Текст книги "Восковые фигуры"
Автор книги: Геннадий Сосновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
Уилла медленно повернула голову, взгляды их встретились.
– Понимаю. Ты превратил его в минигопса! Герт, и что же теперь?
– Да, да, да! Результат сказался немедленно, как я и предполагал. – Закинув руки за спину, он стал расхаживать по комнате походкой Вождя. Заговорил без всякого перехода: – Вот ты возишься с этим Захаркиным! Хороший объект для приложения своих способностей. И чего ты достигла? Нет-нет, я не сомневаюсь в очередной победе! Очень приятное занятие – обращать в свою веру молодого здорового подонка, отрабатывать научные методы воздействия на расстоянии. – Прищурив глаза, философ смотрел подозрительно. – А почему, собственно, на расстоянии? И на каком расстоянии, вопрос. Вот кого следует превратить в минигопса, что я и сделаю при случае. И чем быстрей, тем лучше!
Уилла воскликнула, сдерживая досаду: что за глупая ревность!
– Чем он тебе досадил? Твердишь все время одно и то же. Я испытываю к нему что-то даже… как мать к своему ребенку.
– Хорош сыночек! Особенно для молодой дамы. О, представляю твое лицо, когда я выну из кармана эту маленькую мартышку! Можешь сшить ему трусики в белую полоску и любоваться. А еще лучше, пожалуй, его заспиртовать. Можно потом отдать в музей как редкий экспонат!
– Господи, ты становишься несносен! Что за шутки! – вскричала Уилла, гневная тень скользнула по ее лицу.
– Я не шучу! – Он приблизился, устремил на нее один из тех взглядов, которые она никогда не могла выдержать, будто с силой пригибал к земле. – Да, я солгал тебе тогда на берегу! Почему? Ты – единственное препятствие на моем пути, и я должен убрать это препятствие. С тобой или без тебя. Решай! – Философ высоко вскинул подбородок и застыл на секунду, как монумент. – Есть только один путь: цепная реакция зла!
Стоявший в углу робот неожиданно вмешался.
– Мадам Уилла считает более верным другой подход: цепная реакция добра. Человек заряжается энергией добра и передает ее другому…
– Чепуха! – Герт повернул голову, озадаченный. Почему Руо принял не его, а ее сторону? – Захаркин передает энергию добра? И каким же способом, любопытно? Когда на троих скинутся? «Вася, ты меня уважаешь?
Герт умел жестоко иронизировать, Уилла перед ним явно пасовала. И однако, глядя в ее распахнутые с укором глаза или на то, как гневно сдвигались ее брови, а вся тонкая фигурка напрягалась в порыве негодования, он ловил себя на том, что любуется ею, и сдавался. Всегда сдавался.
– Кстати, заодно я решаю здесь их вечную проблему с питаньем и жильем, – проворчал он с кривой усмешкой. – Чтобы прокормить минигопса, мышиной порции достаточно, а чтобы расселить их всех, хватит одного небольшого домика где-нибудь за городом среди природы. Видишь, как хорошо. Все счастливы, все довольны! Люди будут специально приезжать посмотреть, как в зоопарк. Чем не культурное мероприятие!
Уилла отошла к окну и долго так стояла, скрестив руки, с выражением печали. Наконец сказала:
– Герт, я боюсь! Я правда очень боюсь. Ты не о том говоришь. С каждым днем мы отдаляемся друг от друга, разве не заметно? И это сейчас. Проще было бы, наверно, согласиться, довериться тебе во всем и ждать. Почему я протестую?
– Да-да, очень хотел бы это знать! Почему? Сомневаешься в правильности выведенной мной формулы?
Помолчав, она продолжала, следя за своей мыслью:
– Я не раз думала об этом. С тех пор как возник патриархат и мужчина оттеснил женщину, все, что было главным для человека и всегда останется таким, – любовь, доброта, сострадание к ближнему, то, что несет в себе женское начало, стало второстепенным. Ах, эта борьба страстей, – самолюбий, жажда власти и стремление подчинить себе все и вся! Люди сделались пешками, запутались в тенетах мужского эгоизма. Бредовые идеи, реки крови, миллионы искалеченных жизней…
То был ее конек. Герт слушал вполуха, чуть морщась, перебил:
– Иначе общество не в силах было бы подняться выше своих физиологических потребностей. Созидающий ум должен быть свободен от инстинктов.
