Текст книги "Испытание"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
– В вашем возрасте, Тонрад, опасно увлекаться романтикой.
– А флиртом в вашем? – парировал он ее фразу.
– Вы без предупреждения скрываетесь на несколько лет, а, возвратившись, хотите видеть женщину, безропотно ждущую вас у камина? Ценя свою свободу, вы ропщете, когда кто-то другой пробует воспользоваться своей. У вас нет солидности. Поддавшись минутному тщеславию, бросаетесь в авантюру!
– Какие слова: солидность, авантюра… И глаза величиной с люстру. Люблю бесить общество лицемеров! Вас это ужасает, а меня забавляет. Но хватит об этом, крошка. Я чертовски устал и к тому же голоден. Да и вы тоже.
С каждым его словом лицо Мэнфи вытягивалось, а глаза округлялись в немом изумлении перед его дерзостью, и Тонрад с удовольствием убедился, что она ничуть не изменилась и ей по-прежнему по душе его напористость, которая так кстати в этом веке рационализма и бизнеса…
…Процесс начался с форы, которую Притлу дал неожиданно сам горец. Он должен был, положив руку на библию, произнести:
«Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». Но и судьи, и обвинение, и защита, и присяжные, и зрители стали свидетелями того, как подсудимый, выслушав Караева, слегка отставил правую ногу, засунул ладонь руки за свой тонкий пояс и отрицательно покачал головой.
– Что у вас происходит? – возмутился судья.
– Он говорит, что и без клятвы скажет правду, – смущенно ответил переводчик.
Гул возмущения прокатился по залу. Судья побагровел:
– Я силой заставлю его присягнуть!
– Здесь на слово не верят, – убеждал Таймураза Караев. – Не настраивай их против себя. Дать клятву ведь нетрудно.
Таймураз в черкеске и шапке выглядел здесь выходцем с другой планеты, но невозмутимо поглядывал на зрителей и судей, смешно нарядившихся в длинные кафтаны и натянувших на головы пышные парики.
– Я иду в двери, а они мне на окно показывают, – укоризненно сказал он Караеву. – Неужели не понимают, что краси вая одежда кривой бок не скроет? Поклоняющийся лжи и клятву переступит. У одного отца дети по ниве напрямик ходили, а сам он ее по кругу обходил…
Гул возмущенных голосов, угрозы и насмешливые реплики покрыли слова переводчика.
– Дьявол! – воскликнул Притл. – В конце концов это становится смешным: мы, представители высшей цивилизации, должны на слово верить дикарю! Может, он прикажет, чтобы мы судили его по законам гор?! Он находится в Америке и пусть подчиняется законам нашей страны. Заставьте его принять присягу! Силой!
Тонрад обратился к судье:
– Я бывал на Кавказе. Перед вами нелегкий орешек. Если он заупрямится, его с места не сдвинешь. Чего ему еще скрывать? Он сам отвел полицейских на место убийства…
Горец присягу не принял, но теперь все смотрели на него с явно выраженной неприязнью. Каждый ответ его на вопрос судьи вызывал ропот у публики. Тонрад строил одну версию за другой, но Притл разбивал их без особого труда. Сказывалось и долгое отсутствие практики у Тонрада. Мисс Мэнфи стало жаль его. Большой мистер безжалостно напирал на то, что у горца не было особых причин к применению оружия, но разве остановить дикаря, который живет чувствами, а не разумом? Тонрад же старался доказать, что обвинение исходит из внешних фактов, основанных на признании подсудимого, но старается обойти вопрос, что его вынудило стрелять.
– В чем собственна вам хочется убедить суд и публику? – риторически вопрошал Притл. – Что на скамье подсудимых дол жен находиться другой? Но кто этот другой? И почему он дол жен занять место человека, который сам признался, что он убийца?!
Тайна была, в этом Тонрад не сомневался. Но как узнать ее? Как заставить заговорить несчастную девушку, лишившуюся отца, а теперь еще и терявшую возлюбленного? Тонрад поискал глазами Герту. Вся в черном, она сидела на первой скамье, отрешенная, ни на кого не глядя. Голос Притла гремел над залом:
– Вы только представьте себе картину гибели порядочных людей. Осень. Поле. Честные труженики убирают урожай. Радуются солнцу. Плодам своего труда. И не подозревают, что к ним подкрадывается смерть. Каждый обыватель должен видеть перед собой грозную машину правосудия, которая любого, бросившего вызов, сотрет в порошок. Она грозна, и никто и ничто не спасет преступника. Только так мы обуздаем страсти. Только так сможем держать в страхе перед законом всех и каждого!..
