Текст книги "Джума"

Автор книги: Гарри Зурабян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Полуянов бросил на него хмурый, озабоченный взгляд.

– Круто ты взял, Борис Николаевич. Не надо было тех двоих убирать. Если Орлов дознается, он за своих голову запросто оторвет.

– Брось! – скривился, махнув рукой, Родионов. – Чума все спишет. Ты мне лучше скажи, как у тебя с паханами дела? Орловские-то, считай, две бригады боевиков положили.

– Нам не о паханах думать надо, Николаевич, а о Краснове и его группе. Рано или поздно они за своими вернутся...

– Да что ты заладил: "Орлов... Краснов...". Тоже мне Рэмбо отыскались! – раздраженно перебил его Родионов. – Кейн звонил, – многозначительно проговорил Борис Николаевич. – Он зафрахтовал самолет с гуманитарной помощью, обещал лично, собственной персоной, прилететь не сегодня-завтра.

– Да ну? – искренне удивился Полуянов. – Почуяли, стервятники, недовольно процедил он сквозь зубы.

– Тебе-то что переживать? – не спрашивая хозяина, по второй принялся разливать водку Родионов. Он поднял рюмку и взглянув в упор на Полуянова, весело произнес: – Давай, Петрович, за одну идейку выпьем? Сейчас расскажу, закачаешься... – многообещающе произнес он.

– Что за идея? – выпив, с набитым ртом, промычал Валерий Петрович.

Борис Николаевич вальяжно откинулся на спинку мягкого уголка, расслабленно закурил и выдержав необходимую, на его взгляд, паузу, начал просвещать подельника:

– Люди умирают, а вещи и дома остаются. Это – первый аспект. Второй дали зеленый свет для иностранной гуманитарной помощи. – И он выразительно посмотрел на Полуянова. – Ты вообще представляешь, какие это деньги? И притом, не "раритеты" и "национальное достояние", которые черта с два незаметно реализуешь. Это, Петрович, живые деньги. Подключай к делу Анатолия Ивановича. Пусть он тоже немного для общего дела расстарается. А то что-то притих. Хочет на нашем горбу за бугор въехать? – и весело расхохотался собственному удачному каламбуру.

– Побойся Бога, Дмитрий! – поспешил не согласиться с ним Валерий Петрович. – Если бы не Карташов, как бы мы золото перевозили и на складах размещали? – Он задумался: – Куда же остальное Краснов дел, интересно?

– Подожди, придет время и на твоего Краснова управу найдем. – Он помолчал немного и с ненавистью произнес: – А вот кому давно пора рот заткнуть, так это Малышеву и Иволгину. Ты бы переговорил с паханами, что ли...

– Они и так борзеть начинают, – скривился Полуянов. – Недовольны, что четверть процентов иметь будут. Если я им еще этих двоих закажу, мы сами-то можем без штанов остаться.

– Черт с ними, – неожиданно согласился, взглянув на часы, Борис Николаевич, – пообещай им долю в гуманитарном бизнесе.

– Сколько? – тут же откликнулся Валерий Павлович.

– Пятьдесят, – как ни в чем не бывало спокойно произнес Родионов, но заметив, как у Полуянова вытянулось лицо, поспешил пояснить: – Для начала обрисуй им общую картину, ничего конкретно не уточняя: мол, есть возможность пощипать еще и перышки с курочки, несущей золотые яички. Потом, якобы нехотя, согласишься на половинную долю. Пусть порадуются... – И безжалостно, с гримасой некоторой брезгливости, закончил: – Почему бы не исполнить последнее желание смертников?

– Ох, смотри, Борис, – с опаской предостерег его Валерий Петрович. – С огнем играешь. У них ведь тоже руки длинные.

– В нашем деле не руки, а голова и ноги важны, – наставительно произнес Борис Николаевич. – Чтобы правильное направление выбрать и вовремя убежать. Туда, где тебя никакие руки не достанут.

– Ну это ладно, – хоть и нехотя, но все-таки согласился Полуянов. На мгновение он замолчал, но потом решился: – Борис, я что спросить хотел... Что касается гуманитарки, здесь вопросов нет. Прибывать она будет военными транспортниками, на наши аэродромы. Там и будем "ревизию" проводить. Но квартиры, вещи... Как ты вообще себе это представляешь? Оно же все заразное!

