Текст книги "Джума"

Автор книги: Гарри Зурабян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

– Присядьте, – майор кивнул на стул вошедшей в комнату Сотниковой. Оперативники в нерешительности замерли у порога. – Да не стойте за спиной, черт вас возьми! – рявкнул он на них . – Сядьте! – И вновь обратился к женщине: – Капитолина Васильевна, меня интересует находка вашего... мужа.

Она посмотрела ему в глаза и твердым, четким голосом начала:

– Незадолго до смерти Жене удалось обнаружить местонахождение клада атамана Григория Михайловича Семенова... – Капитолина бросила быстрый взгляд на Артемьева, но тот сидел опустив голову, казалось, ко всему безучастный и уже смирившийся со всем. Поэтому, замявшись на несколько мгновений, она вновь решительно продолжила: – ... Клад расположен в Черном яру и включает в себя часть золотого запаса бывшей Российской империи. По предварительным оценкам, как наших специалистов, так и зарубежных, его нынешняя приблизительная стоимость составляет пятьсот миллионов долларов. На сегодня это – самый величайший клад в мире...

– Сколько-о-о?!! – ошеломленно, почти одновременно, воскликнули оперативники.

– Пятьсот миллионов долларов, – спокойно повторила Сотникова.

– А ты... вы ничего не путаете? – подозрительно поинтересовался Петр Андреевич. – Может, пятьсот тысяч долларов?

– Нет, – покачала она головой. – Дело в том, что помимо части золотого запаса Российской империи, который уже был у Григория Михайловича, ему по случайности досталась и часть золота генерал-лейтенанта Каппеля. Молодой Каппель был любимцем адмирала Колчака, но зимой 1920 года он на санях попал в полынью, тяжело заболел и через два дня скончался. Его тридцатитысячная армия, вместе с обозами, попала под командование атамана Семенова, которого накануне своего ареста Колчак назначил Главнокомандующим всего Белого Движения на Дальнем Востоке.

Этот клад состоит не только из золотых слитков. Среди прочего, там бесценные реликвии бывшей Российской империи, которые удалось вывезти и спрятать. В основном, предметы старины, церковная утварь, православные святыни: иконы, книги...

– А вы передавали ему какие-нибудь книги? – быстро спросил Иволгин.

– Значит, вы все знаете?

– Передавали или нет? – не отставал майор.

– Это были не книги, Петр Андреевич. Я вернула Жене дневники атамана Семенова, которые он хранил у меня. Четыре небольшие тетрадки.

– Зачем он их взял?

Она откашлялась и начала объяснять:

– Он собирался их кому-то в тот день показать. Понимаете, когда к нему попали эти дневники...

– Кстати, откуда они у него?

– Он их нашел в заброшенном скиту. Женя много ездил по Сибири, особенно в последнее время. Сначала, когда он прочитал и узнал про клад, ненормальным стал. Что я только не делала, как его не уговаривала, – все напрасно. Он на этом золоте проклятом прямо помешался. Вы, наверное, знаете, у него двое друзей было: Отто Франк и Саша Мухин. Вот они втроем и загорелись клад достать.

Потом я уже и не помню, как получилось, но однажды Женя попросил меня подобрать в библиотеке материалы по Хабаровскому процессу. Дальше – больше. Я только успевала ему книги носить. Женя почему-то увлекся медициной: микробиология, эпидемиология, – словом, все, связанное с микробами и вирусами. Я как-то спросила, зачем ему это надо. А он засмеялся и сказал: мол, Капелька – это он так меня называл, если я этот ребус разгадаю, мне Бог все грехи спишит. Еще помню, он часто в последнее время повторял: "Вот это бомбу Коба оставил!"

– Коба? – переспросил Иволгин. – Кто это?

– Коба, уважаемый Петр Андреевич, – подал голос молчавший все это время Артемьев, – это партийная кличка Иосифа Виссарионовича Джугашвили-Сталина.

– Георгий Степанович, а вы знали о том, что в пятьдесят втором году ваш отец, Степан Макарович, ездил в Москву и встречался со Сталиным?

– Вполне возможно, – ничуть не удивился Артемьев. – Не знаю, встречался ли он с Иосифом Виссарионовичем в пятьдесят втором, но раннее бывало. Они знали друг друга еще с дореволюционных времен. У них были, скажем так, схожие "специализации".

