Текст книги "Испытание"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
– Точно! – радостно закричал Савелий Сергеевич и обратился к Вадиму: – Давай-ка повторим, что он нам показал.
– Не буду! – резко ответил Вадим. – Это в корне противоречит моему представлению образа Мурата. – Он весомо произнес: – Надо и мне доверять! Моему чутью и таланту!
– Таланту? – возмутился Конов. – Гордыни у тебя на всю Софи Лорен! Ты и видеть-то еще не видишь героя фильма! Играешь фразу!
– Я не стану сниматься у вас! – пригрозил Вадим.
– Тебе надо все разжевывать. Ухватить не можешь. Таксист верную мысль подсказывает, а ты ерепенишься.
– Вот и снимайте его в роли героя из народа! – просто сказал Вадим и сорвал с головы шапку.
– Да что вы ссоритесь? – бросился успокаивать их Степа.
– Погоди, – отвел его рукой Вадим. – Мы друг друга не понимаем. И это отразится на фильме. Ничего не получится… Лучше уж я уйду. Снимайте в своем фильме его, – показал он на Майрама.
– И сниму! – парировал Конов. – У него есть своя трактовка, и она меня больше устраивает!
– Вот и отлично, – еле сдерживаясь, сказал Вадим и двинулся по дороге в долину…
– Погоди, Вадим, – закричал Степа и кивнул таксисту: – Отвези…
– Нет, – отказался Вадим. – Я пешком пройдусь…
– Загримировать Майрама! – громогласно приказал Конов, чтоб слышал Вадим. – Ты будешь исполнять роль Мурата. И не смей возражать! Я вижу тебя в этой роли! Ты утрешь нос гению Сабурову!.. Загримировать Майрама!.. Ишь, какой фрукт! – и неожиданно закричал директору: – Михаил! Отправь вслед этой кинозвезде автобус. Не то загнется где-нибудь в горах – отвечай за него… – он ворчал и ругался, хотя всем было ясно, что не из-за боязни ответственности отправляет он вслед Вадиму машину: просто, таким он был человеком – требовательным, крикливым, но и заботливым, незлобивым. Взгляд его остановился на Майраме, и он грозно закричал: – Почему не гримируешься?..
– Внимание! Приступаем! – Савелий Сергеевич направился к съемочной площадке, на которой Майрам уже добрый час маялся под взглядами – насмешливыми и подбадривающими – киношпиков, чувствуя себя не очень уютно в гриме Мурата.
Михаил Герасимович встал на пути режиссера, попытался образумить его.
– Без утверждения худсовета? Без пробы?
– Миша, Мишенька, не волнуйся, – похлопал его по груди Конов. – Считай, что сегодняшняя съемка и есть проба. И не забудь: Майрам родственник Мурата. Какая реклама, а?! Таксист исполняет роль брата своего деда – героя гражданской войны… Здорово!
– Все должно быть по закону, – парировал директор.
– Но утвержденный-то актер умчался, – напомнил Конов и боком обошел Михаила Герасимовича.
Снимали конец эпизода в Японии. Майрам не высказал ни одной угрозы; ни голосом, ни жестом. Он был доброжелателен к японцу, он ему желал покоя, но для этого тот должен был покориться без сопротивления. Краем глаза Майрам видел, как настороженно поглядывали на него Степан, Михаил Герасимович, помощники, ассистенты, осветители, художник, гример… Конов, волнуясь, теребил в кармане ключи. Майрам подмигнул японцу, нежно похлопал его по плечу, попросил нехотя, не повышая голоса: «Веди шхуну на материк». Вся группа с напряжением следила за ними, и когда японец стал крутить штурвал, Майрам, то есть Мурат, довольный, одарил его улыбкой… Конов потер ладонью о ладонь, радостно воскликнул:
– Кино – это парадоксы!
Степан весело подмигнул Майраму, ну точь-в-точь, как тот японцу. Михаил Герасимович деловито обратился к режиссеру:
– Что завтра снимаем?
– Косарей, хозяина и Таиру…
И на следующий день Майрам косил сено в пропасти и оглядывался туда, где должна была стоять Таира. Но актрисы сегодня не было. Там стоял Савелий Сергеевич и приказывал Майраму:
– Сюда, сюда смотри!
