Текст книги "Как стать ярлом (СИ)"

Автор книги: Геннадий Воронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Глава 37

Просмотрев заключение, Волошин хмыкнул и поправил очки.

– А ты не летчик, а я была так рада… – задумчиво пропел он себе под нос. – Сами снимки где?

Я достала диск.

– И все старое давайте, что есть.

Волошин изучил бумаги, потом вставил диск в дисковод, долго разглядывал снимки, увеличивая и передвигая изображение.

– Мда… Ну что вам сказать, девушка… Боюсь, летчик ваш не только отлетался, но и отходился, как ни печально. Смотрите сюда, – он повернул монитор ко мне и ткнул пальцем в экран. – Вот тут у нас фокальная рефрактура, это повторный перелом точно на месте первого. Только теперь перелом оскольчатый, – палец прочертил V-образную линию поверх размытого пятна. – Отломок пока относительно фиксированный, но он смещается и травмирует спинномозговой нерв. Вот здесь. Это само по себе крайне скверно, отсюда боли, онемение, вплоть до преходящего паралича. Но гораздо хуже другое.

Он замолчал, а я прикусила губу и почувствовала во рту медный привкус крови.

– Рано или поздно этот отломок сместится еще больше и перестанет закрывать собою вилку, которая просто разорвет нерв. Когда это случится, не знаю. Даже если Николай будет носить себя как хрустальную вазочку, это не поможет. Достаточно неосторожно наклониться, чтобы завязать шнурки. Через месяц, через год или через два, но так и будет.

– А почему нельзя сделать операцию? – я изо всех сил старалась сдержать слезы.

– Можно, – вздохнул Волошин. – Но это как в кино, когда за сорок секунд надо перерезать один проводок из тысячи, не задев соседние, иначе мир взлетит на воздух. Здесь нужно удалять часть позвонка и ставить титановую конструкцию. Не задеть при этом нерв будет посложнее проводка.

– И что, никаких шансов? – я никак не могла поверить, что все безнадежно. Что врач, делавший Нику МРТ, оказался прав.

– Ну почему же? Шанс есть. Мизерный. Как джекпот в лотерею сорвать.

– А вы можете? Рискнуть?

Он снял очки и посмотрел на меня пристально.

– Как вас зовут? Евгения? Евгения, вы определенно человек мужественный и решительный, раз при всех… сложившихся обстоятельствах не побоялись обратиться к Ольге и ко мне. И это многое говорит о вашем отношении к Николаю. Но, при всем уважении, решать не вам.

– Само собой, – терять было нечего, и я поняла, что не отступлюсь. – Решать ему. Но сейчас я спрашиваю вас. Вы – можете рискнуть?

– Нет.

– Почему? – подо мной словно земля обвалилась, но я еще судорожно цеплялась за край обрыва. – Репутация? Деньги? Или личное?

– Ну вы даете! – рассмеялся Волошин. – Такие операции делают по квоте. Репутации подобная неудача точно не навредит. Личное – ну тут вам должно быть стыдно. Личная жизнь моей дочери не имеет никакого отношения к моему профессиональному долгу. Нет – потому что не вижу смысла рисковать. Без операции у Николая есть еще немного времени, чтобы пожить нормальной жизнью. Пусть не слишком комфортной и со множеством ограничений, но это лучше, чем инвалидное кресло. Операцией я с очень большой вероятностью посажу его туда прямо сейчас.

– Понятно… – я собрала в папку бумаги и диск, положила все это в сумку и встала. – Простите, что отняла время. Всего доброго.

Все вокруг затянуло слезами, как стекло в дождь. Но я помнила, где должна быть дверь. И уже взялась за ручку, когда услышала за спиной:

– Подождите.

Я обернулась и позорно шмыгнула носом.

– Вы ведь не женаты?

– Нет. В апреле собирались расписаться.

– И вы готовы связать свою жизнь с инвалидом?

У меня не было времени обдумать это и представить в деталях. Но и представить себя без Ника я тоже не могла.

– Молчите? Понимаю. Это был шок, а вы из тех людей, кто в стрессовой ситуации бьет, а не бежит. Не раздумывая.

