355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Паксютов » Что мне приснится (СИ) » Текст книги (страница 5)
Что мне приснится (СИ)
  • Текст добавлен: 21 марта 2017, 08:00

Текст книги "Что мне приснится (СИ)"


Автор книги: Георгий Паксютов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Мама обняла меня, уже не сдерживая слез. В этот момент во мне самом тоже что-то дрогнуло, показалось, что какая-то капля выступила на глазу и мешает смотреть... Все же уже было не время, чтобы отступать, да и выбора мне никто не предоставлял. Мне должно было осуществить свою судьбу. Я мягко отстранил мать и пошел к карете.

Когда я протянул руку к дверце кареты, возница издал пренебрежительный смешок и сказал:

– Куда тянешься? Карета для господина рыцаря. Полезай сюда, будешь ехать рядом со мной.

Я оторопел, застыв с протянутой рукой, а потом отдернул ее и поспешно залез на козлы. Не знаю, что было бы, если бы я тогда не послушал возницу – последнейшего из слуг Ордена – и открыл дверь. Я не посмел, и вышло по-другому.

Кучер держался так, как если бы меня рядом с ним и не было, погоняя лошадей и вожжами, и окриком. Лошади скоро набрали очень быстрый ход, и потоки холодного воздуха неприятно встречали мое лицо. Я моментально продрог; как всегда в таких случаях, у меня потекли сопли, которые я носом шумно втягивал обратно. Я старался не смотреть на своего соседа, с выражением непоколебимого достоинства глядя вперед себя, но все-таки то и дело бросал на него взгляды и убедился, что он одет гораздо теплее, чем я. Он ни на что не обращал внимания.

Мы покинули город и двинулись дальше, оставляя его за нашими спинами. Куда они везут меня? Должно быть, в Шеол, столицу страны – это же Орден. Я не особенно думал об этом, думал о том, как мне плохо. Я обнял руками колени и попытался весь сжаться в комок, чтобы пронизывающий ветер тревожил меня не так сильно.

Через какое-то время мы остановились посреди дороги. Как оказалось, рыцарю нужно было помочиться, что он и сделал, по-прежнему не замечая моего присутствия. Когда он вернулся в карету, мы сразу же опять тронулись. После этого мы не останавливались, даже когда опустилась ночь и стало совсем темно. Возница все так же правил лошадьми, причем несколько раз он, не отпуская вожжей, свободной рукой доставал себе из лежащего рядом с ним свертка что-то из еды или отпивал из фляги – в которой вряд ли была вода. Признаков усталости он не выказывал. Рыцарь в карете тоже наверняка имел при себе и еду, и питье, и, наверное, мог поспать. Я сильно проголодался, и теплее мне тоже не становилось, так что я стал пытаться заснуть на этом неудобном месте. Очень нескоро мне это удалось.

В пути я приспособился пользоваться теми короткими остановками, которые мы делали, чтобы справить нужду или слегка подкрепиться – кучер в какой-то момент сжалился надо мной и стал делиться со мной мелочью из его припасов, да заодно и заговаривал со мной, без повода заводя рассказы о своих старых днях. Рыцарь, в отличие от него, так и не сказал мне ни одного слова вплоть до самого конца нашего долго пути. Если он и прерывал свое молчание, то обращался только к кучеру, который перед ним держался с подобострастием.

Такое обращение со мной, все происходящее заставило меня всерьез засомневаться в том, что меня будут готовить ко вступлению в Орден. Я начал думать, что произошла какая-то ошибка, или нас обманули. Я хотел спросить хотя бы у кучера, но не решался. Он все-таки разрешил мои сомнения, когда в один момент обернулся ко мне и сказал:

– А ведь я перед тобой, пацан, буду когда-нибудь гнуть спину в поклоне, а? – и засмеялся в голос, как будто это была уморительная шутка.

