Текст книги "Как стать ярлом (СИ)"

Автор книги: Геннадий Воронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17

– Уже двадцать девятое… – тусклым голосом сказала Алена, глядя на календарь. – Скорей бы этот год закончился.

– Что-то изменится? – скептически поинтересовалась я, переворачивая омлет.

– Нет, но… – она села за стол и положила подбородок на сложенные руки. – Где будешь отмечать? Со своим летчиком?

– Пока не знаю. А ты?

– Нигде. Никуда не хочу. Да и некуда. Дома буду.

Ее тон мне не понравился. Вид – тем более. Лицо бледное, отекшее, под красными глазами темные круги. Не спала, плакала, курила в форточку одну за другой.

– Может, к бабушке Зое пойдешь? Она рада будет. Отец наверняка приедет.

– Смеешься? – Алена страдальчески сдвинула брови. – Отец не приедет, у него девка новая, молодая. Чуть постарше меня. Не знаю, что она в нем нашла. Вряд ли надолго. Бабушку я и тет-а-тет переношу строго дозированно, а там соберется орда родственников. Чтобы она опять рассказывала про бегемотика?

Бегемотик был у нас притчей во языцех. Наверно, в каждой семье есть такая история, которую бабушки-дедушки обожают, а внуки ненавидят. Особенно если ее рассказывают в стопицотый раз на семейных праздниках.

Когда Аленке было года четыре, она увидела по телевизору, как гадит бегемот: раскидывает какашки из-под хвоста веером. После этого шла с Бабзоей по улице и заметила машину, посыпающую тротуар песком именно таким же образом.

«Смотри, бабушка, – завопила она, – машинка сыплет песок, прямо как бегемотик какает».

У моей собственной бабушки когда-то тоже была любимая позорная история про меня, так что я прекрасно Алену понимала. Хотела сказать об этом, но помешал телефон. Быстро скинув ей на тарелку омлет, ушла в гостиную и ответила там.

– Привет, Жень, – голос Ника звучал устало. – Все, я в Питере, еду домой. Не хочешь вечером в театр сходить?

– На что? – насторожилась я, поскольку любила оперу, балет терпела, а драму и прочую комедию не переваривала.

– В Малый на «Щелкунчика». Вовка взял билеты, а его девушка не может.

Хм… промежуточный вариант. Балет как таковой мне не особо нравился, зато я любила Чайковского. Правда, «Щелкунчик»… Был тут один нюанс, и уже заранее щипало в носу, но… может в этот раз удастся удержаться?

– С удовольствием.

– Тогда встречаемся в полседьмого у входа. До вечера.

Настроение сразу подпрыгнуло, но особо радоваться я себе не позволила, надо было садиться за работу, чтобы освободить вечер. А может, и не только вечер – но об этом старалась не думать. Разок заглянула к Алене – она лежала с учебником на животе, хотя вряд ли прочитала даже строчку.

– Я вечером уйду, – сказала, стоя на пороге.

– Свидание?

– В театр. На «Щелкунчика».

– Круто, – Алена приподнялась на локте. – Если хочешь, надень мое платье черное. Оно вполне в театр годится.

– Спасибо, подумаю, – кивнула я.

Платье я все-таки надевать не стала. Хоть и сидело оно на мне прекрасно, и выглядело отлично, но пахло Аленкиными духами – совсем не моими. Выбрала из своих– темно-зеленое, велюровое.

– Ну так тоже неплохо, – одобрила она и добавила: – Иди, не бойся. Ничего такого я не устрою.

Вот спасибо, Алена. Если б ты этого не сказала, я бы беспокоилась меньше. А раз сказала, значит, в голове что-то такое крутится.

Ник ждал меня у входа – в черном пальто с белым шарфом, элегантный, как рояль. Так говорил мой дед, я запомнила. Поцеловал в щеку прохладными губами, галантно открыл передо мной дверь.

Малый – Михайловский – я всегда любила больше, чем Мариинку, та казалась слишком пафосной. Это был словно кусочек детства: когда-то мы жили поблизости, на Казанской, и бабушка водила меня сюда на утренние спектакли. С тех пор мало что изменилось, и я была этому рада.

– Коленька! – в фойе нам навстречу поспешила бабуля-капельдинерша с ворохом программок. – Давненько тебя не было.

