Текст книги "Шотландия: Путешествия по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Можно вообразить, как эта великая женщина посвящала время управлению своими владениями, одобряла план строительства моста, в дальнем замке Буиттл подписывала хартию колледжа Баллиол, совершала путешествие в паланкине, в сопровождении вооруженной охраны, монахов, прислужниц, медленно объезжая южную часть имений, вплоть до английской части своих земель, передвигаясь от одного гостевого дома до другого; и везде и повсюду рядом с ней была серебряная шкатулка с сердцем Джона Баллиола.

Когда она умерла, монахи похоронили ее перед алтарем аббатства Доброго Сердца. Деворгилла скончалась в английском графстве. Похоронный кортеж неспешно продвигался на север, в Гэллоуэй; и, наконец, под торжественное пение, при свете свечей из небеленого воска, ее поместили в родную землю Гэллоуэя, которую она любила больше всех других. На груди ее покоилась шкатулка из серебра и слоновой кости…

Эта история вносит некую цивилизованность в дикую эпоху. И это, безусловно, одна из самых прекрасных и счастливых любовных историй Шотландии.

В капелле колледжа Баллиол по определенным воскресным дням читается особая молитва: «Мы благодарим Господа за Джона Баллиола и Деворгиллу». Сидя среди руин аббатства Доброго Сердца, можно услышать, как выводит свою лирическую песню малиновка под разрушенной аркой, и испытать желание повторить эту молитву, потому что любовная история, свободная от страстей, чистая, как снег, что падает зимой в Меррике, явилась к нам из эпохи войн и убийств.

3

Он стоял на середине дороги, громким голосом говорил с деревом, садовой стеной коттеджа и бочкой для сбора дождевой воды. На груди его, словно пластина от доспехов, висел плакат, изящными буквами возвещавший, что «Пришествие Господа разгоняет ночь». На нем был аккуратный черный плащ, на брюках, как у городского клерка, тщательно заглажена стрелка, а ботинки, резко отличавшиеся от грубой обуви гэллоуэйских жителей, тоже были элегантными, стильными и черными, какие уместны на мощеных улицах. Он был странным и неожиданным персонажем в пейзаже Гэллоуэя – с загорелым лицом и дорожной пылью на изящных ботинках.

Тот факт, что он обращался в пустоту, его самого явно не смущал. Манеры у него были как у опытного оратора. Он потрясал кистью, сжимал кулаки, резко рассекал воздух рукой, очерчивая ландшафт, словом, совершал все те забавные движения, которые традиционно используются людьми для привлечения внимания аудитории. Но за все свои усилия он не получал никакой отдачи и признательности, лишь трепет листьев и каменное безразличие садовой стены да слепое равнодушие бочки с водой.

Я осторожно приблизился к массивному дубу, растущему в стороне от дороги, и остановился, наблюдая за незнакомцем. Было нечто поистине необычное в том, насколько он независим от аудитории. И в его ораторской манере было нечто новое для меня. Я не раз слушал выступления разного рода личностей в «Уголке ораторов» в Гайд-парке, да и на улицах, где кто-то пытался собрать вокруг себя толпу, но этот человек не делал ни малейшей попытки отыскать слушателей. Я с интересом наблюдал, как он склонился перед кустом в саду, словно то был восхищенный и увлеченный слушатель, сидевший в первом ряду, и как он обратил речь к стае пролетающих ворон. Время от времени он менял объект внимания, будто говорил с обширной группой людей, спасение которых составляло для него насущную задачу.

Речь шла об Армагеддоне и Втором пришествии Христа. Это была весьма высокопарная речь, уснащенная цитатами из Откровения, постоянно перемежающимися статистическими выкладками насчет бомбардировщиков и отравляющих газов, которые, насколько могу судить, казались весьма точными и правдоподобными.

Все это излагалось с хорошим английским произношением, выдававшим человека образованного, может, с легким акцентом северных графств. Я недоумевал, пытаясь понять, кто это. Клерк, страдающий религиозной манией? Человек, разуверившийся в удаче и отправившийся в странствие в ожидании конца света? Он озадачил меня.

