Текст книги "Шотландия: Путешествия по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

История гласит, что Брюс, полумертвый от усталости, явился к лачуге вдовы и взмолился об отдыхе, и тогда женщина сказала: она рада любому страннику во имя одного. Когда он поинтересовался, кто же этот избранный, то в ответ услышал собственное имя. Тогда король открылся вдове. Вскоре вернулись три ее сына. Мать приказала им слушаться короля, и парни заявили, что готовы следовать за ним. Брюс пожелал проверить их навыки стрелков, а потому попросил принести луки и стрелы и продемонстрировать свое мастерство. Макки увидел двух воронов на скале. Он спугнул и подстрелил их одной стрелой. Мердок предпринял нечто более сложное. Он заметил летящего ворона, поднял лук к самому уху и быстро выстрелил; ворон рухнул замертво. Маклург, младший из сыновей, промахнулся, но тем не менее, кажется, тоже присоединился к братьям.

Говорят, когда Брюс пришел к власти, он вспомнил о вдове, которая поддержала его в один из самых критических моментов его жизни, и спросил, чем может вознаградить ее. Она ответила:

– Просто дайте мне тот жалкий клочок земли между Палнуром и Пенкилном.

«Жалкий клочок земли» был пять миль длиной и три мили шириной. Его поделили между тремя сыновьями вдовы, от которых ведут происхождение семьи Макки из Ларга, Мердок из Камлодена и Маклург из Кирухтри. Потомки рода Мердок владели землей вплоть до конца XVIII века, их могилы можно найти на церковном дворе по соседству, они узнаваемы по геральдическим символам, вот описание герба: « Серебро:два ворона, черный:головы птиц пронзает стрела; естественный цвет».

Поворотным пунктом в судьбе Брюса стали его поразительная отвага и готовность рисковать собой в битве при Лоудон-Хилл и смерть великого воина, его главного врага Эдуарда I Английского. Победа Брюса над превосходящими английскими силами при Лоудон-Хилле стала первой в череде побед, которая привела к Бэннокберну. Так Глен-Трул по праву заслужил имя колыбели шотландской независимости.

Кстати, любопытно отметить, что Брюс, как и Уоллес, не был урожденным шотландцем. Имя «Ле Уэли» означала «валлиец», и семья Уоллеса корнями уходит в старый бриттский род из Стратклайда. Что касается Брюса, в нем текла кровь норманнов, а имя происходило от замка Брюс, или Брикс, руины которого находятся рядом в Шербуром во Франции. Предок Брюса, Робер де Брю, привел отряд в 200 человек к Вильгельму Завоевателю во время его вторжения в Англию в 1066 году. Вознаграждением стали 40 000 акров земли в Йоркшире. Сын того Брю, также Робер, подружился с Давидом I Шотландским, которого встретил при дворе Генриха I. Именно Давид предоставил Брю земли на границе Найтсдейла в качестве подарка. Так семья Брюсов перешагнула границу и оказалась в Шотландии.

Увлекшись Брюсом, я совершенно забыл о Меррике или, если хотите, попытался забыть о Меррике! Но больше избегать его не удастся. Он стоит передо мной, словно вызов, и зеленые волосы его трепещут на фоне безоблачного неба.

Мне казали, что подняться на гору Меррик я смогу, только перевалив через соседнюю вершину Бениэллери. Дорога на нее идет вдоль ручья Бьюкен и понемногу вверх. По правую руку от меня Бьюкен весело прыгал по камням, время от времени скрываясь в листве. Рябины росли в изобилии по его берегам, и их алые ягоды сверкали на солнце.