После этого он разговорился, с важным видом поведав мне о моем будущем. По его словам, меня везли в тренировочный лагерь Ордена недалеко от столицы. Там меня будут готовить к предстоящей службе – лет пять в среднем, это будет зависеть от моих способностей – после чего я, как и все другие новички, получу свой меч и свое первое задание.

Закончив говорить, он снова засмеялся своим дрожащим, неприятным смехом, а потом добавил, улыбаясь:

– Можешь быть уверен, годы обучения тебе не покажутся медом.

Уж в чем, а в этом я теперь определенно не сомневался.


Часть вторая. Пять лет назад


Это были выходные после моего первые задания. Я с нетерпением ожидал своего первого поручения в статусе полноправного представителя Ордена, гадал, каким оно будет, переживал, справлюсь ли я с ним. На деле все прошло быстро и как-то обыденно – едва получил инструкции от наблюдателя, сопровождавшего меня по такому случаю, и сосредоточенно приступил к выполнению, как уже принимал поздравления. Мелочь, на самом деле, но на моем поясе теперь красовался меч с печатью Ордена на рукояти – символ моего служения – и такая же татуировка на спине.

Более серьезным испытанием обещали стать выходные. Непременно исполняемой традицией было отметить первое выполненное задание и зачисление в штат вместе со своими товарищами, в основном теми, кто и сам недавно получил печать и не успел пресытиться подобным времяпровождением. Многие из них в свое время проходили обучение вместе со мной, и теплыми наши отношения совсем не были. Я чувствовал себя неловко, но отказаться не мог – этого не поняли бы еще больше.

Праздновали всегда в одном и том же небольшом трактире на самой окраине Шеола. Могло бы показаться странным, почему рыцари Ордена не предпочтут для этого какое-то богатое, подобающее себе место, но на то была причина. Именно это скромное питейное заведение обычно посещали новобранцы, тайком сбегая из тренировочного лагеря – просто потому, что оттуда оно было ближайшим. По такому поводу пошла традиция, и трактир иногда принимал таких гостей, которые сделали бы честь губернаторской резиденции. Добрая традиция, если подумать, но для меня она значила мало – я-то из лагеря ни разу никуда не сбегал.

Собравшиеся за столом все были молодыми людьми, кто-то старше, а кто-то и помоложе меня. Поданные нам блюда, как можно было ожидать, были весьма простыми, но для меня они от этого не делались хуже, как и для всех остальных – в Орден редко берут избалованных барчуков. Я вел себя сдержанно, в том числе не налегал на еду, а к алкоголю и вовсе не притрагивался, так как боялся потерять лицо в подобной компании; остальные, само собой, вынуждены были следовать моему примеру, и моя скованность постепенно передалась и им тоже.

Разговор не клеился. Я с деланной улыбкой отвечал на вопросы, которые для приличия мне задавали не очень заинтересованные в этом люди, и пытался хоть как-то поддержать беседу. Вскоре гости – собравшихся, пожалуй, можно было считать моими гостями – начали все больше и все смелее общаться между собой, и я, хоть и сидел на почетном месте, начал все больше выпадать из общей компании.

Я прекрасно видел, что происходит, и от разочарования позволил себе выпить вина. Алкоголь – это отнюдь не эликсир радости, он скорее высвобождает и подогревает те эмоции, которые ты уже чувствовал, когда пил. Вот и сейчас, осушив чарку, я ощутил себя еще более одиноким, и, скрестив руки перед собой, в озлобленном молчании уставился в стол. Вряд ли кто-то теперь придал этому много внимания – мало-помалу давно не видевшие друг друга товарищи сами откупоривали кувшины, разговорившись, весело смеялись, вспоминали былые дни и делились последними впечатлениями.

