Текст книги "Испытание"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
Мистер Тонрад, вы выдали себя, когда, кощунственно обвинив незнакомого вам водителя грузовика в жадности, в желании сэкономить несколько долларов на оплате частной дороги, вы вдруг подумали: а может, у него и в самом деле нет денег, и голос ваш дрогнул. Поняла я, что душа у вас светлая, вы желаете добра людям и всю жизнь делаете попытку за попыткой осчастливить всех. Сперва вы видели свое призвание в том, чтобы быть защитником у обвиняемых, но убедились, что юриспруденция так же фальшива, как и тот мир, в котором вы живете. В путешествия по странам и континентам вас позвало не любопытство, а желание отыскать райское место, где душе покойно. Ваши глаза, мистер Тонрад, мечтали увидеть счастливых, радующихся жизни и земным благам людей, а повсюду натыкались на горе и страдания. И тогда вы решили, что счастье людям может дать только наука. Став же ученым, быстро убедились, что и новые открытия и достижения науки используются не для облегчения жизни землян, а для их большего закабаления, для создания еще более мощных средств уничтожения. Вам, мистер Тонрад, не откажешь в пытливости и одержимости, вы достигли вершин в науке. Вы углубились и в историю и убедились, что многие светлые умы человечества пытались, подобно вам, найти верный компас к установлению на земле законов справедливости, – справедливости для всех, в стремлении дать людям необходимые им блага. Их как и вас не принимали, их объявляли чудаками, а то и просто сошедшими с ума. Й все они терпели неудачу. И этот печальный опыт привел вас к страшному выводу об извечной грешности людей, о непреодолимой их тяге к неразумному, приобретательству и насилию.
Вами, мистер Тонрад, овладела мечта с помощью науки сразу осчастливить всех живущих на земле. Допустим, вам удастся найти такое вещество, которое способно повлиять на миллионы людей, независимо от их желания. Они перестанут роптать, протестовать. Приняв ваши условия, обретут покой. Но как будет выглядеть это счастье? Человек будет все также голоден и нищ, его дети будут страдать от недоедания, а их мозгом, напичканным найденным вами веществом, овладеет блаженство. Это же иллюзия, а не счастье. А счастье и иллюзия – несовместимые понятия. Мне трудно согласиться с вами, что каждый человек создает свой собственный мир, который не что иное, как иллюзия. Уверены ли вы, что те, кому принадлежат ваши лаборатория и институт, овладев рецептом чудодейственного вещества, не воспользуются адским оружием для того, чтобы кучка людей, владеющих властью, стала еще богаче и с большей эффективностью держала в повиновении миллиарды обездоленных? И люди сами не уловят того момента, когда они перестанут быть людьми. Волю и самостоятельность они потеряют одновременно. Раз – и миллиарды землян исчезнут. Еще миг – и родилось безвольное, немыслящее стадо человекообразных.
Каждый их шаг будет подчинен не им самим, а тому, кто приобрел над ними невидимую власть.
Катастрофа миллионов! Катастрофа человечества!..