– Петрович, ну ты, ей-Богу, как дите малое! – поморщился Родионов. Ты, что, сам эти шмотки носить собираешься или к себе в квартиру притащишь? Есть у меня уже неплохая команда – люди с понятием и заботливые. Тоже рационально рассуждают: зачем добру пропадать, если в стране повсеместный дефицит? Проведем первичную дезинфекцию, упакуем красиво и... вперед! Товары, как говорится, на дом, а можем – и почтой. На них же не будет штамп стоять, что они из Белоярска. Создадим пересылочную базу, можно вообще не в Сибири. Сейчас время, когда всем все можно, а кому положено этот процесс регулировать в рамках Закона, тем – не нужно. Им это до известного места. Самим бы урвать! Так что, "пересылку" теперь можно хоть на Гаваях, хоть на Сейшеллах, хоть в Буркина-Фасо организовать.

Попомни меня, Валера, – потянуло Родионова на разглагольствования, пройдет лет восемь-десять и нас это гребанное мировое сообщество с ложечки кормить будет, еще и в очереди давиться станут – за право первыми быть. Ни один народ в мире не поднаторел в лицедействе так, как наш. Нам нищими и юродивыми прикинуться – медом не корми! Это западники все тужатся сильными и богатыми друг перед дружкой хотят выглядеть. А нам, скажи, на кой черт оно надо? Мы уже в эти игры наигрались. Знаешь, Черчилль однажды сказал: "Россия никогда не была настолько сильной, как ей хотелось бы. Но она не была и настолько слабой, как пыталась казаться." Тоже самое относится и к нашим "закромам Родины". Лишь дураки могут думать, что наша экономика разваливается и для полного счастья ей только кредитов не хватает. Пусть дают! Мы все съедим, в том числе, и гуманитарку, и кредиты их вшивые.

Ох, Европа, Европа, – засмеялся он. – Совсем старушка в маразм впала, а за ней и америкосы. Подзабыли всемирную историю, как их Владимир Ильич с царскими долгами кинул. Россия – это ж бездна, сколько не давай – все ухнет без следа. Долги, кредиты... – он криво усмехнулся, – да кто ж им их отдаст?

– На словах, Николаич, всегда складнее, чем в жизни выходит, -с сомнением покачал головой Валерий Петрович.

– Да брось ты, – продолжал гнуть свое Родионов. Он вновь бросил беглый взгляд на часы: – Давай, еще по пять капель и разбегаемся. Дел невпроворот, – вздохнул он тяжело. – А насчет слова и дела я тебе так скажу... – Он смачно хрустнул соленым огурчиком: – Видал, как за один день город на дыбу подвесили? Свои – свой же собственный город. А ради чего? Чтобы один день вдумайся! – сытыми и пьяными себя почувствовать. Как же: хо-з-ззя-ева! На один день! А потом – хоть на перекладину, хоть – на плаху, хоть – под гусеницы танков. Это надо совсем мозгов не иметь, чтоб такому народу кредиты давать!

А то наняли щелкоперов продажных, те и рады стараться над своей историей изгаляться: Ленин – сифилитик, Сталин – параноик, Хрущев – дебил, а Брежнев – маразматик. Европа лучше бы к рылам на собственных банкнотах присмотрелась. Что-то она в нашей истории не копалась и ярлыков не вешала, когда ее Наполеон и Гитлер через солдатские казармы по рукм пускали. Ненавижу, тварей! Все, все они на на нашей крови, как пиявки, поразбухали! Ничего, ничего.... – Борис Николаевич придвинулся вплотную к Полуянову, обдавая того водочным перегаром, и, прищурившись, проговорил: – Ты думаешь, откуда нынче это выражение всплыло: "лицо кавказской национальности"? Свои придумали? Черта с два! Из-за бугра приползло. А почему, знаешь? Они при имени Еси Джугашвили до сих пор по ночам в постели мочаться. Потому всех собак и навешали на него. И плевать Западу на бакинскую и грозненскую нефть, если прищучит – они весь Ближний Восток задавят. Кровью зальют, а нефть получат. Им другое важно: чтобы, не приведи Бог, еще один Сталин здесь не родился. Вот они нас против всех кавказцев и настраивают. А на Кавказе, между прочим, некоторым церквям и монастырям лет побольше будет, чем иным в Европе. – Родионов набычился и вдруг с размаху вдарил кулаком по столешнице: – Но в Сибири им черта лысого обломится! Москва обгадится – мы тут свою власть установим!