Я долго терпел, молча выжидая, пока все закончится, но в конце концов не выдержал унижения и влил в себя больше вина, гораздо больше. Теплая жидкость приятно дразнила горло и еще сильнее растравила душу. Я забыл о приличиях и теперь с откровенной ненавистью смотрел в лица сидящих рядом со мной людей, которые за веселой пирушкой уже совсем сделались ко мне безразличны. Мне пришлось поднапрячься, чтобы понять, о чем они разговаривают. Мой сосед справа рассказывает товарищу напротив о своем опасном последнем задании – ну, на это плевать... Рассказ того, что сидел справа на одно место дальше, меня заинтересовал. Разгоряченный выпивкой, молодой парень в кругу своих друзей рассказывал о недавнем любовном приключении – как он склонил к связи с собой одну молодую горожанку. Сгорая от стыда и ненависти, я внимательно слушал. Тяжело сказать, что вызвало во мне больший гнев – возмущение от того, что говоривший своим недостойным поведением уронил и высокое имя Ордена, и репутацию несчастной девушки (это возмущение действительно присутствовало), или то, что я сам был девственником и, не контролируя собственные мысли из-за выпитого алкоголя, ощутил зависть к этому парню, который так самодовольно кривил полные губы в ухмылке.

Кровь прилила к моему лицу. Не глядя и не говоря ни слова, я притянул к себе массивную деревянную кружку, стоявшую перед одним из моих соседей. Тот бросил на меня удивленный взгляд, но мне было все равно. Я равнодушно опрокинул в себя содержимое кружки, не разбирая вкуса, затем долил до краев вином и опять осушил. А потом с размаха бросил тяжелую кружку в лицо говорившему.

Не самый техничный фехтовальщик, в боевых условиях я, уповая на инстинкты, имел себе мало равных. Сейчас еще и гнев, видимо, придал мне порыва. С разбитым в кровь лицом парень вместе со своим стулом опрокинулся и повалился на пол; я метнулся к нему так быстро, что никто не смог бы меня остановить, в движении извлекая из ножен меч, который уже бывал обагрен кровью.

Время изменило для меня свое течение, и мне казалось, что я очень долго сидел над ним, припав на колени и разглядывая ненавистное лицо, наслаждаясь его страхом, с направленным на него мечом в руке. А потом я понял, что в последний момент кто-то перехватил мою руку и сжимает ее, предотвращая возможное движение – все-таки всякое может случиться, когда за столом собрались не досужие горожане, а полноправные рыцари Ордена.

В следующее мгновение время вернулось в обычное русло. Тот, кто держал мою руку, вывернул ее, и я выронил меч; не успел я поморщиться от боли, как меня совсем не бережно отшвырнули в сторону. Ударившись боком о стену, я растянулся на спине, глядя в потолок. Меня разом оставили и гнев, и силы.

Без особого интереса я слушал, как занимаются тем, чье лицо я разбил кружкой. До меня донеслись обрывки злых слов, негромко сказанных в мой адрес – я пропускал их мимо ушей. Наконец ко мне кто-то подошел. Я лениво перевел на него взгляд. Это был самый старший в компании и по чину, и по возрасту; очевидно, он взял на себя решение возникшей проблемы. Когда он заговорил, в его голосе слышалось снисхождение:

– Когда льется вино, разное бывает, рукоприкладство тоже, хотя и не понятно, отчего ты взъелся. В другом случае все закрыли бы глаза на это, но ты посмел обнажить клинок против собрата по Ордену, и кто знает, что бы произошло, если бы тебя не остановили. Мы сегодня собрались в твою честь, и здесь все друг другу товарищи, так что о случившемся никогда не будет знать никто, кроме присутствующих здесь, даже высшие чины. Но ты поступил неожиданно дурно и глупо, и должен сам понимать это. Пара ребят отведет тебя в комнату, чтобы ты проспался и отрезвел, а заодно и обдумал свое поведение.

Раскаяние охватило меня. Я горько пожалел о том, что сделал, и жаль мне было не разбитого лица товарища – это была моя самая большая радость за последнее время – а того, что я впустую нанес ущерб себе, выставил себя агрессивным дураком и обрел стольких недругов. Про себя я пообещал, что впредь никогда не допущу такой ошибки, буду держаться тише воды, ниже травы, что, как я усвоил с детства, было единственным путем выжить во враждебном мире.

