Текст книги "Шотландия: Путешествия по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Англичане, у которых трактир всегда располагался на ближайшей лужайке за углом, в этом отношении очень отличаются от шотландских горцев: тем-то, чтобы посидеть в достойной компании, приходилось преодолевать горные кручи. Наверное, поэтому любую шотландскую вечеринку (независимо от того, где именно пьют горцы – в Лондоне, Париже или Нью-Йорке) отличает особая, я бы даже сказал, исключительная атмосфера. В поведении гуляк ощущается некая поспешность и мрачная решимость – будто им, чтобы собраться, пришлось преодолеть неимоверные трудности, и будто впереди маячит скорое расставание… возможно, навсегда. И в самом ближайшем будущем их ждет такое же длительное и трудное путешествие.

Никто не спешит оканчивать вечеринку, изыскиваются всяческие поводы для ее продления. Тот же бедолага, кто рискнет первым покинуть компанию, столкнется со стеной ледяного осуждения – а как еще прикажете относиться к предателю боевого братства? Постепенно всеми овладевает состояние лихорадочного возбуждения, подогреваемое ожиданием скорого конца – тут и желание его оттянуть, и боль от предстоящего расставания. Даже выпивая в лондонском пабе, где за окном проносится поток автомобилей, горцы ощущают себя сидящими в маленькой хижине, затерявшейся среди горных перевалов. И нежелание покидать вечеринку сродни тому чувству, какое должен испытывать человек, собирающийся с духом, чтобы оставить теплое местечко у очага и выйти в зимнюю вьюгу.

Джеймс Логан – на мой взгляд, самый честный и добросовестный исследователь традиций хайлендерского застолья – рассказывает, как все происходило в прежние времена. Любой гость, оказавшийся за столом хозяина-горца, поступал в распоряжение бах-лавала,то есть виночерпия. Тот для начала подносил огромную порцию виски («uisge beatha», или «чудесной воды», как его здесь называли) в фамильном кубке. После того как гость справится с этой задачей, ему немедленно вручали рог с элем емкостью не меньше кварты, который также требовалось осушить до дна – если, конечно, вы не желаете обидеть хозяев.

Вам это ничего не напоминает? Как насчет непременного стаканчика эля, которым любой шотландец запивает рюмку спиртного?

Тем, кто желает самостоятельно (и всесторонне) познакомиться с культурой пития в Шотландии, надо обязательно побывать на Моде и непременно заглянуть в тамошние бары. Мне за мою жизнь довелось наблюдать, как напиваются люди различной национальности, и должен сказать: никто не держится при этом с таким добродушием и тактом, как шотландские горцы.

Поздно вечером я сидел в гостиной отеля. Кроме меня здесь были две пожилые леди: каждая из них сидела в своем углу и листала какой-то журнальчик. Вдруг дверь с шумом распахнулась, и на пороге появилась весьма примечательная парочка. Судя по всему, перед тем они обмывали то ли успех, то ли неудачу на конкурсе – причем с такой самоотдачей, что сейчас буквально ног под собой не чуяли. Один из вошедших представлял собой тип состарившегося Фальстафа с круглым лицом и пухлыми младенческими коленками. Второй, напротив, был худощавого телосложения, с рыжеватыми волосами. Они вошли медленно, бережно поддерживая друг друга. Толстяк озирал зал полуприкрытыми глазами, в то время как его приятель сосредоточенно таращился, пытаясь сфокусировать взгляд. Очевидно, мы им показались невидимыми, поскольку здоровяк разочарованно вздохнул и констатировал:

– Никого нет.

Мужчины уселись за столик и продолжали сидеть в полном молчании. Я начал испытывать смутное беспокойство: что-то сейчас произойдет? У нас в Англии подобную парочку сразу бы взяли на заметку и в случае какого-либо конфликта немедленно выставили за дверь. Здесь, однако, практиковалось куда более терпимое отношение к клиентам. Подобная стадия подпития трактовалась как «чуток перебрал» и ни у кого не вызывала опасений.