Я вдруг вспомнила маньяков и сон, в котором убила насильника. Когда-то я даже не бежала, а впадала в ступор. Потом – да, стала бить.

– Давайте сделаем так. Вы спокойно все обговорите с Николаем и… Нет, я сам ему позвоню, а потом уже вы все обсудите. Да, решать ему – но и вам тоже. Для себя. Разумно и взвешенно оцените свои силы, чтобы потом не было разочарований для обоих. И вот что… – Волошин замолчал, видимо, подбирая слова. – Вы женщина еще молодая, красивая, а это слишком важная сфера, чтобы не учитывать. В случае неудачи интимная жизнь для вас закончится. Для него полностью и окончательно, для вас… Ну вы поняли.

Меня словно в прорубь бросили – об этой стороне дела я вообще не думала.

– Спасибо… – что я могла еще сказать?

– Если решите, сделаем все быстро, по цито. Начало года, квоты на дорогостоящее лечение не исчерпаны, к тому же Николай ветеран боевых действий, первичная травма получена во время службы. Можно за неделю все оформить.

– Спасибо, – тупо повторила я и вышла.

Все вокруг погрузилось в хаос. Показалось, что попала если не на другую планету, то в какой-то незнакомый город. Хотела срезать угол, но умудрилась заблудиться во дворах между Есенина и Энгельса и вышла к продуктовому магазинчику-стекляшке. Остановилась посреди тротуара, мешая прохожим, и тупо смотрела на него, пока не сообразила, что дико хочу есть. Ну еще бы, больше суток во рту не было ни крошки. Зашла, купила какие-то полуфабрикаты, на автопилоте добралась до дома. Разделась, закинула котлеты в микроволновку.

Цифры таймера сменялись в обратном отсчете, я стояла рядом с вилкой и смотрела на календарь с котиками.

Календарь, календарь…

Микроволновка пискнула, я достала тарелку, понюхала – и, зажав рот, оленем ломанулась в туалет.

– Господи, нет! – стонала я между приступами рвоты. – Нет, нет, нет, нет, нет!!!

Когда все закончилось, вымыла лицо, прополоскала рот и села на край ванны, считая, сбиваясь и загибая пальцы.

Месячные должны были начаться в пятницу, а сегодня уже вторник – и ничего. Со всем этим тотальным психом я просто потерялась во времени. У меня все всегда работало как часы. Если на день задержка – уже повод подпрыгивать. Но не пять же дней!

Стоп, хватит дергаться. Это просто нервы. Откуда вообще – на шестой день цикла?

А то ж ты не знаешь, что особо талантливые умудряются даже во время месячных залететь. И байки про режим «баба-кролик», который включается на фоне угрозы для популяции, вовсе не сказки.

Спокойно, говорю. Где-то валялся тест. Сейчас найдем, сделаем и посмеемся. Потому что это было бы уже слишком. Это был бы полный пиздец.

Тест нашелся. Правда, на грани просрочки. Если будет отрицательный, придется идти за новым.

Не пришлось.

Я гипнотизировала две красные полоски – жирные, яркие, – словно лишняя от этого могла исчезнуть.

Господи, ну вот за что, а? Ну правда, я что-то такое ужасное в жизни сделала, раз ты меня так наказываешь? Чужого мужа увела? Мне за это один раз уже прилетело, дважды за одно и то же не казнят. Или за трех мужиков одновременно? Вроде не обманывала никого, ничего никому не обещала. Или, может, за похабные книжки от Джо и Аркаши? Но это вообще смешно.

Сколько тестов я сделала за двадцать с лишним лет активной половой жизни? Десяток или около того. Вторая беременность – и снова случайная. И если в двадцать лет это еще как-то можно оправдать легкомыслием и недостатком опыта, то в сорок с копейками… После сосульки мы были в таком угаре, что о безопасности и не вспомнили. Утром, правда, промелькнула бледная мысль, но тут же утонула в беспокойстве о спине Ника.

В общем, поздравляю, Женя, лох – это судьба.

Даже не будь всего прочего, это было бы сущим кошмаром. Ну какой, на фиг, ребенок в сорок два года?! В этом возрасте уже с внуками нянькаются. Не говоря о всех рисках по здоровью – и для младенца, и для мамаши. Но сейчас, когда с Ником такое…

Ой, мамочки-и-и…

Из меня словно весь воздух выпустили. Был вполне так шарик, а осталась сморщенная тряпочка. Сидела на кухне за столом и тихо плакала. Не рыдала, не всхлипывала – нет. Сил уже не было. Слезы просто текли по щекам и капали на тест, как будто я поставила себе целью смыть вторую полоску.

Сколько времени прошло? Час? Два? А может, уже подкатило к вечеру, потому что стемнело, но я не могла даже встать и зажечь свет. Не хотела. В голове было так же пусто, как в тот момент, когда подошла к Ольге в госпитале. Нет, не так. Тогда у меня хотя бы цель в пустоте мигала, а сейчас… полный вакуум.

Щелкнул замок, и я поспешно спрятала тест в карман.

– Мам, ты дома?

Алена чуть было не прошла мимо кухни, но остановилась, заметив меня.

– Ты чего тут сидишь в темноте?

Вспыхнул свет, ударил по глазам, и я прикрыла их рукой.

– Я на минутку, за курткой. И еще кое-чего заберу. Я иду, а там Ник стоит внизу. И не знает, подниматься или нет. Вы что, поругались?

Тут Алена наконец заметила, какой зареванный комок протоплазмы я собой представляю. Ойкнула и исчезла.

Ник стоял на пороге и смотрел на меня. Потом подошел, присел на корточки, положил руки мне на колени.

– Женя… прости меня. Пожалуйста, прости. Ты права, я идиот.

Слезы снова полились рекой. Все внутри рвалось в клочья, в лохмотья.

Я не смогу без него. Пусть будет что угодно – лишь бы был жив и со мной. Как так получается, что с одним человеком можешь прожить не один год, но он так и не станет родным и близким, а в другого за несколько месяцев прорастаешь насквозь, и оторвать можно лишь с мясом и кровью?

Слова застревали где-то на полпути к языку. Я не могла ничего сказать, только гладила его волосы, а слезы так и текли – вот откуда столько воды в человеке?

– Женечка, не плачь, прошу тебя, – Ник говорил тихо, едва слышно, но так, что каждое слово прожигало насквозь. – Мне звонил отец Ольги. Ты просто… я даже не мог подумать…

– Ты же сам сказал: «делай что хочешь», – наконец выжала из себя я, то ли со смехом, то ли со всхлипом.

– Ты необыкновенная. Он сказал, что мы должны это обсудить и решить… вместе.

– Он все рассказал? Про все риски?

– Да. Может, пара лет, а может, пара месяцев или даже недель. И необратимая инвалидность. Или очень небольшой шанс на успех. Процентов пять. Или десять. Он не может сказать точнее, пока не разрежет и не увидит. Про секс тоже сказал. И про возможные другие неприятные вещи.

Мышкой прошмыгнула мимо Алена, закрылась входная дверь. Слышала что-то? Да какая разница?

– Что ты решил?

– Если бы был один, наверно, отказался бы. Прожил бы сколько получится, а дальше… Клуб приносит прибыль, к тому же у меня и другие доходы есть. На хороший пансионат для инвалидов хватило бы. Но ты со мной, поэтому решать тебе, Женя.

– Нет, – я нашла его пальцы, вплелась в них своими. – Это твоя жизнь, твое здоровье, твое тело. Но я приму любое твое решение, обещаю.

И снова время остановилось. Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, пока Ник, вздохнув глубоко, не встал.

– Значит, рискнем, – сказал он, и я узнала этот тон, похожий на закаленный металл.

Но вечером, когда мы уже легли спать, Ник вдруг улыбнулся как-то странно, растерянно.

– Знаешь, Жень, мне казалось, что мужик всегда должен быть сильным и ни в коем случае не показывать свою слабость. Особенно женщине.

– Ну… спорно, – я вспомнила слова Ольги о том, что он для нее оказался слишком жестким. А вот был бы помягче, может, и получилось бы у них.

– Наверно, я только сегодня это понял. Что иногда быть слабым не стыдно. Если честно, мне сейчас очень страшно. Хочется вцепиться в тебя и скулить по-щенячьи: только не бросай меня. Но понимаю, что не имею права просить.

– Почему? – я потерлась носом о его плечо. – Если подумать, то ты мне жизнь спас и имеешь право на все.

– Вот этого я и боюсь. Что ты будешь чувствовать себя обязанной. Если операция не поможет и ты останешься со мной, это будет жертвой с твоей стороны. А такие жертвы оправданны только по любви – никак не по обязанности.

– Я люблю тебя, – мне с трудом удалось проглотить тугой горячий комок. – Поэтому… это не жертва. Это самый махровый и бессовестный эгоизм. Ты мне нужен – и все тут. Хоть тресни. И кстати… – я прижалась к нему теснее. – Ты слишком много болтаешь. Значит, язык не откусил. Да и руки, кажется, не сломаны. М-м-м?..

Глава 38

На следующий день Ник съездил к Волошину в институт, тот его осмотрел и написал заключение о необходимости срочного эндопротезирования позвонка по программе высокотехнологичной медицинской помощи. Дальше оформление пошло через местный отдел ВМП, что избавило нас от долгого ожидания. Нику даже не пришлось бегать по поликлиникам и собирать всякие бумажки для госпитализации: все анализы должны были сделать непосредственно перед операцией.

Почти все время мы проводили вдвоем. Книгу я, сославшись на личные обстоятельства, притормозила, да, собственно, в той мутной обстановке никто и не ждал ежедневных прод. В клубе уже знали о том, что Нику предстоит серьезная операция, и готовились долгое время обходиться без него. За руль я его не пускала, если надо было, возила сама. Да и вообще тряслась, как заяц, каждый раз, когда он выходил из дома – учитывая грязь, лед и слякоть на улице.

Родителям Ника пришлось сказать всю правду. Мы приехали к ним вместе, но для серьезного разговора я оставила их одних, а сама ушла на кухню мыть посуду. Разумеется, без слез не обошлось – равно как и без стонов на тему «а может, не надо так торопиться, может, лучше поискать других врачей?» Как будто другие врачи могли что-то изменить!

Володя с Лерой и Алена об операции тоже знали, но им мы не стали говорить, насколько все серьезно. Это было решение Ника, и хотя я не совсем понимала причины, спорить не стала.

А вот о беременности пока молчала, как партизан. По утрам сильно мутило, все время хотелось спать, однако наизнанку больше не выворачивало, падать в обморок не тянуло, поэтому удавалось маскироваться. Почему не сказала? Причина была такая… комплексная. Все и без того напоминало пороховую бочку, чтобы добавлять напряжения.

Да, эта новость могла бы стать для Ника стимулом, но было два больших «но». Во-первых, не стоило себя обманывать, сейчас все зависело в первую очередь не от позитивного настроя пациента, а от мастерства хирурга. После операции – да, наверняка, но уж точно не сейчас. А во-вторых, и это было даже важнее, я понятия не имела, как Ник отнесется к подобному сюрпризу.

Для Никиты известие о беременности стало шоком, а когда я заявила, что аборт делать не буду, он смирился – как с неизбежностью. Захар на мой вопрос о детях страдальчески скривился и сказал, что желанием размножаться особо не горит, но если вдруг получится само… Надо ли говорить, что после этого я очень старалась, чтобы «само» не получилось.

С Ником мы эту тему не обсуждали. Просто не возникало этого вопроса. Пятый десяток не лучший возраст для обзаведения потомством, тем более у обоих взрослые дети. Уверенности, что он обрадуется, у меня не было, а огорчение или просто лишнее беспокойство ему сейчас точно ни к чему.

Я скажу. Когда все будет позади. Независимо от результата. Что бы ни случилось, этот ребенок уже есть. Наш с ним ребенок. Я вдумывалась в эти слова, и все внутри замирало. Это было форменное безумие, я не знала, как со всем справлюсь, но представляла младенца на руках – и начинала глупо улыбаться.

Гормональная энцефалопатия, чтоб ей!

Наконец заявку на квоту одобрили, но еще неделю Ник ждал очереди на госпитализацию. По иронии, операцию назначили на первое апреля – дату нашей свадьбы, которую пришлось отодвинуть на неопределенное время. В институте был строгий карантин, дальше вестибюля никого не пускали, поэтому до операции мы могли разговаривать лишь по телефону. Но Волошин пообещал, что, если я приеду, спустится сразу же, как только все закончится.

Ник позвонил рано утром.

– Ну все, Женька, сейчас за мной придут. Что бы ни случилось, я тебя люблю.

– Я тебя тоже, – язык чесался сказать, что не я одна, но… Нет, сейчас нельзя. Он и так волнуется. – Уже выезжаю. Буду ждать внизу. Удачи!

Первой, кого я увидела в вестибюле, была мать Ника. Вот без кого бы я точно обошлась, но тут уж ничего не поделаешь. Мы сдержанно поздоровались, и я села рядом на диванчик. Это было довольно тягостно, разговаривать не хотелось, а молчание давило. Операция могла затянуться надолго: как сказал Волошин, поставить титан – плевое дело, а вот удалить поврежденную часть позвонка – это уже ювелирка.

– Женя…

Я вздрогнула и повернулась к ней.

– Ты прости, конечно, я лезу не в свое дело… Хотя это мой сын, значит, не моим оно не может быть. Ты женщина еще молодая, красивая…

– Я поняла, – не надо было долго гадать, о чем она хотела сказать. – Он станет инвалидом, и я его все равно брошу, так?

– Мать своего ребенка не бросит, – Екатерина Александровна слегка порозовела. – Хотя и такие бывают. А вы даже не женаты.

Я много чего могла сказать в ответ. И очень хотелось. Но это не имело никакого смысла, к тому же показалось, что негатив как-то может повредить Нику. Я должна думать сейчас только о хорошем. Что все получится. Что он сможет ходить. Что мы поженимся и у нас родится… девочка – хочу девочку!

– Вы нашли самый подходящий момент, чтобы сказать об этом, – я встала. – Извините.

– Ты уходишь? – удивилась она.

– Нет. Пройдусь немного и вернусь.

Я вышла на улицу и словно провалилась в какое-то параллельное пространство. Или время. Все вокруг исчезло. Только одна мысль, одна молитва: господи, пожалуйста, пусть все будет хорошо. Словно смотрела на пламя горящей свечи в церкви и даже чувствовала запах тающего воска.

Свеча догорела – и я спохватилась, что операция уже могла закончиться. Не сразу сообразила, куда ушла и как вернуться. Торопилась, едва не сбиваясь на бег, но Екатерина Александровна все еще сидела, ссутулившись, на диванчике. Садиться рядом я не стала, ходила по вестибюлю взад-вперед, бесконечно, бесконечно… Смотрела на коридор, откуда, как мне казалось, должен был выйти Волошин, но он появился с другой стороны.

– Евгения!

Я обернулась. Сердце бешено колотилось, к горлу подступила дурнота. Лицо Волошина до самых очков закрывала маска, но глаза… улыбались!

Неужели… получилось?!

Он подошел, приобнял меня за плечи и шепнул на ухо:

– Короче, еще поебетесь.

Это грубое и, казалось бы, совершенно неуместное слово взорвало звенящий от напряжения момент сверкающими осколками. От неожиданности я поперхнулась слюной, закашлялась, рассмеялась, а глаза защипало от набежавших слез. И тут же поймала возмущенный взгляд Екатерины Александровны. И спросила, точнее, проблеяла:

– А-а-а… ходить-то будет?

– Ну вот что, девушки, – Волошин похлопал меня по спине. – Летчика вашего я починил. Позвонок спилил, титан поставил. Нерв цел, рефлексы в норме. Если не будет осложнений, через пару-тройку недель верну – как новенького. Сейчас он в реанимации, завтра, надеюсь, переведем в отделение, оттуда сам вам позвонит. Черт, я понятия не имею, как у меня это получилось. Наверно, у кого-то из вас блат в небесной канцелярии. Ну все, будут вопросы – мой телефон у вас есть.

Он ушел, а я так и стояла – улыбаясь и хлюпая носом. Потом повернулась к Екатерине Александровне, которая вытирала глаза, стараясь не размазать потекшую тушь.

– А может, нам все-таки лучше дружить? – спросила осторожно и едва удержалась на ногах, когда она порывисто обняла меня.

* * *

Когда перед тобой стоит перспектива чего-то очень тяжелого, ты можешь сколько угодно надеяться на чудо, но в глубине души все равно будешь настраивать себя на адский труд. Готовиться к его принятию. И когда эта перспектива вдруг улетучивается, любые прочие проблемы кажутся смехотворными.

Ребенок? Да какая же это проблема, это радость! В сорок два года? Ну и старше рожают, тем более не первые роды. Здоровье? Вроде особо не жалуюсь. Все-таки для чего-то мой безумный ЗОЖ пригодился. Ребенок может оказаться больным? Да, это, конечно, жутко, но… он все равно уже есть, так что толку пугать себя? Что бы ни случилось, буду его любить.

– На аборт? – спросила Алиса, когда я пришла к ней.

– Еще чего! – фыркнула я.

– Не страшно?

– Страшно, – согласилась я. – Но как-нибудь.

– Как-нибудь! – передразнила она, включая аппарат узи. – Давай ложись, смотреть будем. Так, вот он. Не в лучшем месте прицепился. Не критично, но угрозка может быть. Придется мазки делать регулярно. Если что, полежишь на сохранении. И аккуратнее, никаких нагрузок, никакой половой жизни в первом триместре. А может, и вообще всю беременность, посмотрим. Ну чего ржешь-то?

– Лис, у меня… муж, – от этого слова язык мятно ущипнуло, и пальцы скрестила поскорее, чтобы не сглазить, – ему тоже нельзя сейчас. Операция на позвоночнике.

– Господи! – Алиса закатила глаза. – Инвалидная команда, и еще плодиться надумали на старости лет. Скрининг хромосомный сделай. Дорого, но я после тридцати пяти настоятельно рекомендую, чтобы потом не плакать.

– Нет, Лис, не буду.

– С ума спрыгнула? А если даун? Или еще что-то?

– Значит, даун. Все равно ведь не исправишь. Буду иметь в виду, что такое может быть, ударом не станет, если вдруг. А сейчас хочу просто радоваться.

Я хотела – и радовалась. Несмотря на тошноту и прочие прелести начала беременности. Нику по-прежнему ничего не говорила.

Не по телефону. Когда наконец окажемся вдвоем. Как в тот день, когда он принимал решение об операции. Глаза в глаза. Я по-прежнему немного боялась, что новость его не обрадует, но с каждым днем этот страх таял.

Даже если не будет в бешеном восторге, вряд ли это покажет. А потом привыкнет.

Но почему-то все больше казалось, что обрадуется.

Ну как иначе-то?

– Мать, ты какая-то странная, – сказала Алена, заехав навестить.

– Это отходняк, – блаженно улыбнулась я. – Все еще не могу поверить, что обошлось.

Мне не хотелось делить это состояние ни с кем. Ник должен был узнать первым, а пока я наслаждалась, купаясь в радости, ныряя с головой и паря в ней, как огромная манта с плавниками, похожими на подол шелковой юбки. Теперь было трудно поверить, что совсем недавно смотрела на тест с двумя полосками и утопала в слезах. Хотя если бы мне сказали, что какая-то баба в такой ситуации обрадовалась, я бы не поверила. Это точно была бы какая-то чокнутая баба.

Сразу после операции пришлось поволноваться: к вечеру у Ника подскочила температура. Я сходила с ума, изводила звонками справочное и Волошина, пока на третий день он не рявкнул в трубку:

– Евгения, отстань уже от меня, все в порядке, перевели твоего летуна в палату.