– Герт, не будем забираться в дебри, – сказала Уилла. – Вот послушай. Недавно я побывала на судебном заседании. Какой-то пьяный шофер сбил пешехода, и тот скончался на месте. Жена потерпевшего, знатная дама, судя по внешности, жаждала крови. Этот человек даже не защищался, сидел с раздавленным, серым лицом, какое бывает у приговоренных к смерти. Почему-то мне захотелось глубже проникнуть в его историю. Я сделала это методом глубокого погружения, когда удается прорваться в иное информационное поле, тебе это известно.
– Еще бы! – перебил он. – С помощью этих фокусов мы пока что зарабатываем на пропитание. А кроме того, я, как идиот, по твоей милости… Черт возьми, это невыносимо!
– Успокойся, дослушай до конца. На чердаке соседнего дома покончила с собой жена шофера, случайно узнала, что смертельно больна и надежды нет. И это в тот момент, когда оба с нетерпением Ждали ребенка. Можно понять ее отчаяние и великое мужество: чтобы избавить его от ненужных страданий, она решила уйти из жизни незаметно, как бы исчезнуть. Дом был нежилой, и муж, думала она, долго еще будет ждать, надеяться: а вдруг отыщется. Но дверь случайно взломали, и все обнаружилось. Он ничего не знал об истинной причине, о том, что то было последнее, отчаянное проявление ее любви. На меня смотрели с холодным недоумением: кто такая, откуда? Конечно, ни одно слово не было принято в расчет, водителю намотали на всю катушку, как они здесь выражаются. И однако мне не забыть его взгляд, когда я все объяснила и этот человек все понял, осознал, что любимая женщина совершила поистине благородный подвиг ради него, он будто из мертвых воскрес и с невниманием выслушал приговор. Ах, этот твой нетерпеливый жест! – воскликнула Уилла. – К чему такие длинноты!
– Я действительно не понял – к чему, – подтвердил Герт. – Чтобы лишний раз напомнить о своих дурных предчувствиях? Я не верю в них.
– А к тому, что есть правда мнимая и правда подлинная. Мнимая правда всегда на поверхности. А путь к правде подлинной… Женское сердце угадывает ее, даже если она спрятана глубоко. – Уилла умолкла и опять невнимательно посмотрела на окрашенное заревом небо. – Я знала, что это произойдет. И готова была бы простить, примириться… Да, каждый человек должен оставаться, каким он создан, если им движет любовь к людям, а не одно лишь дьявольское честолюбие.
Философ поднял руки, как бы призывая к милости.
– Уилла, умоляю! – вскричал он. – Когда ты пускаешься в свои рассуждения, я должен пилюли принимать во избежание сердечного приступа! – Теперь он смотрел на нее острым насмешливым взглядом. – Ах, тебе жаль этих несчастных малюток? Минигопсы – всего лишь исторический мусор, прах под ногами. Его надо просто вымести, чтобы навести чистоту. Да, ты права, к людям я равнодушен. А за что их любить? Любят не людей вообще, это пустая демагогия, любят близкого человека, вполне конкретного. Разве так называемые революционеры древности шли на каторгу, на казнь из любви к людям? Они делали это во имя идеи, в которую фанатично верили. Или дешевая романтика. Идея во имя человека и человек – разные вещи…
– Ах, ты предельно откровенен! Значит, и ты сам…
– Вовсе нет. Важна не любовь к ближнему, а совпадение существа идеи с его интересами. А те, в чьих умах идеи рождаются…
Уилла с болью почувствовала, что этот их разговор ставит последнюю точку. Стоит ли бесполезный спор продолжать?
– Герт, я не могу жить в мире абстракций, как ты. То, что для тебя исторический мусор, для меня живые люди. Они тоже стали жертвой эксперимента. И они нуждаются в помощи. И в любви тоже, – добавила, чуть помедлив.
Философ сел, откинувшись в кресле, смотрел в упор с выражением иронического понимания. Уилла вспыхнула и отвернулась. Его дьявольская проницательность помогла ему догадаться, о чем она сейчас подумала.