– А как же Канада? – осторожно поинтересовался Полуянов, невольно смущенный неожиданными откровениями Бориса Николаевича.

– А что – Канада? – закуривая и небрежно скривившись, удивился Родионов. – Ты же военный, Петрович, – с недоумением проговорил он, – тебе сам Бог велел знать про запасной плацдарм. – Он цинично усмехнулся: – Ленин полжизни за границей провел, а какую гениальную комбинацию В России разыграл, почти на целых восемьдесят лет! А мы чем хуже?..

Так, родной, извини, мне пора. Да и тебе – тоже. Пора продолжать великие традиции отцов и дедов: воровать, воровать и еще раз воровать. А то от Родины – матери, кроме переходящего Красного знамени или пули в лоб, черта с два что получишь. Ты по поводу моих "аспектов" с Анатолием Ивановичем потолкуй. Взвесьте все, продумайте. Думаю, денька через два-три созвонимся и встретимся. Добро? – И, не дожидаясь ответа, поднялся.

Полуянов проводил гостя до двери. Уже на выходе тот обернулся и напомнил:

– Петрович, прошу тебя, решай побыстрее проблемы с "нашими дорогими силовиками" – сделал он ударение на последних словах и, вызвав лифт, отбыл.

Полуянов вернулся в квартиру, оглядел неприбранный стол и внезапно с ужасом почувствовал лихорадочный приступ озноба. Лицо его стало похожим на застывший гипсовый слепок. Он часто задышал, с трудом подавляя панический страх. Дрожащей рукой наполнил рюмку, расплескав большую часть напитка. Затем быстро снял с полки большую чайную кружку и, налив ее до краев, принялся медленно пить. Водка, холодная и одновременно обжигающая, тяжело потекла по пищеводу. Он так и не смог до дна осилить кружку. Подойдя к раковине, вылил остаток на руки, тщательно растерев. Поднеся ладони близко к глазам, долго и пристально рассматривал, словно силился разглядеть на них невидимых и беспощадных убийц, методично и безжалостно уничтожающих людское поголовье Белоярска...

Глава восемнадцатая

Иволгин, Малышев и Краснов, одурев от свалившихся на Белоярск событий и вконец уработавшись, решили взять тайм-аут и собрались в классическое трио, на "конспиративный междусобойчик". На столе стояла нехитрая закуска, бутылка водки и литровая банка молока. Перед Иволгиным и Красновым – по стакану с налитой на треть водкой, перед Малышевым – полная кружка молока. Пить водку он наотрез отказался. Однако, предложение позвонившего Иволгина "встретиться и обсудить насущные проблемы" принял охотно и компанию поддержать согласился.

– Зря ты, Роман Иванович, водку не пьешь, – попенял ему Иволгин. Молоко-то кипяченое?

– Кто его кипятить здесь будет? – отмахнулся Малышев, окидывая взглядом конспиративную квартиру.

Чокнулись. Молча выпили. С хмурыми, уставшими лицами, без аппетита, закусили. Затянувшееся молчание первым нарушил Петр Андреевич.

– Слыхал я, пролетели мы мимо Родионова, – не глядя на Малышева, проговорил он.

– Эт точно, – сложив перед грудью руки и опираясь на них, со вздохом ответил он. – Гер-р-ро-ой! – протянул он с сарказмом. – И трудовых, и героических будней Забайкалья. – Роман Иванович выразительно посмотрел в потолок: – И думать запретили трогать. Столько материалов мои ребята на него собрали, другого уже, наверное, давно бы и без суда к стенке поставили. А этот гаденыш вывернулся! Теперь его и подавно не ухватишь начальник штаба по ликвидации особо опасной инфекции...

– ... Которой сам же и наградил Белоярск! – в сердцах перебил его Краснов. – Нет, мужики, – начал заводиться он, – вы, как хотите, а я эту гниду не упущу. Черт с ним с золотом, но в этих штольнях двух ребят моих положили – Бахтияра Садыкова и Я ниса Ауриньша.