Дорога шла по склону к вершине, а потом передо мной открылась панорама поросшей вереском долины, над которой вздымались к небу массивные горы с широкими основаниями. Окажись день пасмурным, картина была бы просто зловещей. Я мог разглядеть Меррик вдали слева, но по мере продвижения вперед он стал скрываться за Бениэллери, и потом я довольно долго его не видел. В долине Кулсхарг, у подножия Бениэллери, я заметил небольшой пастушеский домик. С дороги мне был виден пастух, занятый своим делом. Очаровательные черно-белые щенки колли лежали на коврике у порога дома под присмотром такой же черно-белой матери. Она бросилась мне навстречу с яростным лаем, вероятно, подозревая, что я могу представлять угрозу для щенков, и пастух, чтобы ее успокоить, отдал приказ, следуя которому она оставила потомство и подбежала к нему, а потом легла среди вереска, так что из травы виднелся только ее черный нос. Пастух подсказал мне короткий путь к Меррику – он сказал, что пользуется им, когда рожаются ягнята; мне следовало двигаться вдоль ручья, который шел слева от Бениэллери, а почти у самой вершины свернуть направо и перевалить через макушку этой горы.

– После этого вы увидите Меррик справа впереди, и больше подниматься уже не надо, можно пройти по склону, который с этой стороны совсем пологий, – пояснил пастух.

Рассказывая о Меррике, он сообщил, что видел там гнездо беркутов. И прибавил, что ни разу не слыхал, чтобы беркуты уносили ягненка, и вообще не верил, что такое возможно.

Я продолжил восхождение, следуя вдоль ручья, тяжело ступая по болотистой почве, состоявшей в основном из торфа и покрытой красными и желтыми пятнами мха, приближаясь к вершине, которая с каждой минутой казалась мне все более далекой. У меня возник соблазн пренебречь советом пастуха и пойти вниз, направо, потому что представлялось нелепым тащиться до самой макушки горы; но здравый смысл подсказал спасительный путь, я подумал, что пастух более сотни раз проходил по Бениэллери зимой и летом. Он знал, о чем говорил, и я должен делать то, что он сказал!

Почти у самой вершины я остановился, прилег в вереск, чувствуя, что легкие у меня горят, и оглядел дикий пейзаж, какой часто встречается в Шотландии. Было слишком жарко, чтобы долго наслаждаться осмотром. Но хребет Келлс, вытянувшийся с другой стороны долины, выглядел великолепно, а к югу я мог разглядеть низкую зеленую равнину и сияние голубого залива Вигтауна. Озера в долине отражали солнечные лучи и сверкали, как кусочки разбитого стекла.

Я перевалил через вершину и оказался на краю серого каменистого русла, сбегавшего вниз по склону Бениэллери. С вершины горы я видел скалистую гору на севере – это был Меррик. Он смотрелся потрясающе. Находись я при смерти, я попросил бы отнести меня к нему. Зеленым плечом вздымался он к голубому небу, а дорога к нему поросла мягкой, сочной травой и была довольно плоской, вытянувшись на две-три мили.

Чтобы перевести дыхание, я опустился на поросшую суховатой и низкой травой вершину Бениэллери. Обычно я беру с собой что-нибудь почитать, если отправляюсь в горы, и на сей раз я захватил в отеле то, что мне показалось наиболее подходящим для такого случая: «Шотландский журнал» за сентябрь 1930 года!

Следует воздать должное качеству журнала: он сохранился в состоянии, вполне пригодном для чтения, словно был выпущен совсем недавно. Статья Р. Дж. Б. Селлара о юморе горцев относительно спорта немало меня позабавила.

Управляющий поместья на Шотландском Нагорье обсуждает с егерями почтенную компанию, которая утром должна отправляться на охоту.

– Там есть херцог, – говорит он, – и маркие, да ищо граф, а ищо бригадный генерал и ректор.

Это перечисление впечатлило всех слушателей, кроме одного.

– Ну да! Вот уж бригада так бригада! – ухмыляется он.

Мне понравилась история об одном заносчивом лондонском спортсмене, который возмущался недостатком почтительности со стороны егерей на охоте. Он не мог добиться, чтобы они обращались к нему «сэр». Наконец, когда его терпению пришел конец, он взорвался:

– Послушайте, человек, где ваши манеры? Вы, очевидно, понятия не имеете, к кому обращаетесь? Вы понимаете, что я стрелял в замке Балморал, в Мар-Лодж, в Мой-Холле и аббатстве Болтон?

– Ага, – преспокойно отвечает егерь. – И ни в один из них не попали, надо полагать.