Мистер Тонрад, мои земляки говорят: счастье и несчастье в одну бурку прячутся. Помните об этом, помните, чтоб добро не стало злом. Из прошлого человечества вы взяли на вооружение только факты, звучащие чудовищным обвинением миру и людям. Опираясь на печальный опыт истории, вы видите будущее еще более мрачным, зловещим. Беда в том, что прошлое прослеживается отчетливо, а будущее – в туманной дымке, каждый видит в нем то, что хочет. Негодуя вместе с вами, мистер Тонрад, по поводу страшного прошлого, я тем не менее верю, что завтра будет иначе. И путь к этому тоже вижу отчетливо. Это путь, проделанный бесхитростным, но пронизанным чувством справедливости Муратом Гагаевым, который душой понял, что дорога к личному счастью лежит через счастье всех. Путь этот в. борьбе. В той борьбе, которую вот уже многие тысячелетия ведут люди, и что потрясла и мой высокогорный аул Хохкау, завершившийся кровавой схваткой…
Я всматриваюсь в судьбы своих земляков и размышляю. Почему люди стали так внимательны друг к другу? Почему в меня, похищенную и оскорбленную, с трогательной заботливостью пытаются вселить бодрость и мужество те самые горцы, что когда-то проклинали?. Почему они не ищут пилюль, чтобы выветрилось из памяти тягостное. Нет, мы не желаем ничего забывать: ни радости, ни горести, ни победы, ни поражения, – все должно помниться. И память не лишает силы. Наоборот, заставляет ценить то, чего мы достигли. Память не только не тяготит над нами, но и помогает смело смотреть в будущее. И войну, что принесла нам неисчислимые страдания и боль, мы будем помнить: и крупные неудачи в первые дни войны и победу. Все, все прожитое страной и народом – НАШЕ! Кровное! Боль – наша, ошибки – наши, радости – наши, победа – наша! Все будем помнить, ибо память – это хранительница заповедей тех, кто не дожил до победы, пал ради нее…
Мистер Тонрад, вы защищали Таймураза на «процессе века» из сострадания. А дали ли вы ему счастье? Здесь, на земле, что его родила, он мог быть хлеборобом, шофером, токарем, военачальником, может быть, ученым или кем-то еще… Он мог жить лучше или хуже других, но в одном я убеждена: унижаться бы ему не пришлось…
Спасибо, земляки, вы всегда казались мне мудрыми по-своему, по-древнему. Думала, что мудрость ваша не для нашего просвещенного века. А слова ваши стали верным рецептом и мне. Вы гордитесь не только моим настоящим, но и моим прошлым. Справедливы слова о том, что я не имею права ничего из того, что досталось на мою долю, перечеркивать. Боль по сыну и мужу будет жечь мне грудь до самой смерти. От этого не избавиться. Но я жива и, значит, обязана делать все, что в моих силах. Падать духом мне нельзя – это будет предательством по отношению к Василию и Тамурику. Я должна, должна пересилить себя, как пересилила себя Таира, и углубиться в работу, отдавая людям все, на что способна…
Подошел Мурат, повернув ее за плечи лицом к себе, участливо спросил:
– Хочешь одной побыть здесь? У этого валуна, что многое видел?
Она вздохнула, провела ладонью сперва по одному глазу, потом по другому, смахивая слезинки, выпрямилась, тихо призналась:
– Мне сейчас одной никак нельзя… Никак!..
Глава девятая
…Майрам брел по улице. Ковылял. Ему нестерпимо захотелось навестить гараж… Он точно рассчитал время – оказался в парке во время пересмены. Все бросили свои дела, окружили героя. Илья крепко обнял его. Волкодав похлопал по плечу. Николай Николаевич вышел из конторы и пожал ему руку, а потом подвел к доске приказов, и в который уж раз Майрам прочитал вырезку из газеты и полюбовался своим еще забинтованным, но уже улыбающимся лицом. Столпившиеся вокруг таксисты молча ждали, пока герой пробежит глазами бодрые строчки приказа о благодарности Майраму, и наслаждались его растерянностью. Майрам не знал, что ему следует сказать и сделать, поэтому лишь повернулся к таксистам и улыбнулся. Николай Николаевич по-своему рассудил его гримасу.
– Ничего, ничего, не переживай, – похлопал он по плечу Майрама. – Пока еще больно, но скоро все заживет, и ты опять будешь в седле… Кстати, мы порешили, что «Крошка» свой век отжила. Выделяем тебе новенькую «ГАЗ-24»! Цвет можешь выбрать сам…
Волкодав всплеснул руками, завистливо толкнул его в плечо:
– Повезло, – и тут же спохватился: – Но какой ценой! Из-за шмакодявок чуть концы не отдал! – и показал кулаки кому-то в небе, закричал, ища сочувствия у толпившихся вокруг таксистов: – Вот она, жизнь шоферская! Хочешь – не хочешь, а сигай в пропасть! Я бы всех пешеходов…
Но никто из таксистов не узнал, что бы он сделал со всеми пешеходами, потому что в этот момент Волкодав увидел грузовую машину, въезжавшую в ворота, а в ее кузове новенькие покрышки… Конечно же, Волкодаву стало не до пешеходов. Он бросился в контору выбивать для своей машины обувку…
Майрам собрался домой, когда вновь появился Волкодав. Он встал на пути героя, закричал:
– Ты куда? Не-ет, так мы тебя не отпустим. Ты уже ходишь! Ты уже на своих двоих! Это надо отметить! Кто с нами, ребята?..
