Текст книги "Восковые фигуры"
Автор книги: Геннадий Сосновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
– Михаил Андреевич! – вскричал он бодро, делая вид, будто обрадован чрезвычайно. – А я вас издали еще приметил, идете в задумчивости. Здравствуйте! – Обменялись рукопожатием, причем Алексей Гаврилович стискивал руку с особенной теплотой; после ресторана они не виделись еще, и он как бы давал понять, что не сердится. – Рыбку здесь ловите? Ну и как рыбка – клюет? Ох уж эта ваша рыбка! – Лукаво прижмурился и погрозил пальцем. – Она, однако, недурна!
«Откуда все знает?» – Михаил замер с жутким ощущением кошмарного сна. По правде говоря, от неожиданности он растерялся, и первым побуждением, в сущности излишним, было заслонить ссбой от нахальных глаз прекрасную даму. Оба топтались на месте туда-сюда, что со стороны выглядело комично. Алексей Гаврилович вытягивал по-гуси-ному шею, личико его напомаженное, кукольное прямо-таки, светилось от удовольствия. Явно изгалялся.
– Только давайте без дураков! Нет никакого шара, нет никаких пришельцев! Все это я выдумал, понятно? – крикнул Пискунов истерично.
– Тихо, тихо! Спокойненько… Без нервов!
Глаза потупил и сел на топчан. Улыбочку стер с лица, как мел с грифельной доски. Пальцы вытянулись и стали барабанить по деревяшке. Смотрел с упреком.
– Обижаете, Миша. Чем заслужил, не знаю. Договорились дружить, полная откровенность, навеки вместе. И я первый пример подал, признался в грехах.
– Признались в грехах? – машинально повторил Пискунов, наблюдая за пальцами, противный холодок пополз по спине. «Все же надо было извиниться перед ним за ту пьяную выходку в ресторане!» – подумалось малодушно.
– А за то обижен, что утаили. Скрыли от меня столь знаменательный факт. – Поднял себя резким движением, смотрел теперь жестко, как на провинившегося, кукольное личико окаменело. Сказал медленно, с расстановкой: – То, что выдумали, согласен. Но ведь не только выдумали. Не только!
Пискунов взъерошил волосы жестом непонимания.
– Минуточку, минуточку! Позвольте…
– Нет, это уж вы мне позвольте, пардон! – Глаз прищурил, будто прицелился. – Не столь давно в одном лечебном учреждении после истории с классиком, которого… Припоминаете? Так вот, изволили выразиться, что эти ваши герои как бы материализуются. В вашем сознании. А на самом деле что?
Тут он руку сунул под лежак и что-то там нажал. Послышалось легкое жужжание механизма перемотки и вслед за тем нежный голос Уиллы: «Мой милый мальчик! Все очень просто: реальность и созданные вами образы соединились, вы нас предвосхитили силой своего таланта».
Алексей Гаврилович выключил магнитофон и поднял палец.
– Вы их предвосхитили! – сказал с нажимом. Пискунов лишь моргал оторопело. – Не удивляйтесь. Здесь все прослушивается. Пляж омикрофо-нен.
– Пляж… омикрофонен? – повторил Пискунов как эхо.
– Именно. Такова наша специфика. Так что прошу, предвосхищайте и впредь. И насчет всего дальнейшего информируйте! Как во время нашей приятной застольной беседы. Подробно! – Алексей Гаврилович выдержал паузу, а затем довольно ловко переменил лицо. – Ну все, все! Вижу, спешите, задерживать не смею. Адью! – И он кокетливо сделал ручкой. – А насчет ресторана… Не берите в голову. Понимаю, погорячились, прощаю великодушно. Ах, вы мне подарили прелестные окуляры! Вечный должник! Да, вот еще, о грехе я напомнил… – Знакомый стеснительно крутанулся на пятке, взволновался. – Бритвой я его, помните, клиента? Голову отрезал, кровища, как из ведра. Все думал, заинтересуетесь, нет?
– Вас? На роль преступника… для романа? – Пискунов опешил.
– Именно, именно! Тщеславие – порок, да, но ничего не могу с собой поделать. Жажду послужить для искусства. Мечтаю! А если честно, есть у меня одна задумка насчет вас… Но пока – секрет, секрет…
Ну дела! Трудно было сразу переварить и взять в ум такой неожиданный поворот. Пискунов не готов был к ответу и обещал подумать.