Я безропотно позволил двум молодчикам взять себя под руки, и они грубо потащили меня вон из зала. Что будут делать оставшиеся? Наверное, разойдутся, а может, если рана пострадавшего оказалась не слишком серьезной, и продолжат веселый вечер.

Меня, как мешок, протащили по деревянным ступеням лестницы, потом по коридору до ближайшей комнаты с приоткрытой дверью. Внутри комнаты была незастеленная кровать, меня бросили на нее. Я продолжал лежать без движения, не переменяя позы.

Если комната предназначалась для кого-то другого, его разместят где-нибудь не здесь. Я все же рыцарь Ордена.

В комнату вошла служанка с простыней и подушкой в руках. Она, должно быть, боялась ужасного рыцаря, и потому тоже молчала. Поняв ее намерения, я встал с кровати и отошел в сторону, хотя мне было все равно, на чем спать. Служанка стала застилать кровать, робко избегая моего взгляда. Повинуясь неожиданному порыву, я внимательно рассмотрел ее. Это была самая обычная, даже откровенно невзрачная, девица – такую и ожидаешь встретить на подобной работе. У нее было серое лицо простолюдинки, жидкие волосы. Ее движения были торопливы и потому неточны.

Я смотрел на нее, и меня вдруг охватило волнение. Я чувствовал себя униженным, ущербным по сравнению со своими товарищами. Мне казалось, что все люди в мире против меня, и только объятия женщины могли бы подарить успокоение. Эта служанка была такой боязливой, такой невзрачной, что если кто-то и мог меня пожалеть, то только она.

Я приблизился к ней и приобнял ее. Неумело, но без робости – или это алкоголь еще не успел выветриться? – я целовал ее некрасивое лицо. Она замерла, не сопротивляясь, но и не отвечая мне. Я мог только гадать, о чем она думает – о том, чтобы я не беспокоил ее слишком долго, скорее всего.

В какой-то момент мне показалось, что она становится не такой робкой и помалу начинает отвечать на мои неловкие поцелуи, но когда я попытался перейти дальше, она вздрогнула всем телом, отстранилась и, высвободившись из моих объятий, выбежала из комнаты.

Странно, но я почувствовал, что все получилось, как и надо. Без лишних эмоций я опустился на застеленную кровать, лег, как удобней – сегодня мне оставалось только заснуть, все мои проблемы я буду решать завтра. Внутри не осталось ни обиды, ни разочарования, бездействовал даже привычный механизм, прокручивающий заново неприятные впечатления дня тогда, когда я остаюсь наедине с собой. Внутри была только пустота.

Я лежал, силясь уснуть; алкоголь окончательно перестал действовать. В голове раздавался только глухой шум моего собственного дыхания и сердцебиения. Отдаленно мне показалось, что со мной что-то неправильно, и я попытался разбудить оставившие меня чувства, с усилием извлекая из глубин памяти обрывки воспоминаний.

Вот молодой человек, которого я считал своим другом, бьет меня кулаком в лицо, чтобы покрасоваться перед девушками, а я не решаюсь ответить, хотя с легкостью мог бы одержать верх. Вот я встречаю свои первые, очень серьезные, неуспехи в учении, которые мне, привыкшему считать себя лучше других, причиняют сильную боль. Вот после какого-то моего детского проступка – кто может вспомнить такие пустяки – я вижу гримасу разочарования на лице своей матери, которая меня даже не упрекает; обладая достаточным разумом, и ребенок может понять, что в такую минуту одинокая мать думает, что ей было бы лучше, если бы он не появился на свет. Вот, из-за скверного характера испортив вечер своим боевым товарищам, я напиваюсь и без повода нападаю на одного из них с оружием в руках, после чего меня, как злого и глупого щенка, за шиворот выбрасывают вон. А я еще и должен задуматься над их сочувственными, снисходительными словами, и, постыдившись своего дурного поведения, вернуться на предназначенное мне в жизни место.