Внезапно его голос умолк. Он отер лоб. А затем выпрямился и пропел посреди пустынного переулка на мотив торжественного марша:

 
Он придет, опять придет,
Он придет, опять придет.
Уходил и возвращался,
Он придет, опять придет.
 

Он пропел это, по меньшей мере, шесть раз кряду, пока я не поймал себя на том, что невольно начинаю повторять нелепые строки. Когда гимн завершился, он горделиво закинул плакат за плечо, будто триумфально сходил с трибуны Альберт-холла, развернулся и быстро пошел вдоль по переулку.

Я был готов последовать за ним, чтобы спросить, почему он делал все это, но в этот миг с удивлением услышал покашливание, совсем близко. Я обернулся и заметил с другой стороны дуба старика – типаж, какого не отыщешь нигде кроме Шотландии.

Он сидел на маленьком раскладном табурете, почти вплотную к дереву, опираясь на ствол спиной. На нем была старая тряпичная кепка и поношенный твидовый костюм. Маленький, полноватый; борода с упрямой каштановой прядью в седине, которая словно никак не могла обрести чистый белый тон, плотно охватывала лицо, по бокам принимая форму двух редких пучков высоко над скулами. Стальные очки прикрывали пару жестких голубых глаз, смотревших на меня в упор, однако старик не шевельнулся, не изменил судейскую позу – колени широко расставлены, руки скрещены на рукоятке толстой трости. Тыльная сторона ладоней поросла седыми волосками, на пальце было обручальное кольцо полдюйма шириной.

Он, вероятно, был почтенным дедушкой, и весь его облик излучал довольство и благополучие. В отличие от многих сельских жителей Англии, он не был жалкой реликвией ушедшей эпохи: это был довольный собой, уверенный в себе старик, который, казалось, когда-то сказал себе: «Уйду на покой, когда мне стукнет 65» и исполнил обещание. Я взглянул в его голубые глаза и понял, что для него в жизни нет тайн. Ему все было ясно, и он был всем доволен. Мир существовал в соответствии с замыслом, и ему этот замысел был хорошо известен.

– Кто был тот человек? – спросил я, указывая вслед уходившему проповеднику.

– Чокнутый.

– Простите?

– Он чокнутый, – повторил старик. – Немного помешанный.

– Ясно. А откуда он здесь?

– Никогда его прежде не видел.

Старик отрешенно уставился на свои руки, опиравшиеся на рукоятку трости, очевидно потеряв ко мне всякий интерес.

– Удачного дня, – бросил он вслед как-то с неохотой, когда я уходил по дороге.

Примерно милей дальше я снова увидел проповедника. Вокруг него стоял десяток детей. Два маленьких мальчика забрались на дерево, чтобы послушать. Он произносил в точности ту же речь, которую прежде прочитал дереву, стене и бочке с дождевой водой. Малыши слушали очень серьезно. Пара девочек время от времени соприкасалась рыжими головками и коротко хихикала, но мгновенно замирала, как только к ним обращался взгляд оратора.

Я уверен, он не был «немного помешанным». Я уверен, он знал, что делает, вот только неизвестно, знал ли, почему это делает. Его так же устраивала в качестве аудитории маленькая группа детей, как и большая толпа. Затем он запел свой гимн «Он придет к нам вновь», приглашая ребят присоединиться. Его ясный английский выговор вскоре смешался с высокими голосами детей. Когда он двинулся дальше, большинство детей разбежались; несколько человек пошли за ним, потом кто-то отделился, и только два самых упорных мальчика продолжали идти рядом с проповедником. Он нашел двух учеников! Это были всего лишь сельские мальчишки: без головных уборов, в штанах с обтрепанными краями, но они шагали, подняв к нему лица, потому что он говорил с ними о божественном.

Возможно, глупая мысль, но я вдруг подумал, глядя на спины и босые загорелые ноги детей, что это кровь ковенантеров заставляет их брести по дороге за странным чужаком.