Весь этот сумбурный разговор его прямо-таки ошеломил, из колеи выбил, хотя кое-что и прояснилось при этом. Отложилось явственно: Алексей Гаврилович на сей раз бодрым смотрелся, полон был жизненных соков – само воплощенное долголетие, а он тогда в шахматном клубе его чуть ли не в старики определил. Сходство с дамой, однако, оставалось, особенно когда изящно задрапировался в простыню и отставил ножку как бы с целью соблазна. И еще одна деталь. На руке его каким-то дьявольским зеленым пламенем сверкал перстень с дорогим камнем, похоже, обладавший тайными свойствами: Пискунов никак не мог взгляда отвести и путался в мыслях. Видимо, было так задумано.
Они расстались. Когда Пискунов отошел и мельком через плечо оглянулся, то увидел, что Алексей Гаврилович опять нырнул под простыню. Через дырочку торчал только нос, подобно перископу, выдвинутому подводной лодкой на поверхность с целью наблюдения.
А Михаил продолжал размышлять, озадаченный. Почему он так настойчиво рвется в прототипы, на роль преступника? Честолюбие, готов послужить для искусства? Чепуха какая-то! И что скрывается за его постоянными намеками? Ответа не было.
Приступ третий
Это был тупик, тот страшный тупик, когда отчаяние и невозможность найти выход толкают человека на самые необдуманные шаги. Стоило засесть за сочинение детектива с твердым намерением сдвинуться наконец с мертвой точки, как на бумагу ложились совершенно дурацкие фразы – будто дьявол водил рукой, что-то в стиле западных боевиков: «Гангстер Сэм выхватил кольт и вогнал половину обоймы в ненавистную квадратную физиономию, но что это? Майкл выплюнул изо рта сигару и сунул руку в карман. И тогда Сэм понял, что проиграл. О, юная Мери, прощай навсегда!» И так далее в том же духе, пока Пискунов не уяснил себе, что по заказу, вопреки велению сердца не напишет ни единой путной строчки. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Приходил на память мудрый совет психиатра – руки в теплую ванну, чик-чик иностранным лезвием, и жизнь уходит медленно, капля за каплей. В отчаянии он бросался на кровать с набалдашничками, где некогда почивала тетя Мура, и губы его шептали заветное имя. Уилла, любовь моя, я не могу умереть, не увидев тебя еще раз! Валентина привыкла к этому имени, которое он повторял во сне, и, зная, что это всего лишь литературный персонаж, не устраивала истерик и ревнивых сцен.
Между тем юбилейная дата – день рождения города Бреховска – приближалась неумолимо, как смерть. Гога был озабочен, никого не обнимал за талию, говорил с сильным грузинским акцентом. Звонил товарищ Григорий Иванович Сковорода, интересовался, как дела, не подключить ли местные писательские силы в лице Индюкова, председателя райисполкома. Гога сказал, не надо, справимся, это был вопрос престижа газеты. Семкин пугал торжественными обязательствами. И на фоне полной безнадежности все явственней обозначалась мысль – не воспользоваться ли милым гостеприимством Афанасия Петровича, начальника тюрьмы, пока вдруг Пискунова не осенила идея, столь же неожиданная, сколь и блестящая, как ему показалось.
Оставалось только удивляться, как это раньше не пришло в голову. Видно, в подсознании шел подспудный процесс, пока не прорисовались в памяти вещие слова: «Преступник, которого вы искали, есть и будет ждать вас, чтобы вы– успели встретиться перед казнью, ибо дни его сочтены!»
Так вот он кто, этот преступник, – Герт, человек из будущего, одержимый безумной идеей. История о небесных пришельцах превращалась в историю раскрытия страшного преступления. А уж местные правоохранительные органы пусть постараются: тайная слежка, погоня, выстрелы, кровавый финал… Вот вам и детектив на местном материале. Эврика!