На что еще надеялся Тонрад? Не пора ли ему свернуть свой флаг и молча ждать, что скажут присяжные? И почему так спокоен горец? – глядя на него, спрашивал себя Тонрад и сам же отвечал: «Потому что он считает себя правым. Наша истина для него – не истина. У него есть своя. Наша не желает понять его истины, и она несет смерть этому открытому как… совесть горцу. Все его мысли просты и понятны. Столкнувшись с обидчиками, он сразился с ними грудь в грудь. И победил. Победил, чтоб умереть. Он пролил кровь и отправился в полицейский участок, сказав там: судите – я убийца. Это как легенда о далеком прошлом человечества. Но мир уже не тот. Появились другие законы. И они отнимут у горца его жизнь. Если я не узнаю, отчего они поссорились. Если эта девушка не заговорит. Если мы оба не поспешим…»
В перерыве Тонрад попытался вызвать на откровенность Герту. Подсев к ней, он стал ей внушать:
– Есть святые обязанности, мисс Уицикер. У каждого человека. – Конечно, его немецкий мог быть и получше и произношение правильнее, но он позволяет дать ей понять, что наступил решающий момент: – У вас большое горе, мисс Уицикер. Но вы единственный свидетель того, что произошло на ферме. И вы не имеете права молчать. Вы обязаны заговорить. Если не вы, то кто же раскроет тайну печального происшествия? Бог? Но он далеко. И я подозреваю, что он немой. Только громы и молнии пускает! И я не научился еще читать мысли бога на расстоянии. Мисс Унцикер, что сделать, чтоб вы заговорили? У вас есть причина молчать? Вы меня слушаете? – она даже не взглянула на него, как будто его и не было и это вывело Тонрада из себя: – Да вам все равно, одной смертью больше будет или меньше! Вы жестоки! Знайте же, молчание несет смерть вашему любимому! Говорите же!
– К вам прислушиваются, – шепнула предупреждающе мисс Мэнфи и взяла под руку Тонрада. Она повела его, взбешенного и ходом процесса, и молчанием единственной свидетельницы, к бару, заказала коньяк. – Эрнст, и мне жаль этого затравленного тигренка, но надо держать себя в руках…
– Он не похож па затравленного! – вскипел Тонрад. – Его все травят, а он спокоен, потому что он чище и благороднее многих из тех, кто сидит в зале и за столом правосудия!
– Он убийца, – тихо напомнила ему Мэнфи.
– А в зале разве мало убийц? – закричал Тонрад. – Только и разница – сами они на курок не нажимают. Но стреляют без промаха. Посмотрите на типа за тем столом…
– Тише! – ахнула она. – Это мистер Вотрок, банкир!
– Вот-вот, банкир. Услышит – и съест живьем. Ему не впервой. Он не стреляет, нет. Для этого он чересчур деликатен. Он душит людей медленно. Мощью своего денежного мешка. Он свои жертвы доводит до самоубийства. И каждая пуля, пущенная в лоб, делает его богаче на тысячи долларов. А вон другой убийца…
У нее, мисс Мэнфи, нет миллионов, ей следует дорожить своей репутацией, и она поспешно поднялась. Он посмотрел на нее осоловелыми от неудачи и коньяка глазами и махнул рукой:
– Ладно. Я меняю тему.
Бармен вновь принес коньяк. Тонрад вызывающе спросил его:
– Плохо выгляжу? Жалок?
– Большой мистер рассвирепел – теперь Великому убийце пора писать завещание. Если он умеет писать, – усмехнулся бармен, уходя.
Тонрад повел рукой вокруг.
– Крошка, кто из них, этих столпов общества, задает себе вопрос – для чего ты живешь, дружище?
– Ты, Эрнст, задал уже. И как с ответом?
– Вот-вот получу. Й поможет мне, догадываешься, кто? Он! Этот дикарь! И зачем он отправился в эту страну, жестокую и лживую?! – он потянулся к рюмке, вторую подвинул ей.
