Текст книги "Шотландия: Путешествия по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Мы прошли через дверь, потом по каменной лесенке, и тогда я увидел пруд футов 50 шириной. Как только хлопнула дверь, вода буквально вскипела, и поверхность заполнилась зеленоватыми телами рыб, причем некоторые были, очевидно, фунтов по десять весом.

– Они слышат, когда идешь, – пояснил молодой рыбак.

Он подошел к самой кромке воды с корзиной мидий. Пять-шесть рыб высунули головы из воды, словно собаки, рассчитывая на еду. Это было весьма необычное зрелище. Еще какое-то количество рыб кружило чуть дальше, а самые ловкие уже разевали рты, неожиданно огромные. Щелчок, всплеск, и первая треска ухватила свою добычу.

Крупная рыбина выпрыгнула из воды, изогнув тело и подняв брызги. Рыбак сделал шаг назад.

– Как давно они в пруду? – поинтересовался я.

– Некоторые года по три. Но многие здесь новенькие. Они приручаются месяца за три. Мы ловим их сетями в море, а затем выпускаем сюда.

Я заметил рыбину, один глаз которой был слепым. Молодой человек объяснил, что такое иногда случается при поимке. Бывает и так, что рыбы сталкиваются друг с другом, желая ухватить кусок еды, и наносят себе увечья острыми зубами.

– Три месяца назад, – продолжал рыбак, бросая мидию в жадно разверстую, огромную белесую пасть рыбы, – они плавали в море, а теперь ручные, как котята…

Он быстро отдернул руку, чтобы рыбина не схватила его острыми зубами за пальцы. Похоже, кормление трески не всегда бывает приятной забавой!

Сам Малл – небольшой мыс, высокие утесы которого резко обрываются в море. Я понятия не имел, что в Малле может находиться такая прекрасная скала. На краю мыса находится маяк, там есть смотритель, уроженец Аррана, и он рассказал мне, что в ясные дни отсюда можно разглядеть Ирландию, остров Мэн, горы Камберленда и Меррик.

Пока мы разговаривали, на море показалась лодка, двигавшаяся в сторону Портанкилла.

– Снова тот француз, – заметил мой собеседник.

– А что здесь делает француз?

– Он браконьер. Омары.

О да, французы действительно любят есть омаров! Но вообразите путешествие из Франции к западному побережью Англии и мысу Малл в Гэллоуэе! И все из любви к омарам! Впрочем, мне встречались подобные браконьеры в заброшенных частях побережья Коннемары.

– Люди там внизу, в деревне, просили меня записать номер, – сказал смотритель маяка. – Но на море туман, и не удается рассмотреть, так что никак его не получается поймать.

И он пошел прочь, вероятно, чтобы разузнать номер лодки француза…

Традиция гласит, что именно на этом диком участке земли произошла история с вересковым медом. Легенда утверждает, что пикты владели секретом изготовления замечательного вина из верескового меда. Джеймс Логан в «Шотландских преданиях» рассказывает, что слышал – на Нагорье этот исключительный напиток готовили из вереска, меда и сахара. Но в пиктском вине были какие-то дополнительные ингредиенты. После резни пиктов во время Кеннета Макальпина якобы остались два последних медовара – отец и сын. Их осудили на смерть, но пообещали прощение и свободу, если они расскажут скоттам, как готовить знаменитый напиток. После долгих уговоров пожилой отец согласился выдать тайну при условии, что сперва его сына сбросят со скалы Малл в Гэллоуэе. Это быстро и с удовольствием сделали. Как только медовар узнал, что его сын погиб, он заявил скоттам, что теперь они могут убить и его, так как он единственный, кто владеет тайным рецептом, а он никогда не выдаст тайну. Он погиб, и вместе с ним исчез навсегда секрет верескового меда пиктов. Я полагаю, что более достоверно история выглядит так: старик сказал, что выдаст тайну лишь одному члену своего племени, предателю-пикту, который перешел на сторону врагов. На это согласились. Но после этого медовар подошел к предателю и вместе с ним спрыгнул со скалы Малл на острые камни внизу.

