;
Ковром их свежесть ложится у ног, —
Цветы повсюду… Не светлый ли Бог,
Жених прекрасный, отправил посланца
Любви приветом украсить чертог?..
И залил нежно зарею румянца
Лицо царевны стыдливый ожог…
 
 
Во мне же сердце стеснилось до боли:
«Что ночь сулит ей?.. Что там – впереди?..»
С трудом лишь, страшным усилием воли
Невольный трепет смиряя в груди,
Себя принудил сказать я: «Войди!..»
Она вступила, и с мукой душевной
Я дверь глухую закрыл за царевной.
 
 
Назад, к земле, за ступенью ступень,
Сходил я тихо от башни до башни;
И шел, отныне мой спутник всегдашний,
Бессмертья призрак за мною, как тень.
Простым и ясным был день мой вчерашний…
Но что откроет мне завтрашний день?..
 

 
Две тайны зрели в стенах Зиггурата:
На Ложе Ра, благодатью чревата,
Венчанья тайна, как из году в год,
Свой щедрый миру готовила плод;
А в нижнем храме, пред темным престолом
Бессмертья тайну лелея в себе,
Я, жрец верховный, в сомненьи тяжелом,
Один томился в душевной борьбе.
 
 
Но это – участь творцов вдохновенных.
Порой, в наплыве тревог роковых,
Коварный шепот сомнений мгновенных
Смущает веру их грез огневых:
Тоща, в творении своем облекая
Недвижной формой живую мечту,
Они страшатся, что воля людская
Бессильна, мысль удержав на лету,
Поведать миру ее полноту.
 
 
Слабея духом на грани последней,
Пытал тревожно я совесть свою:
Победы ль меч я бесстрашно кую,
Иль верю в призрак несбыточных бредней;
В своем стремлении к спасению всех
Свершу ль я подвиг, безумье иль грех?
Но – нет. Всё ярче, властней и победней
На сердце вера в конечный успех.
Я прав. Себе я не создал кумира
Из грез тщеславных. Но в мире слепцов
Залог великий спасения мира
Один прозрел я в чете близнецов.
 
 
Их связь так ясно привык ощущать я
С тех пор, как тайной мой ум овладел:
Свершился в миг их двойного зачатья
Единой жизни случайный раздел;
То было целой души разобщенье,
Мужского с женским напрасный раскол;
Плоду единства пресек воплощенье
Природы тленной слепой произвол.
 
 
В зачатке сгублен враждебным расщепом
Цветок Завета… На скорбь и на срам,
Остался снова, в распаде нелепом,
Царицы-Смерти зловещим вертепом
Наш мир – бессмертья поруганный храм.
 
 
А в этой жизни взаимною страстью
Любовь связала их крепче родства;
Огнем нездешним, нездешнею властью
Зажегся светоч ее волшебства:
 
 
Он, Кормчий птицам в искании юга,
К цветам в полях направляющий пчел, —
Он создал двух близнецов друг для друга,
Стези их сблизил и жребии свел;
 
 
И меч бездушный земного закона
Рассечь не должен, что связано там,
В предвечных недрах небесного лона,
С великой целью, предсказанной нам.
 
 
Удел их – язву губительной розни
Стереть здесь, в царстве духовных калек,
Разрушить Смерти тлетворные козни,
Обитель Жизни воздвигнуть навек.
 
 
И в их слиянии таинственный осмос
Природы женской с природой мужской,
Наполнив прежней гармонией космос,
Вернет бессмертье природе людской.
 
 
Я слышал новой вселенной рожденье;
Я чуял жизни процветшей ростки!..
Упорство мысли и долгое бденье
Приливом крови стучались в виски.
И с жутким чувством щемящей тоски,
С тревогой в новом душевном надломе,
Я стал молиться в безмолвной истоме,
В немом порыве, чтоб вновь отогнать
Сомнений черных гнетущую рать.
 
 
Такой молитвы не ведал поднесь я.
Мое моленье не знало границ:
Как стая белых трепещущих птиц,
Мольбы рвались за предел поднебесья;
Спадали слезы восторга с ресниц,
И пот кровавый от страстного рвенья
Со лба катился. В огне вдохновенья
Душа горела… Повергнувшись ниц,
Я пал на землю, недвижно на голом
Полу простерся и долго потом
В тиши, пред грозно молчащим престолом,
Лежал во прахе застывшим крестом.
 