– Здрасьте, теть Лиза, – Ник обнял ее, улыбаясь шире плеч. – Вовка хотел с девочкой пойти, но не смогли.

– Добрый вечер, – поздоровалась и я.

– Это Евгения, – представил он меня.

– Елизавета Константиновна, – бабуля назвалась сама, строго и не без ревности оглядывая из-под очков, словно подружку сына. – Коля, как мама? Не болеет? Работает?

– Да, все там же, преподает. На ноги жалуется, а так ничего, терпимо.

– Ты привет ей обязательно передавай, слышишь?

Тут раздался звонок, и мы пошли в зал.

– Это мамина подруга, – пояснил Ник. – Они здесь вместе начинали после консерватории, на самых маленьких ролях. Только мама стала примой, а теть Лиза так маленькие и пела до пенсии. А потом осталась в театре капельдинером. Я здесь, можно сказать, вырос, за кулисами. Когда по ходу дела на сцене нужен был ребенок, использовали меня.

– Серьезно? – рассмеялась я. – Ты еще и артист?

– Ну типа того, – кивнул он. – Вполне так по жизни артист. Погорелого театра.

Наши места оказались в первом ряду бельэтажа, у царской ложи.

– Хочешь, открою страшную тайну? – спросила я, устраиваясь в кресле. – В детстве мне дико хотелось туда попасть. В царскую ложу.

– И как? Попала?

– Нет, конечно, – я вздохнула с сожалением.

Тут начал гаснуть свет, и я с головой погрузилась в волшебную музыку Чайковского. Ох, как же мне все нравилось! Высоко, по центру, все видно, кроме анатомии и сценического грима, и топот не слышен. Да и в целом… На один вечер убежать из реальности, но не так, как я это делала обычно, а совсем в другую сказку. И Ник рядом!

– Пойдем! – едва начался антракт, он поволок меня за руку к выходу.

– Куда? В буфет?

В детстве это тоже был ритуал: очередь, лимонад и бутерброд с копченой колбасой.

Ничего не ответив, Ник вытащил меня в фойе, подошел к теть Лизе и зашептал что-то ей на ухо. Та удивленно покосилась в мою сторону и куда-то ушла. Ник тем временем старательно читал какую-то историческую афишу на стене, не замечая моих вопросительных взглядов. Потом капельдинерша вернулась, и мы пошли за ней по коридору. Открыв самую обыкновенную на вид дверь, она включила свет и проворчала:

– Только посмотреть.

Господи! Это же царская ложа!

Какие там сорок! Мне снова было пять. Я посидела по очереди в каждом из восьми кресел, погладила бархатные перила, оглядела зал и сцену.

Восторг!

– Спасибо! – сказала, пафосно прижав руки к груди.

– На здоровье, – улыбнулась теть Лиза.

Теперь оставался только один момент, которого я ждала… нервно. Маша и Щелкунчик уже прибыли в конфетное царство, закончились все чайно-кофейные танцы и вальс цветов.

Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть этого не будет!

И, разумеется, это случилось!

Это была какая-то парадоксальная реакция. С первых тактов адажио из па-де-де у меня ручьем текли слезы. Мало того, в носу начинало щипать, стоило просто вспомнить о том, что такое адажио есть. Я стискивала зубы и глубоко дышала носом, но лилось все равно. С первого до последнего такта.

Черт, вот позорище-то! «Эмма, за эти слезы я люблю тебя еще больше».

В затуманенное и размытое поле зрения слева вплыла рука с носовым платком. Стало еще стыднее. Промокнула глаза, чтобы не размазать тушь по всей физиономии, высморкалась, скомкала платок в кулаке и до самого конца смотрела только в упор на сцену.

– Ну что, вызову такси? – спросил Ник, когда мы вышли из театра.

Серебряные искры крохотных снежинок вспыхивали в свете фонарей. Как челеста в танце феи драже. В такой вечер – домой? Да это преступление! Так хотелось еще немного продлить сказку.

– Давай погуляем, – предложила я.

– А нога как?

– Побаливает. Но мы недолго. Хочешь, покажу, где мы раньше жили?

– Покажи, – Ник обнял меня за талию, но тут же отпустил, и я уцепилась за его локоть. И спохватилась:

– Только ты без шапки.