– Но там должна стоять моя невеста, Таира, – напомнил Майрам ему. – Я должен видеть ее.
Он засмеялся, махнул рукой, успокоил:
– Будет, будет твоя Таира – уже отсняли. И на экране ты будешь видеть не меня, – ее. Великое средство – монтаж!
* * *
…Запестрели дни, эпизоды, команды «Мотор!» и «Стоп!»
Вот Мурат отправляется в далекий путь…
Вот он пилит дрова во дворе частника во Владикавказе.
Вот он в Маньчжурии строит железную дорогу… Огромный рельс давит его к земле…
В перерыве взгляд Майрама останавливается на толпе людей, несмело застывших в отдалении возле такси. Удивленные, озабоченные, знакомые лица. Там и Володя, и Илья, и Волкодав, и даже почтенный Сергей Павлович. На дрожащих от напряжения ногах он направляется к ним.
– Доживешь до премьеры? – скалил зубы Илья.
– Сколько платят? – интересуется Волкодав. – За каждый рельс или оптом?
– Дай автограф, – протягивает ему газету с портретом Мурата в мексиканском сомбреро Володька, – жена попросила.
Их насмешки его не обманывают – они гордятся им….. Кто уж был на седьмом небе от кинодел Майрама, так это Тамуся. Каждый приход брата домой она встречала криком:
– Мама! Мама! Знакомься: киноактер Майрам Гагаев. – И бросалась ему на шею…
Обнимая ее, Майрам встречался взглядом с матерью, в глазах которой светилась и1 гордость, и радость… Стены комнат были увешаны вырезками из газет с пестревшими заголовками: «Таксист в роли Мурата», «Таксист становится актером»…
Узнав о киноделах Майрама, Дзамболат укоризненно покачал головой:
– Твое счастье, что тебе поручено представлять в кино Мурата. Героический человек он был. Только это и остановило меня. Показывай там ты кого другого – запретил бы. Горцу не пристало вертеться на виду у людей. Актерство – не мужское дело…
Глава десятая
…Подъезжая к боксу, Майрам увидел Илью, который уже поставил машину и закрывал ворота на замок.
– Ну, как твое кино? – спросил Илья, весело поглядывая на друга.
– Осваиваю, – качнул головой Майрам.
– Пошли ко мне, – оказал Илья. – Я рассказал отцу о съемках, и он хочет тебя видеть… Разволновался, узнав, что снимается фильм о Мурате. Когда же я сообщил ему, что играть будешь ты, – тут для меня наступило тяжкое время. Отец требует подробностей. А что я Знаю о съемках? И тогда он стал умолять притащить к нему тебя. Каждое утро, как отправляюсь в парк, напоминает об этом. Возвращаюсь – встречает меня вопросом: «Пригласил?» Я ему объясняю, что у киноартистов ни минуты свободной нет. А он твердит одно: «Майрам для меня найдет часик…» Так что прошу тебя, друг, не откажи – поехали к нам.
Майрам устал. Но как отказать Илье? Илье, который так много для него сделал? Который опекал Майрама с первого дня его работы в парке…
Майраму повезло, что он попал сменщиком к Илье. В первый день его работы Илья, выяснив после двух-трех вопросов, что Майрам впервые садится за руль такси, несмотря на усталость, после полной смены отправился вместе с новым напарником в рейс. И добрых два часа показывал Майраму, где ему лучше стоять, чтоб поскорее поймать пассажиров, как прикидывать маршрут, чтобы выбрать короткий путь, и такой, где мало светофоров. И на второй, и на третий день Илья вновь усаживался рядом с Майрамом и постепенно раскрывал ему многочисленные секреты своей профессии и ухищрения, с помощью которых дневная выручка может превысить плановую. Он был не проста вежлив с пассажирами, он был доброжелателен, помогая и сесть, и уложить багаж, с ними обсуждал погоду и жгучие проблемы приезжих, где и что купить. Иногородцам он показывал достопримечательности, расположенные по маршруту, помогал ориентироваться в городе, даже оказывал содействие в устройстве в гостиницу, конечно, не в отель «Владикавказ», который находится в ведении «Интуриста» и в который без заранее заказанной брони не стоило и носа казать, потому что он, отделанный современными панелями, обставленный новейшей мебелью, богато оформленный офортами, и в ресторане которого подавались европейские и национальные блюда, был всегда переполнен. Илья