Текст книги "Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма"

Автор книги: Георгий Голохвастов

ГЕОРГИЙ ГОЛОХВАСТОВ. ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ: Стихотворения. Поэма

Фотография

Георгий Голохвастов

ПОЛУСОНЕТЫ (Париж, 1931)

Жене моей,

Евгении Эдуардовне Голохвастовой

Посвящаю эту книгу

 
Рука к руке свой путь прошли мы,
Встречая счастье и печаль:
Хранит их памяти скрижаль,
В душе их след неизгладимый,
 
 
И ими дышит каждый стих.
Друг жизни! Твой он – мир любимый
Певучих снов и грез моих.
 

Г.Г.

 
Судьба – безжалостный погонщик,
Но, с верой в светлую мечту,
Пою я жизни красоту,
Изнемогающий поденщик…
 
 
Так из последних сил вперед
Святыню древнюю знаменщик,
Смертельно раненый, несет.
 

 
Под пеплом жизни, точно в слое
Застывшей лавы, схоронен
На сердце светлый прошлый сон,
Благословенное былое.
 
 
И песнь души моей над ним —
Куренье смирны и алоэ
Над опочившим дорогим.
 

 
Мечту пленяет в дни невзгод
Неукротимый гнев владыки,
Каравший волн мятеж великий
За флот свой, жертву непогод.
 
 
И жалок грек, струивший масло
По гребням возмущенных вод,
Чтоб их волнение угасло.
 

 
Из звонкой бронзы слова вылью
Очам твоим полусонет:
В из блеске меркнет рой планет,
Чуть-чуть дрожа алмазной пылью,
 
 
И сказок звездных пересказ —
Ничто пред огненною былью
Любви, сверкнувшей в безднах глаз.
 

 
Пока, упорные Сизифы,
Здесь с камнем жизни бьемся мы,
Там, на скрижалях синей тьмы,
Горят светил иероглифы;
 
 
И мы, вникая в их слова,
Читаем радостные мифы
О высшей правде Божества.
 

 
Над миром влагой искрометной
Сверкает чаша бытия:
В журчаньи бурного ручья,
В мельканьи птицы быстролетной,
 
 
В дыханьи почек – песнь слышна;
И в жажде жизни безотчетной
Поет душа… Весна! Весна!
 

 
Как сон забытый, рай в дали,
А мир – в цвету тысячеликом:
Поют ручьи, несутся с кликом
В лазурном небе журавли,
 
 
В дубравах почек набуханье
И первоораной земли
Тепло и благостно дыханье.
 

 
В ее глазах я чую разом
Намек, как ласковый призыв,
И равнодушия отлив,
Холодным блещущим алмазом.
 
 
О, взор-загадка! Что за ним?
И почему его отказом,
Как обещаньем, я маним?
 

 
Полусонетов семистишья
Души любимые друзья:
Их легкокрылая семья —
Напев сердечного затишья,
 
 
Когда в затоне бытия
Шепчу, как дремлющий камыш, я,
Что тихо шепчет мне струя.
 

 
Свершилось. Чистый снят с Креста
И в гробе верными оплакан.
Дрожит октавой старый дьякон,
Звенят рыданья дисканта
 
 
И скорбь в смятенных вздохах баса…
Но вера робко разлита
В тепле огней иконостаса.
 

 
Здесь у сосны, на перекрестке,
Восторгом тайных встреч дыша,
Впервые женщины душа
Проснулась в девушке-подростке;
 
 
И счастье, в светлом торжестве,
Сверкало сказкой в каждой блестке
Росы, рассыпанной в траве.
 

 
Земле – любовь и дар доверья,
Стремленье – вечной жизни вод,
Мечтаний светлый хоровод —
Лазурным далям повечерья…
 
 
Но данью грозному огню
Благоговенье суеверья
Я в сердце трепетном храню.
 

 
Свой мир – поэму красоты,
Надежд и песен просветленных —
Воздвиг Творец лишь для влюбленных:
Лишь счастью любящей четы
 
 
Доступен праздник первозданный!..
Кто не любил – лишен мечты,
Как чаши – гость, на пир незваный.
 

 
Колоколов гудящий зов
Плывет в ликующем прибое…
Как это небо голубое,
Твой взор глубок и бирюзов,
 
 
И ароматная березка
У древних, темных образов —
Твоя задумчивая тезка.
 