В состоянии радостно-возбужденном Пискунов шел по улице, сам не зная куда. Все складывалось как бы само собой, обретая единство и в деталях, и в главном, будто мчится в скором поезде, едва успевая схватывать пролетающие мимо картины. И в этот момент перед его воодушевленным взором оказался все тот же таинственный универсальный магазин, смотревший на улицу стеклянным оком витрины. В быстром темпе он пробежал было мимо, затем остановился, вернулся. Стиснул ладонями виски. Да что с ним такое? Расталкивая покупателей, вошел в магазин, боясь оглянуться и в то же время испытывая потребность сделать это немедленно. Должно быть, хорош он был: продавщица отшатнулась в страхе: сумасшедший! А Миша стал пробираться к витрине с другой, внутренней стороны. Время близилось к закрытию, толпа покупателей быстро редела. Предметом же его внимания был все тот же манекен, чье лицо показалось однажды знакомым. Прозвенел звонок, призывая оставшихся покинуть торговый зал, а Миша, прячась за портьерой, осторожно выглядывал, пока манекен не повернул голову в его сторону и не сказал:
– Михаил Андреевич! Не прячьтесь, я вас заметил. Здравствуйте!
Так и есть, опять Алексей Гаврилович! Пискунов в замешательстве стал бормотать, что безмерно удивлен, приложенный к губам палец его остановил, призывая говорить тихо.
– Не удивляйтесь! Я здесь работаю. По совместительству. Надзираю! – добавил с важностью.
– Надзираете за манекенами? Но ведь это же…
– Ну не только. – От дальнейших объяснений уклонился, видимо, тема была секретная, не подлежала огласке.
«Магазин омикрофонен, осторожничает!» – догадался Пискунов. А тот скользнул за портьеру и схватил нетерпеливо за руки.
– Ну, как вы насчет меня решили? Разговор на пляже, помните? Положительно?
Вот уж совсем некстати. Пискунов нахмурился, соображая, как бы тактичнее отказать, чтобы не обидеть.
– Боюсь, не получится, – отверг он с натянутой усмешкой. – Слишком уж банальная история.
– Есть другая кандидатура? Кто он? – Знакомый вонзился оком, сквозь розовую улыбочку проглянуло что-то жесткое, требовательное. Ждал.
– Да не в том дело. Ну отрезали вы клиенту голову, и что? Где тут проблема, конфликт? Кто с кем борется?
– Позвольте, позвольте, мой дорогой, – перебил Алексей Гаврилович. – Вы ведь меня даже не дослушали, а уже отвергаете с порога. Я же не все сказал. Что далыне-то было не сказал. И вообще…
– И не обязательно вовсе. Я и так знаю.
– Бог мой, да откуда?
– Ну хорошо, – Пискунов сосредоточился. – Тогда слушайте. С отрезанной головой, как говорится, все ясно. А дальше происходит следующее. В тот самый момент, когда опомнились, ощутили весь ужас положения и нужно было как-то уничтожить следы, не дай Бог, кто-нибудь… В этот самый момент перед парикмахерской останавливается великолепная машина черного цвета и требовательно клаксо-нит: ду-ду-ду… – Алексей Гаврилович, как эхо, чисто машинально тоже изобразил губами звук автомобильной сирены – подтвердил. А Пискунов продолжал: – Вы заметались в страхе. Открывать? Не открывать? Но как не открыть, когда уже раздается стук в дверь, настойчивый, властный. Единственное, что можно сделать, это набросить простынку на кресло с сидящим трупом, а голову спрятать в корзинку для мусора и накрыть газетой, что вы быстренько и делаете, причем, как мне кажется, газета была не центральная, а местная…
– Центральная, – вздохнул Алексей Гаврилович, слушавший с большим вниманием и все возрастающим удивлением, но уважительно. – Газета «Труд».
– А дальше так. Вытираете платком руки и суете платок в карман. Дверь открываете… Важный клиент садится в кресло, и вы начинаете его обслуживать. Ноги подкашиваются, бледны, как полотно, но специалист вы отменный и несмотря ни на что постригли, побрили по высшему классу. Клиент остался весьма доволен. Вот он достает кошелек, отсчитывает деньги и оглядывается… А на белом-то уже красное пятно величиной с тарелку… Жуткий момент! Подходит к креслу и простыню откидывает. Смотрит. Находит взглядом корзинку, газету приподнимает двумя пальцами и говорит такую фразу: «Побрили хорошо, но немного перестарались…» Тут у вас чуть ли не обморок, схватились за что-то и опрокинули флакон с цветочным одеколоном.