Когда они дошли до тропы, что вела к большому дому, частично скрытому деревьями, оттуда вышла пожилая дама и заговорила с детьми. Это была типичная шотландская бабушка.

– Вы уже с Господом, мадам? – спросил проповедник буднично, как говорят бродячие торговцы, предлагающие купить рыбу или что-нибудь еще.

Пожилая дама отвернулась и быстро пошла к дому.

А проповедник и его два юных спутника свернули за угол и вступили в Ньютон-Стюарт. Вероятно, из-за опасения оказаться вовлеченным в миссию спасения мира я помешкал и не стал подходить к нему и задавать вопросы. С тех пор постоянно сожалею об этом.

И кому бы я ни рассказывал позже, никто его не видел и никогда о нем не слышал.

4

Ньютон-Стюарт, который, как ни странно, находится не в Стюартри, а сразу через границу, в Вигтауншире, – один из милейших городков во всем Гэллоуэе. В него попадаешь по прекрасному старинному мосту через реку Кри. Старые дома на западном берегу стоят прямо у кромки воды, как в Венеции и вдоль каналов Брюгге.

Мост проходит примерно по линии древнего Черного брода, через который в стародавние времена перегоняли огромные стада гэллоуэйского скота на большие ярмарки в Карлайле и дальше на юг. Рядом небольшой сад, его можно рассмотреть, свесившись с восточного края моста; кажется, площадку для него выровняли тысячи копыт, которые как раз в этом месте сходили в воду, – причем их тщательно оборачивали кожаными лоскутами, чтобы предохранить копыта во время длинного перегона на юг.

За мостом начинается городок Ньютон-Стюарт: чистый, ухоженный и нарядный, в нем даже в будние дни царит праздная атмосфера. Он напоминает мне те модели уменьшенного масштаба, которые можно иногда увидеть на столах архитекторов: неестественно аккуратные, маленькие и старательно выточенные. Кто-то установил в Ньютон-Стюарте нечеловеческий стандарт чистоты и гигиены, которого город преданно держится. По крайней мере, таково мое впечатление. Я ни в коей мере не хотел бы оскорбить горожан. Иначе укоризненные взгляды тщательно вымытых окон Ньютон-Стюарта и чопорные дома, ровной линией вытянувшиеся вдоль улиц, будут преследовать меня до конца моих дней.

У города нет впечатляющей истории, но есть нечто получше – один из самых великолепных видов в Гэллоуэе. С дороги позади Ньютон-Стюарта открывается перспектива зеленого пояса лугов в долине и диких холмов. Вдали вырисовываются длинные, округлые склоны Коэгнелдера и Кэйрнсмора у Флита, один за другим, как сложные кулисы. Когда на них падают лучи солнца, можно разглядеть заросли вереска, напоминающие пятна пролитого вина; в пасмурные дни холмы кажутся более удаленными, словно синие тени на небе. У них множество настроений и образов, так что жители этих мест могут провести здесь всю жизнь и вдруг обнаружить, что никогда прежде не видели знакомый пейзаж вот таким или вот этаким. Когда на холмы падают первые утренние лучи солнца и когда светило скрывается за ними вечером, когда на них тает снег и по склонам бегут весенние ручьи и когда осень окрашивает их пурпуром, медью и золотом, они придают Гэллоуэю роскошную красоту, и гость чувствует, что есть в этом пейзаже нечто особое, доступное лишь сердцам тех мужчин и женщин, что родились в этих краях.

Чтобы понять, что представляет и собой Гэллоуэй, необходимо посетить Кирккадбрайт на юго-востоке, Дэлри или Новый Гэллоуэй на севере, но гораздо важнее обосноваться, как дома, в Ньютон-Стюарте, ведь именно отсюда удобно совершать поездки в Стюартри и Вигтауншир, а также в район Малла.