– А за Берия вы когда-нибудь слышали от отца? – спросил Добровольский.

– Ходили слухи, что работу отца курировал непосредственно он, но правда это или нет, сказать не могу.

– Георгий Степанович, вы не можете припомнить, из тех, кто работал в лаборатории вашего отца, кто-нибудь остался потом в Белоярске?

От Иволгина не укрылось минутное замешательство Артемьева. Он не выдержал направленного на него взгляда и отвел глаза.

– Это была секретная лаборатория, – проговорил, словно через силу. Туда сложно было попасть. Да и мало кто стремился. Уже столько лет прошло, а местные до сих пор то место стороной обходят.

– Обходят, но не все, – многозначительно заметил майор. – Кое-кто прямо сердцем к нему прикипел!

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – нервничая, обронил доктор.

– Да все вы понимаете! – не выдержал, срываясь, Иволгин. – Друг ваш, Ерофей Данилович Гурьянов, уж точно самое прямое касательство имел. Были мы у него вчера. Он в разговоре и обмолвился о подписке о неразглашении государственной тайны. А тайна тут только одна – эта чертова лаборатория и золотишко на полмиллиарда. Пустяк, как говорится! И думается мне, рядом с золотом вместо сторожевого пса на цепь гадость какую-то посадили, простите великодушно, Георгий Степанович, вашим папашей изобретенную. И Боже нас избавь к этому "бутерброду" руки протянуть!

– Петр Андреевич, – осторожно окликнул его Артемьев, – я, собственно, почему с Капитолиной Васильевной к вам пришел... Сына у нее похитили и подругу.

Иволгин хмуро взглянул на Сотникову, но внезапно вспомнив, как она защитила его от отморозка в автобусе, постарался придать своему лицу более мягкое выражение. Она, словно разгадав ход его мыслей, с вызовом взглянула и стала решительно подниматься из-за стола. Голос ее зазвенел, как натянутая струна:

– Я сама разберусь со своими проблемами! У товарища майора сейчас...

– Ты, девочка моя, присядь и отдышись, – не меняя позы, тихо проговорил Иволгин, но таким тоном, что Капитолина втянула голову в плечи и покорно замерла на стуле. А он, между тем, продолжал: – Розысками твоего сына и подруги занимаются люди достаточно компетентные и серьезные. Мы тоже подключимся. Кстати, эти же "компетентные люди" ну просто горят желанием встретиться и с вами обоими. – Заметив неподдельний испуг на лицах Артемьева и Сотниковой, четко проинструктировал: – Отсюда – ни на шаг! С вами останется наш коллега, – он представил им Костикова: – Зовут Александр. К концу дня встретимся, заодно и продукты привезем.

– А мы со своими, – растерянно пробормотал Георгий Степанович. – И вещи захватили. Мы ведь надолго собирались к вам.

– Куда – к нам? – не понял майор.

Артемьев смущенно развел руками:

– В тюрьму. Мы, собственно, с Капитолиной Васильевной... Как это говорят у вас? С повинной сдаваться шли.

Петр Андреевич прикрыл глаза и сжал челюсти. "Это – финиш! Если я еще минут на пять тут останусь – точно умом тронусь. Это же надо до такого додуматься: "... шли с повинной в тюрьму сдаваться"! Да Горыныч, наверное, сейчас в гробу перевернулся, прости меня, Господи: жена "вора в законе" по собственной воле идет "в тюрьму сдаваться"! Нет, действительно, черт знает что творится в этой стране. Форменный бардак наступает и, похоже, это только начало..."

Он открыл глаза, встретившись с настороженными, напряженными взглядами Артемьева и Сотниковой.

– Ну вот что, милостивые государи и государыни, сейчас возьмете бумагу и ручки и подробно, до мельчайших деталей, все напишите. Вы, Георгий Степанович, не просто укажите место, где Астахова-Рубецкого укрываете, но и до тропинки поясните, как туда добраться. Вы же, Капитолина Васильевна, особенно подробно опишите свою встречу с Математиком, то есть, с Лукиным. Поняли? – Он поднялся: – Игорь, Алексей, поехали... – и едва разомкнув губы, чуть слышно добавил: – ... разгребать эти авгиевы конюшни.

