Текст книги "Шотландия: Путешествия по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

В 1815 году умер последний потомок Ловата, и его земли перешли к Фрэзерам из Стрихена – тем самым, из которых происходит нынешний лорд Ловат.

Я распростился с утопавшим в зелени замком Бофорт и, пройдя по мосту Ловата, попал в очаровательную деревушку Бьюли. Первый встреченный мною человек, как водится, оказался не местным, зато второй порадовал меня новыми подробностями из жизни лорда Ловата. С его слов выходило, что после куллоденской катастрофы Ловат едва успел ускользнуть из лап Камберленда. Якобы, сидя на носилках, он оглянулся и увидел, как горит его замок, подожженный людьми герцога. Если это и неправда – тут я затрудняюсь сказать, – то, значит, порождение людской молвы. И я подумал, сколько же легенд оставил после себя сей непостижимый человек. Эти истории живут веками в краю Фрэзеров, они передаются из уст в уста, но увы, скорее всего так никогда и не будут напечатаны.

2

Джон-о’Гроутс отстоит от Инвернесса на 153 мили, и дорога почти все время тянется вдоль побережья. С географической точки зрения здешняя береговая линия является почти точной копией шотландского побережья от Данбара до Питерхеда. Надо только сменить глубокие Ферт-оф-Форт и Тэй на Ферт-оф-Морей и Дорнох, и плавная прямая линия Данди – Питерхед практически продублирует береговую линию на участке от Бонар-Бриджа до Джон-о’Гроутс.

На этом, однако, сходство и кончается. Вместо плодородных приморских долин Файфа, Энгуса, Кинкардина и Абердиншира здесь, на севере, простираются бурые вересковые пустоши и могучие холмы Росса и Сазерленда, вздымающиеся почти у самой кромки моря. По мере продвижения в глубь суши холмы уступают место безлюдным оленьим заповедникам, которые тянутся на многие мили. Ближе к северу это редколесье разнообразится небольшими очаровательными гленами и реками. Все они – Флит, Брора и Уллие – берут начало на высокогорных пустошах и несут свои воды в море.

Три самых северных шотландских графства – Росс-и-Кромарти, Кайтнесс и Сазерленд – одновременно являются и самыми малоизученными. Достаточно взглянуть на карту железнодорожных путей Шотландии, и вы обнаружите, что на всей этой обширной территории имеется лишь одна железнодорожная ветка: она проходит вдоль восточного побережья и ведет от Инвернесса до Уика и Турсо. Между тем общая площадь Росс-и-Кромарти составляет 3260 квадратных миль, Сазерленда – 2028 квадратных миль, а Кайтнесса – 701 квадратную милю. Таким образом, территория примерно в 6 тысяч квадратных миль, расположенная на крайнем севере Шотландии, оказывается вне зоны основных человеческих коммуникаций. Если в наше время – когда в Хайленде осуществляется экскурсионное автобусное обслуживание – какую-то часть Шотландии и можно назвать «неизвестной», то это право, безусловно, принадлежит северным графствам.

Через зеленую низину протянулась прямая дорога от Бьюли до Мур-оф-Орд, и в паре миль от последнего стоит замок Брахан, в прошлом принадлежавший Маккензи из Сифорта. Вряд ли в Хайленде сыщется хоть один человек, который не знал бы о злом роке клана Сифортов и страшном проклятии Брахана Сира. Мне тоже доводилось слышать эту историю, и потому я с особым интересом рассматривал замок.

Побывав в долине Глен-Шиел, я выяснил, что местные горцы до сих пор верят в феномен «второго зрения» – явления, столь заинтересовавшего доктора Джонсона (и наверняка заинтересовавшего бы любого серьезного исследователя). Брахан Сир был одним из самых прославленных и почитаемых чародеев своего времени. Все, что он предсказывал, сбывалось. Посему в Хайленде и на Внешних островах люди и поныне помнят и обсуждают пророчества великого Брахана Сира. Кеннет Маккензи, или Койнних Овар в гэльском варианте, родился в начале XVII века на острове Льюис. Судя по всему, он был талантливым прорицателем, и молва о нем катилась по всему гэльскому королевству. Наиболее же знаменитое его пророчество – то, из-за которого погиб сам предсказатель – касалось семейства Сифортов.