Берега Кри восхищали Бернса, как непременно восхищают любого, кто гуляет у этой реки. Как-то вечером я вышел пройтись в сторону Миннигафа. Подходил к концу жаркий осенний день. Солнце клонилось к закату, ярко озаряя последние мили своего пути к заливу. Я дошел до поворота, там из-за деревьев показалась башня церкви Миннигафа, а вниз и налево вела темная лесная тропа, по которой я пришел к подвесному мосту через реку. Подо мной была естественная заводь, образованная рекой, которая в этом месте пробивала себе путь сквозь скалу. На мелководье торфяные воды Кри отливали густым, теплым цветом, а на глубине казались черными и маслянистыми, как нефть.

Два молодых человека, встав на скалу, распрямились, приготовившись нырять. Они врезались в темную воду прохладного водоема, как два тюленя, еще мгновение я видел их тела, оливково – зеленые в торфяной воде, а потом они вынырнули на поверхность. Наблюдая за ними, я задумался: понимают ли они, что купание в реке Кри в конце жаркого осеннего дня остается в памяти человека, даже когда многие более важные события теряются в тумане лет?

Купальщики выбрались на поверхность, встряхнули мокрыми волосами, которые закрывали им глаза, подняли веер брызг, потрясли головами, выплюнули воду, набравшуюся в рот, а потом широкими взмахами рук – необычайно белых на бурой воде – поплыли ближе к берегу. За ними тянулся долгий след волн. На фоне лимонно-желтого неба, часто махая крыльями, пролетела летучая мышь, потом мелькнула в обратном направлении, совершенно беззвучно; купальщики громко переговаривались, плескались в тихой заводи, в которой отражались небеса цвета расплавленного золота. Я подумал: если вам обоим или хотя бы одному из вас суждено отправиться в дальние края, например в Канаду или Австралию, каким чудесным покажется вам этот миг – миг, который сейчас представляется столь незначительным. Все это время, неосознанно, ваш мозг запечатлевает детали этого мгновения, так что вы навсегда запомните цвета этого вечера и прохладу воды, возможно, даже полет летучей мыши, крики стрижей, и вы будете помнить все, даже когда имена и лица знакомых вам ныне женщин превратятся в вашем сознании в бледные тени. Вы будете недоумевать, почему эта картина казалась вам столь заурядной. Именно яркий узор простейших воспоминаний позволяет нам укореняться на земле, а без них мы становимся потерянными и неприкаянными сердцами.

Маленький церковный двор в Миннигафе граничит с остатками старой церкви и кладбища. Старая церковь укутана плотным сплетением колючих кустов. Плющ покрывает сплошным ковром лишенное крыши здание. Могильные камни покосились, и высокая трава почти полностью скрывает их, словно стыдится неукротимой жажды бессмертия.

Ко мне подошел могильщик, и мы разговорились. Хотя все могильщики, которых я встречал, были вполне приятными людьми, я никогда не мог избавиться от легкой дрожи при встрече с человеком подобной профессии. Когда случайно натыкаешься на их хозяйство, оно поражает убогостью и сумрачностью: по углам стоят и лежат лопаты, обломки негодных погребальных венков; а привычный, профессиональный взгляд, которым такой человек осматривает кладбище, вызывает невольный холодок, пробегающий по спине. У них есть привычка, тоже пугающая, упоминать мертвецов неопределенным «они».

Могу с удовольствием отметить, что этот могильщик оказался не слишком типичным профессионалом, и мы спокойно прошлись по церковному двору, вместе прочитали надпись на могильной плите из красного песчаника, на обратной стороне которой красовался тщательно исполненный герб.

Он изображал ворона, шею которого пронзила стрела, а ниже виднелись два других ворона, шеи которых были пронзены еще одной, общей для двоих стрелой.

– Когда король Роберт Брюс скрывался в горах неподалеку отсюда, – сообщил мне могильщик, широко махнув рукой в сторону Гэллоуэйского высокогорья, – он зашел в дом к одной старой женщине в Крэйгенкалзи. Она трижды выходила замуж, и у нее были три сына, готовых сражаться за короля. Одного сына звали Мэрдок, другого – Маклург, третьего – Макки. Так вот, король Роберт решил испытать их как лучников. Первый парень подстрелил ворона, сидевшего на утесе. Второй подстрелил двух летящих воронов одной стрелой. А третий промахнулся. С тех пор эти семьи всегда изображают воронов на своих надгробных плитах.

