Текст книги "Восковые фигуры"
Автор книги: Геннадий Сосновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Папаша, хихикая, пояснил, что вся эта наглядная агитация хоть, может быть, и чепуха, однако ребятишкам нравится, так как поднимает настроение. Хорошо было ему смеяться! Пискунов с трудом из себя улыбку выжимал.
Когда вошли наконец в камеру, он в двух словах, не таясь, обо всем поведал, при этом особо подчеркнул, что не имел злого умысла, а стал жертвой роковой случайности. Афанасий Петрович отнесся к сообщению с полной серьезностью. Никаких обещаний не давал, но сказал, что паниковать пока не стоит. Нужно подумать на свежую голову, что и как делать: утро вечера мудренее. Алексею Гавриловичу придется обо всем доложить, не ждать, когда сам узнает. При этом глаз его единственный был мрачен и хмурился, будто предостерегал от чего-то. После этого начальник тюрьмы удалился, сильно озабоченный, и Пискунов остался один.
Ах, сколько было надежд: спрятаться в каменных стенах, исчезнуть, затаиться! И вот все рухнуло. Пискунов не заблуждался относительно своей участи. Он долго стоял посреди камеры без всяких мыслей, один лишь словесный мусор в утомленном мозгу. И лишь повторял в отчаянии: «Вот и все! Вот и все!» Почти машинально, без всякого интереса окинул взглядом свое новое жилье: стены, довольно высокие, побеленные, деревянный столик на косых ножках и узкая кровать у стены под тощим матрасом. В углу, как и полагается, параша, расписанная масляными красками: сценки из жизни зеков – продукт вдохновения неизвестного художника, как о том и сообщал Афанасий Петрович.
Стукнула щеколда, и со скрипом открылась дверь, принесли ужин; помятая алюминиевая миска и такая же ложка. Он равнодушно ел, не чувствуя вкуса – баланда какая-то, не все ли равно.
Свет вскоре погасили. В кромешной тьме стали видны сквозь решетку звездные россыпи на небе, он зафиксировал это краем сознания. С ног валила усталость, но не тела, а души, и постепенно притуплялись мысли и чувства, как от наркотика. Он вытянулся на койке, примериваясь на необычном месте, и провалился в сон, как в черную яму, – в состояние мертвого покоя и обволакивающей со всех сторон каменной тишины.
Когда он проснулся, солнце стояло уже довольно высоко. В коридоре шумели, слышались гулкие шаги, стучали ведрами и мисками, кто-то с кем-то переругивался на сочном тюремном жаргоне, а Пискунов старался ничего не слышать, всеми фибрами отталкивал от себя неумолимую действительность. Потом сел на койке, с усилием потер лицо ладонями, чтобы окончательно разогнать сон, и с издевательской насмешкой над самим собой громко произнес:
– Вот я и в тюрьме! Сбылась мечта идиота!
И сразу подумалось: вот сейчас и этот заявится, по всем признакам. И точно: сзади эхом отозвался знакомый голосок:
– Вот вы и в тюрьме! Милости просим! Добро пожаловать!
Алексей Гаврилович расшаркивался и приседал в порыве любезности. Был радостно возбужден, празднично одет, роза в петлице. Как будто пришел с днем рождения поздравить, букетика цветов лишь не хватало для полной картины. Кольнуло тревожное предчувствие: что-то важное скрывается за этим маскарадом. А тот затараторил с места в карьер:
– А я, знаете ли, заглянул – вижу, сладко спите, ну форменное дитя человеческое! Решил не тревожить, подождать, пока, так сказать, сами… из объятий Морфея… – Сделал брови домиком, озаботился воспоминанием: – Ах, сколько раз вот так же бывало: заходишь на рассвете, а человек улыбается во сне, такой хорошей улыбкой улыбается и знать не знает… Все, пора вставать. Петушок пропел давно! – Живо поинтересовался: – Как спалось на новом месте? Клопы, блохи? Не тревожили?
Пискунов, сразу взмокший от таких речей, поднимался с койки на подгибающихся ногах. В груди ухало, и от этих ударов слегка покачивало, точно он не на суше, а на палубе суденышка. Голос плавал вверх-вниз, туда-сюда, когда заговорил:
– Вашу аналогию можно как намек рассматривать? Понял! Чтобы подготовить, смягчить удар! Премного обязан. Весьма. – Хотелось добавить иронии, да не вышло, сорвался на истерический крик: – Ну, смелее! Говорите прямо, чего вы тянете, я все знаю! Когда?