…Гостиница носила громкое название «Кавказ». И ресторан при ней тоже именовался «Кавказом». И музыка из него разносилась вокруг кавказская. И манила к себе. Они остановились не на площадке перед гостиницей. Лихо завернув, «Волга» замерла на боковой улице, в тени деревьев – там не так бросались в глаза гаишников шахматные квадратики, которыми окантована машина. Хлопнули четыре дверцы автомобиля. Четыре фигуры пересекли улицу и направились к входу в ресторан. Оркестр неистово играл осетинский вальс. Редкие пары посетителей шаркали подошвами меж столиками.
Здесь их все знали, и таксисты не теряли времени даром. Столик, за которым они примостились, через пять минут был заставлен тарелками и бутылками. Другие посетители только еще заказывали, а Волкодав, Илья, Володя и Майрам уже поднимали бокалы. Самый старший среди них Волкодав. У него крепкая хватка не только на работе. Он не мешкая стал деловито орудовать вилкой, зажав ее в кулаке. Но за столом главенствовал не он – Илья, их постоянный тамада. И остроумный. Постучав ножом по тонконогому фужеру, на нежный звон которого оглянулись сидевшие за соседними столиками компании, Илья поднял бокал и громко, на весь зал провозгласил тост:
– За здоровье Майрама, которого пытались совратить в актеры, но который не променял такси на славу киношную!
И пошло… Тост за тостом…
– …А теперь, после того, как мы выпили за покровителя путников Уастырджи, поднимем тост за правое колесо новой майрамовской «Крошки». Пусть оно никогда не подведет тебя, Майрам!
– Зачем только за правое? – звонко встрянул в тост Володя. – Давай за все четыре!..
– Куда спешишь? – снисходительно обратился к новичку Волкодав и пояснил: – Колеса спускают поодиночке. И пить надо отдельно за каждое колесо каждой машины каждого из нас, – обвел он пальцем, точно ковбой кольтом, всех сидящих за столом и подмигнул: – Время есть, – и вдруг рассердился: – Тамаду прерывать – штраф получать!..
Охотно подняли бокалы, охотно опорожнили, охотно закусили… Слов не было, они давно уже десятки раз сказаны… Майраму было скучно. За столами застыли одни и те же лица завсегдатаев ресторана. Волкодав вспомнил недавнее собрание, с болью и недоумением стал вопрошать:
– За что Николай Николаевич так меня, а? При всех какие-то намеки делает! Передовик я? Передовик! План всегда перевыполняю. В другом тресте меня бы на руках таскали. А он? За что? А кто налево не заглядывает? Кто? Покажите мне такого святошу!
– Чего это ты вдруг? – удивился Илья. – И стол будто неплох, и неприятных людей нет рядышком. Зачем горести вспоминать?
Волкодав помолчал, но спустя минуту наклонился к ним, тихо и заманчиво зашептал:
– Не умеем мы друг за дружку постоять. А могли бы жить… О-го-го! Вот, скажем, стоим мы вчетвером в Минводах, в аэропорту. Выходят «короли», к машинам направляются, возьмите нас туды или туды. А мы им – плати столько: за туды и оттуды. А иначе – никуды!
