Текст книги "Испытание"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
Через час резко распахнулась дверь, и на пороге застыл Мурат. Гневный. Рука до боли сжимала рукоять кинжала. Нарком провел взглядом по приемной. Глаша растерянно поднялась с места:
– Я не знала, где были вы, и…
– Где был я?! – он яростно хмыкнул и резко дернул дверь кабинета; сев за стол, обхватил голову обеими руками, застонал.
– Что случилось, Мурат Дзамболатович? – испугалась Глаша. – Что?!
Он глянул на нее, и она увидела в его глазах великую скорбь.
– Случилось! – выдохнул он дрожащим голосом. – Я… проспал!
– Что? – не поняла она сразу.
– Проспал! – зарычал он. – Проспал!
– Бывает, – облегченно вздохнула Глаша.
Точно пружина подбросила наркома. Он протестующе закричал:
– Не должно бывать! – и приказал ей: – Садись! Пиши «Приказ по наркомату»… Дальше число, месяц, год, город, как. положено. Теперь так: «За серьезное нарушение дисциплины: наркому Гагаеву Мурату Дзамболатовичу объявить строгий выговор. Предупреждаю…» Почему не пишешь?
– Да не бывает так, – развела руками Глаша. – Сам себе: выговор?..
– Другим давал выговоры, – себе почему не должен? Проспал – получай свое! И не спорь, Глаша! Иди отпечатай! Да поскорее!..
Прочитав приказ, Татари округлившимися глазами уставился на Глашу.
– Этот приказ нельзя обнародовать. Не дай бог кто-нибудь узнает – засмеют нашего наркома.
Татари был бы не Татари, если бы в ответ на возражения наркома не нашел убедительный довод:
– Почему вы решили, что вам нужно дать строгий выговор? Может быть, вас следует освободить. Меру наказания устанавливает начальство.
И что вы думаете? Нарком пошел к начальству… выпрашивать наказание. Амзор Чеджиев тоже не сумел успокоить Мурата. Когда приказ – без расшифровки, за что наказан нарком, – все-таки был подписан, Гагаев положил руку на плечо Амзора:
– Отпусти меня с наркома, а? Неграмотный я, не мое это место. Хочешь, я директором конезавода пойду? Ох и лошади будут у меня! Это дело я хорошо знаю… Ну, почему качаешь головой?..
Огорченный отказом, Мурат направился к двери. Чеджиев, глядя ему вслед, подумал: злые, недалекие люди этот случай могут в анекдот превратить. Но если вдуматься в суть поступка Мурата – побольше бы нам таких чудаковатых руководителей!
… Нетерпеливым движением передвинув каретку машинки, Глаша на миг замерла, и тогда стали слышны гневные голоса, глухо доносившиеся из-за массивной, обитой кожей двери, на которой тускло поблескивала медная планка с надписью: «Член ВЦИК, нарком Северной Осетии тов. Гагаев М. Д.» Переглянувшись с чубатым другом, с улыбкой следящим за нею с фотографии, Глаша поднялась и, твердо, по-мужски ступая, направилась к двери. Посетители, заполнившие приемную, как по команде повели головами, прослеживая каждый ее шаг. Это была разношерстная публика тридцатых годов.
С трепетом шли они сюда и теперь с плохо скрываемой надеждой поглядывали на обитую кожей дверь, куда и им предстояло войти. Вдоль стены пристроились рабочие в латаных косоворотках и кирзовых сапогах. Напротив них толпились горцы в потускневших черкесках и мохнатых барашковых шапках. Тут же застыли служащие в темных полотняных рубашках, спущенных поверх топорщащихся в разные стороны галифе. Особняком возле окна притаились старушки, укутавшиеся в шерстяные платки.
Середину помещения оккупировал дородный мужчина в пенсне и с галстуком-бабочкой. Среди этих людей, чьи морщины, щедро прорезавшие лоб и щеки, заскорузлые руки, вцепившиеся в суковатые, замысловато обструганные палки, огромные, натруженные постоянным напряжением ноги, костлявые плечи, седина бороды и тяжелый молчаливый взгляд немым укором напоминали о тяжко прожитых годах, он выглядел чужаком. И как ни пытался показать себя свойским, его мучала печальная необходимость вместе с этими людьми быть просителем, ведь он тоже пришел за пенсией. Но что делать? К каждому приходит этот день признанной старости. Не выдай его неумело заштопанный на локте старенький костюм, – со стороны по горделивому и независимому виду могло показаться, что его занесла сюда нелепая случайность, а не жестокая необходимость. Шум спора, доносившийся сквозь наглухо прикрытую дверь, вызывал у посетителей смутное беспокойство.