Он похлопал плиту и добавил:

– Здесь лежит один из них.

– А что стало с третьим парнем – тем, что промахнулся?

– Ничего особенного, – пожал плечами мой собеседник. – Он пошел сражаться вместе с остальными.

Я покинул церковный двор с ощущением, что в этой истории что-то не так. Мне не хватало морали.

5

Если отправиться по дороге вдоль ручья Пенкилн, весело журчащего в глубокой, зеленой расщелине, непременно попадешь на мельницу Маккинда, рядом с которой находится маленький старинный мост. Мимо мельницы вода несется стремительно, срываясь под мост бурным потоком, а потом разбегаясь и заполняя несколько скальных заводей бурой, торфяной водой. Это мост Королевы Марии, хотя специалисты хором клянутся, что королева шотландцев никогда на него не ступала. Местная традиция, укоренившаяся в умах поколений, иногда сохраняет детали более точные, чем документы антикваров и историков, которые никогда не покидают тишины библиотек. И это как раз такой случай.

Второй раз Мария прибыла в Гэллоуэй после битвы при Лэнгсайде, случившейся в 1568 году, – прибыла разгромленной, преследуемой беглянкой, полумертвой от усталости, так как не держала в руках поводьев с тех пор, как покинула поле битвы под Глазго. Известно, что она вошла в Гэллоуэй со стороны Дамфриса и прямиком направилась в аббатство Дандреннан на южном побережье и переночевала в Корре, к северу от Далбитти.

Следовательно, как могла королева Мария пересечь реку по мосту в Камлодене, расположенному в 36 милях от ее прямого пути?

Долгие годы историки и антиквары высмеивали название скромного моста, убежденные, что местные жители воспользовались обычным трюком, приписав своей достопримечательности громкое историческое имя. Единственное официальное признание это поименование получило в Картографическом управлении, а картографы интересуются только названиями, а не легендами. Однако в последние годы были найдены свидетельства, рассеивающие сомнения в том, что местная традиция права, и Мария, королева шотландцев, проходила по этому маленькому мосту, однако вовсе не во время своего бегства после Лэнгсайда.

Она нанесла сюда визит раньше, в 1563 году, молодой, веселой, незамужней королевой, над головой которой уже собирались тучи, но гроза еще не разразилась. Официальное описание этого вполне торжественного и государственного путешествия, в ходе которого она проехала через Камлоден и мост, сохранилось в росписях расходов, которые велись на старофранцузском. Они находятся в архиве Эдинбурга и были полностью изучены лишь недавно. Это очень любопытно. Человек, который нашел их, превратив название моста Королевы Марии из легенды в исторический факт, – мистер Эндрю Маккормик, очаровательный гэллоуэйский писатель, чей дом в Ньютон-Стюарте стоит совсем неподалеку от моста. Чтобы сделать изящный реверанс в адрес традиции, характерный для ученых, которые признают ошибку науки, сэр Герберт Максвелл написал в «Шотландском историческом обзоре» в октябре 1920 года:

Изучение маршрута королевы в 1563 году укрепило традицию, которая связывает ее имя со старинным мостом в Камлодене. Она путешествовала там не как беглянка, когда спасалась через Гэллоуэй после Лэнгсайда пять лет спустя, но, так сказать, в почтенном состоянии. Проезд королевы со свитой, восемнадцатью конями и шестью вьючными мулами был достаточно эффектным зрелищем, чтобы привести в восторг местное население; как, без сомнения, было в этом случае, ее личную свиту дополнял эскорт баронов и дворян, через чьи земли она проезжала, и у каждого имелось вооруженное сопровождение, так что зрелище было и вправду таким, что оставляло долгое и сильное впечатление, усиленное красотой и изяществом молодой повелительницы.