– Не полагается, – нерешительно покачал головой Володя. Волкодав взорвался мгновенно:
– А ты молчи, салага! В жизни многое не полагается. Вот и сидеть в ресторане, а на утро за руль – тоже не полагается. А ты сидишь и потягиваешь водочку, потому как хочется тебе жить, а не прозябать. Мне вот рассказывали: Ъ Симферополе таксисты заодно. Выйдешь из самолетика – вроде все по правилам. И диспетчер есть, и очередь в кассу соблюдается, и машины выстроились в рядик… А хочешь ехать в Ялту или куда там еще – не уедешь. Можешь все сутки в очереди к диспетчеру простоять. Машины отходят, но все не туда, куда тебе надо. Пока сам не договоришься с таксистом, не видать тебе машины. А поговорить с ним можно, и тут он тебе таксу устанавливает, потому как вроде не ты ему, а он тебе услугу оказывает, так как ты вне очереди стремишься взять машину. Ну, а за услугу платить надо…
Майрам покосился на Волкодава. Старая песня, не раз из уст Волкодава слыханная… Скучно… Волкодав, Волкодав, и сколько тебе в жизни надо…
Майрам часто задумывался, почему Волкодав ему не нравится. Водитель он классный, хотя и относится к машине небрежно, положиться на него можно и в серьезных делах. Попросишь, бывало, о чем-нибудь – расшибется в лепешку, но сделает. Правда, потом слишком подробно будет рассказывать о том, какие трудности пришлось преодолеть и сколько людей пыталось помешать ему, и только де его настойчивость, а главное – умение склонить удачу на свою сторону принесли победу. Пройдут месяцы, и он при случае вновь напомнит, как удалось исполнить твою просьбу. Но болтовня его невредная, ведет он свой рассказ не для того, чтобы набить себе цену или напомнить, какое добро сделал для тебя. Просто к слову приходится. Да что тут спорить – житейская хватка у него есть. И знакомств достаточно. К тому же и наглостью бог его щедро одарил. Волкодав и сам этого не скрывает, часто повторяя: «мы не маменькины сынки – стесняться не станем». Ставя перед собой задачу, он из кожи вон, а достигнет цели. Не за это ли его прозвали Волкодавом?
При расчете с пассажиром глазом не моргнет, недодаст рублишко-второй. Одного взгляда на клиента ему хватает, чтобы определить, станет ли тот шуметь по поводу неверно рассчитанной сдачи. Во время езды Волкодав старается втереться в душу пассажиру, подметив, что после доброго разговора с поддакиваниями и смехом «королю» вроде и неудобно присматриваться к тому, что возвращает ему водитель с десятирублевки. Ну, а если пассажир оказывается принципиальным, Волкодав обижается, да так естественно, что порой кажется, что клиент в самом деле оскорбил его самые чистые намерения. Волкодав бросает клиенту в. лицо его десятку и отказывается вообще брать с него плату. То ли он считает, что все богачи и расстаться с полтинником им не позволяет лишь скаредность, то ли поставил себе за правило не задумываться, сколько часов нужно человеку простоять у станка или просидеть над пишущей машинкой, чтобы заработать червонец, который Волкодав небрежно сует в карман. В ответ на упреки он обычно бросает: «Бедный в такси не садится, ноги несут его к трамвайчику».
Нет, нет, да Волкодав демонстрирует и свою щедрость. Как-то раз он пригласил к себе домой Майрама, Илью, Виктора, еще двоих-троих таксистов. «Да никакого события нет: ни дня рождения, ни поминок, – ничего такого, – объяснил он. – Просто хочу познакомить вас со своими братьями».
Майрам подъехал с опозданием минут на двадцать: он не терпел препирательств гостей при рассаживании за стол, когда каждый уступает положенное ему по возрасту место другому, готовый скромно потесниться, перебраться в хвост стола, где молодежь. Долгие пререкания портили настроение Майраму, ибо он чувствовал в них фальшь.