Костиков покорно протянул ключи от машины, с мольбой глядя на начальника:

– Петр Андреевич...

Тот лишь устало отмахнулся:

– Не трепыхайся, капитан за руль сядет.

Спустя минуту, хлопнула входная дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги...

Глава четвертая

В мрачном настроении Малышев возвращался на работу. Зайдя в управление, поздоровался с дежурным.

– Товарищ полковник, – обратился тот, – вам несколько раз звонил главный врач онкологического диспансера. Просил срочно с ним связаться.

– Из онкодиспансера? – в первый момент удивился Роман Иванович. Но тут же оживился: – Что он хотел?

– Сказал, что у них находится больной в тяжелом состоянии. – Дежурный скосил глаза на листок, лежащий на столе: – Стукаленко Борис Ильич, бывший сотрудник госбезопасности. Он хочет передать что-то важное.

– Хорошо, спасибо, – кивнул Роман Иванович. – Если что, я в ближайшие полчаса-час буду там.

Через время он уже входил в четырехэтажное здание областного онкодиспансера. На первом этаже, где располагалась поликлиника и административные службы, от проходившей мимо медсестры он узнал, как пройти в кабинет главврача. Пока того искали, как раз сейчас шел общий обход, пока они встретились и переговорили, прошло еще некоторое время. Малышев нервничал, но внешне ему удавалось сохранять вежливое, внимательное спокойствие. Наконец, главврач сам проводил его на третий этаж и подвел к нужной палате.

– Я был сегодня у Бориса Ильича на обходе, поэтому заходить не буду. Вы уж сами... – Он виновато отвел глаза, словно был лично виновен в причинах заболевания Стукаленко.

– Спасибо, – пробормотал Роман Иванович и, войдя в палату, прикрыв плотно дверь, в нерешительности остановился у порога.

Палата была одноместная. В углу на тумбочке стоял маленький переносной телевизор, лежали газеты и журналы. В изголовьи – еще одна повыше, на которой под белой, накрахмаленной салфеткой просматривались очертания разнокалиберных баночек и скляночек.

Рядом с кроватью на стуле сидела миниатюрная, седая женщина, при появлении Малышева вставшая и теперь молча смотревшая на него. Романа Ивановича поразили ее глаза. В них не отражалось уже ни веры, ни отчаяния, ни мольбы, ни сострадания, – одно сплошное ожидание и невысказанный, немой вопрос: когда? Вначале его покоробил и смутил этот взгляд. Но, посмотрев на лежащего на койке человека, он внезапно понял ее состояние. Должно быть, для таких, как Стукаленко и их родственников, смерть преобретала здесь несколько иной оттенок и смысл. Она не являлась, как для подавляющего большинства людей, процессом неосознанно страшным и чудовищно необратимым. К смерти здесь не просто были готовы, ее ждали: смиренно и покорно. Смерть стала не врагом, а союзником, ибо несла избавление от нечеловеческих страданий и мук. Малышев вдруг почувствовал себя стоящим у врат вечности...

– Проходите, Роман Иванович, – донесся до него слабый голос. Фимочка, подай, пожалуйста, стул нашему гостю, – обратился Стукаленко к жене. И когда она выполнила его просьбу, представил ее: – Моя супруга Серафима Павловна.

Малышев пожал ей руку, отчего-то боясь встретиться взглядом. Едва заметная, понимающая улыбка тронула ее губы.

– Я вас оставлю, – приятным, мелодичным голосом произнесла она. Пойду, Боренька, в гастроном схожу. – И, одевшись, вещи ее были тут же в палате, тихо вышла.

– Присаживайтесь, Роман Иванович. Извините, что принимаю вас в такой обстановке, – Борис Ильич вымученно улыбнулся. – Но другой, видимо, уже не будет... – Он помолчал. – ... Я знаю, что Владимир Александрович погиб. И не только он. Роман Иванович, я ведь до последнего и новости смотрю, и прессу читаю. И хотя стою, можно сказать, не одной, а обеими ногами по другую сторону света, поверите, впервые за последние дни страх почувствовал. – Он махнул рукой обреченно: – Не подумайте, что за себя. Я свое отжил и сейчас с "костлявой" переговоры веду двухсторонние о "приемке души и тела", так сказать. Но что с нашей страной происходит, вы можете мне объяснить?