Или вот еще история.

Во время охоты один из таких напыщенных идиотов получил в качестве помощника высокого, худого, бородатого типа, угрюмого и непреклонного, из числа тех, что регулярно являются на сатирических страницах «Панча».

– Человек, как тебя зовут? – спрашивает спортсмен.

– Томас Робертсон Боджи Макдональд, – невозмутимо отвечает егерь.

– Боже мой! – восклицает лондонец. – Это слишком длинно, такое имя не запомнишь. Я буду звать тебя просто Старина Том.

Через некоторое время егерь, не выказавший ни малейшего неудовольствия, спрашивает с невинным видом:

– А как вас зовут, сэр?

– Ну, если хочешь знать, Николас Фитцпэн Мейнуоринг.

– Ваша милость! – наигранно удивляется егерь. – Ужасно длинно. Я вас буду звать Старина Ник.

А следующая история заслуживает того, чтобы быть напечатанной в «Панче».

Арендатор очень раздражал своих егерей, поскольку надевал на охоту твидовый костюм исключительно яркого рисунка. Однажды он подобрал мертвую куропатку, но не смог обнаружить на ней никаких следов своего выстрела.

– Странно, – говорит он. – Как же она умерла?

– Ну, сэр, – задумчиво отвечает егерь, – думаю, она смеялась до смерти.

Еще мне понравилась такая вот история.

Англичанин взял ружье и отправился на охоту в одиночку, хотя не знал местности и не имел подготовки или охотничьего инстинкта; в итоге он не нашел ни одной куропатки. И вдруг он заметил мальчика школьного возраста, который шел ему навстречу.

– Послушай, мальчик, – говорит англичанин, – здесь есть кто-нибудь, кого можно подстрелить?

– Ах, – трагически вздыхает ребенок, – школьный учитель выйдет на эту тропу минуты через две-три.

Я убрал журнал в сумку, забросил ее на плечо. Пора было идти дальше, однако с обеих сторон меня окружали крутые обрывы в долину. Взглянув на северо-запад, я мог разглядеть скалу Эйлз, укутанную голубым маревом жаркого дня. Видна была и белая линия поперек ее основания, вероятно песок или полоса прибоя. Последняя миля до Меррика представляла собой приятную пологую тропу. Со скалы, нависавшей над нею, я взглянул на могучую долину и узкий водоем Лох-Дун. Но самый прекрасный вид открывался на восток, где протянулась цепочка озер: Лох-Энох, Лох-Нелдрикен и Лох-Вэлли, все они лежали в гордом одиночестве, воды их трепетали под ветром и выплескивались гребешками на серебристый песок. На вершине Меррика осознаешь поразительную удаленность Гэллоуэя от остального мира. Здесь, далеко на юг от Глазго, дикость кажется более глубокой, чем посреди прославленного Нагорья. И все же человек может сегодня позавтракать в Лондоне, а к вечернему чаю успеть добраться до горы Меррик! Можно покинуть вокзал Юстон в десять утра и прибыть в Ньютон-Стюарт вскоре после шести вечера! Трудно поверить, что за несколько часов можно перенестись из Лондона в такое уединение.

Ничего удивительного, что самые экстравагантные слухи и ужасные истории распространялись в этих горах во время войны. Говорили о странных огнях, о германских гидропланах, якобы садившихся на удаленных озерах. И насколько правдоподобным все это казалось – и кажется сегодня, когда сидишь на вершине Меррика и смотришь вниз, в пустынную долину; пропадает желание смеяться при известии о существовании в Глен-Трул военного патруля, который на протяжении месяцев прочесывал эти долины и горы в поисках вражеской авиации. Рассказывали и о странных световых сигналах, замеченных в горах, и о немецких канистрах из-под авиационного бензина, размещенных здесь для обслуживания гидропланов, втайне садившихся на местных озерах.

Капитан Динвидди, сейчас возглавляющий отличный книжный магазин в Дамфрисе, в течение некоторого времени участвовал в таком патруле и может рассказать, насколько реальной была тревога и какие странные слухи бродили в окрестностях. В те времена старый почтальон, много лет разносивший корреспонденцию в районе Глен-Трул, в разговоре с ним как-то заметил:

– Ну, нынче-то огней в долине не видно. Думаю, это оттого, что в сторожке поселился офицер, который присматривает за порядком.