Железные, добротно сваренные ворота, ведущие в просторный двор полутораэтажного особняка Волкодава, были настежь распахнуты, и Майрам увидел под фруктовыми деревьями длинный ряд столов, еще не заставленных бутылками и едой. Гости стояли поодаль. Майрам решил не спешить. Сидя в машине, он поглядывал, как женщины носили из кухни, устроенной в углу двора, холодную закуску. Волкодав с двумя очень похожими на него парнями – братья, как определил Майрам, – стоял в глубине сада возле вбитого в землю дубового стола-трехножки. К ним приблизился трех-четырехмесячный теленок, ткнулся мордочкой в руку Волкодава. Оглянувшись, таксист заулыбался, взял со стола соль, присел на корточки и подставил ладонь; пока теленок слизывал соль, Волкодав правой рукой гладил его по загривку. Надо же, какой нежный, – поразился Майрам. Волкодав что-то сказал одному из братьев. Тот взял лопату и, уточнив взглядом, правильно ли он выбрал место, вонзил острие в землю. Тремя-четырьмя рывками он вырыл неглубокую яму в рыхлой почве. Теперь они столпились вокруг теленка и с каким-то умилением на лицах смотрели, как теленок слизывает последние крупинки соли с ладони. Потом Волкодав ласково провел рукой снизу вверх по лбу теленка и поднялся. Тотчас же его братья зашли к животному с левой стороны и, ухватившись один за передние ноги, второй – за задние, легко подняли его. Теленок, продолжая ласковую игру, по-прежнему весело махал хвостом и тыкался носом в грудь одного из братьев Волкодава. Мужчины, сделав два шага, опрокинули животное на землю с таким расчетом, чтобы голова оказалась над ямой. Тем временем сам Волкодав, взяв со стола нож, деловито большим пальцем провел по лезвию, проверяя, острый ли он, удовлетворенно хмыкнув, шагнул к теленку и, нагнувшись, нежным движением задрал ему голову. Животное и в этот момент не ожидало ничего плохого от этих добрых людей, доверчиво вытянуло язычок, стараясь лизнуть руку. Колено Волкодава уперлось в голову теленка… Неужели? – тоскливо шелохнулось в груди Майрама. – Трехмесячного теленка зарезать?! Как им не жаль?! Теперь за мужчинами не было видно теленка. Но о том, что люди делали безжалостное, скверное дело, свидетельствовал хвост животного. Он вдруг внезапно напрягся и тут же затрепетал, забился. Мужчины твердой хваткой удерживали теленка, и только тонкий хвост мог двигаться, и он взывал к милосердию, он бился, извиваясь из стороны в сторону, и с каждым мгновением его движения обессиливали, становились все более вялыми…
Майрам, как завороженный, смотрел на этот хвост, каждый взмах которого кричал о боли и предательстве людей, минуту назад ласкавших маленькое животное. Когда хвост обессилено улегся на земле и, изогнувшись раза три, замер, Майрам дрожащими руками включил зажигание и, вцепившись в руль, нажал на газ… Он не мог не только сесть за стол, не мог смотреть на лица людей, пришедших на кувд…
Не этот ли случай вызвал глухую неприязнь Майрама к Волкодаву? Или его беззаботный ответ, когда через два дня они встретились и Майрам, выслушав упрек, почему не приехал на кувд, спросил, какая нужда была резать трехмесячного теленка, услышал довольный смех Волкодава: «И ты уже знаешь? Сперва хотел барана купить, потом подумал: этим я не удивлю. Взял теленка, в два раза дороже обошлось, но зато мясо какое было!.. Сам я делал шашлыки…» Майрам отошел. Конечно, думал он, без мяса кувд не бывает. Но… Волкодав наверняка не понял бы переживаний Майрама.
Каждая вещь у Волкодава была прочная, надежная. Он и одежду выбирал, исходя из. ее долговечности. Если туфли, то обязательно с толстым верхом и чтоб подошва была широкая, долгоиграющая. Вместо куртки – у него штурмовка на два номера больше, и хотя висела на нем, зато могла просуществовать не год и не два. Даже фуражку Волкодав добыл из брезента – замусоленная, она служила ему уже пяток лет. Майрам подозревал, что и жену Волкодав выбирал по этим же меркам – была она под стать мужу, могучая и крепкая, дала ему сразу двойню, а потом и еще дочь. Дом был солиден, из шести комнат, да еще пристройка, сделанная явно незаконно, ибо долгое время Волкодав бегал по кабинетам райисполкома, добиваясь разрешения на завершение работ. Какие он там доводы приводил, неизвестно, но своего добился – пристройка была узаконена и завершена, отопление в ней Волкодав не провел и упорно называл ее верандой. Забор тоже был сделан на совесть, стены потолще, чем в жилом здании, ворота железные, с бруском-засовом. Вообще все двери в доме имели множество крючков и замков. На окнах, в отличие от всех соседей, имелись ставни, которые для верности закрывались стальными прутьями. Майрам удивлялся, куда он девал деньги. Копил, что ли? Он и себя мучил, и машину не жалел…
– …Умеючи, – можно очень даже прилично жить, – продолжал горячо убеждать таксистов Волкодав и поднял бокал. – Вот за это и давайте выпьем!..