В этот миг одна из пожилых леди перелистнула страницу и привлекла внимание приятелей: глаза их вспыхнули нездоровым блеском. Им требовалась аудитория! Чудесным образом они прозрели и обнаружили, что в зале кроме них находятся еще люди. Моя скромная персона их не заинтересовала, они поднялись и, нетвердо держась на ногах, устремились к дамам. Те взирали на них с удивленным, но тем не менее терпеливо-благожелательным видом. Толстяк первым достиг цели и обратился к старушке с такой речью:

– Вы слышали, как я пел сегодня? Не слышали?! о, мадам, вы многое потеряли. Я был просто великолепен. Исполнял вот эту песню…

На мгновение здоровяк застыл на месте (в тот момент он больше всего напоминал исполинскую статую мамонта в зеленом пледе). Стоял, опираясь на суковатую палку и в задумчивости облизывая губы. Затем запел неожиданно высоким надтреснутым голосом.

– Вам нравится песня? Там говорится…

Он зажмурился, прижав свою лапищу к сердцу, и продекламировал:

– Твои глаза подобны маленьким звездам, что сияют над Сгурр-на-Ута, твои волосы темны и легки, как воды Лох-Беорайда… Так оно и есть, мадам. Да-да…

Пожилая леди милостиво улыбнулась. Думаю, прошло уж много лет с тех пор, как мужчина делал ей комплименты.

– Я спою вам еще раз.

И, забыв об остальном мире, он снова запел свою серенаду маленькой чопорной старушке. Толстяк пел с такой подкупающей искренностью, что вовсе не казался смешным. Наконец он закончил. Лицо его приняло трагическое выражение. Он склонился к своей слушательнице и дрожащим голосом пожаловался:

– И я проиграл! Можете себе представить?

– О, мне так жаль! – сочувственно улыбнулась маленькая шотландская старушка.

– Вы правда мне сочувствуете? – серьезно спросил толстяк. Затем, видимо, уверовав в ее искренность, он смахнул невидимую слезу с глаз, наклонился – настолько осторожно, насколько это было возможно в его состоянии – и бережно пожал старушке руку. В этот миг он, очевидно, вспомнил о своем приятеле. Он выпрямился и огляделся. Увидел, что его друг что-то проникновенно декламирует второй даме, и мгновенно позабыл о собственном горе. В его сонных голубых глазах вспыхнул озорной огонек. Толстяк вдруг превратился в огромного проказливого мальчишку! Оставив старушку и дальше прозябать в углу, он поскакал вприпрыжку к своему приятелю.

Тут двери внезапно распахнулись и впустили внутрь целую толпу припозднившихся гостей – наверное, это были участники вечерней сессии фестиваля. Толстяк горестно переглянулся со своим спутником. Видно было, что такое неожиданное многолюдье пришлось им не по вкусу. Друзья взялись за руки и, двигаясь удивительно невпопад, покинули залу.

Должен отметить, что на протяжении всей этой эскапады – о которой они, скорее всего, и не вспомнят утром, а если вспомнят, то будут горячо отпираться – два подвыпивших шотландца вели себя с удивительным достоинством. Их поведение отличала та грация, которой им, возможно, недостает в иные, более серьезные моменты жизни. Виски не унизил горцев, не сбросил в канаву. Напротив, благодаря ему эти двое обрели крылья.

Хотя мало кто из участников фестиваля позволяет себе напиться до такого блаженного состояния, следует признать: Мод и выпивка неотделимы. Трудно представить себе непьющий Мод. Да и любая встреча горцев не обходится без горячительных напитков: какое же веселье без стаканчика – другого виски! И вот тут-то с людьми происходит удивительная метаморфоза: обычно суровые и молчаливые горцы обнаруживают, легкий и веселый нрав. Если человек был стеснительным, он превращается в компанейского парня. Если страдает комплексом неполноценности, становится уверенным в себе мужчиной. Неисправимые молчуны обретают замечательный голос и артистизм. А самое любопытное заключалось в том, что женщины – которые обычно не принимали участия в выпивке – и не думали сердиться и хмуриться. Думается, именно благодаря такой женской реакции все вечеринки в Хайленде – независимо от количества выпитого»– проходят на высокой ноте, никогда не вырождаясь в пьяное безобразие.