 
Когда ж поднялся, спокойный и сильный,
Исполнен духом и верой обильный,
То все сомненья исчезли, и лишь
Один хитон мой, измятый и пыльный,
Хранил след скорби. И дрогнула тишь
От слов призыва. Не просьбою нищей,
А силой воли в небесном жилище
Слова земные звучали: «Услышь,
Услышь, Всесильный! С горячей мольбою
В свой трудный час Твой слуга пред Тобою.
 
 
Меня, как ризой, Ты славой одел,
Украсил честью и блеском величья;
Ты дал мне мудрость, чтоб в знаменьях дел,
Тобой творимых, мог правду постичь я;
 
 
Ты слышал веры незыблемой пыл,
С высот услышал, как сердце взывало,
И Жизни смысл предо мною раскрыл,
Над ликом Смерти подняв покрывало…
 
 
Прими же ныне, как жертвенный дым,
Моленье это. Моими устами
Молясь, трепещет пред троном Твоим
Весь сонм миров, оживленных мечтами.
 
 
Бессчетных полчищ немых мертвецов
К тебе взывает отверженный голос:
Воздвигни, Мощный, в чете близнецов
Единства первый спасительный колос,
Да вечной жизни он даст урожай
На этой ниве злорадного тленья!..
Услышь!.. И если я чашу терпенья
Своим прошеньем налил через край, —
Не милуй!.. Небо громами наполни,
Сверкни мне гневом бичующих молний,
И скорой смертью мой грех покарай.
Когда же милость Твоя без предела
Над миром длится и не оскудела, —
О, будь мне в помощь. И смерть сокруши,
В единстве сблизив два девственных тела,
Смешав в единстве две чистых души!..»
 
 
Молитва тает, как дым фимиама.
Я жду хоть знака, но небо темно…
И вновь на сердце пророчество храма:
«Когда одежды вы сбросите срама,
И двое, слившись, составят одно,
Тогда исчезнет порока пятно,
И будет радость и жизнь без скончанья!..»
Суди меня, правосудный Судья!
Не в силах больше противиться я
Влеченью сердца, как долгу призванья:
На благо всем, я уклад бытия
Дерзну сломить всемогуществом знанья!
 
 
И, сбросив тленных одежд шелуху,
Как змеи – клочья ветшающей кожи,
Мы примем образ утраченный Божий, —
Да всё свершится внизу, как вверху.
 

 
Решенье твердо. И время созрело.
Царевич даст мне желанный ответ:
Должно свершиться великое дело
К заре сегодня, чтобы новый рассвет
Был жизни новой и вечной восходом.
Ни мысль, ни дух не смутятся ничем!..
Никто не видит, как внутренним входом,
Минуя стражу, вступил я в гарем.
 
 
Вошел, окликнул… Но вкруг всё объято
Молчаньем мертвым – ни звука в ответ:
В алькове тихом царевича нет,
Не тронут кубок вина, и не смято
Пустое ложе. Забытый ночник
Один мерцает в покинутой спальне…
И вдруг протяжный и плачущий крик
Совы зловещей угрозою дальней
Раздался где-то в дворцовом саду:
Казалось, птица ночная беду
Вещала мне. Но теперь ли позволю
Беде нежданной победу из рук
Моих исторгнуть?.. И мощно я волю
Напряг, как туго натянутый лук.
 
 
При свете мысли, направленной к цели,
Мои зеницы внезапно прозрели,
А слух отверстый расслышал, как тишь
Полетом режет летучая мышь.
 
 
И в даль взглянул я провидящим оком:
Блуждал, как призрак, царевич в далеком
Престольном зале. Издревле цари,
Приемля царство, им данное Роком,
Венцом отцов там венчались. Потоком
Луны сиянье лилось; и внутри —
В стенной отделке и в своде высоком
Мерцали, мягко светясь, янтари.
 
 
На трехступенном помосте тяжелом,
Под царской сенью, меж белых колонн,
Увенчан Диска святым ореолом,
Стоял Ацтала наследственный трон,
Из белой кости точеный, как плоский
Раскрытый лотос… О древнюю сень
Разбившись, смолкли шагов отголоски;
На трон упала царевича тень.
 