– Честно? – спросил Малышев.

– На Руси смертникам не лгут, Роман Иванович. Или мы и в этом вопросе "демократами" стали? – ехидно усмехнулся Стукаленко.

– Борис Ильич, со страной происходит то, что не раз происходило наступает время тотальной экспансии. Со всех сторон. Но на этот раз главный удар нанесут не в лицо, а в спину. Слишком много желающих объявилось послужить в "пятой колонне".

Стукаленко закрыл глаза. Они долго сидели молча и Малышев решил было, что старик уснул. Он собрался уже встать и осторожно покинуть палату, когда Борис Ильич открыл глаза и, собравшись с силами, тихо проговорил:

– Роман Иванович, я, собственно, зачем позвал вас... – Он с трудом попытался приподняться и сесть. Малышев вскочил, чтобы ему помочь, но тот жестом его остановил: – Не беспокойтесь, я уж сам. Отдышавшись, Стукаленко продолжал: – Я вам должен кое что рассказать. Возможно, поздно хватился. Будь я до конца откровенным с Владимиром Александровичем, глядишь, он и живой остался бы. – Он внимательно и изучающе долго смотрел на Малышева. Потом решился: – Роман Иванович, почему вы "Джумой" заинтересовались?

– Борис Ильич, – раздумывая и тщательно подбирая слова, начал отвечать Малышев, – дело в том, что к Черному яру, где раньше располагалась лаборатория, стали проявлять интерес некоторые спецслужбы и представители криминалитета.

– У вас есть данные, что они действуют взаимосвязано?

– Есть такое предположение, но фактов на сегодняшний день мы пока не имеем.

– И не будет их, – отчего-то улыбнулся Стукаленко. – У каждого их них, по-видимому, свои цели и задачи.

– Вы знаете какие? – серьезно спросил Малышев.

Борис Ильич кивнул:

– Почти уверен. Уголовников, наверняка, интересует только золото. А спецслужбы – отдельные детали операции "Руно".

Малышеву стоило больших усилий сохранить самообладание.

– Лабораторией "Джума" руководил генерал-майор Артемьев. Это, наверное, даже и индейцы Амазонки знают. Но почти не осталось в живых тех, кто знал, что на объекте проводились опыты с неизвестным раннее науке штаммом чумы. Изобрели его японцы. Материалы по нему попали к нам после ареста сотрудников отряда №731. Вы уже поинтересовались этим делом?

– К сожалению, узнать нам, практически, ничего не удалось, – честно признался Малышев.

Стукаленко засмеялся, глядя иронично:

– Не мудрено. Ведь "Джуму" курировал Берия. А он концов не оставлял. О тайне этой лаборатории знали всего несколько человек. На сегодня в живых осталось двое, включая меня. Но я – известно какой жилец. Да и полномочий у меня было – кот наплакал. А вот главным во всей этой истории был один человек. Он и сейчас живет в наших краях. В ходе операции он получил псевдоним "Язон". А "в миру", так сказать, его зовут... – И Стукаленко назвал фамилию, имя и отчество, оставшись довольным произведенным эффектом. – Да-да, Роман Иванович, представьте себе.

– В чем состояла суть операции, вы можете сказать? – спросил Малышев, немного придя в себя.

– Началась эта история в двадцатые годы, – подумав, решился Стукаленко. – К атаману Семенову попали часть золотого запаса бывшей Российской империи и изъятое им из хранилищ белоярское золото. Надо сказать, в Забайкалье он пользовался большой популярностью и поддержкой. Но к осени 1920 года политическая ситуация резко изменилась. Естественно, не его пользу. Одним словом, когда Григорий Михайлович оказался перед фактом сдачи Белоярска, прежде он решил захоронить золото. Семенов надеялся когда-нибудь за ним вернуться. И захоронить он его решил у себя

на родине, в Даурии. Но к тому времени за золотом уже началась охота. Не буду вас утомлять перепетиями, скажу лишь: в конечном итоге, клад оказался спрятанным совсем в другом месте.

Стукаленко закашлялся и попросил воды. Малышев с готовностью поднес ему стакан. Бережно придерживая голову, дал напиться. Борис Ильич в изнеможении откинулся на подушку.