– К нам направляется мистер Притл, – шепнула она, отодвинув коньяк. – Закажи мне сок. Скорее!
– Бармен! – громовым голосом окликнул Тонрад. – Два двойных коньяка: мне и мистеру Цритлу и сок – мисс Мэнфи, – и добавил очень серьезно: – Она больше ничего не употребляет.
Приблизившись к ним, Притл ехидно заметил:
– Однако же, у вас и на затылке есть глаза, мистер Тонрад.
– Я как школьник – за милю чувствую строгого учителя.
– С помощью очаровательных глазок пленительной мисс…
– Говорите комплименты? Значит, вы в хорошем настроении.
– Не скрою: так и есть! Благодарю за коньяк. За наши успехи!
– Учитель, – остановил его Тонрад. – Успех обвинителя – это неудача защитника, а мой успех – это ваша неудача. За чей же успех выпьем: за ваш или мой?
– Всякое раскрытие преступления – успех. И не важно, кто пожал плоды этого успеха: обвинение или защита.
– Но ваш успех, мистер Притл, ведет к убийству. И я не стану пить за него! Простите, – Тонрад быстро отошел от стола.
Притл смотрел ему вслед, пока он не скрылся за колоннами. Мисс Мэнфи извиняюще сказала:
– Он очень переживает свою неудачу.
– Не только он, – серьезно промолвил Притл. – И вам после процесса придется просить отпуск…
В фойе появился бодрый, расточающий всем улыбки генерал. И сразу внимание всех сосредоточилось на нем. Его здесь все знали. Ему заискивающе улыбались, с ним спешили здороваться, а он в ответ кивал головой всем подряд, ибо давно уже привык не всматриваться в лица, зная, что люди жадно заглатывают его образ на многие годы, чтобы знакомым и родственникам, а доведется – и внукам своим рассказывать о том, что они видели живого генерала Обаза, этот символ бесстрашия. Его приветствовали, ему кланялись, его провожали взглядами, а он шел, точно зная куда. Жестом дав понять свите, чтоб ему не мешали, он направился к столу, за которым сидели Притл и Мэнфи. Притл вскочил, приветливо заулыбался:
– Какими судьбами в нашем скромном дворце, господин генерал?
– Решил послушать вашу речь, – скосив взглядом на мисс Мэнфи, генерал сказал: – Теперь я верю: богиня правосудия была красавицей.
– Вы мне льстите, генерал, – поблагодарила Мэнфи. Легко и шутливо начался этот разговор. Но генерал не любил тянуть долго. Он шел напрямик к цели. Уделив несколько минут Мэнфи, которая – видит бог! – заслуживала этого, он приступил к главному, с чем пожаловал во Дворец правосудия. Лицо его мгновенно стало серьезным, даже сверх меры, как это бывает у людей, которые всегда на виду и заботятся о том, чтобы убедить всех, как весомы вопросы, обсуждаемые ими.
– Мистер Притл, вы опять показали экстра-класс, – заявил он. – Бьете точно в лузу. – Он говорил одно, а вид его свидетельствовал о совершенно противоположном.
Притл попробовал подсластить приближающуюся пилюлю:
– Ваш отзыв особенно ценен для меня, господин генерал. Обаз, не скрывая, изучал Мэнфи, точно получил право не церемониться, и разглагольствовал:
– С годами кое-какие черты характера человека исчезают. И это естественно, ведь наши силы не беспредельны: сдают глаза, слабеют руки, испаряется проницательность. Но нам с мистером Притлом это не грозит. Мы с ним еще полны энергии, – он старательно не замечал, как с каждым его словом вздрагивает мистер Притл.
Не желая, чтоб неприятный разговор произошел при секретарше, Притл сделал ряд распоряжений мисс Мэнфи. Когда она удалилась, генерал усмехнулся Притлу:
– Я буду предельно откровенен. На сей раз вы, дружище, пустили петуха. Вы чересчур жестоки к этому пареньку.
– Этот паренек убил троих мужчин, – возразил Притл.
– Но как! Не из-за угла – в бою! Как солдат!
– Он не был солдатом и воевал не с врагами.
– Это с какой стороны взглянуть, – значительно посмотрел на Притла Обаз. – Ясно как день: не он, а они, эти три немца, убийцы. Ведь они его до полусмерти избили, всячески третировали.