Что-то в моей груди сломалось, и я наконец залился жгучими слезами, обняв себя самого и сжавшись в комок, чтобы защититься от жестокого внешнего холода.


Часть третья. Полгода назад






Негромкий, но настойчивый стук в дверь заставил меня вздрогнуть от неожиданности, а потом я наспех сунул ноги в легкие домашние сандалии, дотронувшись до стены, чтобы не потерять равновесие, и побежал открывать.

Старая экономка – единственная прислуга, которую я держал в доме, в котором останавливался, будучи в столице – была женщиной деликатной и ко мне давно привыкшей, но при этом строжайше соблюдала определенные порядки. Сегодня было утро воскресенья, а значит – время уборки. Здесь она не делала исключения даже для рыцаря Ордена, погруженного в свои думы.

Подождать, пока она вытирает полы и выносит из комнат мусор, который лично мне уже казался частью обстановки, можно было бы и на балконе, с той книгой, что я читал до ее прихода; я, впрочем, посчитал, что для меня будь лучше выбраться на прогулку, и поэтому, вежливо ответив на пару вопросов экономки, надел плащ, сапоги и вышел во двор.

Старая женщина наверняка с улыбкой смотрела мне вслед. Я уже давно заметил, что произвожу очень хорошее впечатление на стариков – должно быть, им льстят мои сдержанные, уважительные манеры. Совсем другого мнения обо мне обычно бывала молодежь, хотя мало кто занимал положение достаточно высокое или был достаточно дерзок, чтобы хоть как-то это выразить. Почти никто.

Вот уже несколько месяцев кряду я получал миссии очень редко, а когда и получал – это были мелочи в самом Шеоле или его окрестностях, которые почти не занимали времени на исполнение. Ожидание нового задания, как сейчас, было для меня не отдыхом, а подлинным испытанием. Большую часть времени я праздно просиживал у себя дома или бродил по уединенным местам, где мог чувствовать себя спокойно. С гораздо большим удовольствием я бы ночевал в поле, пешим или конным отправившись на настоящее, ответственное и непростое задание.

Я машинально коснулся рукояти меча, скрытого под моим плащом. Он как я, тоже предпочел бы запал битвы бесполезному простаиванию в ножнах. Или руководство во мое разочаровалось; может, кто-то из моих недоброжелателей нашептал им на уши?

Я направился в один из городских парков, где чаще всего прогуливался. Вообще-то он находился не так близко, но я хожу очень быстро, и уже вскоре был там. Раньше утром прошел проливной дождь, и улицы приобрели некий несильный, но четко различимый запах – может быть, запах влажного камня, если такой есть. Воздух после дождя было приятно вдыхать, и я на время отвлекся от снедавших меня тягостных мыслей. Было бы еще немного потеплее.

Я гулял по отдаленным, тенистым аллеям, где реже попадались прохожие. С не успевших высохнуть листьев слегка капало, среди луж на дорожках попадались довольно большие. Я в задумчивости остановился возле одной из них. С поверхности воды меня внимательно рассматривало мое отражение. Это был средней комплекции, повыше среднего роста молодой мужчина. Он был одет в неброскую одежду и вообще явно не следил за своей внешностью. При этом у него были тонкие черты лица, во всей его наружности проступало что-то благородное. Честно говоря, мне его облик был весьма приятен – разве что глаза были какими-то грустными, а на лице сказывалось проступавшее из глубины напряжение. Почему только он не нравится другим людям?

Вздохнув, я пошел дальше. Не так мокро, а в обувь все же набралась вода – старался смотреть под ноги, но сказывается всегдашняя невнимательность.

Я позволил ногам идти, куда хотят, а сам старался погрузиться в созерцание. Темные от влаги, мощные деревья не особенно интересовали меня. Выйдя на открытый участок, я увидел вдали возвышавшуюся махину Университета Шеола, который простой люд считал обиталищем алхимиков и колдунов, а сами университетские – единственным оплотом учености и культуры посреди варварского разгула. Истина, как обычно, была где-то посередине.