– Мы из-за него пятерых потеряли, – мрачно заметил Малышев.

– И, что, утретесь? – продолжал наседать Иван Васильевич.

Малышев дернулся, словно его опалило горячим дыханием нестерпимо жаркого пламени и недобро, искосо глянул на подполковника.

– Погоди, Ваня, – мягко тронул Краснова за руку Иволгин. – Никто не говорит, что ему с рук сойдет, но давайте, мужики, все по уму сделаем. Зачем из-за какой-то сволочи распоследней на рожон лезть? Мне лично представляется, что еще годик-два и нам придет полный пинцет. – Заметив враждебные взгляды уже обоих собеседников, он, абсолютно не отреагировав, с невозмутимым спокойствием разлил водку, добавил в кружку Малышеву молока и продолжал: – Партизанские базы создавать надо. И людей подбирать. Не целый же век Россия на торгах стоять будет.

– Что еще за базы, Петр Андреевич? – не понял Малышев.

– Господи, Роман Иванович, да что вы у себя в "конторе" все такие серьезные! Образно говорю, поймите, образно. То есть, хорошим людям уже сейчас группироваться бы не помешало. А то мы испокон века врозь да поодиночке, а дерьмо, между прочим, исключительно, кучками, кучками. Да какими... – прицокнул он языком.

Роман Иванович, не сдержавшись, чуть заметно поморщился, но Иволгин не придал значения. Вместо этого он решительно поднял стакан и вопросительно взглянул на собеседников. Роман Иванович, в свою очередь, обвел беглым взглядом Иволгина и Краснова и, немного смущаясь, попросил:

– Петр Андреевич, плесни-ка и мне горяченькой. А то и не мужик вроде.

Майор и подполковник весело перемигнулись.

– Ну, слава Богу, – с облегчением вздохнул Краснов, выражая, пожалуй, и мнение Иволгина. – Чувствую, пойдет и разговор, и дело.

Выпили и уже с аппетитом принялись закусывать.

– Роман Иванович, – спустя время, поинтересовался Петр Андреевич, так что там с Астаховым? Он или не он?

– По мнению судмедэкспертов, однозначно выходит, что он. Но вот хоть убейте, не верю – и все тут! Если бы медальон рядом с головой лежал – еще куда ни шло. Но в руке... Как пить дать – сорвали!

– А, может, он, когда задыхался в дыму, инстинктивно ворот рванул и порвал нечаянно, – высказал предположение Краснов, за проведенное им в Белоярске время уже успевший войти в курс всех происшедших здесь событий, невольным участником которых ему и его группе тоже пришлось стать.

– Этот медальон ему Наталья Род... Артемьева подарила? – уточнил Иволгин.

Роман Иванович утвердительно кивнул и к слову добавил:

– Вот же судьба у девчонки, а? Врагу не пожелаешь! Без родного отца выросла, мать чуть ли не на глазах убили, встретила любовь настоящую и – на тебе: то ли герой войны, то ли сотрудник иностранной спецслужбы. А в результате, вообще... сгорел парень. – Он поглядел на Иволгина: – Кстати, как она?

– Работает в госпитальной группе. Вчера только виделись, – нахмурился Петр Андреевич. – Черная вся от горя стала. И в глазах, знаете, жуткий, нечеловеческий огонь полыхает, как у фанатиков. Раньше про таких говорили: одержимые.

– Знаю, – кивнул головой Краснов. – Я за свою жизнь много подобных и глаз, и людей повидал, по всему миру. У них внутри – пустыня, один песок раскаленный. И не то, что в глазах, прямо на лбу написано: " Хочу умереть!". А нетушки, – вздохнул он тяжело. – От них даже смерть в страхе шарахается. И вот скажите мне, пожалуйста... – Иван Васильевич замолчал раздумывая, а потом продолжил: – Ну ладно, я допускаю, что мужики на войне испокон века помешаны, на стрелялках и прочем, но ведь и женщин сколько, как ты сказал, Петр Андреевич, одержимых.