Дверь кабинета распахнулась. Все устремили взгляды на показавшегося на пороге бритоголового мужчину лет под сорок в светлом полотняном костюме. Он торжествующе оглядел всех…
– Ну, как он? – торопливо спросил один из стариков.
– О-о, – закатил глаза мужчина. – Вдается в такие подробности… – он вытянул палец к потолку. – Но разбирается! Понял, что нашему городу нужен зоопарк. Пообещал выпросить у москвичей тигра, слона и трех обезьян. Здорово! – и тут он спохватился: – Я ж ему позабыл сказать, что деньги на питание зверей нужны! – он потянулся к ручке двери, но Глаша отстранила его:
– Не волнуйтесь – он сам об этом догадается…
А в кабинете уставший от забот, которые на него взваливали посетители, Мурат терпеливо выслушивал молодого горца, примостившегося на краю стула и не сводящего глаз с ордена Боевого красного Знамени, поблескивавшего на груди наркома, на красном лоскутке. Сбоку от Мурата сидел его помощник Татари и записывал просьбы посетителей.
– У нас в ауле нет учителя, – запинаясь, торопливо высказывался паренек: – Всем миром и решили: быть им мне.
– А школа есть в вашем ауле? – спросил Татари.
– Будет. Начали строить. Уважаемый сын Дзамболата, ты уж направь меня в Москву, пусть поскорее из меня сделают учителя.
– По-русски говоришь? – уточнил помощник наркома.
– Не-ет… У нас в ауле нет ни одного русского.
– Как же тебя направить в Москву? – развел руками Татари. – Там нет профессоров, понимающих по-осетински…
– Но я очень хочу! – выпалил паренек.
– Устроим как-нибудь, – вмешался в разговор Мурат. – Но ты уж, чтоб не краснел я, заучи русские слова, хоть немного…
– О-о, я быстро выучу русский! – пообещал паренек и показал на дверь: – Я сейчас начну. Там сидит русский мужчина, я с ним заговорю… Ага!..
Он вышел, а перед Муратом плотно уселся на стул горец в темной черкеске и белой сорочке с высоким воротом.
– До Осетии должен дойти план ГОЭЛРО? – спросил он, наклонившись к наркому. – Должен. Ты в наших местах бывал. Помнишь водопад? Зачем вода зря падает, силу свою губит? Надо перегородить речку до водопада и пустить ее сквозь гору в ущелье.
– Как сквозь гору? – поразился Мурат.
– Пробить трехкилометровый тоннель. Вода и побежит по нему и станет крутить турбину – вот и будет электростанция!..
– Образование какое у вас, товарищ Дзандар Байтов? – спросил Татари.
– Чабан я, чабан, как и Мурат.
– И вы спроектировали электростанцию?! – ошарашено воскликнул помощник. – У вас есть чертежи? Расчеты?
Байтов указал на свою голову:
– Здесь вижу, как вода бежит по тоннелю, как крутит Турбину…
– Но это же… абсурд! – процедил сквозь зубы Татари. Дзандар покосился на него и полез в карман. Аккуратно раз вернул сверток, вытащил фотокарточку и подал Гагаеву:
– Вот. Это я двадцать три года назад соорудил. Тоже без чертежей. Тоже не верили, – покосился он на помощника нар кома.
Фотокарточка запечатлела нескольких горцев, столпившихся возле странной деревянной трубы, сбитой железными обручами.
– Это вот я, а это труба длиною в тринадцать аршин. По ней я пустил воду, а в конце ее поставил мельницу. Ух и работала! Всему аулу муку молола. Найдем деньги на тоннель, – и по нему вода побежит. Поверь мне, Мурат.
– Для веры заключение специалиста требуется, – сказал Татари.
– А я и так верю! – решительно заявил Мурат. – Верю – побежит вода! – И обратился к Байтову: – Деньги попрошу у Михаила Ивановича…
– У кого? – переспросил, не поверив, Дзандар.
– У товарища Калинина, – пояснил, недовольно покачав головой, Татари.