Я пару раз бывал в Университете, в том числе один раз – по заданию; случалось мне и провести там довольно долгое время почти на правах обычного студиозуса. Университет был очень необычным местом, которое мне скорее нравилось. Состояние и титулы, кроме профессорского, теряли всякий вес, когда ты переступал его порог, не делали исключения и для членов Ордена. К тем же, кто интересовался книжной мудростью, там всегда относились благосклонно. Университет располагался вдали от чопорных центральных улиц, что предоставляло простор для выходок молодых учащихся, которых чаще можно было встретить в питейных заведениях, чем на лекциях. Преподаватели, многие из которых устанавливали в своих учебных аудиториях прямо-таки армейскую дисциплину, при этом сами были первыми защитниками университетской вольницы. Там находилось место и историкам, которых пыльные страницы хроник интересовали куда больше, чем мир за окнами, и натуралистам, составляющим перечни всех существующих животных и растений, и геометрам, и, действительно, – тем, кто в черных книгах искал рецепт философского камня или власти над невидимым миром духов. Последние пользовались не меньшим, чем прочие, уважением, выше всего же почитались авторы известных диссертаций.

Можно будет опять заглянуть в Университет, если еще долго не будут давать нового задания.

Ноги привели меня в людную часть парка, туда, где чаще всего и гуляют горожане и где устраиваются различные увеселения. Я опускал глаза и ускорял шаг, когда кто-то проходил мимо меня; мне казалось, что на меня смотрят с неприязнью. Я объяснял это для себя тем, что, не видя печати, меня принимают за бродягу, тогда как в разгар дня в парке отдыхали дворяне и зажиточные горожане – простые ремесленники и небогатые торговцы сейчас должны быть заняты работой. Иногда жалеешь, что татуировку нам наносят на спину, а не на лоб.

Довольно много людей столпилось чуть поодаль, где готовилось какое-то представление. Может быть, ваганты? Я обратил внимание, что там собирается публика попроще и те, кто с детьми. Те, кто был одет богаче, в основном проходили мимо, а некоторые люди постарше бросали в ту сторону неодобрительные взгляды. Движимый любопытством, я подошел ближе.

Это оказалось представление актеров. К странствующим труппам, подобным этой, отношение официальных лиц было традиционно негативным, но власти закрывали на них глаза: явного вреда они не приносят, при этом обеспечивают народ мирным времяпровождением. Человеку моего статуса, пожалуй, не стоит присутствовать на подобном зрелище, ну да имею же я право просто проходить мимо.

История, которую они разыгрывали, была мне незнакома. Как шептал кто-то из осведомленных зрителей, это была новая драма, сочинитель которой сам сейчас исполнял одну из ролей. Представление балансировало на грани кощунства, нечего удивляться положению этой братии: главным героем был колдун, путешествующий по морю на корабле, и подчиненный этому колдуну могущественный дух. Более всего удивляло то, что отношение к колдуну в общем не было осуждающим, напротив, он и его фамилиар были положительными персонажами! Среди прочих героев в представлении участвовала возлюбленная колдуна, очень красивая молодая, светловолосая девушка (на ней тот поженился в конце), и еще один дух – исконный житель острова, к которому причалил заклинатель. И негодование, и жалость вызывала его темная, согбенная фигура. Дух-дикарь по ходу драмы отступал от принципиальнейших основ служения и чести – и все-таки делалась попытка показать и его правду. Да, представление было настолько смелым, что, возможно, становилось опасным, но я наблюдал его, затаив дыхание, а в конце хлопал вместе со всеми.