– Это потому, Ваня, что половина мужиков сегодня на земном шаре, как ты правильно заметил, на "войнушке и стрелялках" помешаны. Бабам, что, много надо? Чтобы мужик под боком был, любил, детей растить помогал и семью обеспечивал. А нам, гадам, все адреналин спокойно жить не дает. Поверите, доверительно понизил он голос до шепота, – лежу со своей, бывало, она и так , и сяк, ну, и я, соответственно, марку держать стараюсь. А все-равно гадство! – в самый неподходящий момент и проскочит мыслишка, типа: "Не забыть бы то да се проверить... Ту или эту фиговину в план оперативно-розыскных мероприятий включить...". У Ивана Васильевича не спрашиваю, он холостой. А у тебя, Роман Иванович, бывало такое?

Малышев понимающе улыбнулся:

– У меня, Петр Андреевич, и не такое бывало... – проговорил многозначительно.

– Вот, – удовлетворенно откинулся на спинку стула Иволгин. – А я что говорю! – И резко изменил тему разговора: – По Молохову новости есть.

– Как вы вообще на него вышли? – поинтересовался Краснов.

– Тот же Астахов наводку дал. Описал внешность, хотя и приблизительно. Но еще раннее пацан один его тютелька в тютельку срисовал, имел с ним "счастье" познакомиться ночкой темною. Собаку выгуливал, а тот как раз через проходной двор шел, к машине возвращался. И перед старушкой одной любопытной он тоже засветился. Вообщем, повезло на свидетелей. К тому же у Молохова примета была: ухо с левой стороны покромсано. От зэков отметина, когда он в колонии служил. Между нами говоря, подло с мужиком поступили, не удержался Иволгин. – Но с другой стороны, он тоже уже не человек был, Петр Андреевич покачал головой. – Черт его знает, поди разбери в этой жизни! Такого понакручено...

– А нам еще распутывать и распутывать, – напомнил Роман Иванович.

– Да не особо... – не согласился с ним Иволгин. – Я чего, собственно, встретиться-то хотел. – Он загадочно улыбнулся: – Гроссмейстер показания дал. На смертном одре, правда. Но все оформили, как положено. Сам вызвал в больницу. Так вот, с его слов, Свиридова, Франка и Мухина не без участия Родионова убили. И вся заваруха из-за этого золота проклятого началась. А убирал "авторитетов" ближайший родионовский помощник... Василий Молохов, который после того, как его из органов выгнали, устроился к последнему сторожем на даче. Он еще и садовником, и управляющим был, – вообщем на все руки от скуки...

– Неужели и Стрельцова с Корнеевым он тоже? – подался вперед и взволнованно спросил Малышев.

– Если верить показаниям Озерова, то он, – вздохнул Иволгин.

– Негодяй, – с неожиданной ненавистью процедил Роман Иванович.

– Дальше? – бросив на него сочувственный взгляд, спросил майор. Тот кивнул. – А дальше, – продолжил начальник угро, – интересный поворт вытанцовывается. Одним словом, по "воровским понятиям" приговорили Молохова, тем более на нем еще с зоны "долг" висел. Он же в свое время их брата не щадил. Но это дело прошлое, а что касается сегодняшних, так сказать, реалий, то здесь получается следующая картина. Молохова должен был убрать некий Лейтенант, киллер экстра-класса. Молохов, действительно, исчез. Но что интересно, исчез и сам Лейтенант. Зато... объявилась Вера Рясная, вместе с сыном Свиридова.

– И что она им рассказала? – напряженным голосом задал вопрос Малышев.

– Откуда вы узнали, что она им что-то рассказала? – спросил, в свою очередь, Петр Андреевич.

– Они умеют получать ответы на свои вопросы, – заметил Роман Иванович.

– Вы правы, – согласился Иволгин. – Деликатность и терпение не в их правилах. Но на этот раз все было, как говорится, чинно и благородно. Они, якобы, даже заставили Рясную и Свиридову взять деньги на лечение и реабилитацию. По слухам, между прочим, очень приличные для нашего времени. Но я отклонился, извините. Рясная им и рассказала, что держали ее на даче Родионова под присмотром Молохова. И похитил ее никто иной, как сам Молохов.

– С какой целью он это сделал? – спросил Малышев.