На Моде я познакомился с мужчиной, которого вначале принял за мелкого землевладельца. В килте он выглядел так, будто носил его всю жизнь. Представьте себе мое удивление, когда выяснилось, что мой новый знакомый проживает в Лондоне и является выдающимся профессионалом в своей области.

– Большую часть времени я обычный зануда, – признался мужчина. – Но раз в год я позволяю себе выбраться на Мод. Я надеваю килт, приезжаю сюда и напрочь забываю о Лондоне. Здесь я встречаюсь со своими земляками, теми, кто знает меня еще со школы. В моих жилах течет гэльская кровь, и мне это нравится! Однако все имеет свой конец. На следующей неделе я снова буду в Лондоне… И клянусь, дружище, вы меня не узнаете.

– Другими словами, вы возвращаетесь к родным корням.

– Именно так! – воскликнул мужчина. – Я возвращаюсь на свои родные вересковые пустоши. Видите ли, внутри каждого горца – независимо от того места, которое он занимает в обществе – живет этакий гордый и непокорный дикарь. Этот парень просто обожает чувствовать ветер на голых коленях, ему нравится запах горящего торфа. Ему просто необходимо идти наперекор, пускаться во все тяжкие – хотя бы выпить лишнюю рюмку виски.

– Если я напишу об этом в своей книжке, боюсь, на меня обрушится лавина возмущенных протестов!

– Но вы все равно напишите, потому что все это – правда… Слайнт!

10

Ближе к вечеру Мод превращается в одну большую вечеринку. Дневные творческие конкурсы завершены. Самодеятельные хоры отпели свои песни, отдельные исполнители закончили выступления – те самые, над которыми работали целый год. Жюри пребывает в мрачной задумчивости, ему предстоит сделать нелегкий выбор. А всех остальных ждет распрекрасная ночь, потому что впереди – ceilidh.

Это слово, которое произносится как «кейли», является одним из самых прекрасных в гэльском языке. Оно переводится как «встреча друзей», и вам – чтобы в полной мере понять значение этого слова – следует представить, будто живете вы в маленькой хижине на одном из западных холмов. Ближайшие соседи находятся за четыре мили, на другом склоне горы. И все ваши друзья разбросаны по стране, прозябают в тех же условиях, что и вы. Единственная возможность встретиться с ними – это вот такой ceilidh, то есть встреча у очага, где жарко горят торфяные брикеты. Здесь каждый из присутствующих получит возможность высказаться, проявить себя: хочешь – пой песню, хочешь – рассказывай историю. Лучшие поэты кланов дают волю воображению; звучат легенды, которые на протяжении веков передавались от отцов к детям; слух собравшихся услаждают самые романтичные баллады. У нас в Англии не существует ничего, приближающегося по своим масштабам и значению к ceilidh.Объясняется это иным типом общественного уложения: встреча с друзьями никогда не составляла проблем для англичанина, вот и не возникло необходимости в редких – как по времени, так и по атмосфере – мероприятиях. Шотландский ceilidhявляется способом приобщения к совокупной сумме народных воспоминаний. И в основе этого праздника лежат вековые традиции клана и трепетное отношение к родному дому.

Каждый вечер единый Мод распадается на целый ряд отдельных ceilidh.Ничего не подозревающий путешественник входит в отель и попадает в самый разгар дружеской пирушки. Со всех сторон его окружают веселые, разгоряченные лица: кто-то сидит у огня, кто-то расположился прямо на полу. Добровольный аккомпаниатор играет на фортепиано, и участники праздника по очереди поднимаются со своих мест и исполняют какую-нибудь песню. Здесь царит атмосфера всеобщей любви и дружелюбия, и любой, попавший на ceilidh,немедленно решит, что шотландские горцы – самый милый и великодушный народ во всем мире.