 
Пучина вод в туман одета;
Еще окутан мглой ковчег
И слеп его бесцельный бег
По воле волн… Но проблеск света,
 
 
На дождевой сверкнув пыли,
Затеплил Радугу Завета,
И ветвь маслины – весть земли.
 

 
Невесты радостной безгрешней,
Благоуханна и светла,
Воскресным гимном расцвела
Весна средь кладбищ жизни здешней;
 
 
И веют благостно в сердца
Живые звуки песни вешней
Дыханьем Вечного Творца.
 

 
Забыть ли тайный след тропинки
В лесу, к заглохшему пруду,
Вдали от звезд – твой взор-звезду,
Таивший чистых слез росинки,
 
 
Признанье, шепот как в бреду,
И мимолетные заминки
Для поцелуев на ходу?
 

 
Спеши! Пусть ждут другие ягод, —
Ты ж цвет цветов и счастья рви,
Пей хмель вина и хмель любви,
Полней живи день каждый за год
 
 
И в гимнах радостям земли
Без капищ, алтарей и пагод
Творца и Господа хвали.
 

 
В снах страшных – знамение есть.
Пусть, горд неверьем, ум наш вещий
Пророчеств скрытых смысл зловещий
Не хочет в тайнах их прочесть,
 
 
Но сердцу сказки сонной лепет
Открыт, как бед грядущих весть,
И в нем – предчувствий жутких трепет.
 

 
Весна. И в воздухе прозрачном
Любовь, царица всех цариц:
В окраске яркой перья птиц,
Цветы, как в сказке, в платье брачном,
 
 
И в ласке встречной юных лиц
То зов, как зов в огне маячном,
То трепет трепета зарниц.
 

 
Устав от вечной суматохи
Пустых утех и скучных нужд,
Я людям стал враждебно-чужд;
Душе несносны скоморохи,
 
 
Ханжи, и Лазари-рабы,
Всю жизнь сбирающие крохи
На светлом празднестве судьбы.
 

 
Я вдруг прозрел: познанья книги,
Поэмы, жгущие сердца,
Созданья кисти и резца,
Закон людской и зов религий, —
 
 
Я всё отверг, и в дерзкий миг,
Отринув келью и вериги,
Иное – высшее постиг.
 

 
Пусть, былей давних пережиток,
В наш век душа моя ветха,
Как лик скалы в сединах мха,
Но в ней предвечных сил избыток,
 
 
В ней мудрый ум, в ней ясный смех,
И, как вино, ее напиток
Я вновь вливаю в старый мех.
 

 
Я – чащ непрошеный насельник.
Стучит топор, стволы дрожат;
Спасая в страхе медвежат,
Ревет медведь, лесов отшельник,
 
 
И воет волк, тоской дыша,
Когда пылает с треском ельник
В моем костре у шалаша.
 

 
Прапращур жив в дыханьи частом
И в чутком слухе дикаря,
Когда осветит мне заря
Запечатленный снежным настом
 
 
Тяжелый шаг ночных гостей,
Иль след на дубе коренастом
С прыжка вонзившихся когтей.
 

 
Но, как дитя, люблю я клейкий
Весенний лист, напев ручья
И труд упорный муравья,
Лукавый блеск проворной змейки
 
 
И гуд у черного дупла,
Куда в вощаные ячейки
Свой дикий мед несет пчела.
 

 
И изощренно-острым взглядом,
Мечтой, отточенной в стилет,
И сердцем, свергшим узы лет,
Сквозь тлен, разлитый тонким ядом,
 
 
Я жизнь слежу и пью потир
Любви, изысканным обрядом
Плодотворящей дольний мир.
 

 
Забыт тот мир презренно-жалкий,
Где счастье – миф, любовь – мираж,
Где в смене купли и продаж
Скопцы и мнимые весталки
 
 
Позорят страсть, и где толпа
Страшна гримасой той оскалки,
Какой смеются черепа.
 

 
Лишь ты, владевшая когда-то,
Моей мечтой, чужая здесь,
Ты гордо властвуешь поднесь
Душой, не свыкшейся с утратой:
 
 
Мне не забыть, как отдала
Ты чистоту позорной платой
За ложный блеск в чертогах зла.
 