Алексей Гаврилович выслушал эту нервную тираду, сморщив печально личико. На челе отразилась работа мысли.
– Миша, а я думаю, знаете, чего вам не хватает сейчас? Да не только вам, а всем в таком положении. Женщины! Близкого существа. Нежного, любящего. Чтобы успокоила, прижала к груди. Чтобы взяла на свои хрупкие плечи хотя бы малую толику выпавших на долю узника душевных тягот. Но – строго запрещено! – И вдруг встрепенулся радостно, осененный: – А мы вот что сделаем… Эврика! В следующий раз, когда я приду к вам, я специально переоденусь в женское, сделаю пышные груди из ваты. Чтобы хоть в эти минуты не чувствовали себя одиноким и могли пообщаться с особой противоположного пола в моем лице. Но все желания, страсти – только мысленно! – предупредил строго. – И чтобы никаких там вольностей! Щупать и прочее. Ни-ни!
Пискунов до боли сжал кулаки, закричал ненавидяще:
– Перестаньте паясничать, вы! Черт возьми, я знаю, да, погиб! Хочу только одного… Имею я право знать – когда? – Он задохнулся.
– Когда-когда, – подхватил Алексей Гаврилович ворчливо. – Экое ведь нетерпенье. Ну чисто ребенок. Все хотят знать – когда, как будто это имеет значение. Есть еще время. Наговоримся. Так я вам прямо все и выложил, а потом будете рыдать в подушку. Ну прямо дети! Вот подай им игрушку, да и все тут!
Пискунов сник, ни на что не оставалось сил. Заговорил, умоляюще прижимая к груди руки:
– Если я арестован… Прошу принять во внимание… Когда будет суд, чтобы знали… Я уже объяснял Афанасию Петровичу. У меня не было злого умысла! Ужасная случайность… Илья Спиридонович, он сам…
– Превращение застигло его в ванной? – уточнил знакомый.
– Да. Он плавал и довольно хорошо себя чувствовал… ну, насколько это возможно… Его выловил потом… все забываю фамилию… товарищ Индюков имени Зощенко, председатель райисполкома.
– Бывший председатель, – сказал Алексей Гаврилович с нажимом.
– Его что, сняли? – ахнул Пискунов. Не слыша ответа, он пустился в ненужные подробности, как его били писатели, выслуживались, как удалось бежать и как потом…
Алексей Гаврилович, слушая, расхаживал по камере и что-то деловито прикидывал, бормоча, а сам кивал головой, то ли подтверждая сообщаемые сведения, то ли обещая посодействовать в случае чего. Остановился вдруг, утомленно замахал руками.
– Стоп, стоп, стоп! Не будем больше о грустном, давайте о веселом. Утро-то какое! Забудем на время обо всем и восхитимся вместе! Ах, природа! Ее особенно ценишь здесь. А какой аромат с полей! – Взялся за прутья решетки, блаженно откинув голову, со свистом вдыхал воздух ноздрями. Продолжал с чувством: – Невольно представляешь себе, как вьется над цветком трудолюбивая пчела, как ползет по травинке букашка… – Умилился. Застыл в мысленном созерцании нарисованной картины. – Вы думали когда-нибудь, Миша, – проговорил проникновенно, – почему столь разнообразен мир? Зачем? Вопрос философский, а ответ, однако, простой: одни служат пищей для других. Вы хотите быть пищей для других? Нет, не хотите. И другие не хотят. Вот почему вся-то наша жизнь есть борьба! – Закончив на этой высокой ноте, присел рядом на койку, обнял сочувственно. – А насчет того, что трагическая случайность, как вы говорите… Ах, Михаил Андреевич! Какой суд? Да кто бы стал в это вникать? Имеет значение сам факт и больше ничего. Вы превратили высокое уважаемое лицо, как это… в мини-гопса. Было? Было!
– Не хотел, не хотел! – выкрикнул Пискунов, заламывая руки сквозь рыдания. – Еще спинку ему тер мочалкой, он шутил… – И подумалось: а ведь не сам ли еще недавно упивался соблазнительными сценками ухода Ильи Спиридоновича в мир иной, смаковал в мечтах! Сложен человек!