– К нему зайду, – вскочил с места нарком. – Он тоже пастушил, он поймет нас, чабанов! Добуду тебе денег, Дзандар! Добуду! И у нас будет свой маленький ГОЭЛРО!..
…Прием продолжался четвертый час. Старик-горец в осетинской широкополой войлочной шапке в сердцах стукнул палкой о пол:
– Долго! – гортанно произнес он: – Зачем длинный разговор?
– Видать, документов нету, – торопливо произнес неказистый, скуластый старичок, по внешности из мастеровых – был он в синем комбинезоне, в сапогах в гармошку, из кармана торчала кепка. – А у меня вот – все заготовлено! – лихорадочно, успокаивая самого себя, он показал всему миру кипу бумаг и бодро заявил: – Суну их ему, и пусть без лишних слов ставит меня на пенсию.
– … Многие, многие лета я работал, – бубнил посетитель в кабинете. – И при царе, и после революции. Туто все приписано, – он пододвинул по гладкой поверхности стола документ к наркому. – Про то, как с малолетства батрачил, есть. Про то, как нанимался к бельгийцам, что в Садоне шахты рыли, есть. И про то, как двадцать шесть годиков в вагоноремонтных мастерских вкалывал, тоже есть. На каждой печать, подпись, – тыкал пальцем в справки посетитель. – Видишь?
Нарком никак не реагировал на документы, которые старик упорно подсовывал ему. Не то, чтобы взять их в руки, – он их не удостоил взгляда. Нельзя оказать, чтоб он не доверял бумагам, – он их скорее презирал. И безгранично верил своему зрению и проницательности, будучи убежденным, что может определить, чего стоит находящийся перед ним человек. Наконец, нарком встрепенулся, пренебрежительно отмахнулся от документов:
– А-а, это бумажки. Мертвые! А мы с тобой люди. Живые! – и он порывисто наклонился к старику, суровым, ничего хорошего не предвещавшим шепотком охладил его пыл: – Хочу поговорить! – Мурат выдержал паузу до тех пор, пока она не отозвалась в ушах посетителя звенящей тишиной, резко спросил: – Пенсию дать тебе? А за ЧТО?
– За что? – у старика растерянно задергалось веко. – Время подошло. Мне уже шестьдесят стукнуло.
– Нет, ты скажи, что ты такое сделал, отчего страна должна о тебе заботиться? Что? – Мурат настырно наседал на оторопевшего посетителя. – Почему Советская власть должна кормить тебя, лечить, обхаживать? Какой ты подвиг совершил? Сколько врагов убил?
– Петру Воинову пенсию дали, – вспомнил немаловажный факт старик. – А какой он герой? От земли не видать.
– На себя смотри! – обрезал нарком и опять перешел на шепот: – Сядут вокруг тебя внуки, спросят, что сделал в жизни, чем гордишься. Что скажешь им? О каком подвиге вспомнишь?
– Все бочком у меня складывалось, – потерянно согласился старик. – Случая не было показать геройство. Я ж в том не виноват.
– Виноват! – возразил Мурат. – Человек должен совершать подвиги. Хотя бы один за целую жизнь. Так должно быть! Иначе зачем он живет? – изумился он, доконав этим доводом стари ка. – А ты? Жил сам по себе. Работал – для себя. Женился – для себя. Детей делал – для себя. А кроме этого что делал? Для народа? В подполье был? Против царя лозунги кричал? Тебя жандармы брали под конвой? Ты белых шашкой рубил? Если – да, то вот, бери все. Свое отдам! Другом мне будешь, кунаком! Но ты не говоришь: да, потому что не такой ты. Пото му что ничего геройского не сделал.
Мурат вскочил со стула, быстрыми шагами обогнул стол, положил руки на плечи старика, заглянул ему в лицо:
– Я нарком, да? Мне народ доверил деньги, сказал: «У страны мало средств. Война много разрушений принесла. Что есть – расходуй бережно!» А я должен пенсии давать. За что? Вот тебе – за ЧТО? Сочувствовать тебе – можем. А деньги давать… Почему страна должна быть такой щедрой? – Нарком с надеждой спросил: – Теперь понял, что стыдно тебе у народа пенсию просить?
– Понял, – пригорюнившись, произнес посетитель. – Не повезло мне… Всю жизнь одно знал: работу да работу.