– Может, закончим в другой раз? – участливо спросил Роман Иванович, но даже тут же почувствовал неловкость от фальшиво и лицемерно прозвучавшего вопроса.

Борис Ильич понимающе усмехнулся:

– А он будет, другой раз?.. Вообщем, атаман Семенов к концу гражданской войны оказался за границей, в Харбине. Но не раз предпринимал попытки вернуть золотишко. Кончились его "одиссеи" тем, что осенью 1945 года Семенов попал в плен. – Борис Ильич нахмурился и нехотя проговорил: Вы, наверное, догадываетесь, как с ним "беседовали" и что обещали... В результате, золото было найдено. А Григория Михайловича, несмотря на "добровольную выдачу", расстреляли в 1946 году. Клад его нынче может запросто потягаться с золотым запасом не одной богатой европейской страны. Стоимость его порядка полмиллиарда долларов.

– Пятьсот тысяч или пятьсот миллионов долларов? – взволнованно уточнил Малышев.

– Пятьсот миллионов, Роман Иванович, – подтвердил Стукаленко. – Вы должны знать, какая сложная обстановка была в мире после второй мировой войны. Не успели с ней покончить, а уже вовсю шла подготовка к новой. Американцы тогда здорово нас с этой бомбой "подрезали". О создании нашего "ядерного щита" многие знают, особенно теперь. Балаболов нынче развелось! Языки без костей, готовы за "жвачки" и "сникерсы" не только мать родную, но и Родину продать, – он отдышался. – Но у нас к сорок девятому году была не только атомная бомба, а кое-что и пострашнее. Тот самый штамм чумы...

– Чем же он так страшен? – нетерпеливо спросил Малышев.

Стукаленко как-то странно глянул на своего собеседника, словно проверяя готовность того поверить в последующие свои слова и осторожно проговорил:

– Японцы создали разумный штамм.

– Разумный микроорганизм?! – недоверчиво переспросил Малышев.

Стукаленко кивнул:

– Именно. Только японцы успели уничтожить часть документации по нему. Мы-то этот штамм заполучили. Но оказалось... еще какую болячку на свою голову! Если бы не Артемьев, буквально за несколько месяцев, нашедший способ держать его в узде, такое бы началось... Не только от Советского Союза, от Америки ничего бы не осталось!

– Он нашел вакцину?

– Вакцину! – усмехнулся невесело Борис Ильич. – Нет от этих бактерий никакой вакцины и никогда не было! Их вводили всем животным. И ни один из подопытных экземпляров не заразился. Он действует только на человека.

– Один процент биологии и девяносто девять – философии... – вспомнил Малышев.

– Правильно! – поддержал его Борис Ильич. – Это Артемьева слова.

– Но причем здесь золото Семенова?

– Золото атамана Семенова Сталин предусмотрительно оставил, как неприкосновенный запас. С немцами мы уже ученые были. Да и случись война в те годы, нам просто неоткуда было бы брать средства. Пол-страны сначала в руинах лежало, потом сколько в восстановление вбухали. А ведь "западники" не ждали – давили нас изо всех сил. Вообщем, в конце пятьдесят второго нас троих – Артемьева, "Язона" и меня, вызвали в Москву, к Сталину. Причем, Стукаленко на миг задумался и нехотя продолжал: – Странный он был тогда в пятьдесят втором, этот "Язон". На священника здорово смахивал и... знаете, Роман Иванович, пахло от него по-другому, по-заграничному. Вообщем, лоск на нем какой-то был – то ли он и, правда, "голубых кровей" был, то ли... Черт его знает! Это теперь он "свой в доску", мне иной раз даже не верится, как вспомню его в прежний тот год. Да и появился он тут не сразу, а где-то в году шестьдесят третьем, как Артемьев Степан Макарович в отставку вышел. Он его и сменил на объекте...

Борис Ильич замолчал, потом попросил еще воды и, отдышавшись, передохнув, продолжил свое повествование.

– Так вот... Сталин приказал семеновское золото изъять, оно в отдельном месте хранилось, перевезти в Черный яр и оставить под охраной. Догадываетесь какой? – спросил, прищурившись.

– Японский штамм, – внезапно севшим голосом, ответил Малышев.