не скрывал от командировочных, что все именно так и есть во «Владикавказе», но не советовал терять времени даром, а отправляться в гостиницы «Кавказ», «Терек» или, если есть желание жить на лоне природы, в мотель «Дарьял», откуда десять минут ходьбы до знаменитого ущелья, по которому путешествовали Пушкин, Лермонтов, Горький и даже, по слухам, Дюма-отец. Между прочим, Илья не забывал сообщить и о том, что «Дарьял» – арабское слово и означает «Ворота алан», а аланы, как известно, были предками осетин. Все-то он знал, обо всем рассуждал и рассказывал интересно и убедительно. И это делалось не ради чаевых; более того, Илью оскорбляло, если ему бросали фразу: «Сдачи не надо»…
Вначале Майрам решил, что заботливость Ильи оттого, что Николай Николаевич распорядился помочь ему поскорее освоиться. Но вскоре убедился, что это не так. В Илье улавливались те черты, которые не идут от команды свыше. Чего стоило Илье проявить внимание к Майраму, новичку стало ясно, когда он познакомился с семьей своего напарника. Как-то Илья в выходной пригласил Майрама к себе в гости. Сам он очень спешил домой: жена поехала к родителям в Архонку, и дети без присмотра. Позже выяснилось, что дело не в детях. Майраму и самому хотелось посмотреть, как живет Илья. Дети вели себя довольно спокойно и не должны были вызывать беспокойства у отца. Сын Петя был уже в шестом классе, дочь Марта – в четвертом. «Я тебя с отцом познакомлю», – сказал Илья, и они прошли во внутреннюю комнату, окна которой были затемнены. Отец Ильи не спал и явно обрадовался гостю. Илья распахнул шторы, и Майрам увидел лежащего на диване, укрытого пледом до подбородка, давно не стриженного, но тщательно выбритого пожилого мужчину. Глаза его заинтересованно и весело ощупывали гостя. «Ты и есть Майрам?» – спросил Бабек Заурбекович, и Гагаез удивленно оглянулся на Илью: неужели тот разговаривал с отцом о нем? Напарник весело кивнул ему и сказал: «Отец у меня большой любитель потолковать. И тебе скучать не придется. А я тем временем похлопочу об ужине». Он ушел на кухню, а Майрам через полчаса уже все знал о Бабеке Заурбековиче: и о том, как он видел из Хохкау бомбежку Алагира, о том, как возвратился домой с фронта инвалидом, как семь лет назад умерла жена – от повышенного давления. «Из-за меня извелась» – горько пояснил Бабек Заурбекович, и о том, как Илья решал вопрос, как быть с отцом.
– Да, сыну с невесткой много мук несу, – с горестью сообщил он. – Оба они с утра до ночи на работе, у них двое ребятишек, а тут еще со мной одна морока. Я ведь совсем беспомощный. Подай то, подай это. Кому такое в радость? – И тут же сердечно признался: – Заикнулся было о Доме инвалидов, так Зина такой скандал мне учинила… – Заулыбался довольный. – Да и то правда, там и трех дней не пожил бы. Не потому что плохо, душе было бы тоскливо: при родном сыне да в богадельню?! Мученья я всем доставляю… Сын и Зина и в кино-то не ходят, после службы одна у них дорога – домой! И внуки веселого мало видят. Всех мучаю, всех!.. Понимают, что я не по своей воле стал калекой. Понимают, но от этого разве им легче? И мне самому такая жизнь не в радость. Телевизор, говорят, смотри. Так он же тоску и навевает. Как увижу поле – запах трав хочу почуять. До головокружения хочу! Вот как! Жаль, не придумали еще такие телевизоры, чтобы запах был. Меня сыночек радует: нет-нет, да и на часок-другой прихватит в горы. Раньше я и не замечал, как они красочны да горды, наши горы. Стоят себе, ну и пусть стоят. А теперь мне с утра до вечера сидеть бы там и вдыхать воздух полной грудью… Ты замечал, что в горах и облако иначе по небу стелется, а? Присмотрись, Майрам. Стелется, будто кланяется нам…
Возвратился Илья с кастрюлей и дымящейся сковородой. «Сперва отца покормим, потом сами сядем за стол», – сказал он. Майрам вспомнил: в сумке у него, что оставил у порога, есть парочка бутылок чешского пива. Бабек Заурбекович радостно подморгнул ему – выяснилось, что пиво да виноград – лучшего ничего для него нет.