– Глаша! – закричал нарком и, когда в кабинет вошла секретарша, кивнул ей на посетителя и торжественно, точно продолжая давний спор, заявил: – Ему стыдно. Он от пенсии отказывается. Добровольно!
Когда дородный мужчина в пенсне и с галстуком-бабочкой, опережая очередь, нырнул в дверь, из кабинета послышался крик – яростный, непримиримый. Нарком метал громы и молнии:
– Не годится так! Не могу так! Денег на больницы не хвастает! На школы не хватает! На мосты не хватает! На электро станцию – НЕТ! А пенсию даем буржуям! Нет! – показал он кулак чужаку. – И нет!
Стоя возле непомерно большой скульптуры вздыбившегося коня с отбитым копытом, Глаша, старательно не замечая негодующего взгляда дородного посетителя, терпеливо ждала, пока Мурат выговорится. Потом беспристрастно сказала: – У этого гражданина все документы в порядке.
– У таких справки всегда есть! – вскипел Мурат. – Сделать такой в жизни ничего не сделает, а бумажку прихватит! Пусть мне начальство голову рубит, а я не дам ему пенсии. Так и знай: не дам! – и вдруг коротко, едва слышно, почти без зла и ненависти произнес: – Уходи…
И дородный мужчина испугался. Только сейчас. Этот тихий, почти дружеский голос пронзил его страхом, и он торопливо выскочил из кабинета.
Нарком поднял глаза на Глашу. Она посмотрела на него с укором. И нарком, наконец, сдался:
– Позови того старика, что всю жизнь знал одно – работу…
Глаша не удивилась. С привычной неторопливостью распахнула массивную дверь, отыскав глазами старика, кивком головы подозвала его.
– Звал, будто? – озадаченный молчанием наркома, старик в растерянности оглянулся на секретаршу.
– Звал, – согласился нарком и, избегая взгляда Глаши, примирительно произнес: – У каждого человека наступает день, когда он назад оглядывается. О том, что бывает такой день, надо знать. Тебе. Мне. Всем! Твои дети должны знать об этом и твои внуки! Будут знать – станут заранее думать, как жить, чтоб было, что ответить совести. А не молчать, как ты! – Вдруг озорная улыбка осветила его лицо, ион, лукаво поглядел на старика, сказал: – Бери его бумаги, Глаша, давай пенсию. Советская власть о старости заботится. Умереть с голоду не дадим никому!
Выходя из кабинета, старик бережно закрыл за собой дверь…
– И мужчину в пенсне позвать? – спросила Глаша. Мурат подскочил с места, так велико было его негодование:
– Нет! Нет! Нет!!!
Глаша подождала, пока крик, продребезжав стеклами окон, заглох у потолка, напомнила:
– В обком вызовут. Скажут, что в мирной жизни нельзя действовать, как на войне.
– Нужно, как на войне! – эхом отозвался Мурат.
– Советская власть заботится о старости, – повторила она только что произнесенные им слова.
– Не буду подписывать.
– Заставят.
Нарком, тяжко вздохнув, вспомнил, что так бывало не раз – заставляли, и, примирившись с неизбежностью, сказал:
– Сама подпиши.
– Не имею права.
– А меня в обком вызовут, докажут, что документы у этого типа в порядке, ругать станут, – напомнил Мурат. – Тебе станет жаль меня, плакать будешь, – и нежно попросил: – Подпиши. Сам – не могу! – он кивнул на стол, где в траурной рамке стояла фотокарточка улыбающегося чубатого Федьки, точь-в-точь такая же, как та, что находилась рядом с пишущей машинкой; Глаши, и с болью промолвил: – Он не позволяет мне подписать. Все, кто не вернулись, не позволяют! – и увидев, как мгновенно осунулось лицо Глаши, попытался пошутить: – Тебе – подпишу. Хочешь, доченька, сейчас подпишу? Раз десять подпишу!
– Рано мне, – растроганно произнесла Глаша.
* * *
…Савелий Сергеевич умолк и озадаченно поглядел на весело засмеявшегося Дзамболата. Не над сценарием ли?
– Что-то не так? – осторожно спросил режиссер.
Не переставая хохотать, Дзамболат потыкал пальцем в сценарий.