Нечто, похожее на здешние ceilidh, существует и у ирландцев (сказываются общие традиции жизни в горах). Однако ирландские гэлы приправляют свое остроумие изрядной долей язвительности, что совершенно чуждо жителям Хайленда. В Ирландии очень забавным считается посмеяться над чужими чувствами, а самые остроумные шутки касаются чьих-то недостатков. Согласитесь, это сильно отличается от шотландских ceilidh,где правят бал доброта и великодушие. Шотландские горцы собираются вместе для того, чтобы порадоваться самим и порадовать других.

А сколько энергии и жизненных сил обнаруживают участники ceilidh! Конкурсанты Мода могут всю ночь провести, переходя из одной компании в другую – так что до постели добираются лишь под утро, часа в 4–5. И при этом они умудряются не опоздать к раннему завтраку, а в 9 утра уже выходят на сцену!

Но вот настает последний день фестиваля.

Какое уныние воцаряется на улицах Форт-Уильяма! Такое впечатление, будто погас свет, а вместе с ним угас и живой дух Хайленда. Песни, которые прежде звучали день и ночь, смолкают, им на смену приходят разговоры о работе, о том, как и на чем добираться домой. Некоторым – тем, кто живет на Внешних Гебридах – предстоит путешествие на пароходе. Другие отправятся по железной дороге или автомобильным шоссе: их ждет долгий путь в родную деревушку, затерянную в горах Хайленда. Так или иначе, но вечеринка окончена.

Подобно детям, не желающим расставаться с веселой игрой, они бестолково топчутся на месте, переходят от одной группки к другой. Звучат слова прощания, обещания приехать на следующий год. Несколько дней все эти люди были членами одной веселой, беззаботной семьи, и вот теперь настал момент расставания – неизбывная трагедия всех гэлов. Есть что-то трогательное и одновременно величественное в том, как они прощаются, поднимают последние тосты, обмениваются теплыми (последними!) рукопожатиями.

– Ну бывай, Дональд, встретимся в следующем году.

– Да, дружище, до следующего года.

Они прощаются по-гэльски и расходятся в разные стороны.

Форт-Уильям, заметно уставший после пережитых треволнений, возвращается к своей обычной жизни.

Глава седьмая.
Гленгарри и охота на оленя

Я пересекаю Корриярик, читаю старый судебный отчет по делу сэра Джона Коупа, посещаю монастырь в Форт-Огастесе, прихожу в Гленгарри, присутствую при смерти оленя, наблюдаю закат с Мам-Раттахан и отправляюсь на охоту на оленей без ружья.

1

На мой взгляд, нет ничего скучнее, чем вникать в технические подробности чужого путешествия. Поэтому не буду утомлять читателей, просто скажу (и прошу принять на веру), что по окончании Мода я отправился на восток, к озеру Лагган. Поскольку в мои планы входило побродить по Корриярику, то машину я отослал в Форт-Огастес (упоминаю об этом, чтобы какой-нибудь дотошный читатель не удивился, как это я намеревался пересечь Корриярик на машине).

День обещал быть чудесным. В Хайленде так бывает: семь дней идет мелкий моросящий дождик, а затем вы вдруг просыпаетесь, а на дворе – тихое солнечное утро. Просто не день, а подарок судьбы, который моментально стирает воспоминания о предыдущей дождливой неделе.

Это как с невралгией: стоит ей перестать вас мучить, и вы тут же забываете о перенесенных страданиях. В Глен-Спин вовсю пламенела рябина – красная, как кровь. Река, извивавшаяся меж замшелых валунов и пенившаяся на каменистых порогах, на мелких участках текла спокойно, напоминая расплавленное зеленое стекло. Солнце освещало увядающие вересковые пустоши за Рой-Бриджем: большая часть растений уже имела желтовато-коричневый цвет.