Если верить легенде, то история эта приключилась во времена правления Карла II. Так вышло, что местному лэрду, третьему графу Сифорту, пришлось уехать по делам в Париж. Жена его, леди Сифорт, осталась дома, в замке Брахан. Прошло несколько месяцев, от графа не поступало никаких известий. И тогда обеспокоенная женщина призвала к себе Брахана Сира и попросила «посмотреть», что с ее мужем. Похоже, в той ситуации здравый смысл изменил великому волшебнику, ибо он после недолгого созерцания своего магического кристалла объявил со смехом, что леди может быть спокойна: ее супруг не только жив, здоров, но и «весел». Данное слово в контексте парижской жизни трактовалось однозначно, и леди Сифорт все сразу же поняла. Понять-то поняла, однако неизвестно зачем – и с чисто женской настойчивостью – стала выспрашивать у прорицателя подробности. Бедняга Брахан Сир! Он так много знал о будущем и при этом абсолютно не разбирался в женской психологии. Ему бы солгать или промолчать, на худой конец. Так нет же, он снова повторил: «Довольно расспросов, женщина! Я же сказал: твой муж здоров и весел». И тем самым накликал на свою голову худшие из бед.

Ослепленная ревностью графиня продолжала допытываться, и в конце концов Брахан Сир выложил все как есть. С честностью, достойной лучшего применения, он рассказал леди Сифорт, что ее муж сидит в позолоченной зале, богато разодетый в бархат и шелка, и держит на коленях роскошную красавицу.

Думаю, уважаемый читатель, вам не потребуется второго зрения, чтобы предугадать ближайшее будущее незадачливого прорицателя. Графиня чрезвычайно разгневалась, но не на мужа, а на Брахана Сира. Она назвала его лжецом и грязным клеветником, обвинила в том, что он опозорил высокопоставленного лэрда не только в глазах вассалов, но и перед лицом славных предков. Смыть подобное оскорбление можно лишь смертью лжеца.

Так решилась судьба несчастного пророка. Однако прежде чем принять смерть от руки палача, он успел провозгласить свои ужасные предсказания для клана Сифортов. Он объявил, что сей род окончит дни в великой печали. Последний из его предводителей будет глухонемым, и на его долю выпадет похоронить четырех сыновей. Более того, после смерти самого предводителя в Британии не останется правителя с именем Маккензи. Земельные владения клана отойдут к «девушке в белом головном уборе, которая придет с востока». Брахан Сир назначил также время исполнения пророчества. По его словам, глухонемой Сифорт в свои последние дни будет окружен четырьмя знатными соседями с бросающимися в глаза недостатками. У одного из них будут торчащие зубы, у другого – заячья губа, третий будет полоумным, а четвертый заикой.

Теперь самое время перейти к современной эпохе. Барон Сифорт и Маккензи, в 1783 году унаследовавший имение, был выдающимся военным и вообще личностью вполне достойной, однако с одним досадным недостатком: он был глух как пень.

Кстати, с его глухотой связана удивительная история. В детстве он был вполне нормальным ребенком, но в школьном возрасте заболел корью. В спальне, где он лежал, находились еще пятнадцать мальчиков, страдавших той же хворью. Как-то раз поздним вечером ухаживавшая за ними сестра услышала доносившиеся из спальни громкие крики. Кричал лорд Сифорт. Взволнованный мальчик поведал сиделке жуткую историю. Он якобы увидел, как в комнату вошла отталкивающей наружности старуха. На груди у нее висела какая-то торба. Незнакомка остановилась у ближайшей постели и долго рассматривала лежавшего на ней ребенка. Затем она перешла к следующей кровати, поглядела и на этого мальчика. По словам лорда Сифорта, женщина прокралась к изголовью постели, достала из торбы деревянный молоток и колышек и начала вколачивать его прямо в лоб больного. Сифорт рассказывал, что он явственно слышал треск лобных костей, хотя лежавший в беспамятстве мальчик даже не пошевелился. Далее старуха пошла вдоль ряда кроватей: каких-то детей она пропускала, у других останавливалась и проводила ту же кошмарную процедуру. Когда она приблизилась к постели лорда Сифорта, он в ужасе хотел закричать, но не смог издать ни звука. К его огромному облегчению, незнакомка прошла мимо. Закончив обход, она еще раз окинула взглядом большую полутемную спальню и так же молча выскользнула в дверь. Вот тогда к лорду Сифорту вернулся голос, и он закричал.