– А что произошло дальше, у тебя там написано? Про то, как Мурат просил деньги на электростанцию? Нет?.. Так слушай же…
… В кабинете Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина шло заседание. Члены ВЦИКа обсуждали проект будущей высокогорной электростанции. Выступал известный ученый в области гидростроительства:
– …Подводя резюме, я вынужден признать, что в мировой практике такой дерзкий и технически острый замысел еще не встречался. Пробить в жестких горах Кавказа трехкилометровый тоннель кирками – это проблематично. И хотя предвари тельные изыскания, проведенные по вашему указанию, Михаил Иванович, Ростовским трестом «Энергострой», подтверждают возможность, – я подчеркиваю это слово – возможность проведения эксперимента, – я считаю, что скудные средства, которыми сегодня располагает страна, более целесообразно направить на реализацию другого, уже апробированного проекта.
Мурат слушал внимательно, но не все понимал. Вывод, сделанный ученым, поразил его, и Гагаев недоуменно развел руками. Михаил Иванович спросил выступавшего:
– Это ваше личное мнение?
– Не совсем так. Это и мое личное мнение, и вывод, к которому пришла комиссия, – и чтоб смягчить отзыв, добавил: – Может быть, лет через десять, когда немножко разбогатеем…
– Эти же слова я слышал и про Транскавказскую автомагистраль через горный перевал, – возмутился Мурат и обрушился на ученого: – Почему ты считаешь, что кирка тяжела для осетин? Увидишь: горцы быстро пробьют этот тоннель. И там надоела лучина. И горцам хочется жить при ярком свете! Сейчас, а не через десять лет.
– Я смотрю реально на проблему, – оскорбился ученый и поправил очки на носу. – Я не иду на авантюру, как бы она ни была привлекательна.
– Авантюру?! – закричал Мурат. – Что он говорит, люди?!
– Спокойнее, спокойнее, – попытался остановить его Калинин.
Но Мурата теперь было не удержать:
– Извини, Михаил Иванович, но когда человек говорит: пусть сперва где-то кто-то испытает проект, а потом и мы поду маем…
– Я так не говорил! – резко возразил ученый.
– Но так думал! Думал так! И о каком риске ты говоришь? Мы с Дзандаром неделю по горам лазили. Его замысел у него в голове, но я его понял! А ты не был в горах и отказ даешь! Михаил Иванович, отправь его в горы, я сам поводырем у него буду!..
– Будем решать коллегиально, – сказал Калинин. – Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы утвердить выводы комиссии?
Когда все до одного подняли руки, Гагаев опешил.
– Против? Воздержавшиеся? Нет, – Михаил Иванович глянул на Мурата: – Дело не только в том, что проект дерзкий и не проверенный. Мы, коммунисты, по натуре дерзкие люди. Но, утвердив проект, где мы возьмем средства? Где? Вы же знаете, как бедна и разрушена страна.
– Знаю, – подтвердил Мурат. – Но я знаю, с чем меня ждут дома горцы. Дорогой Михаил Иванович, есть хорошая русская поговорка: с каждого по волосинке…
– Лысые мы, лысые, – грустно пошутил Калинин.
Кругом засмеялись. Гагаев покраснел и вдруг сорвал с головы шапку. Осторожно, уважительно к Михаилу Ивановичу положил ее на стол. Потом отстегнул пояс с кинжалом, и они тоже легли рядом на стол.
– Что ты делаешь, Мурат?! – ахнул кто-то из членов ВЦИК.
– У нас в горах кинжалы и шапку носят только мужчины, – гневно сверкнул глазами Гагаев. – Если я не смог доказать, что электростанция нужна сегодня Осетии, – какой я мужчина?!
Михаил Иванович смущенно усмехнулся. Зал зашумел. Мурат высоко поднял голову и жгучим взглядом окинул всех. И тогда Михаил Иванович посуровел, поднялся из-за стола, громко спросил:
– Что станем делать, товарищи? Не принято у нас переголосовывать… И все-таки… Подумать только: по замыслу неграмотного чабана построить электростанцию, а? И к тому же Мурат дает слово, что как ни тверда порода Кавказа, горцы пробьют тоннель. А он – я это хорошо знаю – человек дела. И разве мы можем допустить… – в его глазах запрыгали смешинки, – разве мы можем допустить, чтобы наш товарищ и соратник Мурат Гагаев возвратился домой без кинжала и шапки?! – Михаил Иванович решительно потребовал: – Думайте, откуда выкроить средства. Не уйдем отсюда, пока не соберем необходимую сумму на горную электростанцию…
… Прощаясь с Дзамболатом, Конов торжественно поклялся:
– Вы будете первым, кто увидит наш фильм! Первым!..
Глава девятая
…Киногруппа выехала из города еще затемно. Путь ее лежал к одному из озер, расположенных за станицей Николаевской. Здесь за несколько дней выстроена шхуна, вернее, часты ее. Если смотреть на нее сверху, то шхуна как шхуна, таких Майрам в документальных фильмах видел не одну. Но эта шхуна плыть никак не могла. Она неуклюже застыла у самого берега, на высоких сваях, вбитых в воду.
Конов торжествующе кивнул сонно зевающим актерам:
– Это и есть Море дьяволов, что у берегов Японии. А эта рыбацкая шхуна, на которую вы все нанялись. Она даже слегка покачивается, так иллюзия морского промысла будет полной. Ну-ка, продемонстрируй, – попросил он директора.
Легкое нажатие на кнопку, скрытую на корме шхуны, и она на самом деле стала покачиваться, точно на волнах. Режиссер засмеялся:
– Рыбные промыслы. Отсюда виден японский городок, разбросанный на прилегающих холмах: чистенький, с носящимися по улицам рикшами, зданиями с одно-двух и трехярусными плоскими крышами… Но это там, в городке, чистота. А здесь, на рыб ном промысле, грязь и такая вонь, что с непривычки человека всего выворачивает. Рыбацкие лодки вплотную подходят к огромному чану и вываливают в него рыбу. Из него рабочие руками выхватывают трепещущую, сверкающую на солнце рыбину и, сортируя, пускают по трем желобам, вдоль которых выстроились работники, чья задача заключается в том, чтобы каждую рыбу обработать: отрубить ей голову, выпотрошить…
Под жгучим солнцем от бочек, куда выбрасывают внутренности, несет смрадом, да таким, что впору бежать отсюда. Мурат и Таймураз в ряду рабочих. Они вымазаны рыбьим жиром и кровью и покрыты чешуей с головы до ног: кожаный халат, рукавицы, сапоги с высокими голенищами… Стараются рабочие. Нож так и мелькает в их руках. Важно не пропустить ни одной необработанной рыбешки под навес, где женщины укладывают рыбу в жестяные банки и в бочки, густо покрывая ее солью или заливая маслом…
– Нет, больше невмоготу от этой вони! – паренек рядом с Муратом бросает нож, отбегает в сторону, где его всего выворачивает наружу.
– И какой гад надоумил нас прибиться к япошкам! – в сердцах чертыхнулся рабочий, стоявший по другую сторону от Мурата. – «Маленькая страна, но богатая! Денежная!» Не до денег уже – выбраться бы отсюда подобру-поздорову…
– Хватит стонать, Андрей, – оборвал его третий рабочий. – И без тебя тошно…
К артели приблизился невысокий плотный японец в белом костюме и штиблетах, прислушался к болтовне работников, пристально окинул их взглядом.
– Эй, близко не подходи, – предупредил его Андрей. – Выляпаем твою одежу…
Японец охотно засмеялся, закивал головой…
– Понимаешь по-русски? – удивился бригадир.
– Мало-мало, – опять закивал головой японец и, заглянув в бочку, брезгливо поморщился: – Ай, какой грязный работа.
– Лучше не нашлось, – пояснил Таймураз. – Весь город обошли…
– В море чище, – прищурился японец. – И воздух хороший, и работа не такая… Тьфу!
– И зарплата выше! – поддакнул ему Андрей. – Это нам известно. Ну и что же?
– Мне нужно семь, нет – восемь человек, – заявил японец. – На мой шхуна.
– А что делать-то? – не отрываясь от работы, произнес бригадир. – Никто из нас моряком не служил.
– Мало-мало на шхуне матросы есть, – сказал японец. – Капитан есть. Нет рыбаков. А завтра в море надо… Рыба идет…
– Платишь как? – оборвал его Андрей.
– Сколько ты рыбы дашь – столько я денег дашь, – пояснил японец и поспешно добавил: – Море богатое: рыба всегда есть. Сколько денег здесь за месяц заработаешь – столько у меня за один выход в море.
Работники переглянулись, паренек спросил напрямик:
– Так мы, говоришь, управимся?
– Та, та! – охотно подтвердил японец…
… Шхуна вышла в море. Японцы – капитан и два матроса – стояли у штурвала и молчаливо поглядывали на столпившихся на палубе артельщиков.
– А когда сети-то бросать? – спросил Андрей.
– Они скажут, – кивнул на японцев Мурат.
– Чураются нас, молчаливые, – произнес бригадир.
– Японцы говорить не любят, – плюнул за борт Андрей, – Братцы, уж нам надо постараться, чтоб и дальше хозяин брал нас…
Берег все удалялся и, наконец, совсем исчез.
– Мурат, а ты плавать умеешь? – вдруг с испугом спросил Андрей.
– У нас моря нет, – с сожалением ответил горец.
– И я не умею, – признался Андрей. – Надо бы поближе держаться к тем, кто умеет. Мало ли что…
Из каюты показался японец, нанявший их, прищурил глаза и, не увидев берега, довольно вздохнул:
– Скоро будем сети бросать…
Мурат увидел, как хозяин и капитан переглянулись, удивился, чему бы это, но не стал ничего говорить. Капитан показал рукой на артельщиков и жестом предложил хозяину увести их с палубы.
– Всем – вниз, всем – вниз, – заторопился хозяин. – Немножко отдых…
…В трюме качка ощущалась сильнее. Артельщики кто лег на нары, кто присел. Пареньку опять стало плохо. Вытаращив глаза, он прижал обе ладони ко рту.
– Здесь не смей, Сань, – сказал бригадир. – Давай на па лубу, сынок…
Саня, не отрывая ладоней от рта, бросился к лестнице…
– И зачем ты сына с собой прихватил? – спросил бригадира Андрей. – Совсем он ослабел.
– Думал как лучше, – вздохнул бригадир. И тут сверху свесилась голова Сани:
– Папаня! Дядя Мурат! Братцы! Япошки-то в лодку усаживаются.
– Как в лодку? Почему?! – закричал Таймураз, и ноги его затопали по ступенькам, ведущим вверх.
Мурат бросился следом…
Капитан и два матроса были уже в лодке, спущенной на воду с палубы. Хозяин, держась за поручни, тоже спускался в нее, когда его настигли Мурат и Таймураз и схватили за руки.
– Куда ты? – закричал Таймураз.
– Пусти! Надо! Пусти! – стал вырывать руку хозяин.
– А шхуна как? – развел руками бригадир. – Кто рулить будет? Штурвал ходуном ходит.
– Пусти! – с бешенством вырывался хозяин и закричал что-то японцам.
Те в ответ замахали руками. Капитан, опасливо глядя на шхуну, показал на часы.
– Э-э, нет, – заподозрил неладное Мурат, – никуда мы, хозяин, тебя не пустим.
– Пусть и они подымаются! – закричал Андрей.
Хозяин вдруг наклонился к Мурату и Таймуразу, зашептал:
– Давайте вместе в лодку. Здесь оставаться нельзя.
– А они? – спросил Мурат.
– Мало тихо, – испугался хозяин. – Они должны здесь.
– Ну?! – возмутился Мурат. – Или все в лодку, или и ты остаешься с нами.
Капитан вытаращил глаза, что-то грозно крикнул хозяину.
– Пусти! – умолял хозяин Мурата. – Они уйдут!!!
Капитан махнул рукой, и матросы дружно заработали веслами.
– Что это делается?! – закричал Андрей.
– Неладное задумали басурманы! – погрозил кулаком японцам бригадир.
Мурат и Таймураз оттащили хозяина от поручней.
– Что хочешь сделать? Говори, сволочь, убью! – закричал Таймураз.
Хозяин вдруг ахнул, схватился за голову, забормотал:
– Мало-мало время! Близко-близко взрыв! Это не должно быть! Скорей! – он потащил горцев к каюте.
На полу каюты тлел бикфордов шнур. Он тянулся к ящику, находившемуся под столиком. Вбежав в каюту, хозяин стал яростно и лихорадочна топтать шнур, выкрикивая:
– Взрыв не надо! Взрыв не надо!
Мурат перерубил шнур кинжалом. Японец сел на кровать и заплакал. Артельщики, столпившись у дверей, во все глаза смотрели на него.
Таймураз упер в грудь хозяину кинжал, грозно спросил:
– Зачем хотел взорвать? Говори! Зарежу!