Стукаленко кивнул:

– Для него это золото олицетворяло Советский Союз. Как сейчас помню, он еще сказал тогда: "Нет хранилищ, которые нельзя было бы вскрыть. А этот штамм самый надежный сторож – его ни убить, ни подкупить нельзя. Кто к этому золоту руки грязные протянет, тот на пиру у чумы и окажется...". Хитрый был наш вождь и коварный, – закончил Стукаленко.

– Истинный восточный сатрап, – задумчиво проговорил Малышев. Спустя минуту, спросил: – Борис Ильич, почему вы решили рассказать об этом только теперь?

– Сдается мне, Роман Иванович, кто-то уже протянул руки к золоту. Да и спецслужбы каким-то боком прислонились. Вы бы встретились, не откладывая, с "Язоном".

Малышев поднялся и протянул руку бывшему чекисту:

– Спасибо, вам, большое, Борис Ильич! – Он уже собрался произнести банальное в подобных случаях "поправляйтесь", когда вовремя спохватился и, чувствуя неловкость, сбивчиво пробормотал: – Надеюсь, мы еще увидимся. Может, у вас есть какие-нибудь просьбы личного характера?

Поймав ироничный, насмешливый взгляд Стукаленко, и вовсе растерялся.

– Прощайте, Роман Иванович, – тихо проговорил тот. – А просьба у меня к вам будет одна.

– Слушаю.

– Найдите тех, кто убил Владимира Александровича и второго... Кажется, его фамилия Корнеев.

– Обещаю, – четко проговорил Малышев, в душе презирая себя за эту ложь. Ибо был уверен: людей, убивших Володю Стрельцова и Леню Корнеева, ликвидировали. Таких свидетелей в живых не оставляют.

Роман Иванович еще раз попрощался со Стукаленко и направился к выходу. Он уже открыл дверь, когда услышал за спиной голос Бориса Ильича:

– Или все-таки лгут смертникам на Руси?

Малышев резко дернулся и повернулся. На него в упор смотрели горящие лихорадочным блеском глаза. Но не смертника, а воина – одержимого, несмирившегося; на пороге вечности чуждого смирению, покорности и самое, наверное, страшное – раскаянию и покаянию. Ему не нужен был наркотик от боли, забота от персонала и участие от родственников. Уходя, и в последнюю, может быть, минуту, задержавшись, он хотел только одного: знать, что враг не уйдет от возмездия.

– Я найду тех, кто отдал приказ их убить, – твердо пообещал Малышев.

Стукаленко ничего не сказал в ответ, лишь закрыл глаза и улыбнулся. Улыбка была хитрой и коварной...

Глава пятая

Для него не существовало ни прошлого, ни будущего. Только настоящее. Настоящее по прозвищу "Лейтенант". Оно не являлось жизнью, где человек оказывается вовлечен в разные приятные и не слишком события, а обозначало всего лишь отрезок времени. Он никому был не нужен и ни в ком не нуждался сам. Он был ничей. Контуженный разум, иссеченная осколками, покрывшаяся шрамами плоть, объединившись, удавили в нем душу и выбросили ее вон, как ненужный, старый хлам. Он балансировал на обрубке-отрезке без явных и тайных усилий, ибо ему неведомы были страх и жалость, сомнения и любовь, ненависть и раскаяние.

У него было свое ремесло, но сам он давно перешагнул рубеж не только подмастерья, но и мастера. Он стал гением, способным превратить любой заказ в единственный и неповторимый шедевр. С той лишь разницей, что "шедевры" несли не созидательную силу, а разрушительную. Ему знакомы были муки творчества, доведение до совершенства, ночные бдения и опустошительное чувство финала по завершении заказа. Но все это относилось только к ремеслу, никоим образом не распространяясь на все остальное, что сопуствовало ему в настоящем.

Он был убийца. Профессионал. Его больное воображение уравняло жизнь и смерть: если вторая – продолжение первой, то почему и она не может быть гармоничной и прекрасной? Он был убежден: смерть не должна быть отталкивающе-ужасной и отвратительной. Именно такую он видел много раз и именно такой он однажды умер сам.

В тот роковой день он не хотел возвращаться, отчаянно сопротивляясь и ускользая, из последних сил цепляясь за дарованные ему там свет и любовь. Но его возвращали назад, в этот мир, во тьму и ненависть. И он вернулся... Вернулся, чтобы убивать, сделав своим кумиром смерть. Потому что был уверен: после нее – свет и любовь.