Пошел Майрам за пивом, возвратился и… чуть не уронил бутылки. Илья сидел возле кровати отца и с ложечки кормил его. Только в этот момент Майрам увидел, что у Бабека Заурбековича нет рук. А Илья, будто не заметил растерянности, кивнул на стол: «Там стоит стакан – плесни в него пивца…» И пивом сын поил отца, поднеся к его губам стакан…
Бабек Заурбекович понял, что Илья не сказал напарнику, какой калека отец, – оттого и смотрит на него во все глаза Майрам, – через силу улыбнулся и нарочито весело заявил: «Вот так и живу, Майрам…»
Потом так и повелось: как Майраму представлялся случай приобрести чешское пиво, он брал и для Бабека Заурбековнча. Часто заглядывал и на базар, придирчиво выбирал виноград, не считаясь с ценой. Лучшей радости для Майрама не было, как счастливая улыбка отца Ильи.
Снаряд, оторвавший руки Бабеку Заурбековичу, задел и позвоночник. Но эта рана не давала знать о себе почти двадцать лет. Инвалиду войны дали квартиру в городе. «Один хороший человек выхлопотал для меня, – пояснил отец Ильи. – И работу мне нашли сносную: сидел в будке на проходной – покажут мне пропуск, нажму ногой на рычажок – вертушка крутится, и человек проходит на завод… А потом вот ноги отнялись. Из-за того осколочка, что повредил позвоночник… И теперь целыми днями читаю да телевизор смотрю… Да еще хлопоты всей семье доставляю…»
Однажды, расчувствовавшись, Бабек Заурбекович приподнялся на кровати и попросил Майрама заглянуть под нее. «Видал? – шепотом уточнил он. – Один из соседей работает на радио. Очень ему нравится, как я рассказываю разные случаи. Говорит, могут представить интерес для радиослушателей. Принес мне магнитофон. Вот мы теперь с Петей и организовали заговор. Как он возвращается из школы, поест да меня накормит, так и включает магнитофон, а я рассказываю. Потом слушаем, обсуждаем, если не то, списываем запись да снова начинаем… Теперь, мне кажется, получается. Вот когда все удивятся! – тут Бабек Заурбекович спохватился, попросил Майрама: – Ты уж, друг, не проговорись, не выдай мою задумку».
В другой раз он шепнул Майраму: «Не знаю, что у меня выходит, а внук придумал такое: мои рассказы с магнитофона на бумагу переписывает, потом поправляем и снова записываем… Спорим мы с ним о каждой фразе…»
В день Победы Майрам застал Бабека Заурбековича в стареньком кителе с орденами на груди. По случаю праздника помимо доставленного Майрамом пива Бабек Заурбекович выпил стаканчик беленькой, развеселился, острил… Потом, когда его перенесли на кровать, заскучал, стал рассказывать Майраму о войне, о том, что ему пришлось пережить… На прощанье подмигнул Майраму: «Теперь нас трое: Петя, я и мой сосед радиожурналист… Решили книгу писать»…
…Прежде чем отправиться в гости к Бабеку Заурбековичу, Майрам настоял, чтобы они с Ильей заглянули на базар. Но отец Ильи даже не взглянул на виноград. Он обрадовался гостю и нетерпеливо стал расспрашивать о съемках. Утолив свое любопытство, откинулся спиной на постель и, прищурившись, уточнил у Майрама:
– А знаешь ли ты, с кем скитался по миру ваш легендарный Мурат?
– Это я знаю, Дзамболат рассказывал. С Таймуразом Тотикоевым, сынком зажиточного горца. Гордый, себялюбивый был. На танцах увидел девушку и в ту же ночь похитил. Своего друга Тотырбека Кетоева уговорил помочь ему…
– На свою голову этот друг согласился. Не знал Тотырбек, что унесут они в бурке Зарему, которую он сам любил, – сокрушалея Бабек. – Надо же! Как бывает в жизни, а?.. Она тайно была влюблена в Таймураза и вовсе не догадывалась, что похищенной-то оказалась по ошибке – в темноте комнаты Таймураз вместо Мадины – старшей дочери Дахцыко Дзугова – закутал в бурку младшую девчушку… Утром, когда в пещеру, куда доставил похититель свою жертву, проник бледный утренний свет, он к ужасу своему увидел не свою избранницу.