– Мне кажется, – уверенно пояснил Петр Андреевич, – Родионов хотел иметь рычаги влияния на Сотникову. Он же не знал, до какой степени был с ней откровенен Свиридов. А вдруг он ей все рассказывал? А вдруг она, вместе с его дружками – Франком и Мухином, решит предъявить свои права на это золото? Кстати, именно Капитолина Сотникова в свое время, но уже после смерти мужа, известила Франка о том, что дневники у Родионова. Свиридов перед встречей с ним заставил выучить ее соответствующую фразу и номер телефона, по которому, в случае его смерти, надо будет ее произнести. Что та и сделала.

– Объясните мне, – с недоумением спросил Краснов, – на кой черт он, этот Свиридов, вообще полез со своим золотом к Родионову?

– Он раньше нас всех, видимо, где-то раскопал материалы или документы по "Джуме" и понял, какая бомба заложена под Белоярск. С Родионовым они были знакомы чуть ли ни с пеленок, росли в одном дворе, – пояснил все тот же Иволгин. – Но я не договорил о другом... О том, как Рясную и мальчика избавили от дальнейших издевательств Молохова. Оказывается, вызволил их из плена Лейтенант. Только есть одно расхождение: Озеров утверждает, что Лейтенант был немой, а Рясная, что тот говорил.

– Надо срочно допросить Рясную, – загораясь, засуетился Малышев.

– Уже. Уже, Роман Иванович, – укоротил его Иволгин. Заметив недовольство на его лице, улыбнулся: – Роман Иванович, я же в этот раз ничего не пытаюсь скрывать. Все материалы в деле, оформлены, как положено. Прикрывает нас Завьялов. Вы его тоже знаете, это не Багров. – Увидев, как тот немного расслабился, продолжал: – Вера Николаевна Рясная показала, что Лейтенант этот – довольно странный парень: ни в себе и, причем, как следует. А расстались они в том самом переулке Лазо, где твои ребята, Роман Иванович, через несколько часов нашли машину. К сожалению пустую. И вот еще что... Рясная наотрез отказалась помочь в составлении фоторобота этого загадочного Лейтенанта. Но мы проверили по своим каналам и могу вас "обрадовать", – Петр Андреевич невесело усмехнулся. – В криминальной среде ходят слухи о некоем Лейтенанте. Но исключительно шепотом и с приставкой "Чур меня!". У мужика явно не все дома: помешан на красивой смерти.

– Это как? – изумленно поднял вверх брови Иван Васильевич.

– Никаких дырок в голове, расчлененок, раскиданных и размазанных по асфальту кусков и фрагментов и прочих кровавых ужасов. По нашим агентурным данным, это мастер имитаций несчастных случаев. Кое-кто утверждает, что ум его настолько изощренный в плане выдумки, что невольно сомнения берут: человек он или машина? – Иволгин замолчал, не решаясь произнести то, ради чего он и затеял эту встречу.

– Петр Андреевич, – слегка надавил на него Малышев, – давай без загадок, до конца. Что там у тебя на десерт?

– На десерт? – переспросил Иволгин и как-то странно посмотрел на Малышева и Краснова. – Заместитель мой, Леша Добровольский, человек с фантазией. Но он и сам не может сейчас сказать, что на него вдруг нашло. Одним словом, он взял и показал Озерову снимок Астахова... – майор замолчал, не решаясь закончить.

– Нет, – откидываясь всем корпусом, недоверчиво покачал головой Малышев. – Не может быть... Петр Андреевич, этого не может быть! воскликнул он громко.

– Я бы тоже хотел в это поверить, но... – он обескураженно и растерянно развел руками. – Озеров опознал по фотографии Астахова. Правда, заметил при этом, что Лейтенант выглядит немного старше и... как бы это сказать – дебильнее, что ли... Вообщем, иногда у него бывает дурацкое выражение лица, а иногда, по словам Озерова, как будто у команчей, которые не просто на тропу войны вышли, "а чешут по ней во весь опор". Гроссмейстер уверял, что глаза у этого парня – не приведи Бог. И, заметьте, утверждал это не просто фраер какой-нибудь, а Гроссмейстер!