 
Пред царским местом, на нижней ступени,
В бессильной вспышке сердечных мучений,
Царевич замер. Я видел, как с плеч
К ногам, белея, туника упала;
В руке, грозней смертоносного жала,
Блеснул короткий отравленный меч…
 
 
Я был на страже. С искусством йога
Владея мыслью и чувством своим,
Пропел я трижды созвучьем одним
Святого Слова три буквы в два слога,
Утратил форму плотскую свою —
Наш бренный саван, докучный и тесный —
И стал невидим, как Путник Небесный,
Когда он, чуждый уже бытию,
Как дух – свободный, как тень – бестелесный,
Скользит над миром воздушной тропой:
Идет он, тучи в пути попирая,
И море, вод не коснувшись стопой,
Проходит с ветром от края до края.
 
 
Я шел на помощь. Уже лезвее
К груди приставив, пред отчим престолом
Царевич сердце пронзил бы свое, —
Но я, пред самым смертельным уколом,
Представ во плоти, отвел острие.
 
 
Царевич вздрогнул с мучительным стоном…
Я крепко руку холодную сжал,
Раскрылись пальцы, и трепетным звоном
Клинка о плиты откликнулся зал.
И мы в затишьи молчали пред троном.
Я был спокоен и, глядя в упор,
Старался встретить царевича взор:
«На миг ли только ослаб? Изнемог ли?..»
Дрожал он. Плечи открытые дрогли;
В чертах был скорби и ужаса спор,
А взор таился, опущенный долу…
И, втайне символ избранья творя,
Рукою твердой его, как царя,
Я ввысь под Диск лучезарный к престолу
Возвел, сказав повелительно: «Сядь!..»
И сел царевич бессильно на троне,
Лицо скрывая в понуром наклоне…
Со лба от пота намокшую прядь
Волос откинул, тряхнув головою,
Как будто с думой своей роковою
Стремясь расстаться… Он бледен. И тьма
Вкруг глаз глубокой легла синевою.
Когда ж, поднявшись, ресниц бахрома
Глаза открыла, – в их мраке бездонном
Я чутко, чувством отцовским, постиг
И страсть, и муку в гореньи бессонном,
И холод смерти, столь близкой за миг.
 
 
Я знал, что жутким отчаянным криком
Кричит беззвучно страдальца душа.
Не дрогнул я в состраданьи великом;
Но строго, жалость в душе заглуша,
С укора начал, как маг-проповедник,
Меж ним и тайной моею посредник:
 
 
«В часы невзгоды унынье – наш враг,
И дух упадка – дурной собеседник,
А слабость – первый к погибели шаг.
Царей Ацтлана природный наследник,
Стыдись, царевич!.. Растерян и наг,
На вызов Рока в ответ, – неужели
Ты смерти ищешь? Меж тем, не тебе ли
К стяжанью вечных возвышенных благ
Величья путь предречен с колыбели?..
 
 
Твоя, царевич, как солнце, светла
В грядущем участь. Как сильному мужу
С могучею волей и сердцем орла,
Тебе сегодня я всё обнаружу,
Что мудрость Неба тебе предрекла.
 
 
Воспрянь, царевич, душою смущенной.
Любви, законом людским запрещенной,
Своей виной и грехом не зови:
Здесь, в мире тленном, лишенном свободы,
Мы слышим в зовах взаимной любви
Могучий голос всесильной Природы.
Два встречных чувства должны б, не греша,
Звучать одним полногласным аккордом
В слиянии целом, прекрасном и гордом;
А в страсти тщетной – людская душа,
Как дочь неволи, убога и сира.
Любовь без счастья – вселенский позор,
В ней узам жизни – правдивый укор;
Как на две части разбитая лира,
Два скорбных сердца обрывками струн
Разлад вливают в гармонию мира…
Но правды новой – сегодня канун.
 