Любопытно, что подобная легенда о вересковом меде существует и на острове Эйгг. Мисс М. Э. М. Дональдсон в книге «Странствия по Западному Нагорью и по островам» утверждает, что двести или триста лет назад такой же поступок совершил некий норвежец на острове Сгурр, или Эйгг, но он умел делать ликер из цветов вереска, наподобие бенедиктина. Он тщательно хранил секрет напитка. Однако островитяне намеревались любой ценой узнать тайну. Мисс Дональдсон рассказывает: «Этот человек ответил: "Если вы убьете моего сына, я все вам скажу”. А когда они сделали эго и вернулись к нему, он заявил: “Теперь можете убить меня, потому что я-то никогда не выдам тайну; я боялся, что мой сын уступит угрозам”».

Это совершенно та же история, но связанная с другой местностью. Может быть, эхо древнего предания?

Невозможно не посочувствовать скоттам насчет верескового меда. В размышлениях некоторых шотландцев мне доводилось подмечать веру в то, что давно утраченные легендарные сведения могут чудесным образом стать достоянием нашего времени. Из этого можно заключить, что в попытках заново открыть способ изготовления чудесного напитка из вереска они научились делать то, что всему миру известно как «скотч» – шотландский виски. И его, если уж на то пошло, следует признать вполне достойной заменой вересковому вину.

Глава пятая.
Тартаны, кланы, Айона

Рассказ о том, как я встречаюсь с изготовителями тартана из Килбархана, прогуливаюсь по Глазго, посещаю герцогский город Инверэри, направляюсь на север к Обану, сажусь на судно до Малла, странствую по Зачарованному острову, выслушиваю историю о галеоне из Тобермори, а затем вступаю на святой остров Айона.

1

– Сейчас три часа, – объявил коридорный, устанавливая зажженную свечу на стуле возле моей кровати, – и вот ваша горячая вода, сэр.

Я поспешил подняться, ведь мне предстояли поход через вересковые пустоши к Аррагану и далее паромная переправа на остров Арран. В небе над маленьким гэллоуэйским городком ярко мерцали звезды, свет уличных фонарей бесстрастно освещал беленые стены домов. На улицах царило ночное безмолвие. Таковы шотландские обычаи, размышлял я: один из самых немилосердных фокусов – ни свет ни заря поднять человека с постели и выставить за порог. В результате несчастный путник обречен мерзнуть на забытом богом горном перекрестке (если он странствует по Нагорью) в ожидании маленького выстуженного поезда. Или же – если судьба занесла его на запад Шотландии – простаивать под звездами на стылой пристани, ожидая, когда подойдет крохотное суденышко местного сообщения.

Но в том же заключается и особая прелесть путешествий. Когда я перестану ее ощущать, то пойму, что стал слишком стар для подобных авантюр, и останусь дома. Пять часов утра – таинственное, зловещее время, когда самые обычные человеческие поступки приобретают оттенок рискованной неотложности. Все вокруг погружено в сон. Двери домов накрепко заперты, охраняя своих обитателей от ночных опасностей. Вы бреетесь перед маленьким тускловатым зеркалом, наскоро умываетесь над фарфоровой миской, и вас не покидает чувство, что это не простое путешествие. Ваш перевязанный багаж в свете занимающегося дня выглядит более значительным, чем в любое другое время суток. Тот мальчишка, что живет в вашей душе и олицетворяет остатки давно минувшей юности, устремляется по коридорам вашей памяти. Вы слышите его возбужденный шепоток: он напоминает вам, что именно так начинались все шпионские истории, равно как и похождения мушкетеров, рыцарей, якобитов – всевозможных героев и знаменитых злодеев прошлого. Я отмечаю, что здешняя обстановка вполне соответствует классическим канонам. Коридорный со свечой в руках в точности похож на того лакея, который в сорок пятом году поднимал с постели какого-нибудь заезжего агента якобитов. И пейзаж за окном подходящий – спящий городок под меркнущими звездами. Вот только на месте привычного автомобиля следовало бы стоять оседланному скакуну. А так все на месте.