– Законы, по которым живет наше общество, гласят… – быстро начал Притл, но не успел договорить.
– Законы создаем мы, а не общество, – нервно прервал его генерал. – Мы поставили вас на стражу законов. Законов, а не общества. Законов, оберегающих нас от общества. Вы должны быть верным нашим солдатом, и когда закон мешает, проявлять гибкость. – Он откинулся на спинку стула, изучая, какое впечатление произвели его слова на этого верного раба законов.
Притл усмехнулся. Нет, генерал не сделал для него особых открытий. Притл не вникал глубоко в суть того или иного преступления не потому, что был верхоглядом. Напротив, он выяснял до мелочей обстоятельства дела и видел, пожалуй, больше, чем любой другой, но он не пытался углубляться в детали, которые заставили бы его задуматься не только о конкретном случае, но и о жизни. Подобное философствование ни к чему хорошему не приведет. Нельзя не видеть, что не все, созданное юриспруденцией, справедливо. Но кто найдет такие законы, которые были бы справедливы и для общества и для преступника? Своей основной задачей он давно поставил не обсуждать законы, а использовать их, руководствоваться ими. И эта строгость, беспощадность, прямолинейность, твердость в отстаивании основанной на букве закона позиции и принесли ему славу и популярность. И вот теперь генерал с гнусной прямотой заявляет ему, что он не просто человек, который ищет преступника и карает его со всей строгостью мер, данных ему законами, а он орудие в руках тех, кто стоит во главе общества. Жестокий и наивный ход, генерал. И сделали вы его неспроста. Перестаньте играть в прятки, Обаз. Или полная откровенность, или я не стану менять курса. Выкладывайте, генерал, свои козыри, а не то вам не сдвинуть меня с места, несмотря на то, что вы весьма близки к президенту и действуете, конечно же, с его согласия. Выкладывайте же!.. Притл выжидающе посмотрел на генерала. И Обаз понял, что Притл не станет действовать вслепую и придется ему приоткрыть завесу тайны. Ну, что ж…
– Притл, мы не можем спокойно смотреть, как Европа горит в огне. Надо вмешаться. А для этого следует подготовить общественное мнение. Процесс, который вы ведете, сенсационен и может стать весьма полезен нам. Вы легко докажете, что эти три германца точно звери сживали со света россиянина. Слышите? Я подчеркиваю: россиянина! Трое против одного!
– И тогда симпатии всех будут на стороне горца, и люди воспылают ненавистью к немцам, – по профессиональной привычке Притл расставил точки над п. – И это я должен сделать, потому что нам предстоит… война с Германией…
– Этого я не говорил, – неодобрительно покосился па него генерал и в то же время всем обликом показывая, что не отрицает догадки Притла.
– А почему, генерал, вы пришли ко мне, а не к Тонраду? Его позиция больше устраивает вас.
– Позиция устраивает, а его пацифизм – нет! Фактически вам следует поменяться местами с Тонрадом.
– Меняться местами с Тонрадом? – шутливо ужаснулся Притл. – Но он же пацифист!?
– Но зачем брать у него все?.. Сегодня стране, нации и нам нужно, чтобы вы нанесли первый ощутимый удар по кайзеру. И вы его нанесете!
– Но истина превыше всего! – сощурил веки Притл; теперь ход был за ним, и он нарочно затягивал ответ: ему так хотелось встать и гордо покинуть генерала. Но он хорошо помнит, как кончали гордецы, имевшие дерзость пойти наперекор генералам обазам. И его, Притла, не спасут ни популярность, ни громкое имя…
– И я считаю истину превыше всего, – подтвердил гене рал. – Сегодня истина в том, что этот паренек поступил по-солдатски. И вам надо быть на уровне, мистер Притл! Мы вам по можем! – и не прощаясь, генерал направился к двери. Он дал понять, что не нуждается в получении согласия Притла, будучи убежденным, что, как он, Обаз, сказал, так и будет…
Притл, положив локти на стол, уронил на ладони голову. Бармен не раз видел в газетах его снимки именно в этой позе с непременной подписью, что Большой мистер раздумывает: помиловать или казнить. Мисс Мэнфи торопливо приблизилась к столу:
– Все уже в зале, мистер Притл!