Однако некоторые участки на склонах холмов были неправдоподобно голубого и фиолетового цвета. Глядя на это буйство красок, я мысленно вознес благодарность Господу за то, что я не художник. Ведь попробуй я запечатлеть это чудо на холсте, мне бы ни за что не поверили – на свете есть вещи, в которые просто невозможно поверить, а тем более убедить в них других. Несколько миль я шел вдоль побережья озера. На полпути, в самой верхней точке дороги я оглянулся и замер в восхищении. Передо мной открывался один из самых величественных видов Хайленда: могучие великаны горного кряжа Бен-Невис подпирали друг друга, как волы, сбившиеся в стадо. В этот ранний час на озере Лох-Лагган не было ни малейшего волнения, лишь легкая рябь по краям – там, где водную гладь тревожил легкий утренний ветерок. Веселые горные ручейки бежали с высотных пустошей, они спешили вниз, чтобы излиться в озеро. В дальнем конце Лох-Лаггана маячила громада дамбы, которая запирала воды озера и направляла их в туннель диаметром пятнадцать футов и длиной пятнадцать миль. Строители проложили этот туннель в массиве Бен-Невис, чтобы обеспечить электроэнергией алюминиевый комбинат в Форт-Уильяме.

Двигаясь в направлении Стратспи, я постоянно возвращался мыслями к книжке, которая лежала у меня за спиной в рюкзаке. Книгу эту я купил в букинистическом магазине на Чаринг-Кросс-роуд, кажется, за шесть шиллингов, и до сих пор радуюсь своему приобретению.

Она датировалась 1749 годом и представляла собой судебный отчет трибунала по делу Джона Коупа. Полное название книги звучит так: «Отчет о судебном разбирательстве и судебное решение, принятое правлением генералов в связи с их расследованием служебной деятельности и поведения генерал-лейтенанта сэра Джона Коупа, рыцаря ордена Бани, а также полковника Перегрина Лэскеллса и бригадного генерала Томаса Фоука в период восстания 1745 года на севере Британии вплоть до операции у Престонпэнса. Дело рассматривалось публично в 1746 году в Большом зале Конной гвардии. В предисловии приводятся мотивы, которыми руководствовались авторы данной публикации. Напечатано в Лондоне, в типографии У. Уэбба, что рядом с собором Святого Павла, 1749 г.»

Помнится, когда я увидел ее на прилавке у букиниста, то подумал: «Вот та единственная книга, которую мне бы хотелось перелистать, валяясь в вереске на вершине перевала Корриярик. Только ее, и никакую другую!»

Так что я без колебаний приобрел этот судебный отчет. Однако, окинув свою покупку жадным взглядом коллекционера (думаю, любой, кто имеет несчастье болеть этой болезнью, поймет мои чувства в тот миг), я не стал углубляться в чтение. Мне было известно, что книга посвящена военному провалу Джона Коупа: в его задачу входило встретить армию принца Чарльза в горах Корриярика, но он этого не сделал. Посему я решил отложить знакомство с ней до более подходящего момента, а именно до того момента, когда я окажусь на упомянутом перевале.

Невыполнение боевой задачи в Корриярике и бесполезный марш-бросок Коупа на Инвернесс (который, между прочим, открыл мятежникам дорогу на юг) выглядели столь явными и нелепыми просчетами, что англичане заподозрили сэра Коупа в сочувствии якобитам. Бедный честный и простоватый Джон Коуп! Совершенно несправедливое обвинение. Следует, однако, признать, что одна эта ошибка ганноверского генерала принесла гораздо больше помощи восстанию принца Чарли (во всяком случае, теоретически), чем вся деятельность английских якобитов.

Узкая тропа заканчивается у Гарва-Бриджа – там, где неглубокий горный ручей устремляется вниз по склонам валунов, а впереди расстилаются обширные заболоченные вересковые пустоши. Старую дорогу невозможно не заметить. Участок примерно шести футов в ширину вымощен огромными каменными плитами, которые и сейчас явственно просматриваются сквозь торфяную жижу и болотную траву. Стоило мне только подумать о тех усилиях, которые двести лет назад затратили английские солдаты, протягивая эту дорогу через Корриярик, как мышцы моей спины мучительно заныли. Этот горный перевал считался одним из самых недоступных в Шотландии. Дорога петляла, взбираясь вверх, порой исчезала, затем снова появлялась – подобно альпийским тропам, которые проходят по самому краю пропасти. В конце концов уводила в глубь вересковой пустоши и дальше – к голубым небесам, простиравшимся за могучим склоном Гарв-Бейнна.