Я тихо спускаюсь по лестнице, стараясь не потревожить сон соседей по этажу. Внизу выпиваю чашку чая, любезно приготовленную все тем же коридорным. Напротив меня на кушетке сладко спит хозяйский кот. По всей зале раскиданы пустые стаканы. Зловещая атмосфера смерти и прощания разбавляется признаками вчерашнего кутежа и запахом табака. В расположении забытых стаканов чудится некий тайный смысл. Вряд ли кому-либо – вам или мне – удалось бы добиться подобного эффекта намеренно. Ну кому, скажите на милость, придет в голову водрузить перевернутый стакан на голову сэру Вальтеру Скотту? Подобное немыслимо придумать, можно лишь подсмотреть в реальной жизни.

Распахнув передо мною дверь, коридорный неопределенно махнул в сторону темной дороги. Какими же таинственными и прекрасными – с налетом иррациональной жути – кажутся эти предутренние часы, когда ночь незаметно перетекает в день! Самые обыденные предметы и явления выглядят фантастическими, и вы с удивлением взираете на них, словно видите впервые. Вот и сейчас вокруг меня простирается притихшая серая местность, словно утратившая свои природные краски. Горы стоят, окутанные облачной пеленой, и порывам ветра недостает силы, чтобы разогнать ночной туман. Шум ручья сильнее, чем днем, а над кромкой леса светит последняя звезда. Колышется и беспокойно перешептывается серая листва, и вы чувствуете, как угасает потаенная ночная жизнь.

Очень медленно, постепенно – подобно незаметно нарастающему приливу – к окружающему миру возвращаются краски. Серая трава приобретает естественный темно-зеленый оттенок, а на востоке разгорается еще не свет – но обещание света.

Мой путь лежал через Гэллоуэй – на север, в Эйршир. В Ардроссан я прибыл слишком рано, за несколько часов до отправления арранского судна.

Передо мной тянулась длинная безлюдная улица. Поколебавшись, я направился на пристань, туда, где ярко светились огни на корабельных мачтах. Постоял на набережной, полюбовался на безмятежно – спокойную, зеркальную поверхность воды. Единственным судном, подававшим признаки жизни, был бот из Белфаста, причаливший в весьма неурочное время – в 4 часа утра. От него распространялся густой запах трески и лосося.

Поддавшись любопытству, я заглянул в освещенные иллюминаторы и увидел уютный салон, в котором сидели несколько уставших мужчин и женщин, вяло ковырявшихся в своих тарелках. Выглядели они не самым лучшим образом и, похоже, сами о том догадывались.

Внезапно во мне проснулось острое чувство голода.

Прикинувшись пассажиром из Белфаста, я прокрался на борт судна и поспешно проглотил сытный завтрак.

К тому времени небо на востоке окрасилось полосами света. Солнце, казалось, с трудом поднималось над крышами Ардроссана. Кто-то высказал мнение, что нас ждет сильнейший дождь.

Наконец-то к пристани причалило арранское судно под названием «Аталанта». С него высадилась целая группа оживленных туристов. Обращали на себя внимание крепкие девицы, навьюченные не хуже грузовых мулов. За спиной у каждой из них громоздился рюкзак, битком набитый одеждой, косметикой и прочими жизненно важными вещами, без которых женщины не мыслят себе путешествия. Вместе с девушками на берег сошли велосипедисты, дрожавшие от холода в своих шортах цвета хаки. Несколько юношей были одеты в шотландские килты, и выглядели парни невероятно здоровыми и энергичными.

Впрочем, скоро мне стало не до приезжей молодежи. Теперь я уже сам стоял на палубе отправлявшейся в обратный путь «Аталанты» и, затаив дыхание, глядел вдаль. Впереди маячил остров Арран, заключенный в рамку морского порта. Солнце светило вовсю, и, вопреки тревожному рассвету, день обещал быть великолепным. Арран был похож на волшебный остров, который неведомыми силами перенесли из золотого века в Ферт-оф-Клайд. Из морских просторов вздымался величественный горный кряж, окутанный утренним туманом. Облачная пелена образовывала прямую белую плоскость, из которой вырастала вершина Гоутфелл и устремлялась навстречу солнцу.