– Интересно, где это ваш Озеров команчей наблюдал, да еще по тропе войны "чешущих"? – иронично осведомился Краснов и добавил: – Ребята, ну у вас и контингент тут подобрался: один одного краше! Астахов не Астахов, а Джеймс Бонд какой-то; потом Лейтенант еще, а следом – Гроссмейстеры, Математики, Горынычи, дальше – больше: Сталин, Берия, золото Российской империи, атаманы и адмиралы, генерал-майоры и князья, – ни фига себе компания, согласитесь?! Вы б уже и мне для полного удовлетворения, так сказать, фотку этого Астахова показали, что ли? Глядишь, может и я бы в нем какую-нибудь свою бабушку двюродную признал.

Малышев укоризненно посмотрел на него, а Иволгин нехотя поднялся и подошел к стенке:

– Кстати, здесь случайно фото одного белого офицера осталось. Я еще своим орлам шею намылил, растяпам. Думали забрать, а тут, сами знаете, что закрутилось. Признаться, я и сам подзабыл, если б ты, Васильич, не напомнил. Можно сказать, офицерик этот с Астаховым, как Ленин и партия. Он достал забытую фотографию молодого князя Сергея Михайловича Рубецкого и положил на стол перед подполковником.

Краснов с интересом взял и, слегка отодвинув, принялся картинно крутить головой из стороны в сторону, разглядывая портрет. Внезапно беспечное и игровое выражение стало медленно сползать с его лица. Он вскинул голову и с испугом, смешанным с недоверием, ошарашенно посмотрел на Иволгина и Малышева.

– Нет, это переходит всякие границы! – не выдержал его издевки Малышев. – Иван Васильевич, прекратите: ни время и ни место, честное слово. – И, повернувшись к майору, неожиданно предложил: – Наливайте, Петр Андреевич!

– Но я действительно встречал человека, похожего на этого офицера! – с непоколебимой уверенностью вскричал Иван Васильевич. – Правда, тогда его звали... – Краснов споткнулся и замолчал, словно кто-то невидимый заставил его резко и быстро проглотить слова и окончание фразы.

– Та-ак, – протянул неопределенно Иволгин. – Как на ипподроме, ставки растут: сначала Мистер Неизвестный, потом Сергей Михайлович Астахов, затем опять – Серж Михалыч, но уже, пардон, князь Рубецкой. Потом снова обознатушки и – бац! – играем дальше: уже Лейтенант. Что у вас, Иван Васильевич? Как он вам представился?

– Извините, Петр Андреевич, но здесь я – не вольный стрелок. Имя этого человека – только с разрешения моего непосредственного начальника генерала Орлова.

– Просто генерала? – осведомился Иволгин.

– Просто генерала, – недоуменно повторил Краснов.

– Ну, слава Богу, – вздохнул Иволгин. – А то я, честное слово, от званий уже потерялся. У нас скоро целая армия наберется: от неизвестного Лейтенанта до генералиссимуса Сталина.

– Мне бы ваш оптимизм, – язвительно поддел его Малышев.

– А знаете, что я вам скажу? – поднял свой стакан Иволгин. – Мне кажется, дело идет к развязке. – Он в упор взглянул на Краснова: – Иван Васильевич, хотите я угадаю, где вы могли встретиться с нашим фигурантом? Только в Афганистане! Не знаю, какую миссию вы там выполняли... Наверняка, не арыки рыли, а если и рыли, то, опять же, наверняка, не арыки. Я правильно понимаю текущий момент, а, Роман Иванович?

– Он имел отношение к вашей группе? – в свою очередь задал вопрос Краснову Малышев. – В показаниях Астахова есть об этом, правда, вскольз. Он, по-видимому, работал на сопредельной стороне, – скорее утвердительно, добил его своей логикой Роман Иванович. – Можете не отвечать. Думаю, с генералом Орловым наше ведомство договорится и необходимую информацию получит.

– Стоп, стоп, стоп, – вдруг поднял руку Иволгин. – Так, давайте выпьем, а потом я вам вопросик подброшу. Выпили, стали закусывать и майор спросил: – Если Астахов, предположим, действительно, в свое время работал в составе группы Ивана Васильевича, а потом здесь всю весну, считайте, провалялся без сознания, то откуда, черт возьми, взялся тогда Лейтенант?! И вообще, из всех этих Астаховых, Рубецких, Лейтенантов и прочих князей – кто из них есть кто? Или у меня уже от выпитого в глазах двоится-троится?