В пятницу 13 августа королева покинула Клэри, в трех милях к югу от Ньютон-Стюарта, отправившись в Кенмур. Если, что вполне вероятно, она переправилась через Кри как раз при слиянии реки с Пенкилном, она сама и ее свита должны были проехать по мосту в Камлодене, чтобы следовать прямой дорогой (в то время всего лишь тропой для провоза грузов) через перевал Талнотри, переправиться через реку Ди возле Клаттериншоуз и двинуться дальше по долине Нокнарлинг в Новый Гэллоуэй. Когда блестящая кавалькада заполнила узкий арочный проезд у мельницы Камлодена, зрелище могло так поразить наблюдателей, что они стали связывать имя королевы с мостом, передав эту традицию своим детям…

В тени долины Пенкилн можно посидеть на мосту Королевы Марии, зная, что монархиня проезжала по нему задолго до тех дней, когда сердце ее разбилось. Ее взгляд был обращен в узкую зеленую расщелину, где текла с холмов темная вода, и, вероятно, пели птицы в чаще, как поют и поныне.

Пока я размышлял, как она была одета в тот день и согревали ли ее лицо солнечные лучи в тот миг, когда она проезжала через освещенный участок дороги в тень леса, ко мне приблизились три молодых человека и остановились, облокотившись на перила моста. Они наполнили карманы галькой. Каждый взял по три камня, а затем они стали неспешно и по возможности точно метать их в ручей. Сперва я подумал, что они пытаются потревожить рыбу, но, взглянув через парапет, увидел, что они целятся в каменный провал чуть выше уровня воды. Он был образован одним из камней моста, и внутри отверстия уже скопилось немалое количество гальки. Юноши занимались метанием камней весьма сосредоточенно. Когда им не удалось уложить по три камня кряду в отверстие, они предприняли новую попытку. Наконец одному из парней это удалось, и он явно обрадовался.

– Что вы делаете? – поинтересовался я.

– Это колодец желаний, – застенчиво сказал юноша, стараясь обернуть все шуткой.

– Три камня подряд попадают в отверстие, и желание исполняется? – спросил я.

– Ну, так и есть, – кивнул он.

Я подумал, интересно бы узнать: отверстие, которое может напоминать «колодец» разве что зимой, когда ручей широко разливается, не связано ли с Марией Стюарт? Безусловно, ее присутствие на мосту могло придать этому месту святость в глазах жителей, по крайней мере, выделить этот мост в ряду других в округе. Жизнь то и дело играет с нами подобные шутки, колодец желаний в память о королеве, желания которой не сбывались никогда.

6

Меррик – это высочайшая возвышенность на юге Шотландии, обычно вершина ее покоится, укрытая белыми облаками, словно старик, уснувший и накрывший лицо платком. Иногда, когда Меррик просыпается и являет макушку солнцу, глупые люди, вроде меня, полагают, что можно перехитрить старого джентльмена, и, схватив трости покрепче, отправляются к нему с решимостью и рвением, однако в мгновение ока Меррик подает знак Атлантике, и оттуда подтягивается огромное облако. Это очень досадно, но, увы, невозможно сердиться на гору.

Высота горы Меррик 2784 фута, звучит не слишком грозно, но в действительности это совершенно нелепая выпуклость на земле – как называл горы доктор Джонсон, – ведь она расположена слишком далеко от любого города или иного населенного пункта, и чтобы добраться туда, проще всего сперва взобраться на другую гору, Бениэллери!

В Баргреннане я свернул направо и оказался в добрых пяти милях от долины Глен-Трул. Узкая, извилистая дорога шла через зеленый лес, и по временам справа, далеко внизу, сквозь листву, можно было разглядеть сверкание серебристых вод озера Лох-Трул. Взгляду открывался роскошный горный пейзаж. Меррик и его массивные отроги лежат к западу, Риннз-оф-Келле плечом выдвигается к северо-востоку; а непосредственно перед удивленным путником простираются мили голых скал, каменные гребни прорезают ландшафт, словно ножи, местами выделяются яркие пятна вереска и темные тени, там, где лощина углубляется, а потом все внезапно исчезает, словно компания испуганных фей.