Издали остров казался темно-фиолетовым, и могу засвидетельствовать, что за все время путешествия по Шотландии я не видал ничего прекраснее. Мне пришли на ум слова Джесси Кинг – художницы, писавшей свои картины на Арране: «Дьявол сотворил остров Скай; и в отместку ему за Кулинз [2]2
  Кулинз – горный массив на острове Скай.


[Закрыть]Бог создал Арран».

Пока я любовался завораживающим пейзажем, вдруг, откуда ни возьмись, с запада наползли темные тучи и буквально в пятнадцать минут заволокли мой волшебный остров.

Когда мы прибыли в Ламлэш, там уже вовсю шел дождь. Недаром говорят, что на Арране, как и на острове Скай (да и на всех Западных островах [3]3
  Западные острова – так в Великобритании часто называют Внешние Гебриды.


[Закрыть]), свой собственный климат.

2

Остров Арран представляет собой верхушку подводного горного кряжа, пролегающего по дну Ферт-оф-Клайд. Высочайшая точка этого кряжа – огромная каменная тварь по имени Гоутфелл. Гора нависает на островом, воплощая в себе некую угрозу или вызов всему живому на Арране. Как правило, ее вершина, затянутая облаками, теряется в небе. Однако изредка выдаются такие пригожие деньки, когда макушка Гоутфелла ярко сияет на фоне безоблачного неба, и кажется, будто до нее рукой подать. Высота Гоутфелла 2866 футов – то есть в восемь раз выше собора Святого Павла с его крестом. Я понимаю, что подобные сравнения мало осмысленны, ибо легче восемь раз подняться на собор Святого Павла, чем однажды покорить вершину Гоутфелл.

И все же в наше время нет недостатка в доморощенных альпинистах. Что ни день, множество людей покидают после завтрака свои домишки, где ведут повседневную борьбу с жизненными невзгодами, и отправляются штурмовать каменную громаду. Все они одеты соответствующим образом: на мужчинах – шорты цвета хаки и рубашки с открытым воротом; девушки отдают предпочтение юбкам или тем же грязно-зеленым шортам. Хотя, на мой взгляд, подобная деталь одежды дозволительна лишь самым изящным представительницам женского племени.

Люди озабоченно поглядывают на небо, сверяются с барометром и пристают к старожилам острова с неизменным вопросом: «Как вы считаете, сегодня подходящий день для Гоутфелла?»

Как правило, им приходится довольствоваться отрицательным ответом и мудрым советом не соваться в горы. Но время от времени в результате сложных перемещений воздушных масс над Атлантикой на Арране выдается совершенно золотой денек: островерхая макушка Гоутфелла четко вырисовывается на фоне неба и проплывающих по нему серых облаков. В этом случае воодушевленные альпинисты покрепче сжимают свои посохи и смело отправляются в путь.

В один из таких дней и я рискнул сразиться с Гоутфеллом.

Как же я люблю все это! Дайте мне побольше солнечного света, горы, синее море, сухой запах вереска, журчание ручейка, несущего свои коричневые от торфа воды по горному склону, и можете оставить себе остальной мир – с его отелями, шикарными автомобилями и площадками для гольфа.

В каждом горном восхождении существует неизбежный момент – еще до того, как откроется второе дыхание, – когда сердце, как сумасшедшее, колотится у вас в груди, и звук этот отдается в ушах. Больше всего на свете вы мечтаете о том, чтобы упасть и пять минут полежать неподвижно, однако запрещаете себе об этом думать. Вы заставляете себя упорно карабкаться вверх, к заранее выбранной отдаленной цели. «Вот дойду до той скалы, – шепчете вы, – что смахивает на мертвого великана, и тогда отдохну. Не раньше…»