 
И завтра утором я мир наш несчастный
Спасу от розни, гнетущей людей!
Мне духи света и мрака подвластны;
Стихии, в мощи безумной своей,
Покорны воле разумной моей;
Я даже самый хаос безучастный —
Миров источник, основу и суть —
Творящим словом могу всколыхнуть.
Пусть должен двинуть небесную твердь я, —
Я даже своды небес потрясу,
Сметая звезды, как с листьев росу:
Где подвиг нужен, как дар милосердья,
Там косный долг добродетели – грех!
А мне на благо всеобщее надо
Овец безвольных заблудшее стадо
Вернуть к блаженству нетленных утех.
Сестра и ты, вы над общим уродством
Порочной жизни, в упадке больном,
Цвели недаром своим превосходством:
Ума и тел молодых благородством,
Созвучным чувством в расцвете двойном
И душ сродненных таинственным сходством…
Своей науки благим руководством
Я дам вам счастье в блаженстве ином.
 
 
Одной вы плоти, душа в вас едина —
Вас тлен рожденья разъял пополам;
У ваших жизней одна сердцевина —
Любовь святая, блеснувшая вам.
 
 
Я вас, чрез тайну великого чина,
Как цвет и стебель небесного крина,
Навек друг другу верну, и создам
Бессмертной жизни тождественный храм,
Души вселенской мечту – Андрогина.
 
 
Он, Образ Божий нося, как печать,
Блаженно будет в мирах обитать,
Земного рая божественный житель,
Нетленной жизни нетленный родитель
И чад бессмертных бессмертная мать…»
 
 
И нов, и чуден был смысл прорицанья
В жилище древнем великих царей,
В палате, полной теней и мерцанья
Живых под лаской луны янтарей.
 
 
Таких пророчеств под сводами зала
Никто не смел возвестить в старину,
И ночь немая, казалось, вонзала
Слова, как иглы, в свою тишину.
 
 
Захвачен тайны могучим размахом,
Царевич слушал с восторгом и страхом…
Лицо горело… Исчезла печаль…
Не млело сердце в нем тающим воском, —
Оно звенело, как твердая сталь:
Сидел он, светлый, на лотосе плоском,
Как новый страстный и девственный бог,
В себе сознавший бессмертья залог.
 

 
Царевне жутко. Над Башней Завета
Простерла ночь голубое крыло,
И небо звезды без счета зажгло;
Луна волнами холодного света
Ласкает стены молчащих святынь,
И морем дышит ночная теплынь.
 
 
Но в храме строг полусумрак лазурный;
Огонь в лампаде мигает едва;
Вервеной дышат кадильные урны…
В душистом дыме горит голова,
И кровь стучится в виски торопливо:
Растет, витает незримо вокруг
Всё то, что с детства запомнилось живо
О тайне храма… Во взоре испуг,
Трепещет сердце в груди боязливо,
А ноги стынут на холоде плит,
Где блики света дрожат, как алмазы…
Здесь Кто-то зоркий и тысячеглазый
Со всех сторон неотступно следит
За каждым шагом ее и движеньем…
Зачем же тени ревнивым вторженьем
Ее кругом обступили стеной?
И где же жданный жених неземной?
Иль в горнем храме, как в области крайней
К мирам духовным, сулил ей обряд
Лишь символ брака в мистической тайне?..
Сомненья в душу закрались; а взгляд
Напрасно ищет на думы ответа…
Таится полночь, и Башня Завета
В бездонном небе – как чудный ковчег,
В пучине синей свершающий бег…
 
 
И снова взором святую обитель
Обводит дева. Торжественно-пуст
Чертог венчальный, куда Небожитель
Сойдет, чтоб первым лобзанием уст
Найти невесты трепещущей губы.
В средине храма темнеет алтарь:
Огромный камень, и дикий, и грубый,
С небес на землю низвергнутый встарь,
Такой далекий от радости брачной,
Весь словно молний огнем опален;
И льет светильня в лампаде прозрачной
Лучи на ткани обрядных пелен.
 
 
В углу направо – навес балдахина;
Под ним два кресла; венчаясь, на них
С невестой рядом воссядет жених:
Так царь восходит для брачного чина
С царицей вместе на царский престол.
В углу налево – украшенный стол
Из бронзы с чистой слоновою костью:
Здесь, в знак союза, из риса пирог
И светлой влагой наполненный рог
Разделит дружно со смертною Бог.
А после… позже… избранницу-гостью
Супруг проводит для ночи чудес
На Одр венчальный под царскою сенью:
Святое Место подернуто тенью
Глубоко в арках раскрытых завес.
И страшно чужды мистерии брачной,
Где светлых тайн ожидает мечта, —
Над самым Ложем вздымаются мрачно
Два древних темных и страшных креста.
 