Когда я ехал по тенистой узкой тропе, дорогу мне перебежал черный кролик. У него не было ни одного белого волоска. Это просто невероятная удача, сказал я себе! Если черная кошка означает удачу, почему в той же роли не может выступать черный кролик?

Поворот – и еще один кролик нырнул сквозь изгородь, спасаясь от машины. Он был снежно-белый! Отменяет ли это удачу, стирая предзнаменование черного кролика? Пока я размышлял об этом, у дороги появился пятнистый черно-белый кролик; и это меня почему-то ужасно расстроило. Глен-Трул становилась слишком фантастическим местом! Я уже приготовился к встрече с Моржом и Плотником.

Примерно через милю я заметил молодого сельского парня и спросил его, видел ли он в Глен-Трул черных или белых кроликов. Он посмотрел на меня чрезвычайно серьезно, подумал, а потом сказал:

– Ага!

– Откуда они взялись? – спросил я.

– Они дикие.

– Но когда-то были домашними?

– Ага, – ответил он.

Вероятно, шотландцы в качестве свидетелей в суде – просто мечта адвокатов. Они никогда не удаляются в пространства неопределенности. Сколь часто в английских судах я слышал, как свидетелей буквально умоляют отвечать просто «да» или «нет». Минут через пять, путем настойчивых расспросов, я получил следующую информацию: некоторое время назад некий человек разводил в Глен-Трул кроликов, вполне ручных и домашних, однако последовательно позволял им сбегать и даже выпускал сам, в результате чего они скрещивались с дикими, и потомство приобретало смешанную окраску, на фоне которой особенно эффектно выделялась черная и белая аристократия, которая, как в Риме, вступала в браки исключительно друг с другом.

Дорога поднялась на верхнюю точку пути, и оттуда открылся великолепный вид на озеро внизу; деревья окаймляли горы на противоположном берегу, на маленьких островках виднелись темные, высокие ели у самого берега, а на возвышенном участке с видом на Лох-Трул торчал огромный валун, на котором можно было прочитать слова:

Вечная память

РОБЕРТУ БРЮСУ,

королю шотландцев,

чья победа в этой долине над войсками англичан в марте

1307 года открыла войну за независимость,

которую он завершил при Бэннокберне

24 июня 1314 года

Я недавно встретил человека, который, когда речь зашла о Шотландии, тут же спросил:

– Кстати, кто выиграл битву при Бэннокберне? Мы или шотландцы?

Англичане редко читают историю – если, конечно, книга не о скачках или о преступлениях, и меня удивляет, скорее, сам факт, что собеседник захотел узнать, чем кончилась битва.

– Дело в том, что вчера я разговаривал с одним шотландцем, – объяснил он, – и тот упомянул Бэннокберн. Он что-то сказал о Брюсе, который разбил нас при Бэннокберне, а я ответил: «О, правда?», а он явно был этим раздражен. Я вот думаю, может, я сказал что-то не то?

Это «О, правда?» в устах англичанина, – вероятно, одна из самых раздражающих наших реакций с точки зрения представителей других национальностей. Хотя у англичан очень сильно национальное чувство, ни один англичанин не думает об Альфреде Великом, как шотландец – о Роберте Брюсе или валлиец – о короле Артуре. Альфред – не герой, который сбросил данов в море, он для англичан глупец, который сжег пироги.