Каждый новый шаг оборачивается великой, нестерпимой мукой. Слабый, избалованный мужчина, который живет в вашей душе, принимается ныть и жаловаться. Он молит, торгуется и придумывает всяческие оправдания – все для того, чтобы сейчас же, незамедлительно устроить себе передышку. Однако сильная, целеустремленная женщина (которая также присутствует в вашем характере) не позволяет ему расслабляться. Вы слышите ее укоряющий голос:

– Я сказала, нет! Ну, и где же твое самоуважение? Как после этого ты можешь называться мужчиной? Вперед и вверх, дружище…

И вот наконец этот миг настал! Вы добрались-таки до намеченной цели, и все в вашей душе ликует. Это чувство сродни тому, что вы ощущали в детстве – когда победный рывок позади, и ваша грудь разрывает финишную ленточку. Вы, как подстреленный олень, падаете в душистый вереск. Все тело болит – даже те мышцы, о существовании которых вы не подозревали. Влажная трава приятно холодит ладони. А если поблизости протекает горный ручеек (что случается сплошь и рядом на склонах Гоутфелла, от самого Корри), то какая же это неземная мука – лежать, прислушиваться к его журчанию и обещать себе глоток холодной живительной влаги!

Я не знаю ничего вкуснее, чем эта вода из горного ручья, который бежит себе, низвергаясь из одной заводи в другую. Вы можете наполнить леденящей прохладой свои ладони либо ловить ее губами – в том месте, где ручей, вытекая из крохотного озерца, образует маленький водопадик. А можно лечь на живот, припасть губами к воде и пить, пить…

Восстановив силы, вы продолжаете путь наверх. Ветер становится заметно прохладнее, и вы понимаете, что поднялись достаточно высоко. В какой-то момент вы попадаете в облако стелющегося тумана, а затем вновь выходите на солнечный свет. Оглянувшись назад, вы видите, как клочья тумана уплывают вниз, скрывая далекую землю. Должно быть, вы прошли сквозь облако.

Для своего восхождения я избрал южный склон Гоутфелла и вскоре очутился в пустынном мире вереска и беспорядочно разбросанных валунов. Выглядели они так, будто остались после оссиановской битвы фантастических великанов. Ветер обжигал своим дыханием, хотя солнце по-прежнему ярко сияло над головой. Тропинка, по которой я поднимался, становилась все круче. Порой она терялась в нагромождении могучих скал, но затем вновь выныривала справа или слева от меня и почти под прямым углом устремлялась к вершине.

Я издали заприметил двух девушек, расположившихся на привал. Они распаковали рюкзаки и с наслаждением поглощали заготовленные бутерброды. Девушки сидели на огромном валуне и любовались видом далекого моря и материковой части Шотландии. Одна из них окликнула меня в той резкой, повелительной манере, которая свойственна девицам, выросшим рядом с младшими братьями.

– Вам лучше бы поторопиться! – крикнула она. – Тучи собираются, но вы еще успеете!

Прибавив шаг, я продолжил путь наверх и через полчаса достиг вершины Гоутфелла. Чувствовал я себя совершенно вымотанным: подъем на эту коварную гору отнял у меня больше сил, чем восхождение на более высокий Бен-Невис.

Мне доводилось читать, что некоторые люди в подобной ситуации чувствуют небывалый прилив энергии. Сам факт покорения горной вершины возвышает их, делает равными богу. У них развивается так называемый комплекс превосходства. Я же, напротив, чувствую себя подавленным. У меня возникает острое ощущение собственной незначительности и уязвимости перед лицом великих стихий. Где-то в глубине души просыпается необъяснимая тревога, может быть, даже страх. Наверное, так должен чувствовать себя человек, в числе немногих уцелевший после вселенской катастрофы. Последние люди на Земле… Ты совершенно по-иному – со жгучим интересом – рассматриваешь тех, кто оказался рядом с тобой на вершине.

Заурядные сами по себе, они приобретают исключительную важность в качестве немногочисленных сохранившихся носителей человечности.

В моем случае их было шестеро – небольшая компания мужчин и женщин, сумевших покорить суровый Гоутфелл. Тесной кучкой они стояли на краю пропасти и смотрели вниз. Земля была так далеко, что окрестные дороги казались тонкими ниточками, а большие озера выглядели крошечными – не больше столовой ложки – лужицами расплавленного серебра.