– Никто и не говорит, что хотели. Вас в этом не обвиняют, – заметил знакомый довольно хладнокровно.
– Как я неосторожно! – терзался раскаянием Пискунов. – Манкировал… Как же он теперь сможет… при таких размерах… – Только сейчас открылась ему вся глубина пропасти, куда он своей собственной рукой… столкнул…
– Как, как! – перебил Алексей Гаврилович. – Да никак. Не будет он больше руководить. А, да вы ведь еще не знаете ничего! – Знакомый прошелся туда-сюда и остановился, широко расставив ноги. – Ночью после того было экстренное совещание в обкоме. В связи со сложившимися обстоятельствами. Так вот, должен вам сообщить: умер Илья Спиридонович. Отдал концы. Инсульт или инфаркт, что-то в этом роде. – Пискунов стал серый, как стена. А тот вдруг затаился на миг, затем резво подпрыгнул, взмахнув рукой: поймал большую, жирную муху. – Ишь ты, шалунья! Ну, лети-лети! – Разжал кулак, и муха пулей унеслась в окно. – Понимает ведь, проказница, в тюрьме хорошо, а на воле лучше. – Умилился, наморщил лобик. – Так на чем это я… Да, печальный случай. Был человек – и нет человека. Вот тебе и помылся в бане! Хороша банька!
– Но не убивал же я, не убивал! – Пискунов был оглушен страшным известием. – Первый раз слышу…
– Первый или не первый, это ничего не меняет. От кого-то должны были услышать. Косвенно способствовали, – пояснил Алексей Гаврилович. – Да не надо так напрягаться, расслабьтесь. И считайте, что вам еще крупно повезло!
– То есть вы хотите сказать… – Сердце замерло в нестерпимой надежде неизвестно на что.
– Повезло – как понять?
Знакомый раскрыл было рот, видимо, с намерением внести ясность, но тут планы его резко переменились. Последующие несколько минут с деловитой сосредоточенностью, пристроившись у окна, он подкрашивал губы, округлив ротик в виде буквы «о», накладывал на себя разные кремы, в то время как Пискунов терзался неизвестностью. Но вот щелкнула пудреница, как бы ставя последнюю точку в этом ритуальном действе.
– Вот и все! – сказал Алексей Гаврилович. Тут он потянулся и стал весь изгибаться, принимая немыслимые для человека позы, и опять адским зеленым пламенем сверкнул на пальце таинственный кристалл, ослепил и все спутал в мыслях. Да человек ли он? Не перевертыш ли какой-нибудь? А тот попрыгал на носочках, потряс руками расслабленно, согнув поясницу, и сказал, сладко зевнув:
– Нравится мне тут у вас! Отдыхаешь душой. А что в общих камерах делается! Не могу зайти, в обморок падаю, хоть и обязан иногда по долгу службы. Вонь! Две параши в четыре обхвата, да к ним еще и очередь. И ведь живут люди! Годами. К чему только не приспособится человеческий организм! А у вас тут блаженство. А вид на озеро! Встаньте на табуреточку!
– Зачем вы меня мучаете! – вскричал Пискунов. – Хотели что-то сказать… Так говорите же, ради Бога, не тяните!
– А вам, я вижу, не очень-то нравится! – Пылкую реплику как бы не заметил. – Физиономия недовольная. Обижаете! А потому что поверхностно судите, без должного понимания. А воздух? Мы его не замечаем, когда он есть, а вот когда его нет… А небо сквозь решетку? Да, сквозь решетку, но – небо! А не козырек деревянный, как у смерт-чиков. А то, что вы пока здесь один, не считая клопов! Хе-хе! Впрочем, пардон, пардон, я ведь вам действительно главного-то не сказал, – встревожился Алексей Гаврилович. – От чего, можно сказать, ваша жизнь зависит. Что там было на этом заседании и чем кончилось. Да, вот такая история. В ней еще надо разобраться. Таинственное происшествие, одним словом. – Знакомый озадаченно почесал кончик носа. – Но по порядку. Члены актива собрались, обстановочка нервозная. Подняли всех среди ночи по тревоге, а самого-то нет. Отсутствует Илья Спиридонович. Народ волнуется, слухи поползли. И вдруг – никто глазам не верит – вносят стульчик детский, совсем игрушечный. Видят, там он, там, но – какой!
– Так все-таки жив он? – вскинулся Пискунов, обрадованный.
Алексей Гаврилович скосил неодобрительно око.