Коротким было счастье Заремы. Гордый Таймураз не мог снести усмешки судьбы. Любовь чистой и искренней, но нежеланной девушки тяготила его. И однажды он, инсценировав свою гибель в бурной горной реке, бежал из Осетии. В пути он присоединился к Мурату Гагаеву, отправлявшемуся на заработки, и многие годы вместе с ним скитался по разным странам.
А тем временем Зарема, считавшая себя вдовой, родила сына, которого назвала Тамуриком, и прошла муки ада, чтобы его вырастить. Потом дороги Мурата и Таймураза разошлись. Мурат не мог усмирять себя, когда видел несправедливость, вмешивался в чужие дела, и это оборачивалось для него страданиями, Таймураз же хотел добиться успеха любыми средствами и отказался продолжать поиски праведного счастья совместно с Муратом. Это случилось на ферме Роллинса. Убедившись в том, что случайно стал штрейкбрехером, Мурат покинул ферму. А Таймураз остался.
– А что дальше произошло с Таймуразом на ферме мистера Роллинса ты не знаешь?! – торжествующе заявил Бабек.
– В сценарии этого нет – признался Майрам.
– Хочешь узнать? – Бабек Заурбекович, покосившись на дверь, быстро сказал: – Первая глава книги готова. Сосед вчера принес исправленную, отпечатанную. Она там, – кивнул он на прикроватную тумбочку. – В верхнем шкафу. Бери домой. Почитай… Она поможет тебе в работе над ролью… Да, – вспомнил он. – Там начинается с мистера Тонрада. Это чужестранец-путешественник, что случайно оказался в Хохкау в тот самый вечер, когда Таймураз и Тотырбек совершили похищение Заремы.
…Перед сном Майрам раскрыл папку и стал читать…
…Тонрад пробивался к входу сквозь толпу зевак и репортеров, когда его узнал фотокорреспондент из «Нью-Йорк тайме». Обдав Тонрада вспышкой магния, он закричал на всю толпу:
– Вы будете защитником Великого убийцы?! Сенсация! Я так и назову свой репортаж: «Очередная причуда мистера Тонрада».
– Почему причуда? – удивился Тонрад.
– Ну как же! Кто еще станет защищать Великого убийцу?!
В огромных коридорах шаги Тонрада отдавались воспоминаниями шестилетней давности, когда он впервые появился в этих степах Дворца правосудия и шел с гордой радостью достигнутого успеха. Тогда страстным желанием было походить на своего учителя и шефа мистера Притла. Если бы тогда кто-нибудь ему сказал, что наступит время, когда он будет с отвращением думать об этом здании и станет избегать своего любимца и идола, Тонрад не стал бы разговаривать с человеком, посягнувшим на святая святых его надежд и чаяний. Но уже через три года с глаз его слетела пелена, мистер Притл обрел совершенно другое, свое истинное обличье, и Тонрад стал с отвращением думать о своей профессии. Для этого надо было случиться, чтобы он выступил защитником дела, обвинение в котором представлял его учитель. И все тайные пружины, которыми манипулировал шеф, вдруг стали отчетливо видны, как и суть их борьбы, заключавшаяся в том, кто ухитрится одержать верх в схватке обвинения и защиты, кто выиграет поединок.
Горечь, горечь, горечь, – и с ними страдания, нравственные и физические, обрушились на молодого, подающего большие надежды адвоката. Но не первое поражение, как думали более опытные коллеги Тонрада, явилось причиной его замкнутости и нежелания браться за новые дела, а внутренние муки при мысли, что все твои праведные мечтания неосуществимы, что во Дворце правосудия меньше всего думают о справедливости. Бессилие, что овладевало им, когда он провожал глазами опечаленных приговором его подзащитных, ни в чем не повинных жертв неправомерности и ухищрений верткого, хитрого Притла, эта немощность утвердить правду отравили его сознание и заставили бежать из серого здания.