Люди стояли молча, словно в ожидании конца света. И действительно, в пределах нашей видимости назревало нечто, весьма смахивавшее на конец света. Там, над Атлантикой зарождался грандиозный шторм. Черные грозовые тучи собирались в бесчисленные армии и медленно двигались в нашу сторону. Некоторые из них располагались ниже нашего уровня, и видно было, как колышутся их рваные зазубренные края, время от времени выбрасывая вниз длинные туманные щупальца.

Есть что-то пугающее в том, как грозовой фронт надвигается на вершину горы. Кажется, будто некая зловещая и неодолимая сила собирается поглотить ее…

Однако все эти атмосферные пертурбации нисколько не умаляли грандиозности открывавшегося пейзажа. Лично я считаю, что вид, который в ясный день открывается с горы Гоутфелл, не уступает таковому с Бен-Невиса. Если встать на вершине Бена, то на многие мили окрест простираются горные пики. Здесь же вашему взору предстают земля и вода.

Обратив взгляд в юго-западном направлении, я разглядел вдалеке, на самой кромке моря, Ирландию. Отсюда она выглядела как смутный горный кряж темно-синего цвета. Под ногами у меня распростерся Ферт-оф-Клайд, в этот славный денек блиставший голубизной не хуже Неаполитанского залива. На том конце его, на расстоянии пятнадцати миль, вырисовывалась материковая Шотландия. Ардроссан располагался прямо напротив нас, я даже мог разглядеть крошечные подъемные краны, работавшие в порту.

Эйр скрывался в туманной дымке. Затем уровень местности повышался: прибрежная равнина переходила в смутно голубевшие возвышенности Гэллоуэя. И вдалеке взгляд упирался в Меррик, который выделялся на фоне своих менее значительных соседей.

На севере и северо-востоке открывался вид еще более притягательный, почти невероятно прекрасный – вид на Аргайл. Береговая линия этого графства настолько изрезана, что составляет в длину более 2 тысяч миль – это больше, чем расстояние от Ирландии до Ньюфаундленда. Прищурившись, я разглядывал далекие горы, скрывавшиеся за водной гладью: Бен-Круахан на севере, знаменитые холмы Папс острова Джура на северо-западе, Бен-Ломонд на северо-востоке.

Никогда прежде мне не доводилось наблюдать более совершенного пейзажа, включавшего в себя море, горы и прибрежную местность. Я ничуть не жалел о потраченном времени: подобного дня стоило ждать и целый год. Однако с запада на нас по-прежнему надвигалась буря.

Грозовой фронт приближался к Сэддлу – мрачному горному кряжу, своей варварской изломанностью напоминавшему Кулинз на Скае. Некоторые тучи были угрожающе-черного цвета, но между ними простирались мили серого и мягкого, как овечья шерсть, пространства. Впрочем, не следовало обманываться этой мягкостью: серая пелена представляла собой не что иное, как скопление дождевых облаков. Они клубились, набухали, то наползали, то временно отступали, но в общем и целом гроза неотвратимо приближалась. Неумолимая, как рок, она грозила накрыть и поглотить нас.

Теперь она уже настолько приблизилась, что в разрывах между тучами можно было разглядеть участки долины, простиравшейся далеко внизу. Эти кусочки земли, ярко освещенной солнцем, казались причудливыми картинками, заключенными в облачную раму. Грозовой авангард уже вползал на Гоутфелл в виде легкого тумана.

– Надо бы поторопиться, пока он не окутал нас со всех сторон, – подал голос кто-то из моих спутников. – Негоже спускаться в тумане.

С этим трудно было спорить. Поспешно похватав свои походные посохи, мы ударились в бегство от грозы.

Успокоился я, лишь когда достиг узкой горной лощины, залитой солнечным светом. Я оглянулся на Гоутфелл – тот уже скрылся в облаках.