Ник поморщился и вытащил из кармана черную шерстяную шапку, похожую на те, которые военные носят с камуфляжем. Она категорически не шла к пальто и шарфу, да и вообще ему не шла, но мне было глубоко наплевать.

– Слушай, это было… – начала я, когда, обогнув «Бродячую собаку», мы свернули на Итальянскую. – Не знаю… Это неуправляемое. Каждый раз так.

Наверно, стоило уточнить, о чем я, но Ник понял.

– У меня то же самое на один фильм. Поэтому смотрю его, только если рядом никого.

Я покосилась с подозрением – что, правда? И нет, он не шутил.

– Военный фильм?

– Да, – теперь удивился уже он.

– Попробую угадать. «Белорусский вокзал»?

– Нет.

– «А зори здесь тихие»?

– Нет, – Ник снова покачал головой.

– Последняя попытка. «Щит и меч»?

– Точно, – как-то растерянно улыбнулся он. – Самый конец. Где песня. Помнишь? «Махнем не глядя, как на фронте говорят».

– Конечно. А меня еще продирает до мурашек, когда Хаген смотрит из самолета. Когда парашюты выбросили. А вот книгу я так и не смогла прочитать. Не пошло.

Продолжая обсуждать старые фильмы, мы прошли по Итальянской, потом по набережной к Невскому. На другой стороне проспекта обогнули собор и вышли на мою родную Казанскую – Казанку.

– Вот здесь я прожила двадцать лет, – я остановилась у подворотни, у закрытых ворот и калитки. – Когда замуж вышла, переехала к Ладожскому вокзалу. Потом на Испытателей жила, теперь вот в Озерках. Но это для меня уже какой-то другой Питер. Все, что не центр, – другой. Родители здесь еще два года прожили, а потом развелись и квартиру разменяли. Мама на Ленинском, отец на Парнасе. А я уже двадцать лет привыкнуть не могу. Когда становится совсем тоскливо, приезжаю. Просто хожу, смотрю.

– Понимаю, – согласился Ник. – У меня так же. Я на Невском жил. Между Фонтанкой и Литейным, в самой-самой глубине квартала, в лабиринте. Родители до сих пор там. У нас по маминой линии все либо артисты, либо певцы, либо музыканты. С середины восемнадцатого века, когда первый государственный театр открылся, при императрице Елизавете. Вот там мой предок играл.

– Ого! – присвистнула я. – Значит, ты первый порвал шаблон? Тогда понятно, почему твои были так недовольны. У нас похоже, но наоборот. Ты первый стал военным, а у нас с восемнадцатого века династия военных. Предок был крепостным помещика Аллеманова, его забрали на какую-то войну в солдаты, и он так здорово отличился, что получил вольную и унтер-офицерский чин. Фамилии у него, разумеется, не было, записали по помещику, но усеченно – Лимановым. А уже его сына за военные заслуги пожаловали дворянством. Ну так и повелось, все сыновья шли в армию. Даже один генерал от инфантерии был. В тридцатые, конечно, покрошили всех капитально. А твоих не зацепило?

– Нет. Знаешь, как Колчак говорил? «Не трогайте артистов, проституток и кучеров. Они служат любой власти». И это правда. Он вообще умный мужик был.

Мы потихоньку дошли до Гороховой, а на набережной повернули обратно к Невскому.

– Умный, – я пожала плечами. – Но поставил не на ту лошадь.

– Да нет, – возразил Ник. – Наверняка понимал, что лошадь не вывезет, но совесть не позволила поставить на фаворита.

– Убиться веником, – хмыкнула я. И пояснила в ответ на вопросительный взгляд: – Мой дед. Генерал-лейтенент артиллерии. В девяносто первом был замначальника Михайловской академии. Поддержал ГКЧП – ну и… сам понимаешь. Хорошо хоть тихо на пенсию убрали. Я потом его спросила: ты же понимал, что это безнадега? Да, ответил, еще как понимал, но иначе не мог. Так вот про шаблоны. Мой отец тоже сломал. Закончил суворовское, а поступил в Горный институт. На этом династии офицеров Лимановых пришел конец.

Потихоньку, шаг за шагом, мы дошли до Банковского мостика.

– Ну что? – тоном заговорщика спросил Ник. – Будем деньги клянчить?

Глава 18

Если питерец идет по Банковскому мосту и не просит у грифонов денег, он неправильный питерец.