Приближаясь к кабинету, берясь за замысловатые нарезные дверные ручки, мистер Тонрад чувствовал, как весь он вновь напрягся, мысленно ведя давний, безмолвный спор со своим учителем.
Секретарши не было в приемной. Тонрад вспомнил о своей вине перед мисс Мэнфи, которую он должен был поставить в известность о своем намерении отправиться в Европу, чтобы заняться наукой. Но разговор не состоялся, и вина в том огромного здания, в которое он поклялся больше не входить. И это хорошо, что Мэнфи нет в приемной, ибо один ее взгляд заставил бы Тонрада потерять уверенность в себе, а ему надо предстать перед Притлом сильной личностью, человеком, познавшим жизнь и ее проявления в обществе. Он рано радовался отсутствию Мэнфи, ибо первое, что ему бросилось в глаза, когда он открыл дверь в кабинет Притла, были стройные ноги с бесстыже оголенными коленками, что выглядывали из-под стола, на котором стояла пишущая машинка. Он видел, как вздрогнули эти ножки при скрипе двери, как секретарша старалась освободиться от объятий Притла, стоявшего за ее спиной. Тонрад улыбнулся в ответ на свирепый взгляд учителя, не успевшего убрать свои руки с прекрасных плеч девушки. Развязно плюхнувшись в кресло, Тонрад беззаботно улыбнулся:
– Европа горит в огне, не сегодня – завтра и мы будем втянуты в эту бойню, а они… лобзаются!
– Ты грезишь наяву, Тонрад, – серьезно заявил Притл. – Мы трудимся над обвинительной речью.
– С таким усердием? Если бы трудились над защитительной; речыо, я бы мог еще понять ваше любвеобилие…
– Защитительные речи я сочиняю с другими, – гневно блеснула глазами Мэнфи.
Притл выбросил вверх руку точно на процессе:
– Браво, мисс Мэнфи! Вы утерли нос этому адвокатишке! Ничто так не обижает женщину, как невнимание. Ничто так не сердит, как неожиданное исчезновение любимых. И в этом смысле Тонрад уловил в ее резкости желание унизить его, вызвав в нем подозрение, что и во времена их теплых отношений он был у нее не один. Это было равносильно объявлению войны, и Тонрад так и воспринял ее реплику.
– Точно, мистер Притл, крыть мне нечем, – ровным пренебрежительным тоном согласился он. – Вы, мисс Мэнфи, с поразительной краткостью высказали свое философское кредо.
Стараясь замять неловкость, Притл схватил со стола листки бумаги и забегал по кабинету, читая текст обвинительного акта:
– Послушайте. «Это вопиющее убийство не имеет себе равных в практике юриспруденции. Убить ни в чем не повинных людей – умом непостижимо. Но – увы! – это случилось. И не в какой-нибудь отсталой стране, а у нас, в центре цивилизации – в Соединенных Штатах Америки. Я уже тридцать два го да расследую уголовные преступления и смею утверждать, что до сих пор ни разу не видел… – он вспомнил что-то, заговорщически остановился перед столом, бросил кокетливый взгляд на очаровательные ножки мисс Мэнфи и продолжил: – Ни разу не видел ничего подобного!»
«Ага, вот оно как было, вот какова была прелюдия к поцелую», – догадался Тонрад. Заметив его усмешку, Мэнфи гордо вскинула голову и нарочито громко, вызывающе проговорила:
– Вы льстите мне, мистер Притл, – и Тонраду стало ясно, что эта фраза прозвучала в кабинете во второй раз.
Притл, погрозив ей пальцем, повернулся к Тонраду:
– Я жалею, что не пощадил вашу молодость. Но я таков: в деле думать только о деле, которое не терпит снисходительности. Кстати, об этом я и пишу далее. Вот: «Государство, общество держатся на законах. Уничтожьте их, – и общество станет ареной ожесточенных битв жадных людей, стремящихся отхватить у своего ближнего землю, дом, собственность, жизнь… Закон должен беспощадно карать преступника. И этот процесс должен со всей очевидностью показать, что закон стоит на страже общества, а преступник, беря в руки оружие, пусть знает: пощады ему не будет!» Прекрасные слова. Вы хотите возразить, мистер Тонрад?
– Я пришел помочь вам. Я знаю, откуда родом ваш подшефный.