 
Кругом всё тихо… А тысячеглазый
И зоркий Кто-то, как прежде незрим,
Ланиты жжет ей дыханьем своим.
Царевне жутко… Невольно рассказы
Атлантских дев ей припомнились вдруг.
Почтит ли деву небесный супруг?
 
 
Свершится ль чудо избранья над нею?
И как Безликий предстанет пред ней?
Из мрака ль выйдет, как маг-чародей,
Иль в храм, подобный кольчужному змею,
Свиваясь в кольцах блестящих, вползет?
В окно ль направит неровным зигзагом
Зубчатых крыльев беззвучный полет,
Иль в двери вступит торжественным шагом?
 
 
Шептать ли будет ей пылко мольбы,
Пленяя сердце посулами рая,
Иль, раб-владыка царицы-рабы,
Он будет страсти искать, замирая?
 
 
Иль, чужд и страшен, как варварский князь,
Ворвется буйный, победный насильник,
Цветов растопчет душистую вязь,
Расплещет кубок, погасит светильник
И в миг бессмертья похитит в бреду
Не дар любви, а насильную мзду?
 
 
И вихрем мыслей себя растревожа,
Любви, сомнений и страха полна,
Склонила дева колени у Ложа,
И небу душу раскрыла она.
 
 
Слова звучали молитвой, и бредом,
И скорбным стоном далекой земли:
«О Ты, Чей Образ для мира неведом,
Жених благой и прекрасный, внемли!
 
 
Я страсть земную свою победила,
И грех не тронул моей чистоты;
К Тебе всходили, как дым от кадила,
Мои желанья, мольбы и мечты.
И я, услышав Твой зов с высоты,
К Тебе пришла не с душой опустелой,
А с чистой страстью: Тебе я несу
Прямое сердце, и чистое тело,
И слез восторга живую росу.
Что ж медлишь, Светлый, заветным свиданьем?..
Не мучь напрасно меня ожиданьем,
Откинь, как полог, небесную синь,
Приди и дара любви не отринь!..»
 
 
В любовном зное палящею жаждой
Томится грудь и сгорают уста;
Пылает сердце; и жилкою каждой
Трепещет тело. В крови разлита
Стихия властной и пламенной бури;
Смешались мысли, и дух изнемог…
В слепом порыве смятенных тревог
Берет царевна изогнутый турий
Вином до края наполненный рог.
 
 
Едва глотнула, как дивная сила
В янтарной влаге хмельного питья
И ум, и сердце чудесно смесила
В одной отрадной струе забытья.
Бесстрастно, тихо, в глубоком покое
Склонилась дева на Ложе Святое:
Покров блистает узором шитья,
Играют ярко цветные каменья…
Не явь, не греза, не призраки сна,
А только благость и радость забвенья, —
Как будто близких небес тишина…
 
 
Царевна дремлет на Ложе Священном,
И чует шепот ласкающих слов,
И тайно слышит в обмане мгновенном
Всё ближе поступь чуть внятных шагов.
В дыму курений пред мысленным взглядом
Клубятся сонмы оживших теней,
И снится деве ясней и ясней,
Что кто-то, светлый и радостный, рядом
На ложе брака склоняется к ней…
 
 
Любви виденья коварны, как змеи…
Полно соблазнов томление сна:
Вот чьи-то руки обвились вкруг шеи,
И чьих-то глаз перед ней глубина;
А милый голос звучит, как струна,
Звучит не страстно, а так задушевно…
Вот к чьей-то груди прижалась она…
И вдруг очнулась… Склонясь над царевной,
Стоит царевич – покинутый друг,
Один желанный жених и супруг…
 
 
Про всё царевич поведал царевне,
В глазах любимых стараясь прочесть
Ответ заране: пред Тайною древней
Звучит так ново чудесная весть.
 
 
И брат услышал решимость согласья.
К его царевна прижалась плечу:
«С тобою здесь всей душою слилась я,
И в новой жизни с тобою хочу
Сиять, подобно двойному лучу!..»