Сегодня легко смеяться над тем, что поперек луга Кэлдонс однажды протянули веревку, чтобы повредить крылья немецких самолетов, или над тем, что в пастушеском домике проживал армейский офицер, передававший информацию о своих наблюдениях по примитивному аппарату Морзе, поскольку никаких других средств оперативной связи в удаленной горной части Гэллоуэя не было, однако вспомните, какое нервное напряжение царило в стране во время войны, и вы поймете, почему подобное могло происходить в Гэллоуэе.

Я посмотрел вниз, на Лум-о-Блэк-Гиттер в надежде разглядеть коршунов; но не обнаружил ничего, кроме голого утеса, а в ушах у меня свистел ветер, который даже в самые жаркие дни дует над горными вершинами.

Не спеша, чувствуя боль в натруженных ногах, я спустился в долину, где мистер Джонстон, пастух из Кулшарга, предложил мне чашку чая и показал кремневый наконечник стрелы, который он нашел во мху.

– Здесь много древних изделий, – сказал он. – Наверное, их кто-то терял; нынче нет людей, способных изготовить такое.

Он почтительно рассматривал тонкий сколок камня, бережно удерживая его массивными пальцами.

7

На дороге из Нового Гэллоуэя в Нью-Стюарт никого не было, так что мне пришлось подняться повыше, чтобы выяснить, почему на вершине холма воздвигли обелиск. Подниматься было легко, местами почва была сырой и торфяной, но подъем стоил того, чтобы узнать: передо мной памятник в честь Мюррея, который увековечивает одну из величайших историй не только Гэллоуэя, но и всей Шотландии.

Менее чем полтора столетия назад человек, путешествующий по этим горам, мог услышать голос мальчика-пастушка, говорившего с самим собой, а богобоязненный странник бежал бы подальше от этих гор в уверенности, что мальчик одержим демонами, ведь он говорил не по-английски и не по-шотландски. Положив на колени книгу, он читал вслух «Отче Наш» на древнееврейском. Если бы путник задержался достаточно надолго, он мог услышать также греческий, латинский, арабский и англосаксонский варианты. Этим мальчиком был Александр Мюррей, пастух и сын пастуха, который, не имея никакой поддержки и поощрения, исключительно с помощью собственного гения стал одним из ведущих специалистов в области восточных языков и наречий.

Для гения нет правил. Если он достаточно гениален, то проложит себе дорогу, и юный Александр Мюррей, присматривавший за овцами в горах, делал то, что ему велел его гений.

Он родился в старинном поселении Данкиттерик, в приходе Миннигаф, осенью 1775 года. Он был хрупким ребенком, но быстро развивался в интеллектуальном отношении. В шесть лет он упросил, чтобы его научили читать. Зимними вечерами отец с трудом выводил для него буквы алфавита на чесальной машине, используя уголек вместо карандаша. Юный Александр впитывал знания, как иссохшая земля вбирает дождевую воду. Его жадный ум, кажется, с самого начала знал в точности, что ему нужно; но как отыскать это в глине жалкого поселка, среди диких гор Гэллоуэя? Если воля человека достаточно сильна, он всегда найдет дорогу.

Есть нечто пугающее в невероятной тяге Мюррея к обучению, это была природная сила, которая инстинктивно вела его к самореализации. Первым триумфом стало приобретение им экземпляра «Системы географии» Салмона. В этой книге молитва «Отче наш» была напечатана на разных языках мира. И семя упало в готовую почву.