На глаза мне попалась группа пасущихся вдалеке оленей. Я долго сидел на скале и наблюдал за ними. Олени казались совсем ручными. Они, похоже, тоже заметили меня. Во всяком случае, в какой-то миг все стадо замерло и изготовилось бежать. Однако самцы, внимательно изучив, очевидно, посчитали меня неопасным. Они продолжали беспечно пастись, и самки с детенышами, которым вначале передалась настороженность самцов, тоже успокоились и вернулись к своим повседневным занятиям.

По-моему, олень – великолепное, гармоничное создание. Мне нравится изящный изгиб его шеи, когда олень вскидывает свою ветвистую голову, и то, как он ловко и аккуратно переступает своими тонкими ногами.

Вдруг прогремел выстрел. Один из самцов споткнулся и рухнул в вереск. Мне было видно, как он судорожно бил ногами в воздухе, пытался приподнять голову, а затем затих. Переполошенное стадо бросилось наутек, оставив своего товарища лежать в траве – просто еще одно неподвижное коричневое пятно на серебристом вересковом фоне.

Час спустя, когда мой гнев уже немного улегся, я снова натолкнулся на бедолагу-самца, чья жизнь оборвалась у меня на глазах. Спускаясь в долину, я нагнал белого пони, который перевозил добычу неведомого охотника. Это был мой красавец-олень, но, бог мой, как же он переменился! Вываленный язык болтался на ходу; прелестные тонкие ноги вытянулись и задеревенели – сейчас они больше всего напоминали ножки стула; на носу у оленя застыла кровь. Безжизненной тушей лежал он на спине у рабочего пони, который невозмутимо тащил свою ношу в долину.

3

Я шел по широкой прибрежной дороге, огибавшей весь Арран, и неподалеку от Ламлэша решил передохнуть. Присел на каменную стену какого-то полуразрушенного строения, внутри которого буйно разрослась колония чертополоха. С сельскохозяйственной точки зрения подобная картинка, конечно же, не может вызвать ничего, кроме сожаления, но с эстетической – трудно не залюбоваться этими великолепными растениями. На мой взгляд, чертополох – с его мощными зелеными стеблями и нарядными красно – фиолетовыми розетками – является одним из достойнейших представителей растительного царства.

Странное дело, подумалось мне, хотя всем известно, что чертополох является государственной эмблемой Шотландии, мало кто связывает его с данной страной. Я и сам, анализируя свои дорожные впечатления, вынужден был признать, что гораздо чаще встречал это растение в Ирландии, чем в Шотландии или, скажем, Англии. Если говорить о Шотландии, то с ней, скорее, ассоциируется вереск. Именно вереск в полной гармонии красок или, возможно, уже отцветший – поблекший и потемневший под дождем.

И все-таки, почему же эмблемой Шотландии считается чертополох?

Его историю проследить труднее, чем в случае прочих наших государственных символов – розы, лука-порея или трилистника. Всякий знает, что английская роза взята из гербов Ланкастеров и Йорков. К помощи трилистника прибегал святой Патрик, дабы проиллюстрировать своей пастве таинство Святой Троицы. По преданию, валлийские воины, участвовавшие в битве при Мейгене (VII век), прикрепляли лук-порей к шлемам, чтобы в бою отличить своих от врагов. С этим все ясно, но вот проследить пути, которыми в шотландскую геральдику проник чертополох, весьма затруднительно.

Прежде всего, давайте разберемся, какая именно разновидность чертополоха используется в качестве национального символа. Обычный ли наш чертополох, тот самый, который в ботанических словарях именуется мудреным названием «онопордум колючий»? Или же речь об испанском золотом корне? А может, о чертополохе Термера? Или расторопше пятнистой? Должен признаться, сам я не знаю ответа на этот вопрос. Некоторые из названных разновидностей чертополоха достаточно распространены в Англии, но в Шотландии практически не встречаются. К примеру, расторопша пятнистая произрастает, по слухам, всего лишь в нескольких районах страны. Одним из таким мест является Дамбартонская скала, причем, как утверждает легенда, расторопшу туда завезла Мария Стюарт. Казалось бы, с какой стати королеве Марии высаживать чертополох в Дамбартоне? Или же Красавцу принцу Чарли проделывать то же самое с морским вьюнком на острове Эрискей? Подобные интригующие загадки способны поставить в тупик самые пытливые умы.