И тут Майрам не выдержал, резко отодвинул от себя бокал, заявил гневно:
– За это – никогда!.. – и, увидев вытаращенные в удивлении глаза Волкодава, вскочил с места. – Ты брось свою философию! Брось! Сам потерял совесть – других не совращай! Ясно?! Противно же тебя слушать. Противно!..
– Противно?! – Волкодав от негодования побагровел. – А не ты ли, праведник, стукнув частника, коньячком угостил его и тем самым отвел от себя гнев ГАИ? Или это просто шутка? А то, что частнику пришлось за свой счет автомобиль ремонтировать, тогда как ты должен был в ремонт денежку вложить, твоя совесть молчит? Ты не гоняешь по своим делам «Крошку»? Или тебе позволено, потому что ты из другого теста?!.
– Нет, и я такой же подонок, как ты… – признался Майрам и спокойно, поклялся: – Но больше таким не буду. Не буду! И тебе, Волкодав, не позволю дурачить людей! Ясно?! – он резко повернулся, так что боль в колене пронзила всего его, и заковылял к выходу…
На улице его догнал Илья, распахнул дверце такси:
– Я отвезу тебя домой. Он завел машину.
– Включи счетчик, – непреклонно произнес Майрам.
– Хорошо, – улыбнулся Илья, и по тону Майраму стало яс но, что эта команда понравилась его другу…
Илья вел машину медленно, с оглядкой, точно взялся доставить в назначенный пункт взрывоопасный груз. И, честное слово, это было приятно Майраму. Илюша, который ненавидел медленную езду и никогда не пытался обуздать свой норовистый нрав, на сей раз полз по улицам, и хотя он и словом не обмолвился, что испугался за попавшего в аварию друга, Майрам знал, что на него можно положиться…
– Ты не бесись из-за Волкодава, – сказал Илья. – У него свой взгляд на вещи. И еще он злится потому, что таких как он все меньше и меньше…
* * *
…И, наконец, наступил день, когда Майрам вновь оказался за баранкой. Напутствуемый веселыми репликами работников конторы, он выехал из парка. И никто не догадывался, что Майрам полон решимости начать новую жизнь. Та, прежняя, с выпивками, «розыгрышами», обманом пассажиров, «старушенциями», гуляньем, должна сгинуть, уплыть в семейные предания. Майрам Гагаев сворачивает со старой колеи на новый маршрут, на котором отзываются только на один пароль – чистота и справедливость. «Крошка», что терпеливо сносила грязь и пачкатню, месяц как списана и отправлена во «Вторчермет». Теперь у Гагаева новенькая желтая «Волга» – Ник Ник сдержал-таки слово. И сам Майрам новенький, чистенький и слегка возбужденный. Руки в запястье еще забинтованы, но болей уже нет. И пассажиры в машине – лучше не нарисуешь для первого шага той жизни, о которой возмечтал Майрам: две пары молодоженов. Они радовались тому, что встретились, тому, что посидели в ресторане, тому, что взяли такси. Рублики у них трудовые, а, следовательно, не лишние. Но в этот день они решили кутнуть, – и все им доставляло удовольствие. Это утром их снова уволокут в свои дебри заботы и нерешенные домашние и служебные проблемы. Л сейчас они забыли обо всем, радовались любой шутке, во взгляды их были обильно вспрыснуты заряды смешинок. Они видели, что таксист любуется ими, и это накатывало на них еще один, девятый вал веселья. Острили мужья, поливая друг друга смешными, полузабытыми происшествиями, на которые так щедра студенческая пора, а жены охотно встречали каждую фразу громким взрывом смеха…
Майраму можно было, конечно, молча наслаждаться их воспоминаниями, но он ведь дал слово себе и Наташе радовать всех приятным обхождением и втиснулся в их веселье:
– Ас моим дядей в трамвае тоже был случай, – они мгновенно умолкли, вежливо уставились на таксиста. – Стиснутый толпой, он почувствовал, как к нему в карман залезла чья-то рука. Изловчившись, он зажал се в кармане и воскликнул: «Чья это рука?» Но разве хозяин ответит? Не выпуская чужой руки, дядя всмотрелся в лица окружавших его людей. Выделив из толпы голубые глаза паренька, невинно уставившегося на него, дядя понял, что трепыхавшаяся в чужих владениях рука принадлежала ему, и сурово спросил его: «Чего ты туда залез, я ведь в; наружном кармане ничего не держу?» Паренек не стал артачиться, поделился с моим дядей своей профессиональной тайной, серьезно ответив: «Наше дело проверить!»…
Они деликатно посмеялись, бородач подмигнул своей молодой жене, на сей раз насмешливо. Майрам был раздосадован тем, что рассказ о дяде и воре не вызвал взрыва хохота, хотя был, если вдуматься, посмешнее поведанных ими случаев.