Потереть лапу. Или положить под нее монетку. Или пройти по мосту, прижимая к голове несколько купюр. Или бренча мелочью в карманах. А если никто не видит, то дотянуться и поцеловать под хвостом.

Мы решили скомбинировать. За исключением монетки, которую после реставрации уже некуда совать: дыры заделали. Потерли лапы и пошли через мост, держа купюры на голове одной рукой, а другой бренча в карманах мелочью.

– Ну что, целуем? – спросил Ник, когда мы оказались на другом берегу и остановились с тыльной стороны грифонов.

Несмотря на поздний час, народу вокруг хватало. Я застеснялась.

– Может, и так сойдет?

– На счет три! – скомандовал Ник. – Раз. Два…

На «три» мы синхронно и звонко поцеловали грифонов в задницы – каждый своего. Несколько прохожих зааплодировали. Ник раскланялся.

Таким я его еще не видела. Оказывается, он умеет быть дурковатым клоуном!

Но клоун очень скоро сменился суровым командиром, когда за пятнадцать минут до закрытия мы зашли в «Буше» и девушка за стойкой попыталась нас выставить: мол, все выключено, ничего нет, приходите завтра. Несколько фраз ледяным тоном – и сразу же все включилось и нашлось. Я бы так точно не смогла.

– Завтра я занят весь день. Что на Новый год? – словно между прочим поинтересовался Ник, когда перед нами оказались две чашки кофе и пирожные.

– Не знаю, – замялась я.

– Если хочешь, приезжай в клуб. Компания большая соберется.

– Ник, у меня проблема с Аленой. Она с парнем рассталась, и там все очень… мрачно. Никуда не хочет.

– Боишься оставить одну? – он прищурился, и глаза еще больше потемнели.

– Да, – честно ответила я. – Если что, я себе этого не прощу.

– Наверно, ты права. Больше всего самоубийств как раз в праздники, – он озвучил то, что я даже про себя суеверно боялась обозначить. – Я как-то на Новый год вытаскивал летеху из петли. Девушка бросила. Вот что… бери ее с собой. Там Вовка будет с друзьями, хоть отвлечется. Мы сами по себе, они отдельно.

– Спасибо, Ник. Я ей предложу. Но если откажется… насильно ведь не потащу.

– Да ясное дело. Откажется – тогда заеду первого. Можно?

– Конечно.

Допив кофе, он нагнулся через стол, поцеловал меня в нос и взял телефон. И что-то неуловимо изменилось. Только что Ник был открыт нараспашку – и вдруг снова стал холодным и неприступным, как сейф. Из-за того что я хотела остаться с Аленой? Нет, вряд ли. Что-то другое.

Мы вышли, и тут же подъехало вызванное такси.

– Позвони, когда определишься, – Ник поцеловал меня и открыл передо мной дверь.

– А ты что, не едешь? – удивилась я, сев на заднее сиденье.

– У меня еще дела. До встречи!

Такси свернуло на Невский и влилось в уже поредевший поток машин.

Дела? В двенадцатом часу?

И тут до слоупока дошло. Дошло, почему он так резко изменился. И куда сейчас поедет. Точнее, к кому. Вся прелесть этого волшебного вечера померкла. Резануло такой дикой ревностью, что стало трудно дышать.

Посмотрел он на тебя, Женя, посмотрел и подумал: зачем мне такая дурища, которая рыдает на балете, целует грифона в жопу и пасет дочь-истеричку. И отправился за утешением к своей «личной жизни». Почему-то она представлялась мне эдакой женщиной-вамп: высокой худой брюнеткой с короткой стрижкой, низким голосом и алой помадой.

Да блин, что ж ты за пургу-то несешь? Если и направился, то тогда уж наоборот. Поставить точку. Иначе не приглашал бы тебя встречать Новый год.

На ночь-то глядя?

Может, хочет до конца года эту точку поставить. А завтра занят, сам сказал. Мало ли какие у человека дела могут быть.

Угу. Точку. В постели на прощанье.

Растакую-то мать, прекрати уже! Даже если это действительно так, а не твои дурняцкие фантазии, все равно тебя не касается. Со своими тремя разберись для начала. И почему в постели-то? Это же не глупый бабский роман.

Так, вот не надо про бабские романы, ладно? Они нас кормят, между прочим.