Грустно смотреть на старые, мертвые дороги. Помнится, где-то я прочитал, что цивилизация – это транспорт. Если это правда, тогда мертвая дорога символизирует конец всего на свете. При взгляде на нее невольно понимаешь, что ничто в этом мире не может устоять против крапивы и чертополоха. Хотя надо отметить, что старая дорога в Корриярике выглядит не так жалко, как, скажем, Аппиева дорога или Педдарс-уэй в Норфолке. Ведь она изначально строилась как военная дорога, и единственные призраки, которых здесь можно встретить – это красномундирники, устало марширующие под бой своих барабанов. Сооружение этой дороги описано в замечательном романе Нейла Манро «Новая дорога». Вот что говорит о ней один из персонажей книги, выходец из шотландского Хайленда:

– Душой мы пребываем в наших диких горах. Ведь прошло не так уж много времени, как мы их покинули. Но я знаю, скоро настанет конец всему, что нам так дорого. И имя человека, который все это погубит – и тебя, и Ловата, и меня (да-да, и меня тоже!) – всех, кто, подобно нам, любит борьбу и заговоры, кто дорожит нашей дикостью… имя этого человека – Уэйд. Ты видел дорогу? Вот эта дорога и есть наша смерть! Римляне не сумели нас прикончить, Эдуард тоже. Но вот теперь это случилось: они подбираются к нам вплотную со своими мерными палочками и мечами…

Глядя на эту заброшенную дорогу, начинаешь осознавать два обстоятельства: во-первых, трудность проведения военной кампании в условиях Хайленда, а во-вторых, гигантский масштаб работы, проделанной фельдмаршалом Джорджем Уэйдом. Ведь это его усилиями были построены те самые горные дороги – ныне полуразрушенные, заросшие травой, – которые на официальных картах Шотландии обозначаются как «дороги генерала Уэйда». Полагаю, каждому шотландцу следовало бы знать это имя, ведь именно через дороги Джорджа Уэйда Шотландия пришла от своей традиционной дикости к институту премьер-министров, банкам, компаниям с ограниченной ответственностью, инженерным проектам, редакциям газет и всем прочим приметам современного цивилизованного мира! Уэйду было 53 года, когда в 1724 году его назначили главнокомандующим шотландской армии. Страна только-только оправилась после восстания 1717 года под предводительством отца принца Чарли. Первое, что сделал Уэйд, – провел инспектирование Хайленда и подготовил для правительства отчет, в котором наметил ряд мер, необходимых для освоения и «окультуривания» горной Шотландии. Подобный документ вполне мог бы появиться из-под пера какого-нибудь генерала в Северо-Американских штатах времен освоения индейских территорий или, скажем, в современном Афганистане. Уэйд убедительно доказывал, что ключом к решению задачи являются дороги. Генерал сформировал специальный полк из пятисот английских солдат, которых в шутку называл «хайвэйменами», то есть «дорожными людьми». Эти солдаты получали дополнительно по шесть пенсов в день за то, что работали на строительстве дорог Уэйда. В следующих строчках оживают воспоминания о героических усилиях строителей:

 
Вспомни, что было, и погляди, что стало,
И помяни добрым словом достойного генерала.
 

Стоит ли говорить, что деятельность Уэйда не нашла понимания у вождей кланов? По словам Эдуарда Берта, современника тех событий, многие из них полагали, что дороги и мосты приведут к «изнеженности нравов».

Эти вожди, да и другие джентльмены, – пишет Берт, – жаловались, будто подобные нововведения открывают дорогу в страну для нежелательных чужестранцев, которые своими идеями о свободе разрушают вассальную преданность горцев. Ту самую преданность, которую, напротив, надо всячески охранять и крепить. Вожди сетовали на то, что страна потеряла свою неприступность и стала уязвимой для вторжения извне, следовательно, о былой безопасности уже и речи не идет.

Особенно много нареканий вызывали мосты, которые якобы развращают нравы простых горцев. Эдак, пожалуй, они привыкнут и не смогут уже без них обходиться. А ведь далеко не на каждом перевале существуют мосты!