– Это был одеколон «Шипр», – уточнил Алексей Гаврилович, он был потрясен.
– Ну возможно, не спорю. А клиент продолжает: «Садитесь в машину, поедете с нами. Вы нам подходите!» Ну и так далее. Могу лишь добавить, что это было еще тогда, когда… Отсюда и пошла удача.
– Поразительно! – Алексей Гаврилович морщил узенький лобик как бы в тщетной попытке разгадать фокус. – Невероятно! Именно так – отсюда и пошла удача. Значит, не подхожу?
– Да главное-то даже не в этом! – Пискунов наседал. – Тут вопрос принципиальный. Преступник должен быть изобличен и наказан, таков закон жанра. Да вы и сами говорили, помните, в ресторане? А с вами, похоже, ничего подобного не случилось, никаких следов от наручников. Наоборот, преуспеваете!
– Преуспеваю! – согласился Алексей Гаврилович. – В каком-то смысле. – Он в досаде крутанулся на каблуке, видно, забыл, где находится. – А насчет того, кто с кем борется… Вот это и самое главное. – И сам себя перебил: – А если я вам еще кое-что о себе?.. Голова – это, между нами говоря, чепуха, мелочь.
Пискунова же опять напрочь выбило из седла, ибо в ответ на эти слова один из манекенов чуть усмехнулся. Алексей Гаврилович заметил и пояснил:
– Не обращайте внимания, мой напарник.
Тут его прямо-таки в жар бросило, потому что манекены сочувственно заулыбались, как бы понимая, что положение у него затруднительное. На подгибающихся ногах да скорее – к выходу. И как приударит бежать. А вслед ему кричат:
– Михаил Андреевич! Да подождите же, все вместе… Мы вас сейчас догоним…
Летел напропалую, вопреки правилам движения, чуть не угодил под колеса, кто-то бешено ругался. Расталкивая прохожих, нырнул в один переулок, затем в другой, чтобы запутать следы, а когда оглянулся, то увидел Алексея Гавриловича. Тот бежал с согнутыми локотками, высоко поднимая коленки, шажками маленькими, но быстро. И не один бежал, а вместе с манекенами, они двигались кучкой, немного приотстав. Видимо, субординацию соблюдали. Было также несколько женских манекенов. На одинаково кукольных личиках одинаково искусственные улыбки. Ничего угрожающего, а Пискунов был весь в холодном поту, чувствовал, вот-вот рухнет замертво.
– Михаил Андреевич, куда вы так торопитесь? – раздавалось сзади. – Вы мне подарили прекрасные окуляры, чистейший антиквар! Навеки вместе…
Тогда он приналег, перемахнул через каменную ограду и очутился на какой-то служебной площади с довольно густой зеленью и коротко подстриженным кустарником вдоль всей ограды. Маленькое приземистое здание как бы приглашало своей прохладой, и он нырнул в полумрак после яркого солнца. Обычный лечебный зал: люди лежали, едва прикрытые простынками, под сильным электрическим светом, принимали, видимо, процедуры. Он бросился на один из свободных столов и накинул на себя простынку, с головой укрылся. Успел увидеть: Алексей Гаврилович тоже заскочил, покрутился и, по всей видимости, решил, что потерял след. Исчез. Пискунов перевел дух и выглянул из-под простынки. Рядом с ним лежит женщина, он ее не заметил сначала. Довольно молодая и совершенно голая, не стесняется, только личико ладошкой заслонила. В глубине суетился кто-то в белом. Миша повернулся в другую сторону – там был мужчина, но довольно странного вида: заботливо придерживает голову руками, но она у него не там, где надо, а зажата между колен, как бы смотрят друг на друга с некоторым недоумением – голова и шея. Теперь он разглядел и обитые цинком столы и уже смутно, проваливаясь в трясину обморока, услышал молодые голоса. Его стайкой окружили студенты.