Странное дело, но не меньшее впечатление, чем сама история – которая тронула меня до глубины души – на меня произвели возвышенные образы актеров. Эти простые люди, выступая перед внимательной публикой, совершенно преображались, и их действия походили более на священный ритуал, чем на проделки скоморохов. Одетые в пестрые одежды или в рубище, красивые или устрашающие – все они исполнялись неудержимой свободы, которая против воли вызывала во мне зависть. Я такой свободы не чувствовал никогда; ну, уж точно, не в дни моего простоя в столице.

Неспокойный от полноты чувств, я долго бродил по аллеям, не замечая ничего вокруг себя, думая то об увиденной драме, то о чем-то своем. Раз за разом я почему-то возвращался к тому месту, где сейчас, когда зрители разошлись, труппа разбирала декорации и готовилась сняться с места, как всегда после выступления.

Встав чуть поодаль, я наблюдал за ними, скрытый в тени деревьев. Уходить мне не хотелось, дома меня не ждал никто и ничто. Декорации, еще недавно представавшие одни – скалистым берегом, другие – процветающим городом, сейчас обращались в куски дерева и ткани и закрывались в ящики, до следующего раза. А вот блестящий исполнитель роли островного дикаря – его горб на поверку оказался специально сложенным свертком ветоши.

В мою сторону – я на мгновение замер – вышла светловолосая актерка, с ней был молодой парень, которого я прежде не видел. Прямо на траве они устроились перекусить; с собой у них был кувшин молока и широкий глиняный поднос, полный земляники. Они вели какой-то разговор, причем она беззлобно усмехалась, а он хмурился и кусал губы, как будто обиженный на весь мир. До меня донеслись слова девушки:

– Тебе надо меньше жалеть себя, Дитко. Из мелочей ты выдумываешь себе беды, а это уже приводит к настоящим неприятностям. О чем тебе жалеть? Ты молод и здоров, имеешь хлеб на сегодняшний день – это очень немало, многие лишены и этого.

Сердце быстрее забилось в моей груди. Слова актерки отчего-то показались обращенными ко мне, и я ощутил жгучий прилив стыда – не в первый и не в последний раз в своей жизни. Руки сами собой сжались в кулаки.

Должно быть, я, не контролируя себя, каким-то движением выдал свое присутствие, потому что девушка испуганно посмотрела в мою сторону, а парень привстал и оглянулся на своих товарищей. Решение о том, как лучше поступить, надо было принимать быстро. Я шагнул на свет, предварительно поправив полу плаща таким образом, чтобы он открывал глазу нижнюю часть ножен, в которых лежал мой меч, оставляя его рукоять – и печать на ней – сокрытой.

Увидев меня, девушка удивленно, но вместе с тем дружелюбно, улыбнулась. Ее короткой улыбки оказалось достаточно, чтобы согреть мою душу. Парень выглядел недовольным, но успокоился и сел на свое место.

– Угощайтесь, господин рыцарь, – любезно произнесла девушка, указывая на их блюдо и кувшин.

Это была лесть – печати она не видела, а моя одежда была совсем не рыцарской – но, того не зная, она попала в точку.

Я почувствовал себя не вполне удобно, но не мог ответить отказом на ее приглашение. Я молча приблизился, уселся рядом с ними на траву, горстью зачерпнул земляники из блюда и запил ягоды душистым молоком. Простое угощение показалось мне удивительно вкусным; я подумал, что это лучшая моя трапеза за последние месяцы.

Мы разговорились, чуть позже, сначала нехотя, в беседу вступил и парень. Вопреки моим опасениям, мне не пришлось рассказывать о себе. Вместо этого мы говорили о каких-то досужих вещах, которые могли бы показаться ничего не значащими, но на деле увлекли и меня, и, казалось, моих собеседников. Они рассказали много и о своей актерской жизни, о том, как путешествуют из города в город, чтобы радовать публику своими выступлениями. В Шеол они прибыли совсем недавно, и собирались здесь остановиться надолго, благо жители столицы, несмотря на периодически проскальзывавшее неодобрение, в большинстве своем оказывались благодарными зрителями.