– Вот мы и добрались до сути, – сказал тот, прищурив глаз. – В наших мыслях прекрасный Юноша с голубыми глазами. Так вот откуда потянуло холодком. – Он не сводил с нее глаз. – А все прочие рассуждения… Они дым, ничто.
Уилла вызывающе тряхнула головой, гордо изогнулись брови.
– Если тебя интересует это… У меня нет секретов! Ну и что? Да, мы с ним встречались. На том же самом месте и совершенно случайно.
– О да! Помню, как он на тебя тогда смотрел… Мне показалось, он был близок к обмороку. Такое зрелище! И вы встретились совершенно случайно, особенно учитывая твою способность внушать мысли на расстоянии. Он, конечно, признался тебе в любви?
– Не иронизируй! – сказала Уилла с легкой досадой. – Представь, мы понимали друг друга с полуслова. Он как будто не из этого времени! – Очень милый мальчик. – Она рассмеялась и задумалась. – Этот человек обладает удивительной способностью предвосхищать события. Он писатель и в своем романе предвосхитил даже наше появление в этом времени во всех деталях. Я думаю, это свойство тех, кто доверяет не рассудку, а лишь своему внутреннему, божественному видению.
Философ стоял теперь, скрестив на груди руки, и слегка кивал головой, как бы подтверждая сказанное. Проговорил внешне спокойно:
– Конечно, ты не могла остаться равнодушной. Женское сердце как флюгер, поворачивается в ту сторону, откуда ветер дует. Приходится делать выбор. Ну, смелее! Итак?
– Герт, ты должен меня понять! У меня нет здесь друзей. И даже ты… – Уилла отошла к окну, как бы обозначив возникшее между ними расстояние. Отрешенно уставилась в темноту ночи, и вся ее тонкая стройная фигурка выражала душевное смятение и печаль. – Не знаю. Ничего пока не знаю. Потому я и говорю, что боюсь.
Пришелец вскинул руки как бы в насмешливом отчаянии. Воскликнул:
– Ну хорошо! Допускаю, при иных обстоятельствах это был бы опасный соперник, твой писатель. Но ревновать к призраку… Посмотри на него глазами нашего времени. Его нет на свете, он давно умер, не осталось даже следов его пребывания на земле! Здесь только двое живых – ты и я! Только ты и я! – с силой повторил Герт, глядя на Уиллу горячими глазами. Что-то вдруг переменилось в нем, будто внутренняя преграда рухнула. – И если ты обещаешь… – Он взял ее за руки, сел и властным движением притянул к себе. – Ты мне нужна, нужна! Обещай, что никогда… Ну хорошо, я сделаю то, о чем ты просишь. Не могу тебя потерять, не хочу. Считай, что ты поединок выиграла.
– Герт, милый, если еще не поздно… – Уилла сделала ответный шаг к примирению. – Что я должна обещать? Единственное мое желание, чтобы мы любили друг друга, как прежде, чтобы все вернулось. Иначе не смогу. Тогда я останусь здесь с ними, навсегда! А ты улетишь один. Если только… Когда я рассказывала тебе о суде над водителем, я не сказала главного. Я вдруг увидела на скамье подсудимых тебя. Ведь они тебе этого не простят! Герт, умоляю, подумай, что будет с нами, с тобой, со мной… «И с ним», – добавила она мысленно.
Он тяжело и медленно поднялся и долго расхаживал с закинутыми за спину руками – привычка последнего времени. Наконец сказал:
– До сих пор я не говорил тебе, не было необходимости, но сейчас ты должна знать. Ты не сможешь остаться здесь, даже если бы захотела. Согласно программе наш срок пребывания – один год. И ни днем больше. Мы не в силах ничего изменить и должны успеть вернуться.
– А если я останусь? Я умру?
– Ты просто исчезнешь как материальная субстанция. Аннигилируешь. Да! Ведь тебя еще нет в этом времени, ты еще не родилась.
Уилла молча размышляла над словами ученого. И вдруг мелькнула странная мысль: а их сын? Что будет с ним?
Герт ничего не добавил к сказанному, он думал о другом. Ему вдруг открылась его собственная судьба. До сих пор он не задумывался над этим. Но рано или поздно все откроется, и тогда… И тогда придется нести ответственность. Нет, не перед совестью, совесть его чиста, а перед судом. Перед правосудием, для которого имеет значение лишь внешний факт надругательства над человеком, и что бы он ни объяснял, ни доказывал, всегда найдутся демагоги, готовые на этом сыграть; все остальное останется за пределами понимания, Уилла права. Конечно, он может избежать наказания, навсегда покинуть это время, но тогда он не увидит результатов, а это самое главное. Он, наконец, может скрыться, как обыкновенный преступник, направить поиски по ложному следу, но он никогда не опустится до этого, такой выход исключен. Да, остается сделать то, о чем просит Уилла, ведь в сущности первая фаза эксперимента завершена, и тогда они снова вместе. Ах, не безумец ли он, пытающийся растоптать величайшую драгоценность, то счастье, что даровано ему небесами, – их любовь!
Уилла стояла в напряженной позе, когда он шагнул к ней, раскрыв объятия. Страсть делала его неузнаваемым, неотразимым. Перед ней был не убеленный сединами муж, а пылкий юноша, и душа ее не могла не откликнуться.
– Прости меня, желанная, единственная, – шептали его губы.
И пока руки озабоченно блуждали по давно проторенным маршрутам (вечное и досадное препятствие – пуговицы на халате, пальцы обломаешь, пока расстегнешь), Уилла чувствовала, как дрожь пробегает по телу. Мысль еще стремилась сохранить стройность, дух все еще пытался выстоять, но то была лишь рябь на воде перед надвигающимся ураганом. Герт опустился на колени, приник к ней лицом, еще раз умолял простить его, потому что ничто не может быть прекраснее, чем их любовь, чем вечное единство их сердец.
И когда закованная в нежную броню его объятий Уилла извивалась в сладостных муках, она чувствовала, как душа ее скатывается в лоно привычного постоянства, где нет ни тревог, ни сомнений, а лишь желанный покой. А тот образ, что являлся ей все чаще, будто растворился в тумане, и она с удивлением подумала, как легко освобождается от внезапно вспыхнувшей любви, столь же мучительной, сколь и неуместной в ее теперешнем положении.
Потом, когда они лежали рядом, как пловцы, отдыхающие на воде, она произнесла наконец ту единственную коротенькую фразу, давно приготовленную, что непрерывно звенела у нее в душе тысячью туго натянутых струн:
– Герт, у нас будет ребенок. Помнишь, я тебе говорила тогда на берегу. Теперь он здесь!
Голос ее дрогнул, она напряженно ждала ответа, вглядываясь в его лицо, чтобы прочитать правду. Никаких особых чувств, он лишь покивал головой с выражением сочувственного понимания, но как бы отсутствуя.
– Помни, ты должна любить меня! Только меня. Всегда вместе! Ради общей цели!
Он еще что-то говорил горячо и убедительно о том, как важно, чтобы она стала частицей его самого, а ее жизнь слилась с его жизнью. Уилла не слушала, пыталась разобраться, что же с ней происходит и почему этот торжественный миг оказался таким будничным, как бы прошел стороной, и почему ей так больно…
Когда пришелец собрался уходить, она остановила его в дверях. Сказала с ноткой озабоченности:
– Герт, что такое у тебя на штанах сзади? – Он вопросительно изогнулся, чтобы увидеть. – Как будто на куриное яйцо сел. Вечно ты во что-нибудь… – Боже, да что это она в такую минуту? – Не беспокойся, милый, я постараюсь отстирать, когда вернешься. Возвращайся поскорее.
Уилла вышла на балкон. Отсюда, сверху, она увидела робота, смешно ковылявшего на коротеньких ножках. Рядом с ним фигура Герта казалась приплюснутой, как бы прижатой к земле и вызывала укол снисходительной жалости. Уилла подавила невольный вздох.
А те двое проделали тот же путь, что и Герт несколькими часами раньше. За считанные мгновенья Руо проигрывал разные варианты поведения Булкина, выбирая наиболее вероятный. Они шли по следам минигопса и достигли мемориального кладбища в тот момент, когда инспектор по кадрам, как мы помним, уже освоил навозную кучу, выбрал место посуше и теперь крепко спал, посвистывая и похрапывая.
– Он здесь! – сказал Руо. Герт молча кивнул, всматриваясь в темноту. Остается сделать всего несколько шагов, и все встанет на свое место. Он вернет минигопсу его прежний облик, и они все трое навсегда покинут это время. Полная луна выплыла из-за туч и высветила контуры памятников. Пришелец стоял и смотрел. Этих нескольких шагов он так и не сделал.
Часть вторая
УБИЙЦА ИЛИ ЖЕРТВА
Цепная реакция
1
Прокурор города Бреховска Евлампий Кузьмич Матюшкин был человеком старой закваски. Вообще поведение его часто не укладывалось в привычные рамки. Любил, например, поработать в выходные дни, когда нет вокруг суеты, телефонных звонков, когда не лезут в кабинет поминутно то с одним, то с другим. Делать было нечего, но Валентине, работавшей секретарем у прокурора, приходилось высиживать в приемной: готовила крепкий чай с лимоном. И когда дежурный милиционер с проходной доложил о появлении странного посетителя, поступила ответная команда: пропустить.
Они едва посмотрели друг на друга, как сразу почувствовали взаимную симпатию, особенно прокурор. Когда же Семечкин заявил, что пришел добровольно подвергнуть себя самосажанию, изложив кратко причины такого решения, Евлампий Кузьмич сильно расчувствовался и заключил посетителя в объятия. После этого полез за платком и долго аппетитно сморкался, а нос у него был мощной работы, крупный, ноздреватый, с фиолетовыми крапинками на красном, поэтому вся процедура потребовала времени. Покончив с этим, он показал на стул, приглашая садиться, и сам удобно устроился в кресле за столом, а лицо сделал не официальное, а дружески внимательное. Спросил, не скрывая симпатии:
– Значит, дорогой мой, говорите, воруете понемножку?
– Увы, это так! – Семечкин обреченно вздохнул. – А что делать, гражданин начальник? Каждый день что-нибудь новенькое. То одно, то другое, то третье. Протягивает руку и называет нужную сумму. А сумма эта, извиняюсь, равняется…
– Месячной получке! – догадливо подсказал прокурор и лукаво прищурился, демонстрируя свою эрудицию в данном вопросе.
– Даже бывает и больше, – раскрывал душу Семечкин. – А каково это мне, человеку передовых убеждений? И попробуй откажи! Так посмотрит… Глазищи, как у крокодила! У меня после этого, верите, расстройство желудка на нервной почве. И не знаешь, когда прихватит и где!
Прокурор с удовольствием закурил и пододвинул пачку.
– Курите? Прошу! – Посоветовал: – Хорошо помогает рисовый отвар. Варить до густоты, а потом откинуть на дуршлаге. Кора дуба тоже.
– Да все перепробовал. Таблетками спасаюсь, пью для профилактики. Если бы не моя гражданская совесть… Ах, гражданин прокурор!
Евлампий Кузьмич стряхнул пепел в цветочный горшок. Уточнил:
– Протягивает руку – жена? Или, возможно… Если честно? – тонко прищурился, подмигнул не без лукавства, поощряя к откровенности.
– О чем вы говорите! Бог мой! Уж и думать забыл!
Прокурор откинулся в кресле, шутливо погрозил пальцем.
– Ну-ну ну! Знаю я вас. Шалунишка! Ах, женщины, женщины! По нашей статистике, – пояснил он, – девяносто девять процентов всех преступлений, связанных с растратой, обязаны женщине. А как им откажешь? Но, по-моему, вы все-таки преувеличиваете. Если это жена, то должна как-никак понимать. Объясните ей, убедите. Чем все может кончиться для вас.
– Гражданин начальник! – перебил бухгалтер с горьким смешком, – да ее сам товарищ Берия не смог бы… Не то что я.
Евлампий Кузьмич долго смеялся от всей души – удивлялся детской наивности. Произнес с улыбкой:
– Ну, этот товарищ смог бы, уверяю вас! Да вы курите, не стесняйтесь! И почему «гражданин начальник»? Вы же еще не сидите пока, только собираетесь. Зовите меня просто – Евлампий Кузьмич!
Под влиянием дружеской атмосферы Семечкин осмелел и полюбопытствовал насчет самого главного – на что он может рассчитывать, учитывая искренний, так сказать порыв.
– Ах, женщины, женщины! – повторил прокурор в задумчивости. – Прелестные создания! А я, признаюсь вам, неравнодушен, особенно к молоденьким. А какие бывают ножки, глаз не оторвешь! А попочки! – И он обрисовал восхитительный изгиб ладонью. – И знаете, что я заметил? С возрастом ничего не исчезает в смысле остроты чувства, желания. Наоборот. Но, как говорится, хороша Маша… – Прокурор вздохнул. Вернулся к прерванной теме. – Так вас интересует срок? Я правильно понял? Ну, это нетрудно посчитать. Арифметика тут простая. Большая растрата – большой срок, и даже в некоторых случаях… пиф-паф, ой-ой-ой… Недостача маленькая – и срок маленький. Вот вы говорите, что ежедневно тратили сумму в размере месячной зарплаты, а то и больше. Так? Так. – Придвинул к себе счеты." – Я все по-стариковски, ко всяким этим новомодным игрушкам… Медленней, зато вернее. Умножаем на тридцать – это получится в месяц. – Пощелкал костяшками. – Я примерно беру. И еще на двенадцать – это получится в год то, что вы растратили. Сколько лет на автобазе работаете? Двадцать? Очень хорошо. Ну так, а теперь приплюсуем, что сверх зарплаты у нас с вами набегало.
Только сейчас Семечкин сообразил, как глупо он проболтался. На лице его изобразился ужас. Да, неважно выглядел в эту минуту неутомимый борец за идеалы. Пока прокурор, сопя, медлительно двигал пальцами, щелкал на счетах и что-то чиркал на бумажке, Семечкин все уже в уме посчитал, а считать он умел, недаром ни одна комиссия не могла к нему придраться. Сумма получилась астрономическая. За считанные секунды бухгалтер сдал телом, почернел и осунулся лицом, точно прошел полный курс голодания. По всем показателям светила высшая мера. Вот тебе и самосажание!
– Да-а… – неопределенно тянул прокурор. Пощелкал языком и почесал в затылке. – Ого-го! Ай-ай-ай! Ну и ну! – Отодвинул счеты, посмотрел на посетителя с дружеским сочувствием. – Да вы так не переживайте! То, что мне сказали, это еще знаете… Фук! – Он выразительно дунул на ладошку, издав губами характерный звук. – Изложите все письменно, хорошенько подумайте. А мы официально пошлем финансовую комиссию. То да се. Проверим. А может, вы сами на себя сознательно поклеп возвели? В нашей юридической практике таких случаев сколько угодно. Есть даже такой термин: самооговор.
– Как это понимать? – выдавил из себя Семечкин, слегка щелкая зубами. – Чтобы сам на себя…
– А так понимать. Ну, скажем, вы кого-нибудь убили или ограбили, например, или банк обчистили… Да нет, не вы лично, – поспешил прокурор добавить, видя, что из черного Семечкин стал белым. – Это я фигурально, в переносном смысле. И вот преступник чувствует: органы у него на хвосте.
– Органы… на хвосте? – Семечкин дрожал всем телом. – Как это?
– Я имею в виду – милиция. Какой же вы, право! Так что он делает? А примерно то же, что и вы. Является с повинной из-за какой-нибудь ерунды, залезает, скажем, в дамскую сумочку и вытаскивает десятку. Дамочка в панике, его хватают и шьют уголовное дело по статье за мелкую кражу. Судья ему не глядя – годика два общего режима… Ищите, ищите, голубчики, хоть по всему свету! А он вот он! Рядышком. По тюремному дворику разгуливает, на солнышке греется в свое удовольствие, на коечке полеживает. Кормят, слава Богу, бесплатно.
– Питание там, наверно, неважнецкое? – осторожно осведомился Семечкин: проблемы с желудком его серьезно беспокоили.
Прокурор поспешил успокоить:
– Ну, во-первых, главной-то причины уже не будет, так? В смысле – жены. А насчет меню… Ну почему? В основном здоровая растительная пища. Сплошные витамины, особенно С и В. Капустные кочерыжки, картофельные очистки, ботва. Никакого склероза. Правда, из мясного пока одна тюлька. Но в нашем возрасте мясное… Сами понимаете. Ну а если конкретно… – Евлампий Кузьмич поправил большие роговые очки, сползавшие на кончик носа, ласково посмотрел на приятного собеседника. – Я как прокурор просил бы для вас года три. Ну от силы пять. Не больше.
Семечкин из белого стал серым. Говорить уже не мог, только губами шевелил, как глухонемой. Прокурор, однако, понял по губам, что речь идет об условном сроке, принимая во внимание, так сказать, раскаяние и прочее. Охотно пояснил:
– Вообще, это уж как суд решит. А закон, мой дорогой, что дышло… Нет безвыходных положений. Тем более что руку протягивать у нас знаете сколько любителей. Не одна ваша супруга. А вы человек с незапятнанной репутацией, случайно оступились, осознали. Ведь осознали, правда? – Дружески обнял за плечи.
Семечкин сглотнул, к горлу подступил комок. Без ответа и так было видно, что осознал. Прокурор положил на стол листы бумаги и ручку. Ручка высохла и не писала. Бухгалтер тряхнул и посадил на брюки жирную кляксу, что сообщило причудливой расцветке костюма дополнительный штрих.
Читая затем написанное, Евлампий Кузьмич шевелил пухлыми губами и кивал иногда головой, как бы одобрительно оценивая то или иное место. Семечкин стоял на подгибающихся ногах, ждал решения своей участи.
– Мне теперь прикажете – куда? – спросил хрипло. – С вещами?
– Как – куда? – удивился прокурор. – Отправляйтесь прямехонько домой, к жене, к детишкам. Беспокоятся, наверно. Ночевали, я вижу, на скамейке. Вон весь костюм краской перепачкали. Заходите, если появится опять желание, буду искренне рад! Высокое гражданское сознание сейчас – это такая редкость! – Они долго, с особой теплотой жали друг другу руки, особенно прокурор.
В момент этого диалога, несколько раньше, в кабинет зашел старший следователь Кубышкин, тощий, с длинным землистым лицом и лошадиными зубами. Делая вид, что роется в своем шкафу, он тем не менее ловил каждое слово. И когда Семечкин удалился, он повернулся к прокурору с выражением язвительной иронии.
– Удивляюсь вашему прекраснодушию, Евлампий Кузьмич, – произнес он желчно. – Отпускаете на волю закоренелого преступника! Просто так, за здорово живешь. – Остро прищурился, приблизился. – Он тут вам лапшу на уши вешал. Это не наш человек, вообще не наш, а оттуда… Не ясно?
– Откуда – оттуда? – не понял прокурор.
– Ах, да вы еще ничего не знаете! В городе колоссальное ЧП! Предположительно совершена диверсия крупного масштаба. Часть людей заражена неизвестным вирусом, их срочно изолировали. А этот тип – их руководитель, заброшен со специальным заданием. Я лично сам его видел! Только что. Возле витрины универсального магазина. Делал кому-то знаки… И вот он уже здесь, заметает следы… Он должен быть немедленно арестован. Удача сама идет нам в руки!
– Чушь какую-то несете! – Прокурор нахмурился. – Человек явился с повинной. Посмотрим на выводы комиссии. Вам дай только волю, таких дров наломаете! – Он в раздражении закурил и крикнул через дверь, в приемную: – Валя, сделай чайку с лимоном да покрепче! Итак, этот Семечкин, бухгалтер с десятой автобазы, – руководитель диверсионной группы? И как же вам удалось его вычислить? – добавил прокурор не без иронии. – По глазам?
– Не по глазам, а по зубам! – Старший следователь зло рассмеялся, они никогда друг друга не понимали. – У него две золотые коронки. И сделаны они… допустим, в Соединенных Штатах Америки! Вот такая, между прочим, деталь.
– И как вы это докажете?
– Акт экспертной комиссии прилагается! Заслуга прокуратуры…
– Ну вы, однако, типчик! – удивленно протянул прокурор: такого в его практике еще не было, а уж он-то всего навидался. – И кроме того, такие дела не по нашему ведомству, – добавил он с неприязнью.
– Когда речь идет о борьбе с врагами… – парировал старший следователь. – Надеюсь, позволительно будет ознакомиться с записями этого… с показаниями вашего клиента? – добавил он с язвительной усмешкой.
– Сделайте одолжение, – холодно сказал прокурор. – Только никаких фокусов. Запрещаю!
2
Семечкин не помнил, как он очутился на свежем воздухе, надышаться не мог. Постепенно отходил. И первой его мыслью было, как ни странно, еще раз заглянуть в отдел детских игрушек, где на витрине, вопреки всякому здравому смыслу, он встретил Булкина, сотрудника автобазы.
Еще издали он увидел, что вход в магазин окружает плотная толпа. Милиция оттесняла любопытных. А народ все прибывал и прибывал.
Семечкин изо всех сил старался протиснуться ближе, что-то подсказывало ему, что появление кадровика за стеклом витрины в сильно уменьшенном виде и царящая вокруг тревожная суматоха необъяснимым образом между собой связаны. С другой стороны, уважаемый всеми Павел Семенович в костюме Петрушки… Невероятно, немыслимо!
Да, бухгалтер не ошибся: это был именно он.
Покинув поутру навозную кучу в том виде, в каком оставил его пришелец, то есть имея лишь носовой платок вместо одежды, не говоря уже о ничтожных размерах, Павел Семенович впервые с ужасом осознал, какая громада проблем на него навалилась. Казалось бы, чего проще – пересечь площадь, по ту сторону которой призывно поблескивал окнами продовольственный магазин. Но, как говорится, близок локоть, да не укусишь. Сплошным потоком идут машины и пешеходы. Не задавят, так сцапают из любопытства. А там начнется… Сообщат на работу, жене… Боже мой! Но голод не тетка. И тогда он принимает отчаянное решение: пробежать через площадь нагишом, как есть, платок же бросить, только мешает. И вот представьте картину: из-под лежащего на дороге носового платка, на который никто и внимания не обращал, выскакивает маленький голый человечек и, быстро семеня ножками, проносится через открытое пространство, рискуя угодить под колеса. Всех, кто был поблизости, это зрелище повергло в шок. Пешеходы останавливались, вытаращив глаза, машины с визгом тормозили и тоже останавливались. И к тому моменту, когда опомнились и с криками и воплями бросились ловить это неведомое существо, Булкин успел миновать опасный участок, проскользнул сквозь прутья решетки полуподвального складского помещения магазина и был таков. Инспектор по кадрам еще не знал, что подвал кишит крысами. Он спрыгнул на мешки с чем-то мягким и замер: десятки пар крысиных глаз в злобном недоумении наблюдали за чужаком. Возможно, та, что ближе всех находилась, и не прочь была бы попробовать его на зуб, но, к счастью, среди зверья существует мудрое правило: не рисковать без надобности. А крыса была сыта.
Избегнув, таким образом, кровавой развязки, Павел Семенович вскарабкался по ступенькам на первый этаж и очутился в торговом зале продовольственного магазина, где он и утолил аппетит чем Бог послал: это были крошки печенья на полу и даже пряник, на котором он попрыгал, чтобы размять. О том, как была решена проблема с одеждой, для чего пришлось пробраться в вещевой отдел магазина, мы уже знаем. Облачиться в костюм Петрушки – то была гениальная идея. Именно в этот момент и произошла досадная встреча двух сотрудников автобазы, и Булкин поспешил поскорее исчезнуть, а Семечкин стал думать, что это у него с головой не в порядке.
Между тем инспектор по кадрам рассчитывал затаиться где-нибудь в уголке, осмыслить свое положение и подумать, что делать дальше.
Тут-то и появилось новое лицо: Людмила, продавщица штучного отдела. В тот самый миг, когда отважный акробат оседлал скакалку и спускался по ней вниз, она его и сцапала за ножку. Булкин отчаянно заверещал от неожиданности, а потом стал сбивчиво что-то объяснять. Людка его не слушала. Ее удивило не то, что он двигался, мало ли заводных игрушек, а то, что натуральным человеческим голосом заговорил. Тут она вмиг одежонку с него сдернула и стала тютюшкать, как всякая женщина поступает с существом маленьким, беззащитным, голеньким к тому же.