– Василий Павлович, Василий Павлович! Посмотрите! А почему покойник одетый? – Это Маша, как всегда, настырно влезла со своим вопросом. Руководитель практики крикнул куда-то в глубину:
– Слава! Помоги девочкам…
Из темного угла нехотя выполз развалистый малый лет под тридцать. Спутанные волосы, как мочалка, мешковатое лицо с прилипшим окурком вместо соски: прижился тут возле спирта. Одет, однако, по форме: черного цвета халат с засученными рукавами, фартук из клеенки. Пискунов остался в чем мать родила. Студентки, стесняясь, отводили глазки. Ассистент объяснял:
– Тема нашего занятия – устройство кишечника. Маша, берите скальпель. Делаем продольный разрез брюшины сверху вниз сильным движением. Постарайтесь не повредить внутренние органы.
А Маша, существо неуемное, опять влезает, отвлекает от дела:
– Василий Павлович, Василий Павлович! Посмотрите! Покойник живой… Нет, правда, дышит!
– Сейчас перестанет. Берите скальпель! И сколько раз вам объяснять: здесь не покойник, а труп, понимаете? Учитесь медицинской терминологии! – Тут Пискунов чуть пошевелился. – Да придержите его, черт возьми! взорвался ассистент. – Труп какой-то недоделанный! Привозят черт знает что!
– А может его головой в формалин? – присоветовал Славик, но вяло, без энтузиазма: тащить опять, возиться…
Пискунов, однако, не стал дожидаться экзекуции – рванул со стола, едва успел прихватить одежонку, выскочил наружу – и бегом по дорожке, распугивая встречных. Бежать долго не пришлось: дорожка привела его именно туда, куда надо.
Когда очнулся после укола, то увидел себя лежащим на той самой койке, где и раньше. Несколько человек, окружив его, сидят кто где, небритые, колючие, как ежики. Один, заросший бородой до самых глаз, спросил, жарко дыша и наклоняясь к лицу Пискунова:
– За что лежим, товарищ?
– За побег. – Сильно заволновался, вспоминая. – Бежал.
– Из тюрьмы? – ахнули восторженным хором.
– Из универсального магазина. Они гнались за мной… Манекены! Загнали в анатомичку…
Тут ввалились санитары и посетителей вытолкали в шею, не дали развить интересную тему. А спустя минуту явился врач. Был он свеж, румян, гладко выбрит и в халате не с неопрятными пятнами и подтеками, а в чистом, тщательно выглаженном. Двинулся к Пискунову с восторженным лицом, раскинув объятия, они расцеловались. От психиатра пахло духами. Он возбужденно втиснулся губами в ухо:
– Вы меня очень выручили, как раз вовремя. Сейчас я вас познакомлю с профессором, хочет провести эксперимент. – Сам он, видно, волновался.
Подбросил историю болезни и стал ею жонглировать, а потом, как мячик, поддал ногой неосторожно – история улетела в окно. Лепетал растерянно: как же быть, как же быть?
– Да не расстраивайся, – сказал Пискунов. – Крикни в окошко, чтобы принесли. – Тот так и сделал. И действительно, скоро принесли. И тогда Пискунов спросил с грубоватой прямотой: – Слушай, Вася, только откровенно, болеешь давно? С головой у тебя что-то не того…
Тот был застигнут врасплох, забегал, засуетился, сел на стул, зашебуршился:
– Вас, так сказать, интересует – что?
– Не юли, слушай. Я спрашиваю: давно этим страдаешь? – покрутил пальцем возле виска.
– С тысяча девятьсот семнадцатого года, с февраля, как раз накануне буржуазной революции. Я был тогда еще в виде родителей, папы и мамы.
– Туфли жали или гвоздик высунулся? – допрашивал Пискунов строго.
– Кирзовый сапог! – погрустнел психиатр. – Наступил на булыжник каблуком до крови. А вождь мне и говорит: Вася, ты идешь на подвиг во имя светлого будущего, поэтому целуй знамя! Нога болит, но все равно схватился за древко, подпрыгнул и поцеловал прямо в середину красного цвета. Оказалось, рожа какого-то пролетария из первых рядов. Еще и по шее схлопотал: не за то схватился, за что надо, а я откуда знал.
– Сознание у тебя какое-то путаное! – уличал Пискунов. – Во-первых, кто это был на самом деле, папа или мама? Кто схватился-то?