Когда Мюррею исполнилось десять лет, он уже мог читать Цезаря, Овидия и Гомера в оригинале. Он самостоятельно выучил еврейский алфавит по заголовкам, предварявшим 119-й псалом! Гордостью его жизни стала греческая Библия. Когда мальчику было двенадцать, его отец перебрался поближе к Миннигафу, и Александра послали в школу. Приходской учитель был поражен. За несколько недель усердного труда новый ученик освоил французский и немецкий языки. Затем он получил экземпляр Псалтыря на древнееврейском. За несколько месяцев Александр Мюррей выучил древнееврейский, хотя никогда не слышал ни слова, произнесенного на этом языке! Затем наступил черед арабского. Он стал изучать абиссинский на основе нескольких случайных цитат в «Древней всемирной истории»! К шестнадцати годам он уже освоил англосаксонский и гэльский языки.

И тогда он встретил одного из тех людей, которые непременно появляются на пути гениев, чтобы помочь им достичь успеха. Это был контрабандист по имени Макхарг, добродушный и щедрый, на которого ученость юного Мюррея произвела сильнейшее впечатление. Он ехал в Эдинбург с грузом нелегально ввезенного в страну чая и откликнулся на горячую просьбу юноши взять его с собой в столицу.

Ноябрьским утром 1793 года гений и контрабандист вместе двинулись в путь. Макхарг забросил на плечо мешок с чаем, а Мюррей захватил с собой самый драгоценный запас любого шотландца – мешок овсянки. Мюррей был симпатичным юношей с черными волосами, глубоко посаженными светло-карими глазами, решительным подбородком и выступающим, словно устремленным к грядущей славе, носом. Они шли вдвоем по дороге, и те, кто видел их со стороны, никогда бы не заподозрили, что перед ними один из величайших сынов Гэллоуэя; они бы увидели всего лишь бродячего торговца и сельского парня в серой домотканой куртке.

В Эдинбургском университете Мюррея экзаменовали три профессора. Недостаток манер он с избытком компенсировал масштабами познаний. Профессора были изумлены, и Мюррей немедленно получил стипендию на обучение.

В короткой жизни, которая оставалась бывшему пастуху из Гэллоуэя, его ждала европейская известность. Он стал одним из величайших лингвистов своего времени. Он овладел китайским, санскритом, хинди, фарси и исландским. Он специализировался на абиссинских диалектах. Когда губернатор Тыграя, одного из районов Абиссинии, написал королю Георгу III, единственным в Британии, кто смог прочитать послание, был Александр Мюррей.

К тому времени Мюррей, который, как многие выходцы из шотландского простого люда, имел явную тягу к пастырству, возглавлял приход Урр в Гэллоуэе. Там он нашел жену. Там он занимался исследованиями. А еще читал мрачные и ужасно многословные проповеди. А потом умер доктор Муди, профессор восточных языков в Эдинбургском университете. Он был одним из тех, кто экзаменовал юного Мюррея, явившегося из Гэллоуэя в столицу с мешком овсянки. Теперь молодого ученого пригласили на место почившего профессора.

Трудно сказать, что бы успел сделать Мюррей, если бы Господь благословил его здоровьем и позволил дожить до старости, в которой благополучно почили многие университетские профессора, однако, увы, здоровье Мюррея оказалось не слишком крепким. Он скончался от туберкулеза в возрасте 37 лет. Он обрел к тому времени не только множество знаний, но и составил славу Шотландии, стал примером для тех, кто не имел поддержки и удачных обстоятельств, однако обладал отвагой и решимостью следовать по его стопам и устремляться к высоким достижениям.

Я поднялся на холм к памятнику Мюррею, возведенному на пути в Ньютон-Стюарт, размышляя, что отцу любого ленивого и вялого отпрыска стоило бы вместе с сыном взобраться сюда и рассказать историю юного пастуха. Впрочем, полагаю, что современный мальчик без труда сокрушил бы отцовское рвение, заявив:

– Пап, это все очень интересно, но ведь тот парень был гением.

Боюсь, против этого трудно возразить.

8

На запутанных, как лабиринт, старинных церковных кладбищах Гэллоуэя постоянно думаешь о «старине Смерти», чьи труды запечатлены на многих надгробиях Гиртона, Миннигафа и Киркмайкла. Сам старик покоится, предположительно, под одной из могильных плит на церковном дворе Кэрлаверока, навсегда оставшись жить на печатных страницах.