 
Очнись! И жизненного дива
Со мной участницею стань;
Сорви одежды рабской ткань,
Как непостыдная Годива:
 
 
Нам зори будут ткать виссон,
И будет страсть – как жизнь правдива,
И будет жизнь – как яркий сон.
 

Октябрь – Ноябрь, 1930 года

 
В любви своей ты отдала
Мне сердца юную горячность,
Очей безгрешную прозрачность,
И грезы чистого чела,
 
 
И мир восторгов сокровенных,
Как в чаше хрупкого стекла
Дар ароматов драгоценных.
 

 
Обманчив призрачный застой
Игры вина в тюрьме зеленой
Бутылки, крепко засмоленой
И в лед затертой… Но, постой
 
 
Ударит пробка, брызнет пена, —
И звезды влаги золотой
В бокалы вырвутся из плена.
 

 
В мольбе склонясь у милых ног,
Я с облегченным сердцем сброшу
Всю опостылевшую ношу
Страстей, сомнений и тревог;
 
 
И, слыша тихий зов участья,
Войду в любовь твою, – в чертог
Грехом нетронутого счастья.
 

 
Темны лампады у киота
С пучком давно засохших верб…
С печалью тихой лунный серп
В оконце глянул: позолота
 
 
Икон зажглась, и бледный блик
Чуть-чуть дрожит, как будто кто-то,
Незрим, Христа целует Лик.
 

 
Грозой омытая вчерашней,
Весна манит еще сильней,
Призыв небес еще синей,
Ручьи журчат еще бесстрашней;
 
 
Оделся лес в зеленый пух,
И паром встал над черной пашней
Земли творящей теплый дух.
 

 
С тобой в разлуке, как улитка,
Ползли несносные часы…
Но вот слезинками росы
Дрожат цветы и от избытка
 
 
Жары вздохнула ночь. Я жду, —
Я жду, чтоб дальняя калитка
Украдкой скрипнула в саду.
 

 
«Ау!..» – зову из челнока…
Но замер полдень. Знойны глыбы
Прибрежных скал; не плещут рыбы
В воде недвижной. Лишь слегка
 
 
Пригретый шепчется орешник,
И вторит мне издалека
За склоном эхо-пересмешник.
 

 
В ночи у Ликов старописных,
Лампад мерцаньем озарен,
Следит чреду поклонов он
По зернам четок кипарисных
 
 
И вьет молитв заветных нить,
Чтоб дух от Князя Тьмы и присных
В полночный час оборонить.
 

 
За веком век куется мир:
Тысячелетьями усилий
Сафо – от ткани нежных лилий,
От камня скал немых – Шекспир.
 
 
Мы странствий долгих путь забыли,
И только в песнях вещих лир
Живут таинственные были.
 

 
Жаровня пышет. Абрикосы
Янтарны в блещущем тазу.
Уж вечер. Неба бирюзу
Зажгла заря; прощально-косы,
 
 
Лучи последний блеск дарят…
И на твоей головке косы
Старинной бронзою горят.
 

 
Дрожат Зиждителя ресницы, —
Хаос их ритмом властным полн,
Под их мерцаньем – в зыби волн
Перворожденные частицы
 
 
Текут, плывут и налету,
Как ткань Господней багряницы
Прядут вселенной красоту.
 

 
Вся жизнь – движенье, трепет, токи…
И мир наш, радостен и горд,
Лишь в бездне дрогнувший аккорд,
Мгновенный, странно-одинокий
 
 
В цепи созвучий, где один
Вослед другому гаснут сроки
Видений, всплывших из пучин.
 

 
В чреде, назначенной к свершенью,
В циклоне неизбежных смен,
Борясь, мятутся жизнь и тлен
От созиданья к разрушенью,
 
 
И тишь небытия – покров
Возникновенью и крушенью
Мелькнувших в вечности миров.
 

 
Там, в сердце мрака и сиянья,
На перепутьи всех путей,
В реке рождений и смертей,
В грозе разлада и слиянья, —
 
 
Безвестно вспыхиваю я
На светлых ризах мирозданья
Дрожащим бликом бытия.
 

 
Я – вздох; я – луч пред потуханьем;
Я – звук смолкающий… Я – мир.
Плотскую ткань мою эфир,
Согретый творческим дыханьем,
 
 
На миг одел от смерти в бронь,
Спаяв созвучным колыханьем
Персть, воздух, влагу и огонь.
 

 
Во мне кипящий гнев вулканов,
Потоков плодоносный ил,
Кристаллы льда, и пыль светил,
И пар соленых океанов,
 
 
Песок пустынь, листва лесов,
И пламя солнц, и прах курганов,
Роса степей и мед цветов.
 

 
Где тяжкий оттиск динозавра
В тысячелетней лаве жив,
Где Ганга чистых вод разлив,
Где спит в Севилье слава мавра,
 
 
Где русских былей сон живой
Хранит Почаевская лавра, —
Везде я дома, всюду – свой.
 

 
В пути неконченного цикла,
С времен темней, чем древний Ур,
От ночи, льдов, звериных шкур,
Сквозь лучезарный век Перикла
 
 
До дней Христа – живым ручьем
Душа струилась и возникла
Здесь в жизни в облике моем.
 

 
Судьба веков неисследима;
Но в далях, смутных как туман,
Я – миннезингер, раб, шаман,
Матрос, мудрец, патриций Рима,
 
 
И рок сменял в руке моей
И меч, и посох пилигрима,
Пастуший бич и жезл царей.
 

 
У скал безлюдных побережий,
Над морем, чуждым парусам,
Валов внимая голосам,
Вдыхал я жадно ветер свежий
 
 
И глазом зорким вдалеке
Стерег тяжелый след медвежий
На влажном бархатном песке.
 

 
Я помню зимы в дымном чуме,
По снегу бег скользящих нарт,
В морях блуждания без карт,
И путь с Кортесом к Монтезуме,
 
 
В орде Тимура скрип телег,
И караван купцов в самуме,
И с крестоносцами ночлег.
 

 
Заслышав бранный вызов рога,
Я поднимал коня в галоп,
Читал я звездный гороскоп
Пытливой мыслью астролога
 
 
И приносил, душой суров,
Во славу истинного Бога
Дрова в костры еретиков.
 

 
Изжил я войны, мор и голод, —
Их тень вошла и в эту новь,
И бродит в жилах предков кровь,
Как в крепком пиве хмель и солод;
 
 
Не сбросить уз, не свеять чар:
И пусть мой дом телесный молод,
Мой дух, его хозяин, – стар.
 

 
В душе все страны, все эпохи,
Века планет, влиянья лун;
Душа, как сеть сплетенных струн,
Хранит миров немые вздохи:
 
 
Все сны, желанья и мечты,
Всех распыленных жизней крохи
Единым сплавом в ней слиты.
 

 
Как в отчем доме, полн призывом
Очаг заброшенных пещер;
Мне снится долгий сон галер,
Навек похищенных заливом;
 
 
Я слышу весть забытых вер
И тайну в храме молчаливом,
Где запустенья сумрак сер.
 

 
Я трепетал в молитвах детских
Пред мрачным каменным божком,
Алтарь Ормузда мне знаком,
Внимал я песням бонз тибетских,
 
 
И чтил Каабу, и мечту
На берегах Генисаретских
Доверил тихому Христу.
 

 
Я знал любовь, как сон эдема,
И страсть, хмельную как сикер,
И власть свободную гетер,
И плен султанш в плену гарема;
 
 
По мне томились струны арф,
И веял с перьями у шлема
Прекрасной дамы легкий шарф.
 

 
Цыган бродячая гитара,
Наивный голос клавесин,
И ропот царственных терцин,
И вечно свежий стих Ронсара,
 
 
Бодлэра тонкость, хмель Парни
И ясность Пушкинского дара, —
Мне неотъемлемо сродни.
 

 
Я – надпись с камня саркофага,
Далекий голос вещих рун
И эхо светлых лирных струн;
Я – сказ былин, поморья сага;
 
 
Я – шепот джунглей, шорох дюн,
И песнь войны под сенью стяга,
И гимн любви… Я – Гамаюн.
 

 
Пусть я исчезну. Пусть глухая
Безвестность – бедный жребий мой,
Как склеп с его немою тьмой;
Пусть дни, бессильно потухая,
 
 
Погасят рифм моих игру,
Пусть смолкну в музыке стиха я,
Но в жизни мира – не умру.
 

 
И буду жить я отголоском
В волнах, в бреду лесных вершин,
В цветах и в ропоте машин,
В колоколах, в вине бордоском,
 
 
И в мирной песне пастуха,
В тепле огней, поимых воском,
И в грезах счастья и греха.
 

 
Чрез кровь далеких поколений
В их жизнь, несытый как вампир,
Войду я, населив их мир
Огнем моих былых томлений,
 
 
Тоской наследственных грехов,
Неясным трепетом стремлений
И смутным шепотом стихов.
 

 
И если сердце в позднем внуке
Почует пращура в себе,
Мою судьбу – в своей судьбе, —
Пусть позовет…И в беглом звуке,
 
 
Как эхо горное в тиши,
Ответит радости и муке
Бессмертный клич моей души.
 

Ноябрь-Декабрь, 1929 года

 
Скворцы щебечут над скворешней;
Осинник почки развернул;
Земли ожившей смутный гул
Смешался с песней ласки вешней
 
 
И с дальним благовестом сёл;
И мир, созвучный с жизнью внешней,
В душе по-вешнему расцвел.
 

 
Недвижим зной. Дыша дремотой,
Благоухает виноград.
Умолк звенящий крик цикад,
И тишь такая, словно кто-то
 
 
Молитву древнюю прочел…
Лишь мерно, мудрою заботой,
В листве гудит жужжанье пчел.
 

 
Мой строгий темный кабинет
Наполнен свежестью сирени,
И разогнал сомненья тени
Благоухающий букет:
 
 
В ожившем сердце праздник света!
Без слов, любви твоей привет
Звучит в дыхании букета.
 

 
Душа Эллады – красота.
Там тел прекрасных совершенством
И страсти радостным блаженством
Сияет юная мечта.
 
 
С ней жизнь, как счастье, восприята:
Без вожделенья нагота
И наслажденья – без разврата.
 

 
Опять, по-детски, я приник
К земле, родной в былые годы,
И смотрит в душу мне природы
Живой и просветленный лик:
 
 
В нем таинств вечных откровенья
И нескудеющий родник
Покоя, грез и вдохновенья.
 

 
Вот – кубок! Искр огонь задорный
И легкой пены светлый вздох:
Хвала судьбе, что не иссох
Источник Вакха животворный,
 
 
Что зажигает, чародей,
Огнем любви и рифм, как горны,
Сердца холодные людей.
 

 
У дня призывы жизни громки,
На крыльях ночи – смерти знак;
Но бодрый свет и грустный мрак
Единой вечности обломки,
 
 
И та ж молитва у меня
Под вечер в синие потемки,
Как поутру в преддверьи дня.
 

 
Он – царь… Но дремлет страх в сатрапах:
Владык могучих слабый сын,
Он любит роскошь, пену вин,
Средь нег курений пряный запах,
 
 
И в сфинксах странных обольщен
Не мощью льва в когтистых лапах,
А грудью сладостною жен.
 

 
Стрекозы млеют на припеке,
Молчат лениво тростники,
В истоме дремлет гладь реки
И челн наш чуть шуршит в осоке…
 
 
Не сон ли жизнь? Но предо мной
В твоих глазах, как зов в намеке,
Под томной ленью – страстный зной.
 

 
Пусть говорят, что жить нельзя
Одних цветов благоуханьем;
Пусть жизнь знобит своим дыханьем
Зарю надежд, цветам грозя
 
 
И издеваясь над мечтами, —
Поэта чистая стезя
Цветет бессмертными цветами.
 

 
В лобзаньях трепетно-стыдливых,
Как ароматное вино
Дыханье уст твоих: оно —
Как сладкий яд для губ счастливых.
 
 
Пьянит… волнует… И хмельны
В их первых вспышках торопливых
Томленья сладостного сны.
 

 
Сходя с любовью неизбытной
К земле, в зеленый мир долин,
Я, как сказителю былин,
Внимаю жизни первобытной
 
 
И верю шепоту лесов,
Дыханью трав и песне слитной
Тысячезвучных голосов.
 

 
Не передать того пером,
Ни звуком слов, ни звоном струнным,
Что ночь нам пела светом лунным
Под синим бархатным шатром;
 
 
И сны, навеянные тишью,
Я чистым лунным серебром
В твоем дрожащем сердце вышью.
 

 
Любя, таился я сначала,
Но стыдно сердцу счастье красть.
Я волю дал мечтам… И страсть,
Особожденная, умчала
 
 
Меня в свой огненный поток,
Как вихрем сорванный с причала
И в бурю брошенный челнок.
 

 
Пусть победитель печенег,
Торжествовать победу вправе,
Пил вражьим черепом в оправе
Вино, пируя свой набег,
 
 
Где слух о нем?.. Но данью славе
Хранит поднесь столетий бег
Бессмертный сказ о Святославе.
 

 
Гамак в тени, а вкруг повсюду
И свет, и блеск, и полдня хмель;
Кружась, жужжит тяжелый шмель…
И, усыпляющему гуду
 
 
Без дум внемля, дремлю слегка,
Как дремлет, выйдя на запруду;
В разливе леностном река.
 

 
Храм бедный с ветхой колокольней.
Чуть свечи теплятся. Но тут
Душе-скиталице приют;
Здесь сердце проще, богомольней,
 
 
И думы в сумерках минут
Властнее прочь от жизни дольней
К Завету Горнему зовут.
 

 
Ты – чистота в венце алмазном,
И дар ее я свято чту…
Но жизнь вливает яд в мечту,
Желанья мучат в сне бессвязном,
 
 
Томят греховные стихи
И дразнят вкрадчивым соблазном
Любимой женщины духи.
 

 
Мы светлый путь забыли к небу,
Мы заглушили зов высот,
Отдав весь круг мирских забот
Слезами добытому хлебу,
 
 
И угасили, торгаши,
Сон о едином на потребу
Для изнывающей души.
 

 
Великой радостью ликуя,
Гудят в ночи колокола…
Ты в платье белом; ты светла:
– «Христос воскрес!» – входя, скажу я;
 
 
В ответ: – «Воистину воскрес!» —
И три безгрешных поцелуя
Уносят сердце до небес!..
 

 
Завечерело. Гасла тихо
Опалов ласковая дрожь;
Волною ветер тронул рожь,
Медвяной веяло гречихой,
 
 
И чья-то песня на реке
То удальством звенела лихо,
То словно маялась в тоске.
 

 
Мороз полночный жгуч и колок,
И снег рассыпчатый скрипуч…
Скользя в летучей дымке туч,
Мерцает месяца осколок
 
 
Серпа отточенным ребром,
И хрупкий иней спящих елок
Сияет синим серебром.
 

 
Мне мало девственно-прекрасной
Любви в сияньи чистоты, —
Я жажду дара красоты
На пире страсти полновластной:
 
 
Как безуханные цветы,
Не в силах сны любви бесстрастной
Дать сердцу счастья полноты.
 

 
Я чую, как над спящим миром
В святую полночь Рождества
Идут незримо три волхва
С елеем, золотом и миром:
 
 
Я слышу песню торжества,
И веет радостью и миром
Весть о рожденьи Божества.
 

 
Миг вдохновенья – жизнь в былом,
Во тьму грядущего прозренье,
И мирозданья претворенье,
И чувств таинственный излом:
 
 
Стоцветен спектр, стозвучна гамма,
В чуть слышном трепете – псалом,
В одной пылинке – косморама.
 

 
Подобно бурному прибою
В висках стучит тревожно кровь…
Остерегись и приготовь
Себя к решительному бою:
 
 
Валы всё выше… вновь… и вновь…
И страсть моя зальет собою
Твою несмелую любовь.
 

 
С чела клонящегося солнца
Хвала огнистая зажгла
Села цветные купола
И хат разбросанных оконца,
 
 
Сошла к реке и разлила
Огонь гвоздик и блеск червонца
По глади водного стекла.
 

 
Младенец спит и веет греза
Над ним, как светлый ангел сна,
Но сердцу Матери ясна
Голгофы страшная угроза:
 
 
Душа пророчествует Ей,
И плачет Mater Dolorosa
Слезами скорбных матерей.
 

 
Я прошлым снам не изменю —
Былое чуждо увяданья.
Я всех ушедших от страданья
Живыми в памяти храню
 
 
И, в светлой вере ожиданья,
Я знаю: суждено быть дню
Со всеми нового свиданья.