– Мама, – стыдливо признался врач. – Они в тот раз познакомились и полюбили друг друга. Но это уже после. Их потом расстреляли, я едва успел родиться… Только успел, и вот…
– Так и говори – психическая травма, плетешь невесть что!
«А может, и моих родителей так же?», – вдруг приоткрылось Пискунову.
Оба умолкли, думая каждый о своем. В этот момент дверь распахнулась и держа над собой тяжелую прекрасную голову, окруженную божественным нимбом, который если и не был виден, то лишь по причине дневного света. Вокруг клубилось серебро волос, стекало на белоснежный халат. Лечащий врач подскочил, изогнул стан.
– Это он, я вам докладывал. Шизофрения, навязчивые идеи, впадает в депрессию. Словом, весь букет!
– Отлично, отлично! Ну что ж… Весьма! – одобрил.
Вокруг божества порхали как бы ангелочки с крылышками – студентки. Одна шепнула другой:
– Нинка, это же тот самый, который ожил! Он мне еще там, знаешь, понравился как! Такой миленький, прямо хоть сейчас бы…
– А как же ты определила, что живой? Ну, Маша!
– Дурочка! – Что-то зашептала в ухо, обе покраснели и захихикали, поглядывая на Пискунова, стараясь привлечь внимание.
А бархатистый голос, привыкший к аудитории, рокотал:
– Итак, в качестве наглядного пособия возьмем хотя бы этого больного. – Указкой очертил контуры Пискунова, потыкал палочкой. – Ну, как мы себя чувствуем? – Коснулся плеча барственно-пухлой ручкой, но ответа не получил, Пискунов не принял тона, молчал.
– Он играет в шахматы, – подсказал Василий Васильевич.
– Ах вот как! Очень мило. И кто же мы? Очевидно, чемпион мира, не так ли? – Повел весело прищуренным глазом в сторону слушателей. – Эйве, Капабланка, Алехин? Который же? – Прятал улыбчивость.
– Ну зачем же так далеко, – сказал Пискунов. – Я Анатолий Карпов.
Тотчас, как, видимо, и было задумано, появились шахматы, и профессор, призывая внимательно следить за поведением пациента, сделал первый ход. Эксперимент, похоже, в том заключался, чтобы показать величину дистанции между тем, что маниакальный больной думает о себе сам, и что он есть на самом деле. Тут Пискунов весьма невежливо повернулся к профессору спиной и попросил следующие ходы диктовать, чем неприятно того удивил. Игра, однако, продолжалась. Теперь все не отрываясь следили за ее ходом: такое не часто увидишь. Не прошло и трех минут, как профессор получил мат. Он побледнел, но не растерялся, прокомментировал с достоинством:
– Вы видите явное отклонение от нормы, что является следствием обостренного течения болезни. Элитус формус контралиум!
Пискунов диктовал ходы и подмигивал студенткам. Профессор опять проиграл. Это было тем более обидно, что, как потом выяснилось, он прочно удерживал титул чемпиона психиатрического отделения, включая также и медперсонал. На этот раз глаза его злобно сузились, а тонкие губы-ниточки сжались. Послышались сдержанные смешки. Взлохмаченный, красный, вконец потерявший лицо, профессор получал мат за матом, на него жалко было смотреть. Наконец раздраженно смешал фигуры, вскочил, в бешенстве зашептал лечащему врачу:
– Идиот! Кого вы мне подсунули! Тяжелая форма, чрезвычайно опасен! Держать в одиночной ка… то есть палате! Три раза аминазин, двойная доза! Не спускать глаз! – Психиатр, однако, стал что-то объяснять прыгающими губами. Тот побежал к телефону. Издалека доносился его резкий, гневный голос, который, однако, вдруг упал и перешел на более низкие ноты, а затем и вовсе выдохся. Вернулся с виновато-растерянным видом, серебро волос стекало с головы сосульками – как будто выскочил из-под душа. Двумя руками жал Пискунову руку, поздравляя с победой, изгибал поясницу.
Когда группа ушла вперед, отвел психиатра в сторону, сказал отрывисто:
– Выполняет задание особой важности для руководства. Вы знали об этом?
– Так точно, виноват, товарищ генерал! Давал подписку о неразглашении…
– Дайте медицинское заключение, что совершенно здоров! И чтобы духу его тут не было!