Сестра передала доктору эту жуткую историю в качестве горячечного бреда ребенка. Тот не поленился прийти в спальню и заставил мальчика еще раз повторить рассказ. Более того, доктор слово в слово записал все услышанное. Каковы же были его ужас и удивление, когда все дети, отмеченные Сифортом, вскоре умерли от лихорадки. Что касается лорда Сифорта, то он выздоровел, но до конца жизни утратил слух.

Сама по себе глухота не слишком волновала членов клана и его предводителя. Если бы не зловещее пророчество Брахана Сира… Со временем лорд Сифорт женился, у него было четыре сына, и все они умерли раньше отца. Похоронив последнего из сыновей, несчастный лорд онемел от горя и, по слухам, до конца жизни не произнес больше ни слова.

Что интересно, в тот период среди вождей соседних кланов действительно существовали четверо с предсказанными недостатками. Вот их имена: Гейрлох, Чизхольм, Грант и Расей. Одиннадцатого января 1815 года лорд Сифорт скончался в своем замке Брахан, не оставив наследников мужского пола. Так пресекся этот некогда богатый и могущественный род. Предсказания относительно «наследницы с востока» тоже нашли свое подтверждение, и весьма скоро. Согласно закону о майоратном наследовании, земельные владения лорда Сифорта перешли к его старшей дочери, бывшей замужем за адмиралом Сэмюелом Худом. На тот момент женщина как раз овдовела и вернулась в родной замок из Ост-Индии, где они с мужем проживали по роду его деятельности. Что касается слов о «белом головном уборе», то здесь пророчество Брахана Сира оправдалось вдвойне. Мало того, что наследница носила столь подходящую фамилию [16]16
  Худ (англ.hood) – капюшон, капор, чепец.


[Закрыть], она еще и приехала в белом вдовьем чепце.

Гакова трагическая история рода Сифортов. Я изложил ее в том виде, в каком услышал сам. А вы можете попытаться убедить жителей Хайленда в том, что все это – не более чем цепь странных совпадений. Может, и получится…

3

Я находился в графстве Росс-и-Кромарти – единственном графстве с двойным именем на всех Британских островах. Его граница проходит чуть севернее Бьюли. Откуда взялось двойное название? Оно возникло в результате слияния двух областей, каждая из которых прежде находилась в ведении своего судьи-шерифа. В прошлом Кромарти включала в себя небольшую наследственную шерифскую территорию, прилегающую к одноименному городу, и 8—10 разбросанных тут и там кусочков северного Россшира. В 1891 году специальная комиссия пограничных комиссаров исправила подобное не слишком удобное положение, сформировав новую административную единицу – графство, куда дополнительно входил удаленный остров Льюис (Внешние Гебриды). Довольно странное и неожиданное решение, если принять во внимание, что теперь, чтобы добраться до Дингуолла – столицы графства, жителям Льюиса приходится сначала несколько часов путешествовать морем, а затем ещё и прибегать к помощи железной дороги!

В старинном городке Дингуолл я увидел военный мемориал – пожалуй, самый интересный из всех, что мне доводилось встречать во время многочисленных странствий.

Замысловатой формы крест, выполненный из грубо отесанных камней, стоит на привокзальной площади. Интересно, что изначально он был возведен во французской деревушке под названием Фонтейн Нотр-Дам. Инициаторами его строительства стали ветераны 4-го батальона горцев Сифорта, которые посвятили памятник своим товарищам, павшим в сражении при Камбре.