Народ побогаче возмущался проложенными дорогами, которые плохо вписывались в их традиционный образ жизни. Дело в том, что жители Хайленда не имели привычки подковывать своих лошадей, и эта метода вполне себя оправдывала на вересковых пустошах с одиночными валунами. На новых же дорогах с каменным покрытием копыта быстро изнашивались, и лошади выходили из строя. В результате вместо обещанных удобств дороги Уэйда создали для горцев неожиданные проблемы.

Самые бедные жители Хайленда – те, что в целях экономии вынуждены были большую часть года ходить босиком – жаловались, будто гравий слишком ранит их ноги и наносит непоправимый вред тонким подошвам драгоценных башмаков. Поэтому им приходится передвигаться кружным (и весьма неудобным) путем – лишь бы избегать вновь построенных дорог. Любопытно, что и крупный рогатый скот поступает так же и, очевидно, по тем же самым причинам.

Если Джордж Уэйд и вошел в память потомков, то именно как строитель дорог, а отнюдь не как выдающийся солдат. В его оправдание можно сказать, что шанс проявить свои военные таланты представился ему слишком поздно. Уэйду было уже семьдесят лет, когда в 1744 году его послали командовать британскими войсками на континенте. Здесь ему пришлось противостоять блистательному маршалу Морицу Саксонскому (как мы помним, того отозвали во Фландрию после гибели транспортных кораблей возле Дюнкерка и неудавшегося вторжения в Англию). Бедняга Уэйд настолько уступал в квалификации более молодому и талантливому сопернику, что сам попросил освободить его от этой должности. Однако несчастный старик попал, что называется, из огня да в полымя: король вернул Уэйда домой и назначил его главнокомандующим британской армией в самый разгар восстания 1745 года! Участие в судилище над Джоном Коупом стало одним из последних деяний Джорджа Уэйда (два года спустя он скончался). Трудно представить себе более подходящего человека для проведения расследования инцидента в Кор-риярике, ведь Уэйд сам строил эту дорогу!

Джордж Уэйд похоронен в Вестминстерском аббатстве. На его могиле стоит пышное надгробие, которое скульптор Рубийяк почитал вершиной своего творчества. Он часто приходил в аббатство и простаивал перед памятником. Известно, что скульптор неоднократно выражал недовольство (а порой и проливал слезы) по поводу безграмотной установки надгробия. По его мнению, скульптура расположена чересчур высоко, чтобы можно было в полной мере насладиться ее великолепием.

Пока я с трудом тащился по дороге Уэйда, я начал уже сожалеть о том, что захватил отчет о деле Джона Коупа с собой. При объеме в 194 страницы и формате ин-кварто книжка почти ничего не весила, но тем не менее весьма чувствительно впивалась мне в спину. Такова цена, подумалось мне, эксцентричности (о, это неудобопроизносимое слово, столь милое сердцу издателей и оформителей). У меня лично оно всегда ассоциируется с одной и той же картиной: некий книголюб сидит в состоянии полного экстаза в комнате, буквально забитой экземплярами первого издания «Питера Пена». Однако сейчас, штурмуя перевалы Корриярика с неудобным томиком за спиной, я ощущал себя именно эксцентричным – в самом негативном смысле этого слова! Извинением мне, пожалуй, могло служить лишь то соображение, что все остальное время я был слишком занят, чтобы выкроить время для судебного отчета по делу Джона Коупа.

Воздух по мере подъема становился все более прохладным, а ветер, который даже в самые жаркие дни ощущается в горах, разошелся не на шутку и тоскливо завывал в вересковых зарослях. Первые шесть миль подъема дались мне довольно тяжело. Я познал поистине танталовы муки, глядя на обманчиво близкие, но по-прежнему недоступные вершины. Однако в конце концов перевал высотой в 2510 футов покорился мне.

И вот я лежу, раскинув руки, на мягкой влажной подстилке из вереска и озираю оставшуюся позади безлюдную долину. Выше по склону холма пасется стадо оленей. Внезапно из зарослей вереска появляется граус, шотландский тетерев. Потревоженный, очевидно, моим вторжением, он издает характерное гуканье, затем снимается с места и перелетает вниз, к подножию холма. Я с завистью слежу за его полетом: тетерев за несколько секунд одолел расстояние, которое у меня заняло целый час. Утешаю себя тем, что птица-то летит по прямой, я же был вынужден следовать всем изгибам старой дороги, которая змеей ползла по склону.