– Вы следите за моей мыслью? Выступает секретарь по пропаганде, проясняет ситуацию: враг не дремлет. Совершена диверсия, подброшен особый микроб с целью обезглавить областное руководство накануне юбилейной даты. Но явление это временное, чтобы не впадали в панику, ученые уже приняли соответствующие контрмеры. И тут выступает сам. Голосочек тоненький, писклявый, тем, что сзади сидят, не слышно. Вот тогда и началось! Все ринулись к столу поближе – посмотреть, навалились, опрокинули, смахнули…
– Смахнули – Илью Спиридоновича? Вот слоны!
– Но не меня же! Михаил Андреевич! Чуточку терпенья! Ищут везде, а найти не могут. Ясно, что украли под шумок. Такая суматоха началась. – Михаил сидел с раскрытым ртом. – Немедленно вызвали спецподразделение, все вокруг оцепили. Поголовный обыск – до трусов. Дамский персонал – отдельно. И тоже соответственно.
– Ясненько! А как же.
– Угадайте, где нашли! Ни за что не угадаете! У машинистки под лифчиком. Она его аккуратненько уложила на мягкое. Сразу же и раскололась: секретарь по пропаганде и приказал. Чувствуете, какой был прицел, – прямехонько на его место. Обоих арестовали.
– Но ведь это не смертельно – в лифчике, – простодушно усомнился Михаил. – Он мог оттуда выступать, как с трибуны. Можно было даже украсить эту машинистку красными флажками… Лозунгами…
– И чтобы он держался за бретельки! – насмешливо подхватил Алексей Гаврилович. – Не так все просто, оказывается. Илья Спиридонович разогрелся, раскраснелся, как молодой, пока там сидел. Еще бы! А когда вытащили, чтобы всем показать, и подняли, вытянул руку и крикнул звонко: «Хорошо!» – ив одночасье испустил дух. А вот что за причина? До сих пор ломаю голову. Почему?
Оба умолкли и задумались каждый о своем. Пискунов как психолог более тонкий легко представил себе, что творилось в душе минигопса в эти последние мгновенья его жизни. Очутиться в таком идиотском положении на глазах у подчиненных… Скончался от унижения и позора! С каждой минутой он все яснее осознавал полную безвыходность собственного положения. «Боже мой, Боже мой!» – шептал в смертельной тоске.
– Да ладно вам причитать! Вот паникер! – укорил знакомый добродушно. – Это даже к лучшему, что Илья Спиридонович приказал долго жить. Для вас лучше. В ту же ночь экстренно произошли серьезные кадровые перестановки. Теперь первым избран – благословите судьбу – Григорий Иванович Сковорода. А на его место секретарем – товарищ Индюков. Оба сразу пошли на повышение. И, конечно, ваше личное участие в операции… Уже звонили, интересовались. Я сказал – наш человек. Выполнял специальное задание по укреплению областного партийного руководства. Так вот, Индюков за то, чтобы назначить вас заместителем главного редактора «Бре-ховской правды».
– Меня – заместителем? – ахнул Пискунов.
– Ну, может быть, даже и главным, был и такой разговор. Сковорода тоже не против, но осторожничает. Все-таки совершено государственное преступление, говорит, а за это полагается… Догадываетесь? Высшая мера. Щекотливое положение. Н-да! Решили назначить главным. Посмертно.
– И за это я должен благословить судьбу! – вскричал Пискунов с горечью. – Вот она, цена благодарности! А я-то для них…
– Ну-ну-ну! – замахал руками Алексей Гаврилович. – Ну что за торопыга! Спешите, как на скорый поезд. Я сказал – беру вас под свою ответственность и что в моем распоряжении вы принесете гораздо больше пользы и так далее. А насчет высшей меры… Мы приведем ее в исполнение – условно. И все формальности будут соблюдены. Довольны?
– Какие именно формальности? – поинтересовался Пискунов осторожно. Ничего хорошего не ждал. Замер в тревоге.
– Составим акт за подписью врача, вроде бы вас уже нет. А на самом-то деле есть, хе-хе! Вот он, живой и невредимый! – И знакомый весело похлопал Пискунова по спине, как бы удостоверяя его материальность.
– А далыне-то что же, дальше? – мучительно напрягался Михаил. – Что потом? Ведь придется и фамилию менять и все прочее?
– И заменим! – бодро сказал Алексей Гаврилович. – Все в нашей власти. Возродитесь, как феникс из пепла на древе ливанском. Вместе придумаем. Да с вашей-то фантазией… Например, Бурбулевич. Михаил Андреевич Бурбулевич. Нравится? Или еще что-нибудь. Бурбулевский!
– Опять вранье! Господи, везде вранье! – застонал Пискунов. – Так ведь придется и профессию менять, или необязательно? С этим как?
– Профессию можно оставить, – авторитетно заявил знакомый. – Да и вообще, может, потихоньку все и забудется. Поживете здесь с полгодика. Пишите, сочиняйте, а насчет чего именно, это мы с вами согласуем. Повторяю, есть на вас кое-какие виды, весьма серьезные. Наш разговор в ресторане, в магазине… Держите это в уме?
– В качестве прототипа отрицательного героя? – Пискунов скривился. – Но я же объяснял! Преступник должен быть изобличен. Таков закон жанра… Читатель идет по трупам, чтобы в конце вздохнуть с облегчением: порок наказан, справедливость торжествует.
Алексей Гаврилович выслушал все это с досадливой гримасой. Пискунов почувствовал: есть у него какая-то своя тайная цель. Но какая? А тот процедил с видом официальным:
– Должен вас несколько просветить насчет наших порядков, насчет условной меры наказания. Она означает, что осужденный должен впредь вести себя в точном соответствии с законом и вообще не давать ни малейших поводов… Ни сердить, ни раздражать.
– Понятно. Иначе приговор вступает в силу. Отныне над моей головой будет постоянно висеть дамоклов меч! – подытожил Пискунов с мрачным смешком. – К тому же вы мне жизнь спасли, и я должен как-то отблагодарить. Написать донос, донесение?
Язвительную реплику Алексей Гаврилович мимо ушей пропустил. Лицо его понемногу смягчилось. О другом думал.
– Миша, знаете, на чем свет держится? – сказал он вполне дружески. – Услуга за услугу. Вы для меня, я для вас. И кое-что уже сделал авансом, учел пожелание… Помните, на кладбище?
Знакомый весело прищурился и некоторое время молчал, как бы составляя какой-то внутренний план. Крутанулся на каблуке с глубокомысленным видом и ткнул пальцем в стенку.
– Вот тут мы поставим еще один топчанчик. Не пугайтесь. Во-первых, временно. А сколько человек здесь проживет, зависит от вас исключительно. Будет только ночевать, а рано утром уходить. Уходить и приходить. Присматривайтесь, изучайте как писатель. Вопросики чисто бытовые… Что-то еще хотел… Ах да! Вот вы ворчите, камера не нравится, а тут для вас маленький сюрприз, а это всегда интересно. Ага, огоньки в глазах загорелись! – Поманил лукаво пальцем, физиономию сделал хитрущую – Откиньте-ка, пожалуйста, подушечку! Так. А теперь поднимите матрас. Еще, еще!
Пискунов поднял и обнаружил завернутый в промасленную тряпицу пистолет. Бешено затрепыхалось сердце в отчаянной уверенности: для него предназначено. Что еще за каверзу придумает его мучитель? А знакомый любовно тряпицу развернул и положил пистолет на стол – Михаил глаз не мог от него отвести. Вспомнил, как ему все время что-то мешало ночью под головой.
– Этой игрушкой мы еще займемся, – промолвил Алексей Гаврилович тоном профессионала. – Инструктаж и прочее. А то ведь пульнете не туда, куда надо. Но по крайней мере уже соединили воедино эти два факта – ваш будущий сосед и этот маленький сюрприз? Ну как? – Знакомый привычно клацнул затвором и подбросил пистолет движением фокусника.
– Он должен меня убить? – прошептал Пискунов в ужасе. Страх возник под горлом горячим комочком и ширился, ширился, мертво сжимал своими щупальцами, трудно стало дышать.
Алексей Гаврилович искренне удивился: что за нелепость!
– Почему это, он вас? Не он вас, а вы его!
– Я – его? Час от часу не легче!
– А помните, на кладбище во время приятной ночной прогулки намек сделали. В мой адрес. В смысле, что я вам на многое открыл глаза, прояснил суть, но не целиком, однако… Интересовались насчет конкретных персонажей, исполнителей. Вот мы и заключим наш маленький союз: вы – мне, я – вам. Вспомнили?