– Ты же сам, Петр Андреевич, сказал, что развязка близится к концу. Так будь последовательным, – поддел его Малышев.

– Говорить-то я говорил, но это не значит, что теперь надо сидеть и ждать,

когда они всей этой военно-дворянской компанией ввалятся ко мне в кабинет и на первый-второй рассчитаются. К тому же... – Иволгин неожиданно запнулся. – ... К тому же, Астахов, вроде как это... Сгорел?

– Если это наш человек, черта с два! – хлопнул по столу ладонью Краснов. – Мы не для того там выжили, чтобы позволить здесь кому-то нас убить... – Он осекся, вдруг вспомнив о Садыкове и Ауриньше. Не для того... Убью Родионова, сволочь, – сказал тихо, но таким голосом, что у Иволгина и Малышева в этом не возникло и тени сомнения.

... И никто, из сидящих в этот час на конспиративной квартире, не мог и вообразить, что всего в каких-то двух кварталах от них, в обычном, типовом доме-"хрущевке", в маленькой кухоньке сидит еще молодая, но совершенно седая женщина, с некогда сияющим, зеленым, а ныне потухшим и страдальческим взглядом. Облокотив голову на руку она смотрит в окно и беспрестанно, едва различимым шепотом, повторяет:

– Родионов, я убью тебя... Родионов, я убью тебя... Родионов сволочь, мразь, погань, – Я УБЬЮ ТЕБЯ!!!

Глава девятнадцатая

Наталья благодарно посмотрела на Илью и с надеждой все-таки спросила:

– Может, зайдешь сразу?

– Ты давно тут не была? – не ответив, задал он встречный вопрос.

– С тех пор, как похоронили маму.

– Тогда иди сначала одна, а я пока посижу в машине. Как поймешь, что готова вытерпеть мое присутствие, позовешь, – улыбнулся Илья.

– Не говори глупостей, – отмахнулась она. – Я всегда тебе рада, как никому. У тебя, Илюшенька, дар поднимать настроение даже в самых безвыходных ситуациях. Ты только представь, вокруг что творится, а мы с тобой всю дорогу до слез ухохатывались. Кто бы видел, точно решил бы, что с ума сошли.

– Натаха, смех, между прочим, лучший иммунностимулятор. И мир, кстати, потому и выжил, что не утратил способности смеяться. Это общеизвестно.

– Да я понимаю, но ситуация... – не договорила она, вздохнув, и стала выбираться из машины.

Илья, закурив, проводил ее взглядом и ему до боли в который раз стало жалко эту хрупкую, но щедрую душой и сильную духом, девушку – с недавних пор его двоюродную сестру.

С первых же часов знакомства между ними установились глубоко доверительные и искренние отношения. Он помнил с каким затаенным страхом Наташа рассказывала ему о заплакавшей "Одигитрии" и с каким невыразимым восторгом – о любви к Сереже Астахову. Как переживала она разлуку с ним и как верила, что все для него закончится хорошо. И вот теперь его не стало. Словно злой рок преследует ее с самого рождения: сначала отец, потом мать, затем любимый...

Илья наклонился и посмотрел в окно, пытаясь разглядеть утонувшую в половодьи зелени, старую, но срубленную на века, изыскано-ажурную дачу Натальиного деда по материнской линии – некогда всесильного, но заслуженно уважаемого командующего Забайкальским военным округом, Героя Советского Союза Громова Филиппа Захаровича. Впрочем, в семье этот человек был не столько строгим мужем и отцом, сколько настоящим тираном, полностью оправдывающем свою фамилию. Смирение, покорность и покаяние к нему пришли лишь незадолго до смерти. Свое заболевание, рак желудка, он считал вполне заслуженной карой за некогда разбитую и поломанную судьбу единственной дочери – красавицы Анастасии, имевшей счастье или несчастье полюбить Олега Артемьева.

Родной дядя Ильи был в свое время и красив, и статен, родом из хорошей семьи. Весельчаком и балагуром, любимцем всего авиаполка, но, по мнению Громова, имел один, но слишком "порочный" недостаток – был разведен. Такой человек, да еще на несколько лет старше, не мог составить счастье единственной и боготворимой им дочери. Вот такой "бзик" был у командующего.