Я достал книгу о Джоне Коупе и осторожно перелистнул старые пожелтевшие страницы. Когда мистер Уэбб утверждал к печати эту книгу, здешний вереск еще хранил следы повстанцев. Название «Корриярик» было у всех на слуху, и разгоряченные завсегдатаи лондонских кофеен всячески склоняли имя Джона Коупа: кто обвинял его в трусости, а кто – и в откровенном пособничестве якобитам. В своем обращении «К читателю» безымянный редактор объяснял, что решился обнародовать подробности расследования, поскольку убежден, что Джона Коупа незаслуженно оклеветали. Он признавался, что до того, как познакомился с материалами дела, и сам считал Коупа виновным – если не в трусости, то уж точно в отсутствии здравого смысла. Однако после посещения судебного разбирательства он пришел к мнению, что генерал вел себя как истинный джентльмен и офицер.

Находясь в Далвинни, – писал редактор, – он (Джон Коуп) получил информацию о мятежниках, которые на тот момент полностью контролировали цитадель Корриярика; ему сообщили, где предположительно мятежники будут поджидать его; на основании этих сведений и после серьезных размышлений и взвешенной оценки любого другого хода, члены Военного совета единодушно проголосовали за бросок на Инвернесс. Чтобы в должной мере оценить разумность принятого решения, следует описать сам переход через горы, дабы таким образом верно оценить величину риска продвижения через них.

Вслед за этим пассажем следует описание Корриярика, которое, по моему разумению, было составлено (либо, как минимум, откорректировано) генералом Уэйдом, ибо он, как никто другой, знал эту дорогу.

Южная сторона Корриярика, – говорится в отчете, – столь круто поднимается вверх, что дорога семнадцать раз делает траверс на всю ширину холма прежде чем достигает вершины. Дорога, спускающаяся по северной стороне, на значительном расстоянии окружена лесом и пересекается большой лощиной, по дну которой протекает ручей. Берега его столь круты, что форсировать ручей можно единственным способом – по мосту, который также находился в руках у мятежников и в любой миг мог быть ими разрушен. Из всего вышеизложенного становится ясно, что даже маленькое войско со стороны хозяев холма могло остановить и, паче того, разбить значительную армию, рискнувшую пройти по перевалу. Фактически на каждом траверсе южной, подъемной, стороны справедливо утверждение: положением властвует тот, кто находится выше. Таким образом, даже один безоружный мятежник способен доставить массу неприятностей наступающей армии. Если же учесть, что таких траверсов семнадцать и на каждом из них наши войска могли подвергаться серьезному риску, то становится ясно, что подобное мероприятие граничило бы с подлинным безумием. Кроме того, следует учесть ряд менее значимых, но все же важных преимуществ нашего противника, как то: хорошее знание местности, его подвижность и традиционную склонность горцев к партизанским методам ведения войны – засадам и случайным стычкам. Все это вместе превращает мятежников, теоретически менее сильных, чем наши войска, в весьма опасного и грозного противника. Кроме того, следует помнить, что если даже – благодаря отваге наших солдат и при наличии удачного стечения обстоятельств – удастся очистить южный склон перевала и достичь вершины Корриярика, то еще остается задача спуска по северному склону. Мероприятие, еще более сложное и рискованное, чем подъем. Если же предположить, что мятежники все-таки разрушат вышеупомянутый мост, то задача и вовсе превращается в невыполнимую, поскольку без моста ни экипажи, ни вьючные лошади не имеют возможности пересечь лощину.

Ознакомившись с приведенными соображениями, я огляделся вокруг и понял, что каждое слово в этой книге – истинная правда. Приняв же во внимание слабую подготовку войска Коупа – а ему, по сути, приходилось командовать толпой совершенно зеленых новобранцев, – остается лишь посочувствовать незадачливому генералу.