Лично я убежден, что чертополох как государственный символ возник гораздо раньше, чем полагают наши ученые педанты, – еще до того, как он появился на шотландском флаге. На сей счет существует легенда, относящаяся к тем далеким временам, когда викинги совершали свои набеги на западное побережье Шотландии. Якобы как-то раз коварные даны глухой ночью пытались окружить лагерь шотландцев. И им бы это наверняка удалось, если бы один из викингов не наступил в темноте на куст чертополоха. От неожиданной боли он так громко вскрикнул, что перебудил всех шотландцев. Те успели похватать оружие и оказали врагу достойный опор. Таким образом, колючий цветок оказал Шотландии ту же услугу, что и знаменитые гуси Капитолию.

Рассказанная мною история неоднократно всплывала в шотландском фольклоре. По одной из версий, это случилось во время битвы при Ларгсе; по другой, произошло в эпоху войн Роберта Брюса.

Во время своего недавнего пребывания в Испании я получил довольно любопытное свидетельство живучести подобных легенд. В монастыре при Барселонском кафедральном соборе я заметил шесть или семь исключительно упитанных гусей. Естественно, меня заинтересовало присутствие гусей в столь неожиданном месте, но я так и не сумел добиться объяснений от обитателей монастыря. Потребовалась целая неделя, чтобы раскопать старинную легенду о том, как в незапамятные времена шум, вовремя поднятый этими птицами, спас Барселону от вражеского нападения. В знак благодарности отцы города издали декрет, согласно которому гуси получали бессрочное право обитать на монастырских землях. И я подумал: если подобное возможно в наше время – чтобы шесть или семь жирных гусей жили и кормились за счет своих далеких предков, умерших много веков назад, тогда почему бы не поверить в легенду о чертополохе? Вот и выходит, что босая нога давно сгинувшего безвестного дана отпечатала этот цветок на государственном стяге Шотландии.

Но если мы хотим удовлетворить взыскательных пуристов по части геральдических прав чертополоха, нам следует оставить туманную область легенд и перейти к относительно недавним временам с их историческими свидетельствами и документами. Первое официальное упоминание о чертополохе относится к эпохе правления Якова III. В инвентарной описи от 1488 года мы находим такой пункт: «Покрывало из лиловой шотландки различных тонов с каймой в виде цветов чертополоха и единорогов».

В последующие годы чертополох, очевидно, становится уже вполне признанным национальным символом. Об этом свидетельствует тот факт, что свою поэму, посвященную бракосочетанию шотландского короля с Маргаритой Тюдор, Уильям Данбар назвал «Чертополох и Роза».

4

Еще совсем недавно, менее чем сто лет назад, на Арране говорили по-гэльски, в ходу была система ранрига [4]4
  Ранриг – использовавшаяся в Шотландии система распределения земли между членами клана (в виде широко разбросанных владений).


[Закрыть], не существовало ни стен, ни изгородей, пони вышагивали с корзинками на спине, а салазки служили основным средством перевозки грузов. Люди ходили в кожаных мокасинах – вроде тех, что сейчас носят на островах у западного побережья Гэллоуэя, а в безветренные дни можно было видеть, как с холмов то там, то здесь поднимается в небо тонкий дымок, обозначая место незаконного самогоноварения.

На первый взгляд может показаться, что сегодня Арран совершенно переменился. Старые «черные дома» уступили место уродливым белым строениям. Появились качественные дороги, по которым разъезжает небольшое количество автомобилей. Повсюду открыты почтовые отделения; и ежедневно на протяжении всего судоходного сезона корабли Дэвида Макбрайна – продолжателя дела генерала Уэйда – снуют между Внешними Гебридами и заливом Ламлэш или же выполняют более обыденные рейсы, доставляя на берега Аррана ежегодную квоту любознательных иностранцев.