Я сунула руку в карман, не тот, который с мелочью, а другой, и нащупала платок Ника. Достала, уткнулась носом, по-овчарочьи вынюхивая среди едва уловимых отзвуков хвои, мяты и бергамота его собственный запах. Остро, до боли, вспомнился тот вечер в лесу, когда он целовал меня, а я вот так же вжирала носом оттенки запахов. Тогда это было еще не желание, а так… предчувствие, томление. Но сейчас…

Фейерверком вспыхнули перед глазами… нет, даже не картинки, а сверкающие искры воспоминаний-ощущений. Как мы танцевали в «Эль Пульпо» и как Ник нес меня через зал на руках. Как целовал на лестничной площадке…

Закрыв глаза и откинувшись на сиденье, я по-прежнему прижимала к носу платок. Давно меня так не размазывало желанием – оно накатывалось тяжелыми волнами, как прибой в шторм, мучительное и… такое сладкое. Хотелось вырваться – и раствориться, растаять в нем. Даже мысли о том, что Ник – возможно! – сейчас едет к другой женщине, ничего не могли с этим поделать. Наоборот.

Вот ведь гадство!

– Вам плохо? – обеспокоенно поинтересовался водитель.

Ну а что он должен был подумать, глядя в салонное зеркало? Сидит тетка с закрытыми глазами, платок у рта. Наверно, укачало.

– Нет, все в порядке.

Алена еще не спала. Увидев меня, наверняка была удивлена, но от комментариев воздержалась. Только спросила:

– И как «Щелкунчик»?

– Нормальный, – я села на край тахты. – Щелкунистый. Слушай… Ник предложил у него в клубе Новый год встречать.

– Ник? – наморщила лоб Алена. – Ну да, так лучше. Николай – это ему совсем не идет. Тебе предложил?

– И тебе тоже.

– Я-то вам зачем?

– Ну там большая компания будет.

– Прекрасно, – фыркнула она. – Большая компания незнакомых…

Ну что ж ты не договорила? Незнакомых старперов?

– Его сын будет с друзьями. Там же, но отдельно.

– Сын? – тут Алена наверняка стала подсчитывать, сколько лет может быть сыну сорокалетнего мужчины. – Сколько ему?

– Двадцать. Только у него девушка есть.

– Ма-а-а… – она скривилась, как от кислятины. – Ну вот просто испанский стыд! Ты об этом зачем сейчас сказала?

М-да, и правда криво вышло. Иногда лучше жевать, как известно.

– Я подумаю, ладно? Завтра тебе скажу.

– Хорошо, – я поцеловала ее в лоб. – Спокойной ночи.

* * *

Полночи я провертелась в постели, как пропеллер. Снова умирала от ревности и снова себя за это ругала.

Ну в конце-то концов! Какой мужик, пригласив одну бабу встречать с ним Новый год, тут же поедет трахать другую? Ну, может, конечно, и есть такие, но только не Ник.

С другой стороны, это я с момента нашего знакомства ни с одним из своих мужчин не спала. Но лишь потому, что так сложились обстоятельства. И тот вечер, если бы мы с Ником не столкнулись в клубе, закончился бы вполне томно. С Андреем. Да и Ник на мое сообщение ответил открытым текстом: я тоже пока не знаю, стоит ли прекращать отношения.

Если бы не та встреча, вопрос о личной жизни, возможно, и не всплыл бы.

Но… но… если бы не та встреча и не мое сообщение, наверняка все тихо и завяло бы. Получился такой не очень приятный, но волшебный пендель.

Моя ревность была небеспричинной, и все же хотелось верить, что он сделал выбор. Потому что сегодняшний вечер…

Да, он был не таким чувственным, как тот, в «Эль Пульпо», но совершенно необыкновенным. Будто сразу несколько кусочков мозаики встали на свои места и проступили пусть еще нечеткие, неясные, но вполне уже понятные очертания картинки. Я увидела, каким Ник может быть. Внимательным, заботливым, понимающим. Веселым и дурашливым. Не боящимся выглядеть глупо и нелепо. А еще резким, жестким, бескомпромиссным. Ой, не пряник. Но пряник у меня уже был. Захар – мужчина-праздник. А мне хотелось не только праздника, но и будней. Таких самых обыкновенных, спокойных, когда не на каблуках, а в домашних тапочках.

