Текст книги "Восковые фигуры"
Автор книги: Геннадий Сосновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
Куда исчез покойник
Герт превосходно провел ночь. Какой-то разгильдяй-хозяйственник если и не спас ему жизнь, то по крайней мере отсрочил конец. Божественное ложе из нескольких тюков чистого белья, по счастливой случайности обнаруженного в кладовой и, слава Богу, еще не съеденного крысами, подарило узнику долгие часы покоя и размышлений. Герт блаженствовал в эту ночь, усталое тело его отдыхало, он позволил себе хотя бы на время сбросить напряжение и расслабиться.
А между тем время шло, сквозь закрытые тяжелыми ставнями окна пробивался свет, за стеной слышались приглушенные голоса людей, а про узника, казалось, забыли все. Кладовщик, поехавший получать белье, где-то застрял, возможно, решил, что не имеет смысла в пятницу, накануне выходного дня, возвращаться обратно в тюрьму. Да и оруженосцы его куда-то запропастились. Лежа в полумраке вещевого склада, Герт, конечно, не подозревал, что оба стража в этот момент отбывают на гауптвахте наказание.
Несчастливый был этот день. Не успели добраться до буфета, чтобы по паре бутылок пива пропустить, как вдруг откуда ни возьмись – сам начальник тюрьмы. Поинтересовался, как дела, и кривозубый доложил с перепугу, что, дескать, все в порядке, задание выполнено, пустили в расход, как будто кто-то его за язык тянул. Папаша приказал принести ему на подпись акт. В акте черным по белому было написано: приговор над гражданином, не пожелавшем назвать свое имя, приведен в исполнение такого-то числа и такого-то месяца, что подписями соответствующих должностных лиц удостоверяется. Должностные лица приложили руку не читая, а Папаша автоматически поставил закорючку. Он долго сидел в раздумье, склонив над столом тяжелую голову, а они стояли перед ним навытяжку. Потом посмотрел невнимательно, видно, хотел что-то спросить, но передумал, отпустил жестом. Стражи щелкнули каблуками и повернулись кругом на сто восемьдесят градусов…
И вот когда дело было сделано, все формальности соблюдены, открылась вся глубина пропасти, на краю которой они очутились. Студент, как более образованный, быстро смекнул, чем это пахнет, кинулись на вещевой склад, чтобы перепрятать узника хотя бы на время, однако на дверях висел пудовый замок. С горя снова в буфет двинулись, заказали пива и сидели, пока их обоих под руки не выпроводили вон…
Не повезет так не повезет. Только очутились в коридоре – начальник тюрьмы опять навстречу. Уж как они старались – шли мимо строевым шагом, равнение налево, топали так, что пол трещал, он их остановил и стал отчитывать за разболтанность и появление на работе в нетрезвом состоянии. Пиво не затем продают в буфете, чтобы напиваться, а чтобы утолить жажду в жаркое время года. Им бы стоять, как положено, внимать разумным словам смиренно, но тут кривозубый стал неуважительно пританцовывать на месте, а затем приседать и выделывать ногами разные диковинные кренделя. И студент к нему присоединился.
– Неплохой номер, – сухо одобрил Папаша. – Продолжите его на гауптвахте. Десяти суток, надеюсь, хватит?
Вот так и получилось, что оба дружка очутились разом на гауптвахте, где было, впрочем, не так уж плохо: прохладно и можно наконец выспаться в свое удовольствие.
А Герт между тем продолжал сидеть под замком. Подождав до вечера и видя, что про него, похоже, забыли, он решил напомнить о себе сам. Над столом висел телефонный справочник, зацарапанный и замасленный дочерна, и Герт, отыскав нужный номер, позвонил начальнику тюрьмы.
Папаша был у себя и в самом скверном расположении духа. Не помогал даже марочный армянский коньяк, ибо если в будни куча всяких дел наваливалась и время незаметно текло, то праздники и выходные были настоящей пыткой. Домой идти не хотелось: вот уже десять лет минуло, как он проиграл в шахматы свою жену молоденькому заезжему инспектору из центра, эту историю потом всюду рассказывали как анекдот. С тех пор дома царил полный раскардаш, все осталось, как было, как бы в память о несостояв-шейся семейной жизни и о самом черном дне в его шахматной биографии. Обиднее всего было то, что инспектор был мальчишка, сопляк, а он в самый ответственный момент непростительно разволновался.
И сейчас Папаша сидел над шахматной доской, никого не пускал, отхлебывал из бокала вино и раздумывал, а не пойти ли в городской клуб, куда изредка забредали игроки приличные и где не так тошно было среди людей.
И вдруг телефонный звонок. Никакие объяснения Папашу не интересовали, и он, не дослушав собеседника, нетерпеливо перебил его, спросив, играет ли тот в шахматы. Ответ был положительный, и Афанасий Петрович приказал явиться к нему немедленно, на что Герт сообщил, что по ошибке оказался запертым в помещении вещевого склада, а сам кладовщик отбыл в неизвестном направлении.
– Идиоты! Это какие надо иметь мозги, чтобы запереть шахматиста! – бесновался Папаша на другом конце провода. – Теперь вы видите, как трудно работать среди этих кретинов, все делают шиворот-навыворот.
– Вижу-вижу, – сказал Герт в трубку, – успел убедиться.
Начальник тюрьмы тут же позвонил дежурному, и вопрос был решен в течение получаса.
И вот они сидят друг перед другом за столиком, и Афанасий Петрович сладостно потирает руки. Один глаз у него, как всегда, мрачноват и целится в одну точку, зато другой добродушно щурится и подмигивает.
– Давно играете в шахматы, хочу полюбопытствовать?
– Да как вам сказать… – Герт на минуту задумался. – Научился довольно рано, а вот первую партию выиграл без подсказок, когда мне, дай Бог памяти, лет пять с половиной было… Давненько!
Папаша хихикнул, юмор оценил, ишь, заливает! И сразу под нос – два кулака с плотно зажатыми в них пешками, нетерпеливое дрожание рук… Герт к большой досаде своего партнера угадал белую пешку.
– Да вы напрасно так напрягаетесь, – сказал он небрежно, поправляя фигуры на доске. – Человеческая рука в сущности прозрачна, если внимательно присмотреться. И черная пешка просвечивает сквозь нее, как, скажем, просвечивает в человеке черная душа, как бы он ее ни прятал. Вы согласны? Хотите еще раз?
– С удовольствием! – Папаша был приятно удивлен философским складом ума своего партнера. Он долго возился, хитрил, перекладывал из ладони в ладонь. – Прошу…
– В левой руке – белая.
– Правильно. А теперь?
– А теперь… – Герт засмеялся наивным уловкам. – Обе пешки черные. Да в этом нет ничего сложного. Вы и сами можете угадать, только внимательно смотрите, сравнивайте, где светлее, а где темнее.
Афанасий Петрович попробовал и тоже угадал два раза подряд.
– Любопытный фокус, – сказал он, подозревая, что его дурачат. Шахматный партнер, свалившийся, точно с неба, буквально очаровал его; и дело не только в шахматах – перед ним была личность, явно незаурядная.
Обменялись первыми ходами. Теперь не спешили, присматривались, обдумывали начало. Папаша прикинулся было дурачком, вроде бы играет кое-как, чисто любительски, но сразу почувствовал, что его берут за горло мертвой хваткой. Наконец-то повезло! Впереди целая ночь и возможность испытать ни с чем не сравнимое наслаждение шахматной битвой. Да и человек этот, откровенно говоря, вызывал к себе все большую симпатию: не заискивал, не подхалимничал, держался, как с равным, – редкое нынче явление, и это было вдвойне приятно. Интересно, на какой он здесь должности? Берут и не ставят даже в известность. Обдумав очередную комбинацию и решив, что она сулит большие возможности, Папаша счастливо откинулся в кресле и сказал деланно равнодушным тоном:
– Договоримся сразу, светлейший! Правило такое: игра на коньяк. Проигранная партия – бутылка.
Герт согласился, но напомнил, что все магазины уже закрыты.
– Одолжу из своих запасов. Отдадите потом… Жестом фокусника, уверенного в неотразимости эффекта, Афанасий Петрович распахнул врата сейфа. Взору открылась влажно блестевшая батарея бутылок, щедро и соблазнительно предлагавших себя музейным великолепием этикеток. Герт с интересом изучал коллекцию, задал несколько вопросов, показав, что понимает в этом деле толк. Дружба между обоими шахматистами крепла с каждой минутой. Папаша решил даже сознательно проиграть вначале, чтобы ободрить этого приятного во всех отношениях человека, внушить ему веру в себя; он отчасти опасался, как бы тот не стал проигрывать из чувства деликатности, как-никак играл со своим вышестоящим начальством. Однако следующие ходы со всей очевидностью показали, что его опасения совершенно напрасны: Герт шел на него, как танк, не соблюдая никакой субординации. Это становилось забавным. Папаша, обычно не терявший самообладания, начал слегка нервничать, раззадорился, играл все более азартно и все менее обдуманно. Не успел оглянуться, как получил мат – красиво, эффектно, не к чему даже придраться.
Поставили на стол бокалы, проигрыш есть проигрыш. Герт понял, что отказываться бессмысленно, он рисковал быть неправильно понятым. Выпили, закусили соленым огурцом, доставая его прямо из банки руками – так было аппетитнее.
– Работаете у нас кем? – спросил начальник тюрьмы как бы между прочим, жуя огурец и снова наполняя бокалы.
– Я здесь не работаю, а сижу! – последовал ответ.
– Так и знал! Дураки делают дела, а умные сидят, просиживают штаны, вместо того чтобы расходовать свое серое вещество по назначению. Боже мой! Сколько умственной энергии пропадает зря! Все наши беды, яхонтовый мой, в том и заключаются, что не умеем мы ценить серое вещество, относимся к нему наплевательски.
– Ваш ход, – сказал Герт, игравший теперь черными.
– Пешка С4, – ответил Папаша и продвинул пешку вперед на две клеточки. – А специальность у вас какая? То есть я хочу спросить, что вы умеете делать, кроме того, что сидите и ставите какие-нибудь там закорючки?
Герт на минуту задумался. Отправляясь к начальнику тюрьмы, он на всякий случай облачился в новенький комбинезон, обнаруженный на складе: как-то неприлично было являться к высокому начальству в полосатой одежде смертника. И сейчас он мог бы одной фразой рассеять недоразумение, но не видел в этом необходимости. Рано или поздно все само собой разъяснится. Возможность заняться чем-нибудь полезным – это было бы весьма соблазнительно.
– Конь Е7, – сказал Герт.
– Слон С9, – ответил Папаша, с удивлением присматриваясь к тому, что первые ходы партнер делает вопреки всем правилам шахматной теории.
– В подвальном помещении, – осторожно начал Герт, – есть одно сооружение, любопытное с инженерной точки зрения. Довольно громоздкая машина, предназначенная для… В настоящее время она не работает.
– Предназначенная – для? – Папаша сделал непонимающее лицо, хотя быстро смекнул, о чем идет речь. И когда это он успел все пронюхать, все высмотреть, уму непостижимо! Ну голова! Тем более, что то был объект строгой секретности. – Есть такая установка, – сказал Афанасий Петрович, чуть помедлив и решив, что темнить, пожалуй, смысла нет. – Ее кодовое название «Апчхи» – это сокращенно, что примерно означает: агрегат для выпечки хлебобулочных изделий, а также пирогов, пряников и прочего кондитерского ассортимента. Конечно, тюрьма есть тюрьма, а не санаторий, не коммунальная квартира… – Папаша захихикал, подмигивая, – но, как говорится, и в нашем зверинце бывает праздник… Хочется иной раз побаловать ребятишек, внести свежую струю…
– Очень впечатляет и наглядная агитация, – вставил Герт, делая очередной ход. – «Если ты украл у тещи кусок пирога…» Это просто шедевр. Так вот, я мог бы ее отремонтировать. – Он откинулся в кресле. – Если это, конечно, вас интересует… – И он сделал вид, что погрузился в шахматы.
– Повторите еще раз! Вы – отремонтировать? Да вы для нас просто находка, мой изумрудный. Что-то у них сгорело, пошла большая перегрузка. А дело было так…
– Мне все известно, – сказал Герт, жестом отсекая подробности.
– Отлично-отлично! Сейчас свяжемся с Верховным, это его затея. Да он будет вас на руках носить…
Тотчас Папаша набрал номер телефона, весело поглядывая шустрым зрачком на Герта, дескать, мигом все уладим. В трубке отозвался чей-то голос, и Афанасий Петрович толково объяснил, в чем дело – что есть специалист по установкам класса «Апчхи». Берется отремонтировать. Большой опыт и отличные рекомендации. Наш человек, заслуживает полного доверия. Прикрыв трубку, повернулся к партнеру.
– Интересуется, во сколько это обойдется.
– Да ни во сколько, – сказал Герт. – Из чисто профессионального интереса. Разве что материалы кое-какие, инструмент. Будет работать как часы. Интересует меня одна вещь, – продолжал он, когда снова погрузились в шахматы. – Насколько мне приходилось тут сталкиваться… Люди часто просто отбывают номер, вместо того чтобы дело делать. И сразу же спешат домой, особенно если выходной. А вот вы сидите.
Конечно, начальник тюрьмы мог сказать, что у него день ненормированный. А он возьми и расскажи эту историю – разоткровенничался, чего никогда не бывало, – как появился у них заезжий хлюст из центра и он его на время у себя приютил, а они с женой снюхались. Что было делать? На дуэль вызвать? Предложил так решить спор: сыграть единственную партию в шахматы. Ставка – жизнь, пистолет на стол. Проиграл – пулю в лоб. Он смеется, зачем мне, говорит, ваша жизнь. Поставьте лучше Катюшину.
– Катя – это была моя жена, – пояснил Папаша. – Вот я и понадеялся, уж очень ее любил, думал, повезет… Говорили, что еще легко отделался. – И он постучал себя по затылку, где, видимо, находилась металлическая пластинка.
– Понятно, – медленно протянул Герт. В коротких словах раскрылась перед ним глубочайшая человеческая драма, столь созвучная его собственной.
– И какое это займет время? – будничным тоном спросил Папаша, делая очередной ход.
– Да уж постараюсь как можно быстрее. Для себя, – ответил Герт.
Начальник тюрьмы не обратил внимания на это маленькое уточнение. По внутреннему телефону он позвонил дежурному, чтобы выяснить, какое положение на данный момент в камере смертников и предвидятся ли новые поступления, несколько единиц на всякий случай нужно попридержать. На это дежурный ответил, что новых поступлений пока нет, но не далее как сегодня пущен в расход опасный преступник, и «мешок» пока что пустует.
– Но в этом вопросе есть маленькая неясность… – добавил дежурный, слегка замявшись.
– А в чем дело? – строго спросил Афанасий Петрович. – Докладывайте.
На это последовал ответ, что оба исполнителя доставлены на гауптвахту в состоянии сильного алкогольного опьянения. Так вот, они утверждают, будто преступник бежал из-под конвоя и как в воду канул, нигде его нет, все обыскали.
Папаша приказал немедленно доставить к нему обоих стрелков, он лично с ними разберется.
Легко представить удивление двоих дружков, нет, не удивление, а мистический ужас, когда они увидели Герта за шахматной доской в кабинете начальника тюрьмы. Таращились, тянули шеи, руки по швам, замерли в ожидании.
– Смирно! – скомандовал Афанасий Петрович, хотя куда уж смирнее. Он выдержал паузу и зычным командирским голосом закончил: – За отличное несение службы награждаю обоих десятью сутками отпуска с сохранением содержания!
– У! У! У! – рявкнули оба оглушительно (служу Советскому Союзу!). Щелкнули каблуками, шли строевым шагом – на улице даже было слышно.
Афанасий Петрович вернулся за стол и долго молча сидел, погруженный в раздумье. Наконец сказал, нацелившись проницательным зрачком:
– Скажите, что я могу сделать для вас? Устроить из тюрьмы побег? Выправить новый паспорт? Возможно, возникнут денежные затруднения… Не стесняйтесь, говорите. Я уже понял, кто вы. Человек, не пожелавший назвать своего имени.
– Меня зовут Герт, – представился запоздало пришелец. – Я член Всемирной академии наук и прилетел из будущего, чтобы провести в рамках вашего времени оригинальный социальный эксперимент.
– Тогда тем более сочту за честь оказать посильное содействие.
Папаша был слегка взволнован и горд появлением у себя такого гостя. Однако постеснялся о чем-нибудь расспрашивать. Игра продолжалась. Оба были крепко навеселе. Волны взаимной симпатии делали общение еще более приятным. Лишь когда утренний свет заглянул в окно, Афанасий Петрович вернулся к прерванной теме:
– Мой яхонтовый! – Он ласково мерцал единственным глазом. – Вы знаете, что вас ждет, и отказываетесь от моей помощи. Почему?
– Причина та же, что и у вас! – коротко ответил Герт. Папаша понимающе покивал головой, продолжать расспросы посчитал бестактным. Предложил по-деловому, крепко пожимая руку:
– Тогда приступайте к работе прямо завтра, а вернее, сегодня!
– Именно об этом я и хотел вас просить, – сказал пришелец.
Конец пути
Кончилось вынужденное безделье, и теперь пришелец целыми днями возился с установкой. Разобраться в ее несложном устройстве не составляло труда. Он заново переделал схему и внес изменения в конструкцию, озадачив своих помощников применением приемов, никому не известных. В результате установка стала компактной и в то же время обрела техническое изящество – если уместен такой эпитет для подобного сооружения.
Он дивился тому необъяснимому энтузиазму, с каким местное руководство готово было выполнить любое его пожелание, словно это имело невесть какое значение. Немедленно были открыты заказы на военных заводах, все необходимое доставлялось вовремя и даже с опережением графика. Герт не мог вспоминать без улыбки, как вокруг него клубились местные светила научного мира, допущенные по высочайшему разрешению в зону секретности для оказания помощи; ученые мужи смотрели ему в рот, на лету подхватывались идеи, брошенные мимоходом, чтобы обрести новое авторство в виде кандидатских или докторских.
Эта работа его забавляла – так, наверно, взрослый, посмеиваясь, заглядывает в учебник сынишки-первоклассника, корпящего над задачкой по арифметике. И все же, вытянувшись теперь на узкой тюремной койке, когда все было закончено, он не мог думать без добродушной усмешки о своем ощущении триумфа, именно триумфа. Да, он гордился собой, как это ни смешно. Какой бы ничтожной ни была цель, все же работа потребовала изрядного напряжения умственных сил и была далеко не такой уж простой, если говорить честно. Что ж, в конце концов он делал это для себя. Слова Уиллы оказались пророческими. Мысль его бумерангом вернулась снова к ней и отозвалась нестерпимой болью. Скорей бы!
Вот и настал этот день. Испытание установки вылилось в торжественное событие, почти праздник. Публика, изысканно одетая, как в театре, приятно возбужденная, занимала места, они располагались в несколько рядов: на галерке помельче зритель, в первых рядах самые важные чины.
Алексей Гаврилович, главное лицо здесь, размалеванный под молодого, приятно возбужденный, с розой в петлице, не вошел, а впорхнул, как птичка. В кратком вступительном слове он охарактеризовал испытуемую установку, как не имеющую аналогов в мировой практике. Ее оригинальная конструкция обеспечивает высокую пропускную способность в широких весовых пределах, в чем уважаемые зрители будут иметь удовольствие убедиться.
Раздались редкие аплодисменты. Публика нетерпеливо ерзала в ожидании зрелища. Церемонию, однако, начали пением гимна. Все встали. Тотчас включилась фонограмма: музыка с хором для безголосых. Стояли, шевелили губами. Лишь Алексей Гаврилович, музыкальная натура, уверенно врывался в запись звонким тенорком, поддавал жару. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» – гремело под сводами тюрьмы.
Когда гимн кончился, вспыхнули вокруг гирлянды из разноцветных лампочек, как на новогодней елке, усилив праздничное настроение.
– Итак, начинаем! – звонко крикнул Алексей Гаврилович. – Сейчас вы увидите истинных патриотов, готовых пожертвовать собой ради науки! Подать сюда самого тощего добровольца! Есть доброволец?
– Есть, есть! – ответили из глубины. – Тута он, мокрый немного.
Тотчас ввели под руки человека с серым мышиным лицом, скелет скелетом – таких в тюрьмах называют доходягами, фитилями. Это был все тот же злополучный Семечкин, пришили-таки ему дело. Доброволец озирался заледенелыми глазами, едва ли он слышал торжественные слова насчет того, какая ему выпала честь; он крупно дрожал. И вдруг упал на колени и закричал тоскливым звериным криком, не кричал, а выл.
– На крест его, на крест! – вопили зрители в нетерпении, азартно. Алексей Гаврилович зашипел раздраженно в ухо:
– Да тише, оглушили всех! Имейте хоть каплю человеческого достоинства, будьте скромнее! Нельзя же так.
Доброволец, видимо, устыдился, внезапно умолк, голова его упала на грудь. Волоком его подтянули на середину, на крест. Алексей Гаврилович картинным жестом извлек из кармана и нацепил на нос темные очки. Все последовали его примеру. Вот он поднял руку и застыл, монументально-окаменелый. Так замирает на миг дирижер с палочкой в руке перед тем, как оркестру грянуть. Зрители затаили дыхание. И оркестр грянул. Взмах руки, оператор нажимает на кнопку – десятки огненных струй устремляются к центру. И будто адское пламя взвихрилось, закружилось столбом, ослепительное, как шаровая молния. Сверкнуло со страшным грохотом и исчезло. Тотчас загудели насосы, отсасывая продукты горения и смывая пепел в канализацию. И опять все чисто, будто ничего и не было, только в воздухе приятная свежесть и запах озона. Тех, что здесь сидели, трудно было хоть чем-нибудь пронять, видели и похлеще, и однако послышались восторженные возгласы: «Браво, браво! Конструктора, конструктора!»
Герт вышел на середину, неся на лице благородную бледность, и с достоинством раскланялся под перекрестным огнем любопытных взглядов. Давно ли он стоял здесь под дулом автомата и не ведал, что слава еще коснется его серебряным крылом.
А тем временем испытания продолжались. Теперь Алексей Гаврилович вызывал самого тучного добровольца. Им оказался уже знакомый нам кладовщик. Едва он увидел Герта, как бросился к нему, тыкая пальцем:
– Он, он… Вот он может подтвердить: крысы сожрали кальсоны, целую партию, даже завязок не оставили для отчетности! И рубашки съели, твари, а я отвечай!
Алексей Гаврилович, ласково поглядывая, обошел вокруг тяжеловеса.
– Так какие, говоришь, у тебя показатели?
– Чего это? – Кладовщик моргал, изо всех сил шевелил ушной раковиной, работал под дурачка, а глаза трусливо бегали, косили: кожей чувствовал, прохиндей, недоброе.
– Я спрашиваю, голубчик, сколько ты весишь. Да смотри, не ври!
– Сто сорок, точь-в-точь, без обмана! Сам вместо гири стою на весах, ежели большая партия… – Верзила вытирал с лица струями катившийся пот, а сам подбирал пузо и выгибал грудь, чтобы произвести поприятней впечатление.
Сто сорок килограммов! Ого! Двойная норма. Выдержит ли установка и на этот раз? Всеобщее возбуждение нарастало. Все как по команде встали, хором скандировали: «На крест его, на крест!»
Доброволец бросился было бежать, его скрутили, повалили на пол, приказали не шевелиться. Эта короткая схватка с гигантом придала зрелищу остроты. Вся процедура повторилась в точности: сверкнуло, грохнуло, зашипело. А когда огненное облако растаяло, все увидели посредине площадки третьего. Это был пришелец. Он успел сменить рабочий комбинезон на полосатую одежду смертника.
– А теперь последний акт этого маленького спектакля, – сказал Герт. – Но прежде разрешите поблагодарить всех тех, кто оказал мне любезную и неоценимую помощь в работе! – Он поклонился и встал на крест. Ни один мускул не дрогнул на его сухом крючконосом лице. В наступившей тишине он обвел всех медленным взглядом и твердо произнес: – Я готов!
Оператор замер у пульта. Алексей Гаврилович поднял руку, но не затем, чтобы дать очередную команду, – он требовал внимания и, выдержав паузу, звонко, как заправский конферансье, объявляющий очередной номер, выкрикнул:
– Удивительное рядом, друзья! Человек, которого вы видите, наш замечательный конструктор, чьи усилия вернули к жизни установку «Апчхи», – личность таинственная, необычная. Он прилетел из будущего, чтобы передать нам привет и сказать: «Так держать, товарищи!» Но по незнанию нарушил закон и приговаривается…
– Помиловать, помиловать, помиловать! – хором скандировали зрители.
Все встали. Гром аплодисментов приветствовал пришельца.
Алексей Гаврилович крутанулся на каблуке, как в танце, и закончил на высокой ноте:
– Идя навстречу вашим пожеланиям, а также пользуясь данной мне властью, я заменяю смертный приговор на условную меру наказания и назначаю гражданина, не пожелавшего назвать своего имени, главным экспертом по обслуживанию установки – пожизненно! А теперь прошу уважаемых гостей – в буфет! – И он сделал широкий жест рукой.
Тотчас открылись боковые двери, за которыми находилось довольно просторное помещение с накрытыми уже столиками, с вином, фруктами и закусками. Подталкивая друг друга в спины, публика ринулась занимать места. Герта увлекли за собой, усадили, с ним чокались, поздравляли с высокой должностью, с тем, что так хорошо все для него окончилось. Компания была исключительно мужская, и поэтому возгласами одобрения было встречено появление на празднике молоденьких хорошеньких официанток в таких архикоро-теньких юбочках – это как раз входило в моду, – что если бы они исчезли вовсе, этого бы никто не заметил.
Улучив момент, Герт покинул праздничное сборище. Еще звучали в ушах предсмертные крики жертв, а позднее поздравления и тосты, провозглашенные в его честь, и звон бокалов с шампанским, но все сразу отодвинулось и забылось, когда Герт вошел в тишину одиночной камеры, будто покинул театр абсурда. Совсем другие чувства окатывали его жаркой волной. Захотелось немедленно, до физической боли в сердце увидеть Уиллу, поделиться с ней своим триумфом. Как долго они были в разлуке! Прочь гордость, прочь глупые распри! Он упадет на колени и будет просить прощения – теперь, когда процесс необратим, почему бы и не поступиться частицей своего самолюбия. Она убедилась в его правоте, этого достаточно. А голубоглазый мальчик? Что ж, женское сердце всегда с тем, кто рядом. Они улетят, и все забудется, как забываются сны. Бежать немедленно! Он чувствовал, есть еще психические ресурсы, а вспыхнувшая жажда жизни стала источником новых духовных сил. И до нелепости диким показалось принятое ранее решение принести себя в жертву, утешаясь ореолом мученика, о чем никто никогда не узнает, вместо того чтобы пожинать лавры величайшего ученого своего времени.
Взволнованный происшедшим в нем переломом, он вскочил и стал расхаживать взад и вперед, меряя быстрыми шагами тесное пространство камеры. Бежать, бежать немедленно! Время уже на пределе, но он успеет, должен успеть!