– Вы нашли того самого палача, который… – с трудом выдавил Михаил. – Он… моих родителей? – Все еще никак не верилось.
– И пусть вас совесть не мучает или какие-нибудь еще там нравственные соображения, – успокоил знакомый. – Пуля его давно ищет. А неотмщенная кровь, как яд в жилах. Упустите случай, никогда себе не простите! А насчет неприятных последствий, чисто внешних, тут не волнуйтесь. Следы на стене и прочее. Сразу же уберут вместе с кроватью. И свежей красочкой подновить, освежить… Вроде как текущий ремонт. А вы сможете пойти искупаться в озере, смыть с себя, так сказать…
В висках стучало: «Убить мерзавца, уничтожить, как собаку! Должен! И разве не сам просил…» Голова шла кругом, противно подташнивало, и что-то тяжелое, как каменная плита, надвигалось, надвигалось, отрезая путь к отступлению, пока не затормозило со скрипом, оставив лишь маленькую щелку для света, – уверенность где-то в тайных закоулках души, что не сделает этого никогда, не сможет. И тогда презрение к себе на весь остаток жизни! Как часто распалял себя в мечтах, разжигал ненависть: если бы только добраться… тогда своими руками! И вот он случай!
Алексей Гаврилович наблюдал за лицом Пискунова, а оно менялось ежесекундно, с глубоко припрятанной снисходительной усмешкой. Проговорил вполне буднично, как будто дело уже сделано:
– А когда разберетесь со всем этим, – из головы долой! Вот она, отдельная камера со всеми удобствами, вот он, столик. – И знакомый распахнул объятья, как бы с любовью заключая в них все пространство от дверей до оконной решетки, и с наслаждением, полной грудью вздохнул, а затем пообещал немедленно доставить все необходимые атрибуты для творческого священнодействия – машинку и прочее.
Пискунов понуро молчал. А знакомый заботливо поправил розочку в петлице, верхнюю пуговку под галстуком расстегнул: становилось душновато. Сообщил доверительно, как о самом сокровенном:
– Всякими сочинителями всегда ужасно ин-.тересовался: и откуда что берется? Пишут и пишут, и ничем не остановишь! В тот раз в ресторане досконально все разъяснили: такова творческая потребность, результат индивидуального видения и так далее… Ах, какой шармант! Беседа с вами, как источник в пустыне, пьешь и не напьешься. – Алексей Гаврилович подсел поближе и настроился, похоже, на длинный разговор. Пискунов слушал, мучительно напрягаясь: страшно разболелась голова. А тот бубнил под ухом: – И вот еще вопросик крамольный: один об одном пишет, а другой о другом. Мыслю себе так: личные пристрастия, отсюда и выбор темы. Или есть какие-нибудь иные резоны?
«Куда это он гнет?» – вяло соображал Пискунов. Было ясно: разговор опять не случайный, с подтекстом. Чего-то хочет сказать и осторожничает, не решается что ли:
– Помните, просил, чтобы главным отрицательным персонажем – меня! – заявил тот, прижимаясь теснее, голосок вкрадчивый, подхалимский. – Еще признался тогда: отрезанная голова – это так, мелочь, вроде пропуска на Красную площадь. Вы сказали, не годится, преступник должен быть наказан. Так и накажите его – в романе!
– Это насчет детектива опять? – вяло уточнил Пискунов.
– А я все потом думал, даже словарик взял, чтобы просветиться насчет жанра, – торопился Алексей Гаврилович высказаться. – Да и опять запутался. Вокруг чего все вертится? Находят, к примеру, труп, и начинается следствие. И по-шло-поехало. Следователь, бедолага, ночами не спит, все размышляет, ну как бы ему преступника изловить и засадить. Версия за версией. Вещественные доказательства, свидетели, улики, следственные эксперименты, очные ставки, вопросы, допросы… Бог мой! А убитый, извините, какой-нибудь алкаш, ему цена – копейка. А из-за него одного весь сыр-бор! Ну нашли наконец преступника, они бутылку водки не поделили. И он ему врезал. Ну и что?
– Ничего, если не считать человеческую жизнь единственной мерой всех ценностей, – нехотя выдавил из себя Пискунов. Не было никакого желания подобную тему развивать.
– Ну допустим! Но вот вам парадокс! – Знакомый даже подпрыгнул в полемическом возбуждении, хихикал победно. – Пострадала не какая-то жалкая единица, а тысячи, десятки тысяч! Миллионы трупов, как я уже вам докладывал! А кто убийца? Где он? Тут бы и провести расследование в полном соответствии с жанром, выявить мотивы преступления, привлечь свидетелей, начать грандиозный процесс… Прокурор, защитники, речи… Кто – за, кто – против…
Пискунов в недоумении уставился на Алексея Гавриловича, нетерпеливо ожидавшего ответа. Не знал, как на это реагировать.
– И вынести приговор виновникам истинным? Так? И кого же мы посадим на скамью подсудимых? Поскольку самих-то давно и на свете нет?
– Михаил Андреевич, голубчик, это уж ваши заботы. Придумайте что-нибудь, пофантазируйте. Пусть будут тряпичные куклы, а еще лучше – восковые фигуры. Для большей наглядности. Был когда-то обряд: вместо человека сжигают его чучело… Маленький музей восковых фигур…
– И зачем весь этот маскарад?
– Дело-то теперь даже не в них самих, – терпеливо разъяснял Алексей Гаврилович свою мысль. – Они-то ушли, но много чего оставили. В умах. И в душах тоже. И надолго. Помните, в ресторане, изволили образно выразиться: «черная волна»? Ну так как вам моя идея?
Пискунов некоторое время молчал. Протянул наконец с натянутой усмешкой:
– Ну вы провокатор, однако, и опасный! Да найдись такой смельчак, сами бы его – в лучшем случае в психушку. А то и подальше куда! К этому подбиваете меня?
– Наш человек! – в восторге подхватил знакомый. – Это точно! Все-то вы знаете, Михаил Андреевич! И адреса не найдешь. Да и зачем адрес, если без права переписки! – Хитровато подмигнул и ловко переменил тему: – Кстати, хорошо, что напомнили. Как раз и прорепетируем. Дайте-ка сюда затылок, повернитесь! – Алексей Гаврилович взял пистолет. – Здесь семь патронов. Возможно, будет одного достаточно. Вот так приставляете дуло… Можно на некотором расстоянии. Лучше ночью, когда заснет. И нажимаете… Да что это я! – спохватился знакомый. – Чуть в самом деле не нажал, а на предохранитель не поставил! Вот рассеянный! Потренируетесь тут на досуге. – Деловито и умело показал, как обращаться с оружием. Поднял себя рывком, по-молодому пружинисто прошелся по камере и, сделав пируэт, нацелился на Пискунова взглядом.
– Ну так как, беретесь или нет?
– Вы хотите от меня… этой жертвы? – растерянно залепетал Михаил. – Чтобы потом… Это и есть услуга за услугу? Так и чувствовал, что кончится чем-нибудь таким…
– Ну я же вам говорил, Михаил Андреевич, мы ничего не требуем, мы просим, и нам идут навстречу. Мои личные пожелания вы знаете, готов посодействовать по первому зову. Полный объем криминальной информации. Сверхсекретный материал. Сможете воспользоваться. И замечу в скобках: разговор этот у нас предварительный.
Продолжим потом.
Оба умолкли. Наступила тяжелая пауза. Пискунов глухо спросил:
– Когда он придет? Этот…
– А, насчет компаньона? Надеюсь, не заставит себя долго ждать. Итак, следующий ход за вами, как сказал бы Афанасий Петрович. Уверен, он уже давно жаждет сразиться на поле шахматной брани. Время еще есть и предостаточно. Желаю успеха!
Алексей Гаврилович, следуя своей манере, отвесил церемонный поклон, подрыгал ножкой и послал воздушный поцелуй, как даме. И вдруг исчез, как будто прошел сквозь стену, а возможно, Пискунов, находясь в состоянии крайней удрученности, не заметил реального момента его ухода. Только дверь тяжело, со скрипом закрылась, оглушительно, как выстрел, щелкнул засов.
Михаил остался один. Взял пистолет и долго тупо на него смотрел. Затем осторожно проделал все те действия, что показал знакомый. В эту ночь он почти не сомкнул глаз – ждал, прислушиваясь к каждому скрипу, шороху. И лишь под утро, как это бывало и дома, провалился в вязкую трясину кошмара. Вскочил, дико озираясь. И долго сидел в темноте, пока не потухли звезды и свет зари не скользнул в окно камеры.
На этот раз никто не пришел.