А еще, а еще…

То, что с Ником мы совпали по каким-то внутренним частотам, было очевидно. Иначе не потянуло бы нас сразу друг к другу. И не смогли бы мы так танцевать, вписываясь, встраиваясь в каждое движение. Но у нас неожиданно совпало и то, что я называла культурным кодом. Не тот, который коллективное бессознательное, а множество мелких-мелких общих деталек, такой постоянный сигнал «свой – чужой». Мы были ровесниками, выросли в одном городе и в одном районе, в семьях примерно одинакового достатка. Мы о многом могли поговорить, многое вспомнить – так, словно у нас было общее детство и юность. Да, собственно, они и были общими: фильмы, книги, музыка, мода, жаргон и много чего другого.

С Никитой мы тоже были ровесниками и выросли в схожей среде, но общего, кроме секса и компьютерных игр, у нас не нашлось. Нам элементарно не о чем было разговаривать. С Захаром зацепок оказалось больше, но он был старше на четыре года и родился не в Питере. О многих вещах он рассказывал мне, а я ему, тогда как с Ником хватало одного лишь «а помнишь?..», которое словно намекало: мы из одной стаи.

«Мы с тобой одной крови – ты и я»…

А еще я его хотела – и это было вовсе не то банальное желание, больше похожее на приступ головной боли, которое за пару минут снимается ручками или сливается в текст. Нет, это уже напоминало прошивку, фоновое состояние, характерное для острой фазы влюбленности.

В общем, сейчас я как никогда понимала гоголевскую Оксану, которая проворочалась всю ночь и к утру по уши влюбилась в кузнеца.

Уснула я уже после того, как во дворе запищал, пробираясь к помойке, мусоровоз, а разбудило меня яркое предновогоднее солнце. Без двадцати одиннадцать – неплохо.

Алена лежала на тахте все в той же позе, с учебником на животе.

– Я тебе там яичницу оставила, – сказала она, даже не повернувшись в мою сторону. – Доброго утречка.

Спрашивать «как ты?» не имело смысла. Равно как и о встрече Нового года. Молча подошла, поцеловала в лоб и поплелась на кухню. Нога после вчерашней прогулки болела сильнее, хотя оно того стоило. На сковороде тосковала остывшая глазунья с одним вытекшим глазом. Выглядело не слишком аппетитно, но я подогрела и мужественно съела, запивая чаем.

Ну что, к станку? Последний рывок перед каникулами. Обычно я выкладывала проды тридцатого и закрывала лавочку аж до третьего января. Извините, дорогие, автор хоть и киборг, но тоже хочет немного отдохнуть. Всех с наступающим.

Ну, кто там у нас первый?

Эротика пошла как по маслу, даже порносайты не понадобились. Анализировать странности своего либидо я не стала, слила в текст те излишки, которые бежали через край кастрюли. Для разнообразия мы с Джо заставили Эльвиру позаниматься ручным трудом, в красках воображая, что бы она смогла замутить с еще не охваченными ее вниманием пассажирами и членами команды – во всех смыслах членами.

Жанке от меня тоже перепало. Клотильда, ночуя со своим рыцарем в заброшенной лесной хижине, вдруг дотумкала, что тот, вообще-то, очень даже привлекательный мужчина и что ее девственное тело испытывает нечто такое… доселе неизвестное. Пожар, потоп и прочие стихийные бедствия. Закончилась глава на волнующем моменте, когда рыцарь сел на край ее лежанки. Редкостное авторское коварство, ведь читателям предстояло аж четыре дня гадать, поддастся ли Клотильда соблазну или останется верной женой. Но я надеялась, что оливье и мандаринки скрасят им ожидание.

Осталась Нина, и ее я малодушно отложила на вечер. Все равно ведь никуда не идти. Вот никакого желания писать эту книгу не осталось. И если выдуманные страсти-мордасти Клотильды, Феликса и даже Эльвиры катились по накатанной колее, ни за что не цепляясь, то Ира и Кир все больше казались мне картонными куколками.

После обеда, который ленивая мать-ехидна заказала в ближайшей харчевне, делать было особо нечего. Если только нарядить елку?

Я вытащила стремянку, чтобы забраться на антресоли, но тут зазвонил телефон. Бросилась к нему, как вратарь за мячом, и с разочарованием прочитала на дисплее: «Андрей».