– Сюда, дорогой, – показал таксисту на переулок второй пассажир.
Галчата выбрались из «Крошки», а мужья заспорили, не уступая друг другу права оплаты по счетчику. Они горячо препирались, а женщины, воспользовавшись минутой, торопливо зашептались, как давние подружки, которым было что сообщить после долгой разлуки… Нетрудно было уловить, что обе они недавно замужем, обе начали подозрительно полнеть…
Бородач сунул таксисту деньги, с щедростью купца махнул рукой:
– Сдачу оставь себе, – и, подхватив сверток, громко хлопнул дверцей.
Майрама так всего и обдало холодной волной. Он был тверд в своих намерениях жить по-новому. Он встретил их улыбкой. Он был вежлив, черт побери! Он смеялся над их рассказами. Он и сам поведал им веселую историю. Но они это восприняли по-своему. Им казалось, что таксист лез из кожи вон, чтобы заработать чаевые!?!
Майраму бы спокойно отсчитать сдачу и вручить ее бородачу с вежливой фразой: «Простите, вы забыли получить причитаемое вам», но он толкнул дверцу наружу и грубо закричал ему вслед:
– Эй! Иди сюда!
Четыре пары глаз недоуменно уставились на таксиста.
– Сюда идите! – потребовал Майрам. Встревоженной стайкой они направились к машине.
– Мало дал? – услышал Майрам, как спросила бородача его жена.
– Как мало?! – возмутился он. – Восемьдесят три копейки «на чай».
Не вылезая из «Крошки», Майрам уничтожающе посмотрел ему в лицо:
– Ты сколько имеешь в месяц?
Бородач оглянулся на товарища, ответил с усмешкой:
– Сто тридцать – сто сорок. А что?
– А ты? – спросил таксист у его друга.
– Примерно столько же, – буркнул тот и спросил с издевкой: – Меняться должностями задумал?
– Я свое дело люблю, – ответил Майрам. – И окладик у меня министерский – двадцать пять бумажек, а то и все тридцать. Не ты мне – я тебе могу дать «на чай».
– Чего же перед нами стелился улыбками, если такой гордец? – насмешливо спросил бородач.
Скомканные купюры попали ему в лоб. Резко повернув машину, Майрам обдал газом ошарашенную компанию и погнал прочь… На душе было скверно. Он был недоволен собой, своей невыдержанностью. Он так и видел укоризненный взгляд Наташи и мысленно стал оправдываться перед нею: «Наташа, я опять поступил не так, как ты ожидаешь от меня. Я не сдержался, но ты не должна сердиться. Ты видела: я хотел все по-хорошему. Я хотел, чтоб все было по-иному. Я жаждал, чтоб меня уважали и я уважал. Не я, бородач виноват, он в угоду своему гаденькому чувству чванства позволил себе это. Он ведь и „на чай“ дал не потому, что добр от рождения, а чтоб поразить своего студенческого дружка. Он до копейки подсчитал, на сколько щедр, не подумав, как унизительно мне принимать от него подачки. Это раньше я старался не думать об этом, отгонял от себя стыд, потому что и самому приходилось всучать деньги: слесарю за профилактику, которую он и так обязан регулярно проводить, заведующему складом за то, что он выдал мне покрышки, которые он и без того обязан выделять мне согласно нормам пробега, диспетчеру за то, что он диспетчер, сторожу за то, что он сторож… Но теперь этого не будет. Пусть каждый из них делает свое дело, за которое он получает зарплату. И я буду получать только то, что мне положено. Мне противно унижаться, я желаю чувствовать себя человеком. И пусть дуются на меня слесари, механики, завгары, завсклады, диспетчеры, Волкодав и другие, но жить по-старому я больше не стану! Ну, а манеры – и за них я возмусь, будут у меня они деликатные и взгляд многозначительный, как у Вадима Сабурова, – и будет он разить наповал любого, кто попытается унизить меня…»
…Майрам очень ждал этой встречи. Долго и терпеливо. И представлял себе ее по-разному. Только не так, как произошла она на самом деле.
Он шел по улице, когда Наташа вихрем налетела на него, повисла на шее, поцеловала в щеку и с ликованием провозгласила:
– Жив-здоров и ходит, будто и не было в семи местах тяжелых переломов костей! Как я рада тебя видеть!
Прохожие останавливались, оглядывались на них, точь-в-точь как тогда, когда он поджидал Наташу у ее дома. Только на сей раз Майрам был не в модном желтом пиджаке, а в своей работяге-куртке. А Наташа? Она была красивее всех. Высокая, приметная, на виду у всех держала его за руку и неотрывно смотрела в его глаза.
– Ничего не болит? – допытывалась она.
Майрам молча смотрел на нее, и остального мира для него не существовало…
– Я так тревожилась за тебя.
– Я тоже скучал, – проникновенно сказал Майрам.
– Ну, пройдись, я погляжу, – попросила она.
И Майрам, смущенный и неловкий, сделал несколько шагов, а она внимательно проследила за его походкой и закричала на всю улицу:
– Отлично! – и опять повисла у него на шее…
И тут Майрам ее поцеловал. Крепко. В губы. Обхватив руками за талию, порывисто прижав к себе… Она сделала попытку освободиться, но он держал крепко. Когда наконец Майрам отпустил ее, она с удивлением глянула на него. Он стоял посреди улицы, радостный и самый счастливый человек на свете.
– Вечером сходим в театр, – чтоб она сразу уяснила, что он уже другой человек, твердо заявил Майрам. – Идет «Травиата», музыка Верди, итальянского композитора.
Она смотрела на него со все возрастающим смущением. Ему казалось, что он знает, отчего ей неловко, что она раньше не догадывалась, какой он эрудированный и солидный.
– Сегодня матери скажу – пусть готовится, – вводил он ее в детали своего плана. – Оденем тебя в свадебный осетинский костюм. Сам буду в черкеске…
– Майрам, – прервала она его. – О чем ты и о ком? О нас?
– Конечно, о нас! – снисходительно объяснил он.
– Мне замуж нельзя, – тихо сообщила Наташа. – Уже три месяца, как у меня есть муж…
Майрам смотрел на нее сверху вниз и ничего не мог понять. Абсолютно ничего!
– Зачем же тогда моя рука в твоей ладони? – услышал он свой сдавленный голос – Зачем поцелуи? Зачем бросилась обнимать меня?
От внезапной догадки у Наташи округлились глаза, а щеки стали пунцовыми. Рассердившись на саму себя, она притопнула ногой:
– Дура я! Дура! Надо было сразу все объяснить тебе. Первый ты у меня, первый, при операции которого я ассистировала. Потому и волновалась за тебя!.. Куда же ты?.. Майрам!..
Он натыкался на людей, на него ворчали, но он все ускорял свой шаг…
* * *
…В часы пик такси берут штурмом. Вот когда водителям нельзя терять ни минуты. Зачастую от этих часов зависит план: что успеешь заработать, то и записывай в актив. Подъехав к Месту стоянки, Майрам, не глядя на очередь, привычно распахнул дверцу. Сиденье заскрипело, приняв нового пассажира.
– Куда? – спросил Майрам, нажимая на стартер.