Шесть лет этот крест простоял на французской земле. Надпись на нем, высеченная французскими каменотесами, гласила:

Mort Pour La Patrie

4 eme Batallion

Les Seafort Highlanders

Honneur aux Hommes

Mobilises dans cet village

Pour La

Batailly de Cambrai

1917

В 1924 году по решению Клуба ветеранов батальона монумент перенесли в Шотландию. И вот теперь он стоит в Дингуолле – тот же самый (если не считать незначительных реставрационных работ) крест, который когда-то был вырезан во Франции и установлен «в память о горячо любимых товарищах».

По всей нашей стране – в Англии, Шотландии и Уэльсе – разбросано множество подобных памятников. Большая часть из них – безликая штамповка дежурных комитетов; попадаются и отдельные творения, изготовленные с любовью талантливыми мастерами. Но ни один из этих памятников не трогает душу так, как дингуоллский монумент. По сути, это единственный в Великобритании военный мемориал, созданный непосредственно солдатами как выражение их личной боли. Грубый каменный крест был установлен на чужбине, где никто, кроме горстки крестьян, не мог его видеть. Французы каждый день проходили мимо памятника и, возможно, рассказывали своим детям о шотландских солдатах, которые когда-то ушли сражаться под Камбре.

Мне видится абсолютно правильным, что этот крест сейчас находится в краю Сифортов. Я верю, что жители Дингуолла, имеющие все основания гордиться этим памятником, постараются сохранить его в веках.

Дорога проходила неподалеку от Кромарти-Ферт, где можно было рассмотреть несколько серо-стальных эсминцев, стоявших на якоре. Далее дорога убегала к Олнессу и Тэйну, чье имя представляет собой искаженное норвежское «тинг» – место для собраний. Между прочим, название «Дингуолл» тоже получилось в результате искажения норвежского слова «тингвалла», то есть площадка для собраний. В этой части Шотландии вообще сохранилось множество следов скандинавских поселений. Чем дальше на север, тем меньше чисто гэльских названий. Их сменяют такие имена, как Дибидейл, Амат, Лэнгуэлл, Кэдболл и Кулбо. Все они остались нам в наследство от безвестных пиратов-викингов, которые столетия назад приплывали сюда на своих длинных хищных челнах. Они использовали устья рек и морские заливы для проникновения на шотландскую землю. Но гэлам, похоже, удалось закрепиться на вершинах холмов. Во всяком случае, в географических названиях Росса гораздо чаще встречаются гэльские «бены», чем скандинавские «сгурры».

Возле Бонар-Бриджа я распрощался с графством Росс-и-Кромарти и вступил на территорию Сазерленда. Некоторое время дорога следовала по самому краю Дорнох-Ферта, затем удалялась от побережья и снова к нему возвращалась. Если вам когда-нибудь доведется следовать этим путем, обязательно отыщите развалины старой мельницы под названием Спиннингдейл. Примерно в полумиле от них сойдите с дороги, опуститесь в заросли мягкого папоротника и посмотрите на юг, поверх Дорнох-Ферта. В Шотландии немало чудесных пейзажей, где зеленые холмы сочетаются с голубой морской гладью. Но вид, открывающийся с этой точки, по праву может считаться одним из лучших. Вы увидите дорогу, по которой пришли – поскольку она совершает петлю и тянется вдоль северного берега залива; а на юге перед вами открывается величественная панорама Россширских холмов. Возможно, дело в каких-то особенностях освещения, но мне подумалось, что нигде в Шотландии я не видел такой голубой воды, как в Дорнох-Ферте. Покрытые папоротником склоны холмов плавно спускаются к заливу, они служат отличным фоном для густых сосново-березовых зарослей. На противоположном берегу залива тоже стоят холмы, окрашенные во все оттенки голубого и коричневого – цвета здешней осени. А за ними виднеются новые холмы, еще более угрюмые и дикие. И эта нетронутая, безлюдная красота простирается до самого Бен-Уайвиса – многие квадратные мили оленьих заповедников, где можно бродить неделями и не встретить ни единой живой души.