– Преступник – вы хотели сказать, – резко возразил Притл. – Увидите, у него и внешность ужасна. Да еще эта лохматая шапка! Он отказался сменить свое одеяние на арестантский халат. Я позволил ему. Пусть все воочию убедятся, что это дикарь.
– Я видел этих людей на их родине, – сказал Тонрад, – и смею заверить вас, что они благородны и разумны.
– Узнаю вас, мой лучший ученик! – воскликнул Притл. – Иметь свое собственное мнение, отличное от других, – эт© всегда руководило вами. «Благородны и разумны». Милый Тонрад, не один век еще пройдет, прежде чем цивилизация проникнет во все уголки земного шара. Я всегда гордился вами, мистер Тонрад. Но что с вами случилось? Вы не брались за выгодные процессы, которые несложно выиграть и которые, несомненно, дали бы вам имя и деньги. Исчезаете из общества на целую вечность, отправляясь в сомнительные путешествия.
Тонрад уловил на своем лице взгляд Мэнфи, с интересом ждавшей его ответа учителю. Он чуть помедлил. Поймут ли они его? Впрочем, Притл и не сделает попытки. Но вот Мэнфи… Ему стало важно, чтобы она поняла, почему он так неожиданно покинул ее и Америку. И, обращаясь к учителю, Тонрад собственно говорил Мэнфи:
– Мистер Притл, вам никогда не приходила в голову мысль, что у нас есть божок, который управляет всеми нашими поступками? Нам кажется, что мы свободны и справедливы, что мы бьемся за то, что считаем правым, отправляем в тюрьму преступников, оправдываем невиновных. Все это мы делаем по своему убеждению. Нам кажется, что это так, а на самом деле нами кто-то руководит, кто-то нас подталкивает.
– Служителям Фемиды никто не волен указывать, – назидательно, точно перед ним сидел прежний его ученик, сказал Притл.
– Никто не вмешивался в наши дела, но у меня уже тогда возникло ощущение, будто я пешка в чьих-то руках.
– Ые желаете ли вы сказать, что законы наши несправедливы? Отбросьте сентиментальность. Преступниками становятся и люди, не лишенные обаяния. Бойтесь жалости, мистер Тонрад, иначе вы ничего не добьетесь в жизни.
Пет, они не поняли его, ни мистер Притл, ни мисс Мэнфи, которая смирилась с этим миром, ибо он дает ей, женщине с броской внешностью, свои преимущества.
– Мистер Тонрад, вы опоздали с определением народности этого дикаря, – нарушил молчание Притл. – Сегодня репортеры получат сенсацию. Ручаюсь, мисс Мэнфи, в газетах появится и ваша фотография. У вас прибавится с десяток поклонников. – И он пояснил: – Нашелся человек, который заявил, что может быть переводчиком, ибо преступник по национальности… – он взглянул на листок бумаги, с трудом произнес: —…осетин. Мне не терпится поскорее приступить к допросу…
…Чувство, что он является свидетелем заранее обдуманного и безжалостно двигающегося к своей трагической концовке события, возникло у Тонрада с той самой минуты, как в кабинет ввели убийцу. Он вошел неторопливо, медленно обвел взглядом присутствующих, его внимание привлекла пишущая машинка, по клавишам которой мелькали пальцы мисс Мэнфи. Слушая бойкий перестук, он терпеливо ждал.
– Попробуйте поговорить с ним, – обратился Притл к мистеру Караеву, тому самому человеку, который заверял, что убийца – его земляк и ему, родившемуся на Кавказе и прожившему до четырнадцати лет там, не составит никакого труда найти общий язык с преступником. Невысокий чернобровый Караев и в самом деле чем-то был похож на высокого остроглазого убийцу. Переводчик заговорил. Таймураз встрепенулся, полицейский едва успел встать между ними.
– Ничего страшного он не хотел сделать, – успокоил их Караев. – Он бросился ко мне, потому что обрадовался земляку.
– Прекрасно! – похлопал ладонями Притл. – Не будем терять времени. Спросите у него, сознается ли он, что зверски застрелил трех батраков на ферме?
Внимательно выслушав Караева, Таймураз охотно кивнул головой, что-то неторопливо сказал. Караев перевел:
– Он говорит, что убил их в честном бою.