Уже вовсю смеркалось, и я почувствовал, что время мне уходить. Однако, когда я встал, девушка задержала меня, указывая на сперва не замеченную мной продолговатую деревянную коробку. Это, несомненно, были шахматы; я удивился, что среди актеров есть любители этой аристократической игры.

– Дитко очень любит сыграть в шахматы. Господин рыцарь, может быть, не откажетесь от одной партии?


Глава шестая



Часть первая


Протяжный вой заставил и без того неспокойных лошадей с удвоенной силой бить копытами и рваться с привязи. Несмотря на то, что еще не вполне стемнело, полная луна была очень хорошо видна на небе. Орест, с аппетитом подкреплявшийся поджаренной на костре дичью, заметил:

– Луна здесь не при чем. Волчьи стаи так предупреждают собратьев о своих передвижениях.

– Так там целая стая? От этого не легче, – напряженно ответил я, поглаживая рукоять меча.

Сам я, конечно, не боялся зверей, особенно путешествуя с Орестом, но если обнаглевшие волки подберутся к месту нашей ночевки и, чего доброго, задерут лошадь или обеих – это будет для нас серьезная помеха.

– Можем сейчас тронуться в путь, если ты этого пожелаешь, – сказал Орест с тенью усмешки. – Но для лошадей, которых мы гнали целый день, это будет опаснее, чем дикие звери. Загоним их ни ради чего.

Замечание было резонным, но меня оно не успокоило. Про себя я решил не ложиться спать и поддерживать огонь всю ночь, в надежде, что в этом случае волки не решатся приблизиться.

Орест, внимательно смотревший на меня, прочитал что-то в моем лице и, покачав головой, сказал:

– Тебе бы стоило опасаться другого хищника. Ладно, покажу тебе одну подходящую шутку.

Орест сложил свои ладони ковшиком и поднес к лицу. Задрав голову кверху, он вдруг испустил вой, не отличимый от волчьего – разве что содержащий в себе какие-то еще более угрожающие, тяжеловесные ноты.

Волки сразу же ответили на этот вой своим, коротким и как будто бы заискивающим, а потом повторили еще и еще. Каждый раз вой явно доносился с большего расстояния, чем в предыдущий. Я в изумлении смотрел на Ореста, но очень скоро нечто неожиданное, неестественное привлекло мое внимание. Сообразив, в чем дело, я оглянулся в ту сторону, где к одинокому посреди поля дереву были привязаны наши лошади.

Еще недавно бившиеся от испуга, сейчас они, слыша волчий вой, никак на него не реагировали. Лошади замерли, ко всему безразличные, и только в их больших глазах угадывался парализовавший их ужас, ужас перед угрозой, от которой бесполезно спасаться бегством.

Орест, как ни в чем ни бывало, доедал свою порцию. Под впечатлением от произошедшего, я спросил у него:

– Можешь ли ты научить и меня этой шутке? – хотя догадывался о том, каким будет его ответ.

– При всем желании, не могу, – Орест был серьезен. – Некоторым вещам нельзя научить, им можно научиться только самому.

Нельзя так нельзя, правда, у меня возникали серьезные сомнения в том, что обычный, не подобный Оресту человек может повторить такое, сам или по чужой науке. Мне случалось видеть, как бывалые охотники искусно подражают птичьему крику, чтобы подманить фазана или куропатку, но здесь имело место что-то совсем иное. Что-то пугающее.

В очередной раз порадовавшись тому, что Орест у меня в союзниках, я сам принялся за успевшее остыть мясо.

Ночь выдалась теплая, лучшего я и желать не мог, а вблизи от горящего огня сделалось совсем жарко. Я протянул руки к костру, ощущая на своих ладонях прикосновение горячего воздуха. Дул вроде бы несильный ветерок, но его хватало, чтобы высокие полевые травы волновались, как море. Скрытые в траве, стрекотали бесчисленные насекомые, и то и дело воздух взрезали крылья ночной птицы, направившейся на охоту. Ночь была полна жизни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю