Текст книги "Восковые фигуры"
Автор книги: Геннадий Сосновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Оборотень
Алексей Гаврилович, все в том же облике импозантной дамы, с пышным бюстом и довольно впечатляющей нижней частью фигуры (теперь-то уж было ясно, что все эти прелести искусственные), молча пропустил Пискунова вперед и закрыл за ним дверь. А тот, хоть и успел привыкнуть ко всяким метаморфозам и разнообразным его превращениям, все еще находился в легком шоке: с трудом верилось, что сварливая особа, соседка Уиллы, которую он в сердцах кулаком в спину вытолкал вон, – все тот же Алексей Гаврилович. Артист, однако.
Пискунов осмотрелся. Помещение, куда они вошли, служило кабинетом и было обставлено мебелью дорогой, массивной и безвкусной – неизменный атрибут высоких начальственных персон. Позади письменного стола, обитого красным сукном, стоял приставленный к стене вместительный шкаф под стеклом, где на полках стояли рядами, томились в бездействии все те же классики – не для чтения, а как часть интерьера, а точнее, молчаливая присяга на верность. К письменному столу был приставлен еще один длинный стол с рядами стульев по бокам, обитых кожей, видимо, для заседаний, оба вместе они напоминали букву «т». Тяжелые портьеры на окнах были плотно задвинуты, так что дневной свет едва пробивался сквозь щели. Неожиданным в этом сухом, официальном убранстве был маленький туалетный столик возле окна с какими-то флакончиками и зеркалом над ним, как в парикмахерской; две горящие люстры висели по бокам. Пискунов постоял немного и, не дождавшись приглашения, присел с краю на стул. Алексей Гаврилович тоже сел, кокетливым жестом поправил парик, он еще находился в роли, вынул из сумки зеркальце и долго изучал себя и, видимо, остался недоволен, так как личико его изобразило досадливую гримасу. Резким движением парик сдернул и швырнул на пол. Затем быстро разделся догола, сбросил все, что было, и поддал ногой упавшие на пол интимные принадлежности дамского туалета. Этого ему показалось мало, и он еще раз поддал ногой – загнал одежду в угол точным ударом, как футболист. Крикнул визгливо и раздраженно:
– Подать мой униформ! Эй, вы, там! Подать мой униформ!
В дверь бочком проскользнул кто-то из обслуги, из заключенных, бесшумно, как тень. Положил не то чтобы даже аккуратно, а вроде боялся, вот-вот взорвется. Выяснилось, однако, в момент одевания, что в комплекте нет кальсон, и Алексей Гаврилович, уже облачившийся в китель с золотыми генеральскими погонами, стоял без брюк, голый наполовину, икры тощие, синие, как у лежалой курицы, кого-то распекал в дверях, топал раздраженно ногами. При виде такой картины Пискунов не мог удержаться от улыбки, несмотря на повисшую в воздухе зловещую неопределенность. Алексей Гаврилович бросил через плечо сквозь зубы:
– Вот уж на вашем месте я воздержался бы от смеха. Впору читать молитву отходную. Да-с!
Наконец принял надлежащий облик. Сел за стол и нацепил на нос пенсне, что придало ему вид вроде как прокурорский в момент обвинительной речи; и капли не осталось от обычной шутовской манеры.
– Ну что ж, приступим!
– Зачем вы устроили весь этот маскарад, – устало заговорил Пискунов. – Было противно смотреть, как вы кривлялись перед Уиллой! Я действительно принял вас за соседку… Она ведь думала, что ребенок умер, и в этот момент в этом дурацком обличье… Ах, понимаю, такова специфика… везде просочиться, пролезть… – Он с жесткой иронией бросал слова, почти не следя за ними, а думая о другом: увидит ли еще хоть раз, успеет ли… – Да, я хотел проститься с Уиллой, не мог иначе. Даже если бы мне угрожала смерть. Где уж вам понять!
Алексей Гаврилович капризно, раздражительно дернулся.
– Надоела мне эта ваша влюбленность. Что за ребячество! Совершили побег из тюрьмы. А насчет пропуска, который якобы выиграли в шахматы… – Он передернул плечами, вскочил, стал быстро ходить, скрипя хромовыми сапожками. Резко остановился, как бы поставил восклицательный знак. – Условной меры наказания вас лишаю! Все равно толку нет никакого.
У Пискунова ледяной холодок пробежал по спине, но промолчал. А тот чеканил слова:
– Воспользоваться данными вам привилегиями не сумели! Казалось бы, чего еще человеку надо: отдельная камера со всеми удобствами, бесплатное питание, никакие заботы на психику не давят. Сиди и пиши. Но увы! – Алексей Гаврилович помолчал, хмурясь, откинул голову несколько театрально, прокашлялся и запел высоким сердитым голосом: – Договорились дружить, навеки вместе, я вас вытаскивал из психушек и дело ваше притормозил насчет классика, а то сгнили бы уже давно… Мнилось, вправе был рассчитывать на взаимность, ан нет! Посмотрел на исписанные вами листочки. Где хотя бы намек на политический детектив, как я просил? – Вернулся на свое место, недовольный собой, пояснил: —Когда нервничаю или в дурном настроении, пою плохо, самому противно, уж извините.
– Наоборот, – опроверг Пискунов, – я с удовольствием слушаю. Хоть что-то человеческое… Так, лишили условной меры. Это значит, пуля в затылок? Когда? – Еще не верилось, что все это всерьез.
– Опять – когда! Если я вам скажу – сейчас, легче станет? – Алексей Гаврилович откинулся на спинку кресла, сухо барабанил пальцами по столу, на Пискунова это всегда действовало удручающе. – Вынужден сделать ко всему прочему неприятное сообщение! – Собрал лицо в кулачок, озабоченный. – Несмотря на все предосторожности, слухи о ваших пришельцах просочились туда, – показал глазами вверх. – Выразили сдержанное недоумение: что значит? Прибывает комиссия с широкими полномочиями. А посему уважаемые товарищи Сковорода, а также отец города Индюков имени Зощенко издали приказ: немедленно уничтожить все следы… Данный параграф касается опять-таки и лично вас! Вижу вопросительное недоумение на лице. А не вы ли их сами предвосхитили? Можно сказать, накаркали. И пожалуйста – явились, как говорится, не запылились. Еще один эксперимент! Мало нам своего! – буркнул под нос. – Ах, слушайте, мой дорогой, столько на себя статей навешали, как иная дамочка побрякушек! Другому и одной хватило бы. Надругались над классиком! Ну ладно, мы это дело замяли, ах, вы мне подарили прелестные окуляры! Ну а потом? Превращаете, понимаешь, в минигопса секретаря обкома! В результате человек умер. Обезглавили целую область…
– Но он крикнул: «Хорошо»! Товарищ Сковорода распорядился даже повысить меня в должности, сами сказали… – упрямо защищался Михаил.
– Между прочим, не забывайте – посмертно. Я вас тогда переименовал, вовремя нашел решение, и удалось из сложного положения выйти. И вот сидите живой и невредимый. Но до сих пор так и не уяснили себе моей главной мысли, чего от вас хо-чу-то… – Алексей Гаврилович умолк, насупился. И Пискунов с удивлением обнаружил в нем постепенное превращение в новое качество: лицо стало менее искусственным и более человеческим, что ли, хотя и осталась вся та же пугающая непреклонность. Заговорил обвиняюще: – Почему я остановил свой выбор на вас? Потому что под неприглядной, простите, оболочкой распознал талант, тот талант, который способен разглядеть истину под ворохом всякой шелухи, словесной, бумажной, да мало ли… – Пискунов глаза раскрыл: перемена была разительной, почти неправдоподобной. А тот говорил, ходил, круто поворачиваясь на каблуке: – Но посмотрите на себя и на свое творчество! Каждый для вас авторитет, каждому готовы угодить, чуть ли не до земли приседаете. Потому что вы трус, жалкий трус. Ничтожество! А как тряслись, как прыгал у вас в руках пистолет, когда я вам устроил маленький маскарад. Страх, страх! Еще ничего не грозит, а он тут как тут, он впереди, а вы плететесь сзади, как овца, которую ведут на веревке на бойню!
– Разве не этого вы добивались? И добились! Радуйтесь! – выкрикнул Пискунов с ненавистью: то была горькая правда. – Очень хорошо рассказывали о своих дьявольских методах…
Тот грохнул по столу кулаком, заорал, выкатив глаза:
– Так сопротивляйтесь, черт побори, если вы личность! – Постепенно успокоился, смотрел холодно и насмешливо: – Дал возможность вам отомстить убийце! Вернее, мы провели генеральную репетицию.
– Так где же он, этот убийца?
– Ну застрелить вы его не смогли, для этого нужна, пусть небольшая, но все же смелость. Тогда получили приглашение на казнь, и ваш пришелец показал, каким может быть мужество. Я хотел, чтобы увидели…
– Ага, через свои микрофоны все записали, и наш разговор тоже!
Алексей Гаврилович не слушал, мысли его упрямо шли к своей цели.
– Герой вашего романа! Совершил чудовищное злодеяние, превратил в минигопсов каких-то там подонков… Сильнее кошки зверя нет! Ха-ха-ха!
– Чужие лавры покоя не дают! – бросил Пискунов с желчным смешком.
– Да-да! Против меня он младенец, этот ваш Герт! И все намекал, все пытался, чтобы поняли. Я истинный злодей, не этот пришелец, а я! Это на мне кровь тысяч людей, я поднимался по лестнице из трупов все выше и выше, как по ступеням… Это я застрелил ваших родителей, а вас вырвал из рук матери, потому что она вопила, как сумасшедшая. А таких, как вы, отогнали, как стадо ягнят, чтобы раскидать по детским домам… – Алексей Гаврилович перевел дух. – А теперь вот сакраментальный вопрос: что будет со мной и другими такими же? Новая бесконечная цепь убийств из мести, снова кровь или прощение? Я придумал выход, дал возможность написать обо всем – правду! Правду от начала до конца, чтобы добраться до истоков… Вот для чего политический детектив! Чтобы провести следствие по законам жанра! И тогда окажется, жертвы не только те, невинные, но и мы! Вы должны были развенчать дьявола и вернуть Бога! – Алексей Гаврилович уронил с кривой усмешкой: – Употребляю эти слова чисто условно, потому что ни в Бога, ни в черта, конечно, не верю. И я готов был полностью раскрыться, распахнуть двери в этот кромешный ад. И каков итог? Вот они ваши листочки! Ни единой строки! – Пискунов уже узнал свои заметки, наброски второй части романа о небесных пришельцах.
Так вот кто убийца! Он вскочил, весь во власти взбудораженных чувств. Изнутри накатывало что-то новое, пугающе отчаянное, вне разума.
– Потому что был убежден – очередная провокация! – выдохнул с дрожью. – Потому что не верил вам, не верил… Ни одному слову!
– Боялись за свою жалкую жизнь! Да какова ей цена? Садитесь, чего вы все вскакиваете! Какой самолюбивый, ах, ах! – Алексей Гаврилович все ходил и ходил по кабинету. Остановился наконец, широко расставив ноги.
Повисла тяжелая пауза. Он ее нарушил, проговорив:
– Так вот, я прочитал вам обвинительный приговор, изложил причины, чтобы перед концом не было ощущения, что с вами поступают несправедливо… Дан был шанс, вы его упустили…
Пискунов, с трудом осознавая услышанное, слишком все это было ошеломляюще неожиданно, послушно сел. Но что-то с ним продолжало происходить, точно внутри проснулся другой человек. А резкий голос назойливо звучал в ушах:
– Ни к чему не принуждал, просил. Что ж, приходится теперь исполнять… Таков служебный долг… Приготовьтесь!
– Ну, стреляй, гад! – шепотом сказал Пискунов. – Палач, жалкий фигляр! Надеешься ускользнуть от расплаты? Я не боюсь…
– Спокойно, мой друг, спокойно! – перебил Алексей Гаврилович жестко. – Не забывайте, где вы находитесь. На территории чего. Вспомнили? И потом, что за фраза: «Ну, стреляй, гад!» Из школьного учебника для младших классов. Вы же писатель! Еще бы рубашку на груди рванули. Хочу, чтобы вы это сделали сами, хотя можно воспользоваться установкой «Апчхи», она теперь работает безукоризненно. Но лучше вот это… – тонкие губы ядовито растянулись, а рука вынула из ящика и положила на стол пистолет, тот самый. – Обращаться с оружием теперь вы умеете! Итак? У вас нет выбора! Хотя не уверен, что такой подвиг… – Он сел на свое место напротив, наблюдая.
Пискунов схватил пистолет, глаза его сверкали.
– Зато я готов совершить другой! Сейчас ты умрешь, перевертыш! Поступим по законам жанра, преступник будет наказан!
Алексей Гаврилович, видимо, не ожидал такого поворота, побледнел, но сидел не шевелясь, только глаза сузились, смотрели жестко и настороженно. Протянул руку.
– Дайте сюда! Пистолет заряжен, я пошутил! Приказываю! – Все это он цедил сквозь зубы, не сводя глаз с направленного на него дула. – Остановитесь, истерик несчастный! Помните, вы готовы убить раскаявшегося! Бросьте оружие! Стража, ко мне!
Пискунов почти не отдавал себе отчета, что он делает. Перед ним было ненавистное напудренное лицо с подкрашенными губами, оборотень в человеческом облике. Он раскаялся! Уничтожить, как ядовитую тварь! И вот он, долгожданный миг. Я трус? Так получай же! В мстительном упоении Михаил нажимал на спусковой крючок, и выстрелы гремели непрерывно. Алексей Гаврилович осел, голова его бессильно свесилась набок, и он стал сползать со стула. Пули угодили в книжную полку, в стекло, полетели осколки, и дружно, один том за другим, как бы стройной колонной, рухнули на пол все те же классики. Расположились дисциплинированно под ногами.
Папаша – наверно, он услышал крики и выстрелы – зашел во время этой канонады в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Спокойно созерцал трагическую развязку, ничем, впрочем, не выражая своего отношения к происходящему. Только живой глаз его чуть заметно блеснул веселым огоньком, как бы выразив приятное удивление по поводу увиденного.
Расстреляв все патроны, Пискунов с ужасом уставился на вошедшего, затем перевел взгляд на безжизненное тело. Пошатываясь на жидких ногах, двинулся к двери и остановился. Алексей Гаврилович не упал, а свесился со стула, так что голова его почти касалась пола, спиной за что-то зацепился.
– Я убил его, убил! – сдавленным шепотом выкрикнул Пискунов. Глаза его, запавшие и мертвые, с выражением ужаса уставились на Папашу. – Я убил его…
Тот неопределенно пожал плечами.
– Ах-ах, какие страсти! Успокойтесь, чего вы так разнервничались. Ну убили и убили. Мало ли кто кого убивает, – ворчал, – за всех переживать… И вы же шахматист, черт возьми, – упрекнул. – Считайте, что мат поставили! Ваша победа.
Пискунов оглянулся через спину: Алексей Гаврилович сначала шевельнулся, а потом стал подниматься и отряхиваться.
– Идите-идите, – сказал без гнева. – И подождите в коридоре. Я приведу себя в порядок. Потом продолжим.
Патроны что ли холостые? Но нет, видел, как вдребезги разлетелись стекла в шкафу, классики посыпались… И упал.
Папаша слегка подтолкнул ничего не понимающего Пискунова в спину и подмигнул ободряюще: что за излишняя чувствительность!
Пискунов вышел в коридор, сел на скамью для посетителей, сжал руками голову. Кровь стучала в висках. Мысли будто в бешеном вихре неслись по кругу и возвращались все к одной и той же точке. И эта точка служила как бы препятствием, через которое надо обязательно перескочить, чтобы мчаться дальше. Все, что происходило в нем самом, неслось и неслось, как на карусели, – бешеное движение на одном месте, вокруг одного центра… Странно, но после первого шока он почувствовал облегчение. Потому что выстрелил? Или потому что не убил?
– Пожалуйста, заходите! Прошу! – послышался голос Папаши. Он открыл дверь, приглашая в кабинет.
Пискунов двинулся, как по сыпучему песку. Ноги вязли, с трудом преодолевали сопротивление песка. Но он все-таки шел, вернее, с трудом перемещал себя в пространстве.
– Смелее, все в порядке! – шепнул Афанасий Петрович. – Уже не сердится. В хорошем настроении.
Пискунов вошел и, следуя жесту вежливо протянутой руки, опустился на стул. Алексей Гаврилович рассматривал его с любопытством. На его кукольном, напомаженном, напудренном лице не было и тени гнева. Наоборот, глаза свежие, как бы вымытые, смотрят по-человечески доброжелательно.
– А вы молодец! Признаться, не ожидал, недооценил. Удивляетесь, почему не застрелили? Да потому что я не человек в обычном понимании, а в некотором смысле – фантом. А можно еще иначе. Неистребимый.
Пискунов не знал, что и сказать на это. Алексей Гаврилович опять как бы вывернулся весь наизнанку и предстал в облике совершенно новом, таинственном.
– А я все думал, когда же, наконец, – продолжал тот с улыбкой благожелательной, чуть ли не благодарной, так, будто не обойму целую получил в грудь, а новогодний подарок. – Главное ведь не в том, что вы решились меня, так сказать, на тот свет… А догадались в чем? – щурился хитровато. – В том, что через себя перешагнули. Меня не убили, а свой страх убили. И укрепили надежду: еще не все потеряно!
– Так кто же вы на самом деле? – пробормотал Пискунов в недоумении.
– Позвольте, закончу мысль. Давно уже это задумал, только не знал как, выбирал момент. А тут вы со своим детективом подвернулись. Натолкнули на мысль. Все, что говорю сейчас, – плод многолетних раздумий. А кто я на самом деле? Как бы поточнее выразиться… Совокупность я, множественность, то есть в состав моей скромной персоны входят многие тысячи, возможно, и вы сами в какой-то мере.
Слушая эту абракадабру, Пискунов опять вспомнил о своем впечатлении еще в шахматном клубе: что его знакомый – существо неживое, искусственное и действует в определенные моменты, подчиняясь заданной программе, чисто автоматически. А тот продолжал терпеливо объяснять:
– Поэтому меня нельзя уничтожить примитивными способами, а надо внедряться в сознание, ворошить как следует извилины и клещами выдирать одну пораженную молекулу за другой – то, что превращает человека в кровожадного зверя, к чему и призываю вас тщетно.
Вот почему хотел я, чтобы вы в своем романе… Чтобы вы были первым… Уничтожили не восковые фигуры, а оставшийся в душах кровавый след. Нет, не тщеславие, а покаяние, хотел тем самым покаяться, а вы не поверили. Надеялся, что поняли, а нашел одни лишь вот эти листочки. – Алексей Гаврилович потряс тоненькой пачкой.
– Что же вам мешает? – проговорил Пискунов, чуть помедлив. – Не через меня, а самому… Смело, грудь вперед?
Лоб собеседника наморщился, как всегда в момент озабоченности или напряжения мысли.
– Тот земляной человек на кладбище, – пояснил он, – тыкал в меня крестом и говорил – дьявол! И он прав. Только я не тот дьявол, который в сказках и шарахается от креста. – Алексей Гаврилович хмуро умолк, задумался на минуту. – Почему не я сам? Вы победили свой страх, а я еще пока – увы! А хотелось бы вернуться к себе самому, к себе прежнему. Пока не отрезал ту проклятую голову… Угадываете мою мысль? Все-таки каждый остается в глубине души тем, кто он есть. Потом может быть множество всяких ролей и поворотов в судьбе, пусть даже ничего общего не имеющих с его сущностью. Нет, я не хочу сказать, что человек не меняется. К сожалению, меняется до неузнаваемости. Очень меняется, даже невозможно узнать: вроде бы он, а на самом деле – нет. А все ж таки он! Поинтересовались, кто я на самом деле? Скажу откровенно: парикмахер я! Хочется иной раз плюнуть, бросить все и кого-нибудь – тряхнуть стариной, обслужить. Побрить или там постричь. Почувствовать себя человеком хочется. Самим собой. Тайный страх в душе: а вдруг все забыл, не сможешь, порежешь… – Говоря все это, Алексей Гаврилович, заметно волнуясь, вынимал из ящичков бритвенные принадлежности, ножницы, а сам бросал на Пискунова косые, плотоядные взгляды. – А ну, давайте садитесь. Давно, вижу, не стриглись, подзаросли. И побреемся заодно. Да вы не бойтесь, Михаил Андреевич, чувствую, есть еще навыки, есть. Спокойненько, вот сюда, в кресло, располагайтесь удобно… – Сбросив небрежно генеральский китель, Алексей Гаврилович облачился в белый халат, достав его из шкафчика на стене. Крикнул громко: – Эй, принесите горячей воды! Давненько не брились, мой дорогой! Как прикажете, под польку, под бокс?
Принесли воду. Пискунов уселся, как было сказано, поудобнее вытянул ноги.
– Подровняйте сзади, чтобы не висело, – попросил он, – височки прямые, если можно, только не много снимайте, а то и так ничего нет.
Алексей Гаврилович некоторое время старательно трещал машинкой, а Пискунов наблюдал за ним в зеркало. Проговорил в раздумье:
– Так вот, насчет романа. Такое впечатление, что ваш благородный порыв… не совсем бескорыстный. Хотите быть в то же время оправданы, вы, лично. Что за опасность грозит? И откуда вдруг?
Вопрос, похоже, попал прямо в цель, потому что Алексей Гаврилович слегка замялся, но лишь на какое-то мгновенье. Опровергнуть не пытался.
– Ах, да вы ничего не знаете! Вот недостаток отдельной камеры – дефицит информации, – тараторил он с деланным оживлением. – Произошли изменения политического климата – в сторону потепления. Скоро потянутся всякие там репрессированные. Хоть под землю с головой зарывайся! Понимаете наше-то положение какое? Жуть!
– Ах, вот оно что. Понимаю. – Пискунов умолк и долго сосредоточенно думал. Наконец произнес: – Лично у меня нет сейчас против вас злобы. Мечтал о священной мести, разжигал в себе гнев. А сейчас – нет. Поэтому ваше предложение принимаю, хотя обещаний пока не даю. По-моему, сзади очень хорошо. – Пискунов рассматривал себя в зеркало, которое Алексей Гаврилович подставил и держал.
– Кроме одного! – Он правил теперь на ремне бритву. – Эти ваши листочки надо уничтожить. Чтобы не возникал соблазн. Не беспокоит бритва? Волос у вас на бороде жесткий, а на голове мягкий… – Некоторое время смотрел внимательно.
– Шея моя не стимулирует? – спросил Пискунов с кривой усмешкой.
Тот захихикал, но ничего не ответил, ни да ни нет. Продолжал свое:
– Весь вопрос, как уничтожить. Лучше всего, конечно, сжечь, но банально. И мы же не святая инквизиция, цивилизованные люди как-никак. Можно закопать, но возникнет желание откопать. Вот что я придумал: утопить, как щенят! Согласны? В реке.
Пискунов поморщился: вот же настырный тип!
– Попробую. – Они переговаривались через зеркало, и Михаил вдруг вспомнил свое ощущение еще в шахматном клубе – что они где-то виделись. Вот так и познакомились – в парикмахерской, где его знакомый, видно, тайком упражнялся. Он еще тогда машинально коснулся зеркала, беседуя с изображением.
Зазвонил телефон. Алексей Гаврилович снял трубку и по мере того как слушал все больше мрачнел. Благодушного настроения как не бывало. Резко бросил кому-то:
– Машину мне немедленно! – Торопливо убирал бритвенные принадлежности, поясняя озабоченно: – Только что сообщили: пришелец совершил побег из тюрьмы. Как он меня подвел! Даже не посоветовался! Нужно срочно разыскать. Неизвестно, чего еще он может натворить.
Михаил стирал с лица остатки мыла, побриться до конца не успели.
– Хотите поймать – и?..
– Где он может быть? Поедете со мной, поможете найти. – Алексей Гаврилович халат убрал, облачился в форму.
Через некоторое время сияющая генеральская машина, вальяжно покачиваясь на рессорах, мягко плыла по улицам праздничного Бреховска, держала путь к Зеленому острову – именно этот маршрут подсказало Пискунову внезапное озарение.