Однажды я с удивлением наблюдал, как два шотландца чуть не подрались у подножия большого и уродливого памятника Уоллесу, расположенного неподалеку от Драйбурга, из-за того что один ошибочно заявил, что Уоллес не доверял Шотландии. Собственно говоря, он просто сказал, что статуя не доверяет Шотландии! И все! Стычка закончилась извинениями и смехом. Такого не могло случиться в Англии. В Англии в голову бы никому не пришло оскорблять общественный памятник. Мы твердо стоим ногами на земле, и это заставляет нас терять чувство прошлого. И при этом ни одна другая нация не пестует столь тщательно реликвии и привычки прошлого. Это загадка; полагаю, суть ее сводится к тому, что наш народ никогда не переживал серьезную угрозу вторжения, так что наши настоящие герои – не националисты, вроде Уоллеса и Брюса, а жизнерадостные пираты, вроде Фрэнсиса Дрейка. Единственный король, которого мы считаем национальным героем, – Ричард Львиное Сердце, который не говорил по-английски и провел почти всю жизнь вне пределов страны!

Памятник Брюсу в Глен-Трул прекрасно расположен, в окружении живописной долины, гор, по которым Брюс скитался изгнанником, одиноким, преследуемым королем без королевства, после знаменитого эпизода с пауком, который, как говорят, произошел в пещере на острове Рахрин.

Брюс дал отличный бой воину почтенных лет, Эдуарду I, заслужившему прозвание «Молот шотландцев», и когда тот умер в доспехах по дороге на север, король Роберт продолжил войну против его сына Эдуарда II. Брюс в Гэллоуэе и принц Чарли на высокогорье – вот два самых романтических персонажа в истории Шотландии. (Вероятно, Монтроз был слишком сложным человеком, чтобы стать настоящим романтиком.)

Брюс скрывался сперва на острове Рахрин, затем в Арране, когда спустился на побережье Гэллоуэя. У него были свои шпионы, извещавшие обо всем; чтобы подать сигнал, они должны были развести огонь, который король мог увидеть от своей пещеры на восточном берегу острова. Было начало весны. Крестьяне собирались сжигать старый вереск. При первых всполохах огня Брюс спустил на воду лодки, уверенный, что это желанный сигнал. Серым мартовским утром он высадился на берег с тремя сотнями диких и оборванных горцев, голодных и доведенных до отчаяния. Они устроили набег на деревушку, а затем устремились в горы. Положение Брюса стало еще более затруднительным. Он начал поход по ошибке, в единственном районе Шотландии, который его ненавидел, на земле Коминов и Баллиолов. Его окружали враждебные шотландцы и англичане. Казалось невозможным прорваться сквозь ограду из стальных копий, поджидавших в горах. Наместник английского короля, Эймер де Валанс, ждал на границе Эйршира с 700 лучниками. Перевал Найтсдейл был под охраной 70 всадников и 200 лучников. Сэр Жоффруа де Мобре с тремя офицерами и 300 воинами направился на поиски беглеца в район Глен-Трул. А по территории Эйршира уже маршировали 800 горцев под командованием Джона Лорна.

Именно благодаря Джону Лорну Брюс сумел осуществить свое самое блестящее спасение. Этот человек привел с собой бладхаунда, принадлежавшего Брюсу и очень преданного хозяину. И тот отпустил пса в горы. Погоня была столь жаркой, что едва ли Брюс и его спутник видели такую прежде. Пять горцев мчались следом, чтобы убить короля, как гласит предание. Трое из них атаковали Брюса, а два других – его товарища. Все пятеро пали, и изможденные беглецы двинулись дальше среди скал, вдоль реки, протянувшейся сквозь лесистые ущелья. Некоторое время они шли по воде, потом перебрались на другой берег, чтобы сбить погоню со следа.

Вновь и вновь в своих странствиях будущий король шотландцев встречал в горах Гэллоуэя друга из народа. Самым знаменитым персонажем такого рода была вдова с тремя сыновьями, жившая на горе, которая сегодня называется Крэгенкалзи – «гора кайлеах», то есть «гора старухи». Если помните, ее историю мне поведал могильщик на старинном кладбище в Миннигафе. Джон Барбур, архидьякон из Абердина, современник Чосера, считался знатоком странствий Брюса. Его эпическая поэма дала мне весьма живописные сведения. Он утверждал, что эта вдова имела лишь двух сыновей, но гэллоуэйская традиция настаивает на том, что их было трое.