Реальный Роберт Патерсон, который дал имя литературному герою романа «Пуритане» (дословно «Старина Смерть»), был одним из тех людей, которые словно созданы для Вальтера Скотта. Он родился в местечке Хаггиш неподалеку от Хэвика в 1715 году, женился на женщине, которую звали Элизабет Грей и которая служила кухаркой у сэра Томаса Киркпатрика из Клоузберна, Дамфрисшир. Благодаря влиянию этого человека, Патерсон получил в аренду каменоломню в Гейтлоубриг в приходе Мортон и там занялся унылым ремеслом каменщика. Он был ярым пресвитерианином и антиякобитом. Когда разразилось восстание 1745 года, ему было за тридцать, и он во всеуслышание утверждал, что дом Стюартов – «кровавый» и «безнравственный». К несчастью для него, арендуемая им каменоломня лежала на пути армии Чарльза Эдуарда, которая пришла из Англии. Антиякобитские убеждения Патерсона разъярили горцев, которые разграбили его дом, а самого хозяина взяли под арест.

В следующий раз мы слышим о нем как о последователе Ричарда Камерона, мученика из числа ковенантеров, который погиб в 1680 году и чьи отрубленные голова и руки были выставлены на всеобщее обозрение на Нетер-Боугейт в Эдинбурге. Еще в юности Патерсон задумал план, который в конце концов сделал его знаменитым. Он очистил и восстановил надгробие героев-ковенантеров, и если где-то не хватало могильной плиты, он поставлял таковую со своего склада, украсив ее соответствующей надписью, составленной им самим. Это возложенное на себя задание стало для него настоящей манией. В 1758 году, в возрасте 57 лет, он покинул жену и пятерых детей. Миссис Патерсон отослала своего сына Уолтера, мальчика двенадцати лет, на поиски отца с тем, чтобы умолять его вернуться домой. Парень отыскал родителя, трудившегося над могильной плитой старого церковного двора в Кирккристе на реке Ди, напротив Кирккадбрайта, однако Патерсон-старший остался глух к мольбам отпрыска. В течение сорока трех лет Патерсон странствовал по всей Шотландии, обследуя старые кладбища и разыскивая могилы мучеников. Его печальная фигура верхом на белом пони стала одной из легко узнаваемых особенностей шотландских Низин. Его несчастная жена вынуждена была содержать семью, а потому проявила изобретательность и отвагу, открыв небольшую частную школу.

Скотт, начинающий адвокат 22 лет от роду, прибыл в Гэллоуэй по юридическому делу, над которым работал в то время, и тогда впервые услышал о Роберте Патерсоне. Кстати, судебный процесс, к которому адвокат готовился, был по делу достопочтенного мистера Макнота, священника из Гиртона, который обвинялся Генеральным собранием Кирка в беспробудном пьянстве, исполнении непристойных мирских песен, участии в танцах и в шуточной свадьбе, где «сладкую женушку» изображала женщина, торговавшая имбирными пряниками, и прочих недостойных духовного лица поступках.

Скотт сидел в гостиной и беседовал с гэллоуэйской дамой, и в это время в дверь постучался старый каменщик. Естественно, Скотт поинтересовался, кто это, и дама в момент счастливого вдохновения ответила: «Старина Смерть» – из-за меланхолического образа жизни всем известного Патерсона, которому было на тот момент уже 78 лет. Очевидно, сам Скотт с ним никогда не разговаривал, однако «старина Смерть» и будущий великий писатель действительно оказались на восточном побережье Шотландии в одном и том же году. Локхарт утверждает, что встреча произошла в местечке Данноттар, когда «старина Смерть» расчищал надгробия ковенантеров, погибших в застенках замка Данноттар.

Этот странный персонаж протянул столь долго, что смог заглянуть на год в XIX век, покинув мир в почтенном возрасте 86 лет. Один из его сыновей уехал в Америку и поселился в Балтиморе. По нелепой ошибке иногда утверждают, что он был отцом Элизабет Патерсон из Балтимора, которая вышла замуж за Жерома Бонапарта, впоследствии короля Вестфалии. Но это не так. Отцом мадам Бонапарт был Уильям Патерсон, эмигрировавший из графства Донегал.