– Скажу, скажу! – торопливо заявил японец. – Шхуна старый. Но застрахованный. Выгодно взорвать, чтоб деньги получить, другой шхуна купить… Взрыв – и нет шхуна. Здесь Море дьяволов – страшное место: пароходы гибнут, все люди…
– Нам, выходит, смерть, а тебе деньги? – изумился Андрей. – У-у, гнида!
– Что теперь делать будем? – оглянулся на друзей Таймураз.
– Я вас возвратить назад, назад туда, – затараторил японец. – Я уметь вести шхуна… Я быть штурман…
– Опять в эту вонь? – Сане чуть опять плохо не стало. Мурат, приставив кинжал к труди японца, закричал:
– Ты нас вести на материк, ясно? Или тот материк и жизнь, или смерть!..
Майрам, сидя поодаль, внимательно следил за тем, как из трюма появился Саня, которого укачивало, как, увидев что японцы пересаживаются в лодку, позвал своих, как Мурат, 1аи-мураз и Николай настигли хозяина шхуны, не успевшего опуститься в лодку, как затоптали бикфордов шнур, как Мурат, приставив кинжал к груди японца, грозно закричал: «Ты нас вести на материк, ясно? Или тот материк и жизнь, или смерть!..» И в этот момент Майрам непроизвольно цокнул языком.
– Ты что? – оглянулся Вадим. – Не нравится?
– Можно не так, – осмелел Майрам.
Вокруг заулыбались, снисходительно и насмешливо.
– Покажи как, – серьезно попросил Савелий Сергеевич. Майрам влез на шхуну, подошел к японцу, нежно похлопал по плечу, моргнул и доброжелательно попросил:
– Веди, дорогой, шхуну на материк…
Костя, игравший хозяина, удивленно уставился на него. Майрам опять сощурил правый глаз, уверенно положил ему на колени ладонь, дружелюбно произнес:
– Не в Японию, – вези на материк…
Вадим озадаченно вцепился взглядом в его лицо:
– Почему говоришь без угрозы? Напугать хозяина надо? Непременно! Чтоб не артачился, – он насмешливо хмыкнул, – иначе на экране это будет «клюквой».
– Зачем кричать? – возражающе поднял ладонь Майрам. – Японец и так видит, что сила на моей стороне: у меня же в руках оружие!
– Надо подавить его психику. А для этого должна быть угроза. И голосом, и свирепым взглядом, и оружием! – наставительно пояснил актер и оглянулся на Конова: – Продолжим съемку?
– Как много в жизни крика, – Майрам вздохнул. – Один все время орет, руками лезет в лицо, а его не боятся. Другой голос не повысит, тихо скажет: «Отстань», и ты понимаешь, что с ним шутки плохи: не крикнул он – сильный человек! Я давно приметил: страшно тогда, когда угроза идет с улыбкой…
– Но Мурат южанин! Он горяч! Он не станет прикидываться тихоней! – стал сердиться Вадим. – Зачем ему это?
– Нет, – упорствовал Майрам. – Не знаю, как объяснить, но он не станет кричать. Так всегда бывает: вырвется громкое слово – потом стыдно бывает. Вот и у Савелия Сергеевича так: кричит на группу, потом переживает…
– Ну, это мне лучше знать: переживаю я или нет, – зыркнул глазами по сторонам Конов и сурово спросил Майрама: – Ну, а моргать зачем?
– Он ему моргнул, чтоб сказать этим: дружище, ты в моей власти, – пояснил таксист, – но я не хочу тебе делать плохо. Только будь благоразумным, не горячись, не напрашивайся на беду! – и все будет хорошо…
– Сколько мыслей – и передать их без слов? – усмехнулся Вадим. – Одним взглядом? Не пори чепухи!..
– Если мы рядом сидим, улыбаемся друг другу, ниоткуда беда не грозит нам, времени у нам много, все чувства спят – только уши работают, – тогда слова нужны. Тогда много слов нужно, чтоб передать простую мысль, – кольнул Майрам Сабурова. – А когда человек весь напряжен, когда все чувства натянуты, когда он встревожен тем, что разоблачен, – один взгляд громче длинной речи.
– Забавно! – воскликнул Конов, не сводя с таксиста задумчивого взгляда, и тот понял, что он давно уже согласен с ним. – Значит, Вадим только так должен играть этот эпизод?
– Не знаю, – смутился Майрам, – но Мурат, когда у него в руках кинжал, кричать не станет…