Тут же позвонил сам Ник, и мы долго разговаривали – в общем-то, ни о чем, потому что главным было только одно: все хорошо. И будет хорошо.

Я хоть и перечитала кучу всего в интернете, и с Волошиным разговаривала не раз, все равно почему-то думала, что Ник пробудет в больнице долго и вообще лечиться придется хорошо если год. Но ему уже через несколько дней разрешили вставать и понемногу ходить.

– Это при консервативном лечении долго лежишь пластом, – пояснил Ник. – А тут все быстро. Хотя, конечно, ограничений хватает. Сидеть вот нельзя месяца полтора. Ем лежа. Или стоя, как лошадь. Ну и много чего еще нельзя. Боюсь, на руки мне тебя больше уже не поднять. Три-четыре кило в ближайшей перспективе, не больше.

Слышишь, детеныш? Надо уложиться в четыре кило, чтобы папаша мог тебя в роддоме взять на руки.

Как-то он прислал мне селфи с подписью: «Я похож на старого бомжа».

Видок и правда был стремный. Запавшие глаза и щеки, пегая щетина. У моего отца в этом возрасте были седые волосы и черная борода, а у Ника, похоже, наоборот. Уж лучше пусть бреется. Хотя для меня он все равно был самым красивым.

А еще я писала. Правда, пока только одну книгу, от Нины. Писала легко, почти не задумываясь. Возможно, потому, что сливала в текст все свои недавние страхи – чтобы ничего от них не осталось со мной. Пришлось закатать лыжного инструктора Данилу под лавину. Он лежал в реанимации, и врачи давали самые неутешительные прогнозы, а Полина – ну разумеется, беременная, о чем Данила даже не подозревал! – умирала от ужаса.

Ника выписали в конце апреля. Для родных и друзей пообещали в ближайшее время вечеринку в клубе, но в этот день хотелось остаться вдвоем.

– Жень, развяжешь? – попросил он, когда мы вошли в прихожую. – Извини, ступил. Надо было сказать, чтобы туфли принесла.

– Делов-то, – я нагнулась и развязала шнурки. – Скоро вернешь с процентами.

Не дожидаясь реакции, пошла в гостиную и встала у окна – чтобы видеть его лицо, когда войдет.

– В смысле? – Ник остановился на пороге.

Понял, нет?

Губы дрогнули, приоткрылись изумленно.

– Жень??? – он подошел ко мне, глядя так, словно пытался поверить во что-то невозможное.

– Только без резких движений, пожалуйста. В октябре, ноябре. Надеюсь, тогда тебе уже можно будет наклоняться? Я, боюсь, не смогу.

– Женька! Правда?!

Ник обнял меня, прижал к себе, касаясь губами лба, но я успела заметить, как заблестели его глаза.

Когда счастье в унисон – оно входит в резонанс. Не то мягкое и теплое, похожее на пуховое одеяло, а острое и яркое до слез, как вспышка света.

А я, дура, еще думала, что он не обрадуется!

Пришлось немного соврать.

– Я до операции не знала точно. А потом не хотела по телефону. Только вот так – чтобы видеть тебя.

– Жень, не поверишь… – Ник чуть было не сел на диван, но вовремя спохватился. Прислонился к стене, закрыв глаза. – Мы ведь тогда оба голову потеряли, ничего не соображали. Наверно, это было не зря. А потом, уже после операции, я лежал и думал: вот если бы тогда получился ребенок. Пытался представить. Тут же себя одергивал. Каждое по отдельности уже чудо: и то, что мы встретились, и что ты убедила Волошина и не побоялась остаться со мной, и что операция прошла успешно. Не надо гневить бога и просить слишком многого. Но так хотелось.

– А мне кажется, тут по-другому, – я потерлась носом о его плечо. – Что это все одно большое чудо, и оно на части не раскладывается. Наверно, это как книга. Много маленьких отдельных эпизодов, но все они связаны и в итоге составляют одно целое.

– Писатель всегда писатель, – рассмеялся Ник. – Очень хочется, чтобы в нашей книге был хороший конец.

– В моих книгах не бывает плохих концов, – улыбнулась я.

февраль 2023 г.