Я вглядывался в голубые воды залива, где подводные течения отмечались более темным, почти фиолетовым цветом. И мне пришло в голову, что в нашем сознании определенные области Шотландии прочно связываются с именами великих людей. Так, говоря о Бордерс, шотландском Пограничье, мы неминуемо вспоминаем Вальтера Скотта; дух Бернса витает над юго-западным побережьем; в Гэллоуэе чаще всего вспоминают Клаверхауса, на западе – принца Чарльза, а Марию Стюарт – в Эдинбурге. Кажется, будто вся страна поделена на части, и каждая из них персонально принадлежит своему герою. Их имена напоминают мне маленькие флажки, навечно пришпиленные к карте Шотландии – вроде тех, которыми военные стратеги отмечают ход сражений. И вот, стоя посреди сурового края оленьих лесов и затерявшихся в них рек, сумрачного края, где плещется изумительно-голубая морская вода, я вспомнил еще одного великого шотландца – возможно, самого совершенного рыцаря в долгой и славной истории страны. Имя этого человека не связано с каким-либо конкретным географическим регионом. Память о нем живет здесь и там – по всей Шотландии. Вы, вероятно, уже поняли, что я говорю о великом Монтрозе. Этот человек был сыном своей дикой страны: она породила его, сформировала его личность и в нужный момент призвала. Наверное, потому я и вспомнил Монтроза, стоя над заливом Дорнох-Ферт, протянувшимся до самого Кайл-оф-Сазерленда и вересковых пустошей вокруг Карбисдейла.

Мне хочется задать вопрос: если бы в наших силах было остановить ход времени – хоть ненадолго, на считанное число лет – и отвести жестокие удары судьбы от чьей-то головы, то кого бы вы, уважаемый читатель, облагодетельствовали своим милосердием? Я бы не задумываясь выбрал Монтроза. Я бы пришел на помощь этому человеку, пока он скитался по здешней глухомани, и уберег бы его от алчных рук лэрда Ассинта – этого гэльского Иуды, единственного горца, который пошел на предательство ради золота. Я бы подарил Монтрозу несколько лет жизни, дабы он мог заглянуть в будущее и собственными глазами увидеть, как с приходом Стюартов воплотятся в жизнь его идеалы – все, во что он верил и за что боролся. Правда, боюсь, Карл II в роли короля изрядно разочаровал бы Монтроза. В любом случае, подобный эксперимент оказался бы чрезвычайно интересным. Пользуясь правилами этой безобидной игры – «что было бы, если бы», – берусь утверждать, что великий Монтроз оказался бы весьма неудобным (и неприятным) лицом при дворе Веселого короля.

Мне известно, что некоторые историки склонны рассматривать ту войну, в которую ввязался Монтроз – в которой он все поставил на кон и все потерял, – прежде всего как схватку между ковенантерами во главе с герцогом Аргайлом и их исконными врагами из клана Кэмпбеллов. И пусть их! Подобная позиция нисколько не умаляет роли и значения такой фигуры, как Монтроз. Я по-прежнему считаю: неизменное чувство долга и верность принципам, само поведение в ходе сражений – все это возвышает Монтроза не только над его окружением, но и ставит на голову выше всех прочих фигурантов многовековой шотландской истории.

Вот что пишет полковник Джон Бьюкен, автор замечательной биографической книги «Монтроз»:

Любой, кто пускается в непростое путешествие по страницам шотландской истории, неизбежно сталкивается с призраком этого человека. Мы видим его в парадных одеждах, тех самых, что ослепляют нас на его портретах; видим длинное породистое лицо северянина, густые брови и непроницаемые серые глаза. Этот человек размышляет над судьбами своей страны, болеет и мучается ее проблемами – в то время как все остальные извлекают из них выгоды. Придя к каким-то умозаключениям и выработав план – порою отчаянный, невыполнимый, он немедленно приступает к его исполнению, демонстрируя одновременно и решимость зрелого мыслителя, и энтузиазм горячего мальчишки. Мы видим его в пылу схватки: горячечный румянец на щеках, в глазах горит юношеский задор, но губы при этом плотно сжаты. Мы видим его в кругу друзей: он легко завоевывал людские сердца умом и тактом. Он предстает перед нами в мгновения триумфа и в горькие минуты неудач: безразличный к собственной судьбе, он неуклонно стремится к достижению своих целей, к воплощению мечты. Говоря словами Китса, он нес «ужасный жар в душе, подобный невыносимому бремени вечности». Он всегда был чрезвычайно человечным – можно сказать, являлся человеком в высшей степени. Ведь сомнительно, чтобы отряд Аласдера [17]17
  Аласдер «Маккола» Макдональд – шотландский полководец, поддержавший Монтроза в ходе гражданской войны.


[Закрыть]последовал за пустым мечтателем и прожектером. И в самом конце жизни, когда на него обрушился последний удар судьбы, он не роптал, не выказывал страха. Четко и разумно проводил он линию защиты. Когда же судьи отвергли его доводы и приговорили к позорной смерти, он принял приговор смиренно и с достоинством – ибо знал, что людям свойственно ошибаться. Толпа, бушевавшая на улицах Эдинбурга, при его появлении впадала в благоговейное молчание. Недоброжелатели приписывали сей факт его аристократическому виду и богатым одеждам, но мы-то знаем, что люди были потрясены чистотой и внутренним светом, который излучала его душа.

В моем понимании Монтроз должен стать любимым героем всей молодежи – независимо от возраста, пола и эпохи, в которую они живут. Ведь вся его жизнь была гимном идеализму и юношеской чистоте.

Он принимал самое активное участие в ковенантском движении. Но настал момент, когда этот молодой человек (а казнили его в тридцать восемь лет) осознал, что затянувшаяся война пресвитерианской церкви против короля несет угрозу его родной стране и всему тому, во что он сам верит. И тогда он порвал с бывшими единомышленниками и превратился в их злейшего врага. Монтроз стал самым верным и надежным из всех защитников Стюартов, а ведь среди роялистов насчитывалось немало доблестных воинов. Период 1644–1645 годов назван «годом Монтроза»: двенадцать месяцев, когда маркиз шел от одной блистательной победы к другой, стали самым невероятным событием в шотландской истории. За это время Монтроз совершил, казалось бы, невозможное – объединил враждующие кланы центрального Хайленда, продемонстрировав при этом выдающиеся способности полководца. Недаром сэр Джон Фортескью назвал его «самым ярким военным гением гражданской войны».

Смерть Карла I, наполнившая сердца многих современников суеверным ужасом, подтолкнула Монтроза к осознанию его личной священной миссии. Если раньше он являл собой тип прекраснодушного идеалиста, то теперь превратился в безжалостного крестоносца. «Не было и не будет у меня более важного дела на Земле, чем беззаветно служить королю, Вашему отцу!» – писал он принцу Чарльзу за два дня до казни монарха. Непосредственно в день казни Карла I он поклялся кровью из вражеских ран написать эпитафию погибшему монарху.

В апреле 1650 года он возвратился с континента на шотландскую землю, на сей раз в качестве королевского наместника, в чем удостоверяла бумага, выданная Карлом II. С небольшой группой иностранных наемников он высадился на Оркнейских островах и стал планировать одну из своих молниеносных военных кампаний. Монтроз вторгся на территорию материковой Шотландии в районе Гурсо и направился на юг, рассчитывая пополнить войско за счет местных кланов. Однако он обманулся в своих надеждах: никто не пришел к нему на помощь. Все северные замки находились в руках ковенантеров. Монтроз оказался в отчаянном положении и посему решил искать укрытие в диких холмах Сазерленда. На берегах Дорнох-Ферта он столкнулся с превосходящими силами противника и вступил в неравный бой. В результате его крохотная армия, почти целиком состоявшая из немцев, датчан да небольшой горстки оркнейских моряков, была практически уничтожена.

Монтрозу пришлось бежать. Зашвырнув подальше в вереск свою перевязь и почетный орден Подвязки, он ускакал на чужом коне (его собственный конь был убит под ним). В сопровождении двух боевых товарищей он пересек реку Ойкелл и, переодевшись в поношенный килт, углубился в вересковые пустоши. Никто из беглецов не знал местности, и потому они вскоре сбились с пути. Вместо того чтобы двигаться на север, они пошли в западном направлении. Двое суток беглецы плутали среди холмов: голодали, ночевали под холодным апрельским небом. Затем группа решила разделиться. Один из спутников Монтроза, сэр Эдвард Синклер, бесследно сгинул в безлюдных пустошах Сазерленда. Тайну его гибели знают лишь неприветливые окрестные холмы. Монтроз продолжал путь в одиночку, и в конце концов судьба свела его с Маклаудом из Ассинта. Зная о награде, объявленной за голову мятежного маркиза, этот человек давно уже охотился за Монтрозом. Блеск золота ослепил Маклауда, и он передал беглеца в руки врагов.

«Имя лэрда Ассинта, – пишет полковник Бьюкен, – столь же печально знаменито в шотландской истории, как и имя Джона Ментейта, продавшего Уоллеса. Его запомнили как единственного гэла, который презрел священный долг гостеприимства и ради денег предал доверившегося ему человека… Его награда составила 25 тысяч фунтов стерлингов, из которых 20 тысяч он должен был получить золотом, а остальное овсяной мукой. Не думаю, однако, чтобы эти деньги когда-либо дошли до Маклауда. Расписки же на муку сохранились, но, если верить молве, две трети всей муки оказались испорченными».

А как дальше сложилась судьба Монтроза? Крофтеры, жившие вдоль южной дороги, рассказывали о странной процессии, которую им довелось наблюдать. Они вспоминали человека с внешностью принца, который ехал на маленьком шетландском пони. Седлом ему служила охапка соломы, покрытая каким-то тряпьем, стременами – петли из грубой веревки, ноги мужчины были связаны под животом у лошадки. Это был не кто иной, как гордый маркиз Монтроз. Судя по всему, его мучила жестокая лихорадка. Он сидел неподвижно и никак не реагировал на людей, стоявших вдоль дороги. Он не мог не слышать проклятий в свой адрес, но ни разу выражение его лица не изменилось. В конце концов, миновав множество окрестных ферм и деревень, процессия прибыла в Эдинбург.

Казнь была столь же быстрой, как и поспешная расправа над злополучным Риччо [18]18
  Давид Риччо – музыкант, личный секретарь Марии Стюарт, убит в 1566 г. у нее на глазах.


[Закрыть], хотя убийцы и попытались придать ей вид законности. Ковенантеры поддерживали связь с Карлом II, и король – получив от них известия – мог появиться в стране буквально со дня на день. Монтроза, наместника короля, следовало казнить немедленно, пока вся Шотландия не стала роялистской. Итак, маркиза встретили на окраине Эдинбурга, пересадили на ломовую лошадь и повезли в центр города, где его уже поджидала виселица. Глаза Монтроза сверкали лихорадочным блеском, и, по словам свидетелей, он был похож на святого великомученика. Враги Монтроза специально наняли простых женщин, чьи мужья совсем недавно погибли на войне, чтобы эти несчастные осыпали камнями и проклятиями ненавистного маркиза. Но при виде его бледного лица и вдохновенного взора женщины застывали вдоль дороги. Камни падали из их рук, а проклятия застывали на устах. Бедные вдовы, как завороженные, следовали за всадником, и слезы текли по их огрубевшим морщинистым щекам.

Через несколько дней Монтроза доставили к Меркаткроссу, где была возведена 30-футовая виселица. Усилиями друзей в этот последний час маркиз выглядел достойно. На нем были черный кафтан и великолепный малиновый плащ, черная бобровая шапка с серебряной лентой и шелковые чулки. Туфли с лентами и белые перчатки дополняли костюм. Священник, посетивший Монтроза в камере, осмелился сделать ему замечание по поводу прически и услышал в ответ:

– Оставьте, святой отец. Моя голова пока еще принадлежит мне.

Огромная толпа заполняла рыночную площадь. В благоговейном молчании выслушали короткую предсмертную речь маркиза: «Я буду молиться за вас всех! Вручаю душу свою Господу Богу и остаюсь преданным слугой своего принца. Друзьям я оставил завещание, вам же достанутся мои любовь и сострадание. И значит, могу с чистой совестью покинуть этот мир».

Со связанными руками Монтроз поднялся по лестнице. Последними его словами были: «Да смилостивится Господь над этой несчастной землей!» Палач со слезами на глазах приступил к исполнению своих обязанностей. Когда тело Монтроза повисло на веревке, из груди сотен горожан вырвался дружный вздох. По окончании казни толпа сразу же разбрелась по домам.

Тело провисело три с половиной часа, после чего его сняли и довели до конца варварскую экзекуцию, предусмотренную приговором. Голову отделили от туловища и насадили на шпиль Кэннонгейта. Руки и ноги отсекли и разослали по четырем городам королевства: в Перт, Глазго, Стерлинг и Абердин. А то, что осталось от великого Монтроза, под покровом ночи закопали под виселицей на Боромуре…

Три недели спустя Карл II действительно высадился в Шотландии. Находясь в Абердине, он наверняка видел ужасные останки Монтроза. А еще через девять лет (шел первый год Реставрации в Англии) один маленький лондонец записал в своем дневнике 30 января: «Сегодня утром я лежал в постели, не успев еще толком проснуться, и вдруг поймал себя на том, что напеваю про себя известные строки “Великий, добрый и справедливый”… ну, и далее по тексту. И тут же сообразил, что это неспроста. Ведь сегодня особый день – прошло ровно десять лет со дня гибели его величества». Вот фрагмент того стихотворения, которое Сэмюел Пипс положил на музыку:

 
Великий, добрый, справедливый,
Судьбой низвергнутый кичливой.
От слез, коль горе не прейдет,
На землю вновь потоп сойдет.
О, смерть твоя к отмщению взывает
И яростью мне сердце наполняет,
И слово памяти я с полным правом
На камне начертаю росчерком кровавым.
 

Само стихотворение написано Монтрозом в тот переломный момент, когда он получил известие о казни Карла I. Представив себе, как поверженный монарх идет под мелким мокрым снегом на установленную в Уайтхолле плаху, маркиз пересмотрел свое отношение к борьбе Стюартов и, соответственно, свое место в этой борьбе. Десяток поэтических строк… И два человека, имеющих к ним отношение. Как странно и непредсказуемо судьба свела вместе этих, столь непохожих людей. Один из них отдал жизнь за Карла – в лучших традициях рыцарского жанра, а другой – милый, но заурядный сплетник, посвятивший жизнь тому, чтобы наблюдать и записывать, как новый король Карл наслаждается теми правами, за которые страдал и погиб великий Монтроз.

Дорога изгибается, повторяя очертания мыса на озере Дорнох, а затем уводит в глубь берега. Путнику открывается волшебный вид на замок Скибо. Замок этот в настоящее время принадлежит семейству Карнеги, и последний мистер Эндрю Карнеги провел здесь немало времени, планируя благотворительные мероприятия. Некоторое время я колебался, а не заглянуть ли в Дорнох, который лежал в двух милях от основной дороги. В наши дни городок уже не является епископской резиденцией, теперь на эту честь претендует Сент-Асаф в Уэльсе. Но если бы прежнее положение вещей сохранялось, то Дорнох с его населением в 725 человек стал бы самым маленьким кафедральным городом на всех Британских островах. Еще о нем мне известно, что в 1722 году здесь сожгли на костре последнюю шотландскую ведьму. То есть ведьмы-то, возможно, еще и были, но вот жечь их перестали. Несчастную старуху, жительницу Дорноха, обвинили в том, что она якобы превратила свою дочь в пони и призвала дьявола, чтобы тот ее подковал. Заманчиво было бы посмотреть на этот городок, но, вспомнив, что до  Джон-о’Гроутс еще невероятно далеко, я сделал над собой усилие и решительно зашагал дальше по дороге.