Старина Патерсон запечатлелся в истории Гэллоуэя так глубоко, что часто, посещая церковный двор, ожидаешь вот-вот увидеть его, согбенного годами и обдирающего зеленый мох с камня, и услышать звук долота, эхом отзывающийся в голосах черных дроздов, что резко выкрикивают тревожный ритм из крон деревьев.

9

Вигтаун – тихий, немного мрачноватый городок на холме, с которого открывается вид на залив. Как и все города Гэллоуэя, он невероятно чист и опрятен. В центре находится широкая площадь почти квадратной формы, на которую некогда, в целях безопасности, сгоняли скот, а городские ворота на ночь запирали. Гавань, прежде оживленная, теперь мертва. Полагаю, именно это объясняет странную тишину Вигтауна. Умирание гавани всегда и везде сокрушает портовый город, распространяя по его улицам атмосферу тяжелой утраты. Как мать в молчании скорбит об усопшем ребенке, так и поселения вроде Вигтауна скорбят по исчезнувшим кораблям.

Кажется, сознание Вигтауна навсегда обращено назад, в прошлое. Вероятно, с ним столь многое случалось в юности, что теперь уже ничто не удивляет и не вызывает интерес.

Обычный гость прибывает в Вигтаун с единственной целью: посетить могилы мучеников Вигтауна. Их можно найти за низким железным ограждением старинного кладбища. На широком, горизонтально ориентированном камне выбита надпись:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ МАРГАРЕТ УИЛСОН,

ДОЧЬ ГИЛБЕРТА УИЛСОНА ИЗ ГЛЕНВЕРНОХА,

УТОПЛЕННАЯ В ГОД 1685, В ВОЗРАСТЕ 18 ЛЕТ

 
Земля и камень да хранят
Невинный прах, что небом взят.
Чист дух и непорочна плоть,
И в том порукой сам Господь.
Хранила веру, не лгала,
За это смерть и приняла.
Неправый суд ее судил
И душу Господу вручил;
Морской пучине предана,
Христу вовек она верна.
Свершили казнь Лэгг и Грэм,
Страхан и злобный Уинрэм;
Их злоба такова была,
Что жизнь у многих отняла.
 

Внутри той же ограды находятся еще два могильных камня: один в память Маргарет Лахлэйн, которую утопили заодно с юной Маргарет Уилсон, другой – в честь трех мужчин, повешенных «без приговора суда», как гласит камень, в 1685 году. Еще одна любопытная надпись – впрочем, не имеющая никакого отношения к ковенантерам, – хранит имя Джона Коуэна и его «честную славу»:

 
Был ростом невысок и хром.
Он лавкой в городе владел,
Иных за ним не знаем дел.
 

Дорога ведет на юг по плоской зеленой территории, четырнадцать миль до крошечного мыса с серыми руинами церкви на самом краю суши. Эта церковь отмечает место Кандида Каза – Белого дома, чье имя сияет ярким светом сквозь мглу веков. Святой Ниниан был одной из наиболее значительных персон, когда-либо ступавших на землю Шотландии, и довольно странно, что память о нем не процветает так, как могла бы. На маленьком острове Уиторн он выстроил церковь, которая, судя по всему, была первой каменной церковью, возведенной во славу Господа в Великобритании. Насколько я понимаю, поклонение Христу началось в Британии в районе вдоль Римской стены (Адрианова вала). Все новые религии устремлялись сперва на север и распространялись среди причудливого смешения народов, огражденных западными пределами Римской империи. Небольшие статуэтки Исиды найдены именно возле стены, бык Митры был там крайне популярен, и легко поверить, что и новая вера нашла обращенных в многонациональной среде колониального римского войска. Святой Давид, покровитель и креститель Уэльса, был уроженцем христианской семьи, и святой Ниниан, вероятно, происходил из такого же рода: культурные люди британского происхождения, усвоившие местную интеллектуальную атмосферу окраины римского мира. Считается, что он родился в 362 году н. э., во времена Юлиана Отступника. Бури, потрясавшие империю, все еще бушевали. Оставалось всего полвека римского владычества в Британии – стране, которая считалась римской территорией на протяжении такого же отрезка времени, который отделяет нас от эпохи Генриха VIII.

Когда святой Ниниан отправился в Рим, он проехал полмира по военным дорогам и увидел хорошо организованный римский мир вплоть до самого его исторического центра. Он вернулся в край, которому предстояло вот-вот погрузиться в пучину анархии. Он возвратился святым человеком, миссионером, и принял решение построить церковь на север от стены, в стране, сопротивлявшейся Риму. Он прибыл на маленький остров Уиторн и возвел «белый дом», каменную церковь, прямо над водами. Это произошло в 396–397 годах, еще до того как святой Колумбан, которого иногда называют первым христианским миссионером в Британии, ступил на берег Айоны! Звон колокола в церкви святого Ниниана разносился над водами Солуэя лет на тридцать раньше. Должно быть, до святого человека на острове Уиторн доходили новости о том, что основы знакомого ему мира рухнули. Сам Рим оказался в страшной беде. Великий Адрианов вал зашатался. Пикты Гэллоуэя и скотты ждали своего часа, чтобы перейти границу и разграбить богатые земли к югу от стены. А на скале острова Уиторн святой Ниниан, должно быть, преклонял колени и молился о спасении христианского мира, когда услышал, что легионы, охранявшие Британию более четырех столетий, получили приказ уйти на защиту Рима.

Я стоял перед маленькой церковью с обрушившейся кровлей, размышляя о том, что это, вероятно, одно из самых поразительных зданий во всей Шотландии. В начале своего существования оно сияло, как свеча во мраке. С почтительностью и благоговейным трепетом я осознавал, что мне представилась удивительная возможность коснуться камней преемника изначальной Кандида Каза.

10

Малл в Гэллоуэе, в определенном смысле, для Шотландии является концом света.

Это крайняя точка узкой полосы земли, примерно тридцати миль длиной, которая, если бы не перешеек между Гленлюсом и Странрэром, стала бы островком неподалеку от побережья Вигтауна. Как все места в стороне от дорог, он обладает особым, островным духом. Он напомнил мне полуостров Ллейн в Уэльсе.

Я прибыл туда прекрасным ветреным утром, когда соленые волны разбивались о великолепные пески Люса. Я оказался в приятном приветливом краю лесов и широких полей, постоянно продуваемых морскими ветрами. Риннз в Гэллоуэе, как называют этот полуостров, имеет совершенно особенный облик; я ожидал услышать необычный говор, отметить местные привычки, давно исчезнувшие на «материке», но сохранившиеся здесь, в мирном уединении узких дорог и чисто выбеленных фермерских домиков.

Проезжая через Риннз, я двигался на запад полуострова, в местечко под названием Порт-Логан. Там на берегу высится белое башнеобразное здание, к которому ведет длинный проезд, а прямо рядом с постройкой находится пруд с треской. Весьма типично для шотландской щедрости и для простоты нравов Риннза, что здесь не требуют платы за вход, хотя в любом другом краю непременно установили бы оплату, полшиллинга или шиллинг. Вы просто вносите свое имя в книгу посетителей, которую предлагает вам молодой рыбак, и проходите к прекрасному водоему, вырубленному в скальной породе таким образом, чтобы с каждым приливом он пополнялся водой, но рыба не могла бы покинуть садок. Молодой человек берет корзинку с мидиями, которые всегда наготове для кормления рыбы.

Пруд является собственностью местного землевладельца, Макдуалла из Логана, чья семья, по сведениям сэра Герберта Максвелла, единственная в Гэллоуэе ведет происхождение от пиктов и сохранила земли до наших дней. Полковник Эндрю Макдуалл устроил рыбный садок в 1800 году с целью пополнить свои кладовые свежей треской и другими видами морской рыбы. Так или иначе, идея, к счастью для рыбы, не во всем соблюдалась, и в результате с годами многие поколения трески стали совсем ручными и привыкли к кормлению с рук. Этот пруд уникален, и, как мне сказали, сюда приезжают натуралисты со всего мира.