Он оторвал ладони от лица, криво усмехнулся:
– Сейчас все покинут зал. Я потребую отложить процесс до утра, потому что появились новые факты, – и он энергично под нялся, тяжесть от мучительного сомнения прошла…
…Такого процесса еще в практике Притла не было, и он уверен, что не будет. Он прибыл во Дворец правосудия, точно определив, как вести себя в новой ситуации. Тонрад не верил своим ушам: Притл начал выступление с дружеского обращения к нему, Тонраду!
– Мистер Тонрад, я благодарен вам за то, что вы так настойчиво нам указывали на некоторые необычные мотивы поведения подсудимого. Не скрою, я тоже пытался найти объяснение этому. Однако долгое время это не удавалось. А теперь я могу с чистой совестью кое-что поведать уважаемому суду и зрителям, – и он великолепным жестом поднял высоко над головой письмо в желтом конверте. – Вот оно, у меня в руках, объяснение странного поведения подсудимого!
Ишь, подсудимого, а не убийцы, радостно отметил Тонрад.
– Скажите, мисс Унцикер, – обратился Притл к Герте. – Это письмо получил Вольфганг Питц за день до смерти?
Вытащив из конверта два листа, густо исписанных, Герта подтвердила.
– Оно от его матери и братьев.
– Именно так, – подтвердил Притл. – И вы, мистер Роллине, подтверждаете, что это письмо самолично доставили немцам за день до их гибели?
– На конверте есть вензеля? Ох, уж эти немцы?..
– Вот они, эти вензеля! – Притл потряс конвертом над головой. – В этом конверте разгадка того, что заставило перессориться батраков, – он не стал сразу зачитывать письмо, он подогревал интерес к нему. – Мистер Роллинс, вы утверждали, что подсудимый производил на вас неплохое впечатление, не так ли?
– Он был великолепным укротителем мустангов. В день мог обуздать семерых коней!
– Американский народ умеет отдать должное смелым и отчаянно отважным! – с воодушевлением подхватил Притл. – Американец он или не американец, но если у него львиное сердце и он без страха берется за опасное дело, мы ему аплодируем! Неспроста говорят, что в каждом американце притаился техасец. По семь лошадей в день обуздал, а?!
– Я умею заставить, – горделиво оглянулся на публику Роллинс. – Зря деньги никто никогда мне не платил, и я не стану!
– На такого смельчака-ковбоя обрушились нескончаемым потоком оскорбления?! – ужаснулся Притл: – Трое издевались над одним.
Тонрад лихорадочно искал подвох. Вчера Притл метал громы и молнии, а сегодня бьет в литавры! Старик зря курса менять не станет. Поблизости айсберг, не наткнуться бы на него… Но молчаливо выжидать – не выглядело ли это так, будто он растерян и плывет по течению? Нет, он должен подать голос, решил Тонрад и обратился к суду:
– Господа! Я хочу обратить ваше внимание на несоответствие в речах уважаемого обвинителя. За ночь черное стало белым! То, что вчера говорил я, сегодня повторил мистер Притл. Логика требует, чтобы меня провозгласили победителем.
– Мы не на ринге, мистер Тонрад, – возразил Притл. – Да и не можем быть друг против друга, потому что мы с вами в разных весовых категориях, – удачно пошутил он и тут же стал серьезным. – Разве преступление, что мы несколько приблизились к мнению защиты? Если адвокат прав, я не стесняюсь признать это. Для меня главное – поиски истины! Вам трудно угодить, Тонрад…
Зал разразился аплодисментами. Для публики важна не логика, а впечатления, – вспомнил Тонрад наставления своего учителя. И он прав. Суд – это схватка обвинителя и защитника. Тот, кто крепко стоит на ногах, кто ловко ускользает от ударов противника, а сам их активно наносит, – тот и будет увенчан лаврами. И если даже удар нанесен ниже пояса, то разве от этого лавры тускнеют? Важно любыми путями – к успеху! Как все пропитались ложью. Сколько хитрости в глазах, сколько коварных замыслов в головах под чопорными цилиндрами! Мистер Притл – величавый, непреклонный законник, как распинался перед учениками, уверяя, что его не интересует, кому на пользу приговор. Важна истина. Истина! Ха-ха! Где же твоя истина, папаша Притл? Ты круто повернул свой парус. Не под ветерком ли: «Прочь от истины»? У него есть цель. Он не станет говорить правду ради правды. Я должен узнать, в чем загвоздка. Нельзя быть пешкой в его руках.
– Я прошу обвинение сообщить, наконец, нам, что же заключено в этом конверте с вензелями. – потребовал он.
Притл обрадовался этой просьбе. Казалось, что он ждал ее.
– Конечно, конечно, – закричал он, демонстрируя всему залу свою готовность сотрудничать с защитой, если это ведет к раскрытию истины. – Пожалуйста! – он со страшным акцентом, коверкая немецкие слова, зачитал несколько отрывков из письма и перевел: – «Милый Вольфганг, мужайся, сыночек. Я должна сообщить тебе страшную весть. Мы больше не увидим моего мужа и твоего отца. Мы больше не услышим его голоса. Мы осиротели. Он погиб на поле брани. В России. Русские всадники на грянули на немецкие позиции, когда отец твой находился в блиндаже. Он бросился к пулемету, но один из всадников на гнал его и с силой воткнул в него пику. Она прошла насквозь через него. Ужасно! Этот изверг еще пытался ее вытащить, пока Ганс Форман не пристрелил его…» – и далее вот что: «Будь прокляты эти славяне! Уничтожать их надо всех подряд, этих извергов россиян! Всех!»
В зале ахнули. Притл выждал паузу, чтоб еще более усилить напряженность в зале, а затем шепотом провозгласил:
– Таков был наказ трем немцам, находившимся на ферме мистера Роллинса. Но россиянин, этот мужественный человек, дал бой их гнусным намерениям. И выиграл его!
– Он победил! – прогремел мощный голос под высокими сводами зала.
Все оглянулись. В дверях зала стояли, гордо выпрямившись, генерал Обаз и английский офицер. Притл оживился, потребовал:
– Суд должен выслушать еще одного свидетеля. Господа, рад вам представить высокого гостя нашей страны, полковника, англичанина, героя войны в Европе, мистера Коллинса!
Бушующий зал стоя приветствовал необычного свидетеля. Коллинс не стал дожидаться, когда ему предоставят слово. Взмахами обеих рук он поприветствовал публику и, жизнерадостно улыбаясь, обратился к присутствующим:
– Дамы и господа! Я счастлив видеть вас. Я пожелал побывать на этом сенсационном процессе. Мы там, в Европе, не жалея своих жизней, бьем немцев. Я лично убил четырнадцать врагов, из них двое были офицерами! Когда я приехал сюда и узнал о подвиге мистера Великого убийцы, я несказанно обрадовался. Значит, и у вас, в Новом Свете, есть наши союзники! Я сказал «подвиг» и не откажусь от этого слова. Несколько сот таких храбрецов, – и я за неделю доберусь до Берлина!
Что творится?! Тонрад зажмурился. Не суд, а какой-то фарс. Зал обезумел…
– Вам следует подкрепиться, – заботливо сказал бармен, ставя перед Тонрадом коньяк, и, замявшись, печально произнес: – Значит, война…
Коллинс разглагольствовал о родственных связях англичан с американцами. К чему бы это? – мучительно обдумывал Тонрад. И слово, сказанное барменом, не сразу вошло в его сознание.
– Война? Что – война? – машинально спросил он бармена.
– Выходит, наша война с Германией…
Наконец, смысл сказанного барменом пронзил Тонрада громом. Он встрепенулся, повернулся всем телом к бармену:
– Что?! Где ты это слышал, Джордж?
– У бармена слух должен быть отменным, – подмигнул ему бармен. – Мало ли что? Может пригодиться. – И пояснил: – Вчера Большой мистер беседовал с генералом, – кивнул он на Обаза.
Зал снова зааплодировал Коллинсу. Воспользовавшись паузой, Тонрад вскочил, резко замахал рукой:
– Я протестую! Я заявляю, что существует заговор против мира! Мистер Притл, для чего здесь находится мистер Коллинс? Не желаете ли вы воспользоваться этим процессом для разжигания военного психоза?
В зале поднялся гвалт. Публика угрожала Тонраду, она обвиняла его в зазнайстве, в вызывающем поведении, в отсутствии гостеприимства… Но Тонрад потребовал, чтобы суд его выслушал.
– В то время, когда в Европе идет война, здесь, в Соединенных Штатах Америки, за тысячи километров от мест сражений, тоже появились два лагеря: германский, в лице трех батраков-немцев, и российский, представленный горцем. Не надо быть особенно проницательным человеком, чтобы сделать вывод: ссора произошла из-за военного психоза, из-за этой дрянной болезни…
– О моем ученике рассказывают анекдоты, – деланно засмеялся Притл. – Всерьез уверяют, что когда Мистер Тонрад лежит с женщиной в кровати, то и тогда он ищет связи между борьбой полов и войной в Европе.
Генерал Обаз вдруг шагнул вперед и развел руками:
– А зачем вы возмущаетесь, мистер Притл? Молодой защитник совершенно прав! И я так думаю, что, не будь войны в Европе, – не было бы и этого процесса, потому что не было бы и боя на ферме. Об этом же и письмо в конверте с вензелями. Видимо, и у мистера Тонрада есть факты весомые…
– У меня есть свидетель, – подтолкнул вперед бармена Тонрад. – Он подтвердит, что определенным кругам нашего общества хочется, чтобы наша страна… вступила в войну!
Бармен побледнел, попытался спрятаться за спину Тонрада. Но тот упорно подталкивал его к трибуне, прося:
– Джордж, поведайте всем, что вы слышали вчера в баре. О вступлении США в войну.
Публика замерла. Неужели сейчас выяснятся новые странные подробности? Но бармен загнанно оглянулся, отрицательно покачал головой:
– Я ничего не слышал.
– Джордж, надо остановить преступную руку, ввязывающую нас в бойню, – взмолился Тонрад. – Вы не были на войне?
– Слава богу, нет.
– А я две недели находился на передовой. И я скажу вам – это ужасно! Миллионы людей стреляют друг в друга. За что? Омерзительно. Посмотрите в зал, Джордж, здесь не знают, что такое война, они смотрят на нее, как на забаву. Там льется кровь, гибнут люди, а нам кажется, что мы в стороне, что это нас не касается, и мы с той же энергией кутим, пьем, флиртуем! Опасное заблуждение! Эхо войны отзывается и в наших краях! Так помогите же мне, бармен, рассказать людям о той опасности, что подстерегает нас. Еще можно остановить войну.
– Я ничего не знаю! – в отчаянии закричал бармен и взмолился: – Мистер Тонрад, за что вы ко мне так несправедливы? Хотите, чтоб мою фамилию склоняли в газетах? Хотите меня разорить? Чтоб я закрыл бар? Я не самоубийца! – Джордж решительно направился к выходу.
Зал опять зашумел…
– Все! Я смят! – усаживаясь, сказал Тонрад Караеву. – Меня больше не существует…
– Простите за откровенность, мистер Тонрад, но я рад за земляка. Притл спасет его.
– Они даруют жизнь одному, но отнимут ее у тысяч, десятков тысяч! – простонал Тонрад.
Коллинс, четко чеканя шаг, приблизился к Таймуразу, с умилением оглядел его с ног до головы и закричал в восторге:
– Силен! Именно таким я представлял себе тебя: высоким, широкоплечим, отчаянным!
– Дамы и господа! – восторгнулся генерал. – Смотрите на них! Как они похожи друг на друга! Два победителя! Два героя!
Зал вновь поднялся на ноги, приветствуя Коллинса и Таймураза. Горец с удивлением оглядывался по сторонам. Он давно уже не понимал, о чем идет речь на суде. Он думал о том, как далеко забросила его судьба от дома, как все нескладно получилось. И в этом никто, кроме его самого, не виноват. Давно уже его тяготит совесть. Он сам задумал похищение. А потом сам же решил бежать от девушки, которая его любила. И с Муратом распрощался, не поняв, что в этом мире нельзя одному. Много было в его жизни ошибок. И за них надо платить. Старый Асланбек так и говорил: сколько ни петляет ложь, а все равно дорожка ведет к правде. И он, Таймураз, петлял, а теперь пришла пора держать ответ. Как много говорят эти люди, кричат друг на друга, по всему видно, тоже стараются петлять, чтоб скрыть свои грязные мысли. Зачем этот военный здесь? Почему так смотрит на него? Герой, – сказал о нем Караев – Четырнадцать немцев убил…
– Герой на скамье подсудимых! – воскликнул Коллинс, театрально воздев кверху руки. – Что может быть более прискорбным?! – и резко обратился к судьям: – Я знаю, – вы не посмеете взять на себя большой грех. Вы обязаны сохранить ему жизнь! Вы слышите? Обязаны! – он опять повернулся к Таймуразу: – Я не могу себе отказать в удовольствии пожать тебе, герой, руку!
Коллинс протянул руку Таймуразу, вызвав восторг зала. Фотокорреспонденты заторопились, раздались вспышки магния. В зале оставался спокоен только один человек – подсудимый. Он угрюмо смотрел на полковника и упорно не замечал его протянутой руки.
– Пожми же ему руку, – наклонился к Таймуразу Караев. В ответ горец произнес несколько фраз, удивив переводчика.
– Что он сказал? Что он сказал? – закричали из зала.
– Он спросил, за что мистер Коллинс убил четырнадцать немцев? – пожав плечами, перевел Караев.
– Они наши враги, – широко улыбнулся в ответ Коллинс.
– Что они тебе сделали? – не успокоился Таймураз.
– Мне? – удивился Коллинс. – Я служу в королевской армии Великобритании, а между Англией и Германией, как мне кажется, идет война! – засмеялся он, но на сей раз в зале его никто не поддержал.
Все ждали, что еще выкинет этот странный убийца, упорно допытывавшийся у полковника:
– Или ты не знаешь, за что лишил жизни четырнадцать человек? За что стрелял в них?
Он говорил тихо, но от этого голос его звучал еще внушительнее. Его простые, незатейливые вопросы вдруг заставили задуматься всех присутствовавших. То, что не удалось добиться Тонраду, этот дикарь достиг с невероятной легкостью. Коллинс растерянно умолк, не зная, как ответить горцу.
– Ты принес страдания четырнадцати матерям и не знаешь почему, – укоризненно покачал головой Таймураз.
Это был приговор. И его фразу все так и восприняли. В звенящей тишине раздался смех Обаза. Он ткнул пальцем в сторону подсудимого, раздраженно сказал:
– Эта дикая душа заражена пацифизмом. Он уже забыл, что сам погубил троих. Бывают же чудеса!
– Я их убил потому, что они делали зло. Я убил зло!
– Ты всовываешь свою голову в петлю, – вонзился глазами в Таймураза Притл. – Добровольно!
Горец попросил Караева перевести Притлу:
– Мой дед, послушав тебя, сказал бы: человек, который с детства оседлал ложь, никогда не сможет смотреть правде в глаза. Стыдно обманывать других. Но обманывать, как ты, самого себя? Зачем? Ты правильно говорил, что я убийца. А потом стал хвалить меня?! Знаю, чего ты хочешь. Чтоб все люди были злы друг на друга. Чтоб несли один другому недоброе. Этот, что убил четырнадцать человек и ходит гордый, – дурак, но ты же умный. Зачем хитришь?
– Он хотел спасти тебя, – пояснил Караев.
– А зачем он хотел спасти меня?
– Ты ему нравишься.
– Но я не нравлюсь самому себе, – вздохнул Таймураз, и ему вдруг захотелось поделиться с кем-нибудь думами, что вот уже который день мучают его. – Когда Мурат говорил мне: жить надо по справедливости, я смотрел на него, как на наивного. Люди каждый день друг друга грабят, обманывают, – что для них справедливость? Только слово!.. Когда Асланбек твердил нам, своим внукам, берегите честь, – я считал, что это значит: никому не должен давать спуску. Ходил гордый, как индюк. Когда Зарема лучший кусок мне подкладывала, в глаза мне заглядывала, – не ценил я это, считал, что так, мол, и положено, потому что я – это я! Таких, как я, все должны уважать и любить. Теперь вижу: такие, как я, лишь горе людям несут. Зареме слезы принес потому, что не хотел себя сломить. Мурат ради меня жизнью рисковал, а я не пошел с ним, потому что только о себе думал. Немцев убил, потому что зло несли мне. Мне! Из-за себя стрелял в них. Когда стрелял, твердо знал: в зло стреляю. Сейчас душа неспокойна, ведь опять я людям горе принес… – он постучал себя по груди: – Здесь плохо. Потому что убийца я! Убийца!