– Честное убийство! – саркастически подхватил Притл. – Господа, перед вами – подумать только! – джентльмен! Джентльмен, который не снимает в помещении своей ужасной шапки!
– Это согласно этикету осетин, – возразил Караев. – Шапку мы снимаем, только когда теряем голову.
– Ну, до этого недалеко, – пообещал Притл и спросил: – Мотивы преступления? Ради чего он совершил убийство?
– Они его оскорбили.
– А знает ли он, какие отзывы пришли из Германии о них? Прекрасные аттестации, – Притл обратился к Тонраду: – Шестеро детей у Петера Унцикера. Вольфганг Питц был певчим в церкви. Да и мистер Роллинс считает их людьми в высшей степени выдержанными.
– Да, они были добрые, – перевел слова Таймураза Караев. Притл обрадовано потребовал у Мэнфи:
– Подробнее записывайте эти показания. Они весьма важны.
Разных убийц приходилось видеть Тонраду. Были и высокообразованные интеллектуалы. Были и смелые до отчаянности люди. Были и раскаявшиеся в содеянном. По такого, как этот бесхитростный человек, Тонрад не встречал. Говоря, что погибшие были хорошими людьми, он нисколько не кривил душой. Было видно, что он сохранил в себе именно такие воспоминания о них. И Тонрад с каждой минутой все с большим интересом всматривался в каменное и волевое лицо дикаря. Ему явно нравился молодой чужестранец, который и здесь, в далекой от его родины стране, будучи в нескольких днях от страшного приговора, сохранил самообладание и держал себя уверенно. И это не было позой, как не было в нем и ощущения виновности и обреченности. Тонрад внимательно окинул его взглядом сверху вниз, пытаясь отыскать хоть что-нибудь нарочитое. Шапка? Но она так естественна для облика. Черкеска, плохо, по всей вероятности, самим им сшитая? Тонрад помнил, что на Кавказе все так же подпоясываются тонким поясом, расшитым серебром и золотом. Мягкие сапоги без каблуков? Но они так удобны. И Тонраду в них было хорошо бродить по горам.
Тонраду захотелось узнать, что кроется за его спокойствием. Убежденность в правоте своего поступка? И он спросил:
– Почему он признает доброту убитых им людей?
– Наивная душа младенца, – засмеялся Притл. – Ему не приходит в голову, что он льет воду на мельницу врага! – И гневно заявил: – Этот дикарь кровью оплатил им их доброту! Спросите у него, как относились к нему несчастные, когда прибыли на ферму.
– Он признает: они ему понравились, он – им.
– Ну то, что они ему понравились, понятно, – так и пылал сарказмом мистер Притл. – А вот чем ты им поправился?
– Говорить о себе? – Таймураз пожал плечами…
Тонрад видел, что горцу стало не по себе. Ему с детства дед. Асланбек внушил, что о мужчине должны говорить другие, а что они скажут, это уж зависит от того, каковы его поступки. Была у Таймураза и другая причина молчать. Если рассказывать о себе, то ему пришлось бы поведать этим странным, враждебно к нему настроенным людям о многом, начиная с того момента, как он задумал выкрасть Мадииу и что из этого получилось. Нет, он не раскаивается, что решился на похищение. Его беда в том, что он ошибся и выкрал другую. Но вот что дальше произошло, об этом он уже не один год думает, и приходит к огорчительной мысли, что не всегда был прав. Когда они остались в горах с Заремой, чего он испугался? Того, что меняется внутренне? Боялся, что делается другим, не таким, каким родился? Если он тогда был прав, то почему все чаще и чаще вспоминает Зарему? Почему теперь ему хочется, чтобы она оказалась рядом? В те годы он боялся, что раскиснет, не желал принимать того жизнерадостного взгляда на людей и природу, что отличал Зарему, – но с годами ему все больше не хватало как раз участливого теплого отношения окружающих к нему: Он не замечал этого, пока рядом был Мурат, который всегда был готов прийти к нему на помощь. Простившись с ним, Таймураз стал совершенно одинок. Мистер Роллинс всячески показывал другим, что он поощряет его сноровку и смекалку, приходил в восторг от его умения покорять мустангов. И зарабатывал он неплохо. Ему завидовали, относились к нему почтительно, как к счастливчику.