... Лукин выложил перед ним на стол фотографию и конверт с авансом:

– Лейтенант, ты должен "договориться" с ним в течение двух дней. Полнял? Два! – для убедительности он показал на пальцах.

Тот заулыбался и тоже показал два пальца, кивая головой.

– Но это должен быть нормальный случай. Понимаешь, нор-маль-ный!

Лейтенант нахмурился и отчаянно потряс головой. Глаза его при этом сделались печальными и строгими. Лукин бросил мимолетный взгляд на сидящего поодаль Озерова и продолжал настаивать:

– Ты должен договориться с ним нормально. Иначе заказов больше не будет. Ты понял?

Его собеседник угрюмо молчал, опустив голову. Потом поднял ее и согласно кивнул.

– Ну вот и молодец, – с облегчением заметил Лукин, поднимаясь. – Иди, ребята отвезут тебя на квартиру. А завтра я жду тебя. Как договорились.

Когда Лейтенант вышел, Лукин повернулся к Озерову. Тот нервно заерзал в кресле.

– Когда-нибудь мы на нем засыпемся, – проворчал недовольно.

Лукин натянуто улыбнулся:

– О таком киллере можно только мечтать. Профессионал высшего класса и... немой! К тому же без роду, без племени.

– Где ты его вообще откопал? – хмуро бросил Озеров.

– В Москве, на вокзале.

– Приступ человеколюбия?

– Я за ним час с лишним наблюдал, – продолжал Лукин, не отреагировав на колкость. – Он, вроде бы, безучастный ко всему был, но стоило кому-то его задеть или толкнуть... Реакция мгновенная. И еще глаза. Наверняка готовили его серьезные люди, натаскан на уровне подсознания.

– А тебе его не "подвели" часом? – осторожно проговорил Озеров.

– Исключено, – убежденно ответил Лукин. – За это время на нем достаточно "повисло". На такой беспредел никто бы не пошел.

– Ты хорошо его проверял? – не унимался Озеров. – Сам понимаешь, за такой куш ему и не то могли разрешить.

– Да он по жизни чокнутый! Оживляется, когда завалить кого-нибудь надо. На красивой смерти помешан. Я узнавал, он при вокзале месяца четыре жил. Откуда появился, никто не знал. Может, из госпиталя сбежал. В них после Афгана много шизиков лежит. А этого заклинило на лейтенантском звании. Отсюда и погоняло его.

– Что, никаких документов?

– Откуда? У него из документов только вши были. Да не переживай, чисто за ним все. Мои ребята проверили: ничей он.

– Ну смотри, чисто так чисто. Но как бы у него шарики не переклинили. Сам же говоришь, чокнутый.

– Он спокойнее младенца. Шизить только в "деле" начинает.

Они помолчали.

– О Сотниковой слышно что-нибудь? – вновь подал голос Озеров.

– Пропала баба, – досадливо поморщился Лукин. – И фраерок из больницы, как в воду канул.

– Да-а... Красиво Рысь сделали. Говорил же ему! Зато теперь точно знаем, что ни он, ни Немец, ни Горыныч не продались. Значит, Родионов. А ведь его, суку, как Молохова, так просто не достанешь!

– Достанем. Не мы, так "конторские". У них руки подлиннее наших будут и покрепче. Пусть только золото вытащит на поверхность, попыхтит с вояками. А как доберется до него, мы ему счет и предъявим. У нас тоже свои люди есть "наверху" и неизвестно, у кого "выше".

– С вояками связываться – похлеще, чем с "конторой". Вызовут "нулевку" – и поминай, как звали.

– Да сказки это все! "Нулевка"... Армию никогда против блатных не бросали.

– Потому что у нее другие заботы были. Государство охранять от врагов. А от кого теперь охранять, когда Меченый всем, кому мог задницу вылизал и в друзья набился? Нет у нас теперь врагов, одни сожители остались и сутенеры. Чем не друзья?

– Нас это не касается, – хмуро бросил Лукин. – Меня другое волнует. Молодняк слишком шустрый подрастать начал. Ни в Бога, ни в черта не верят! Гребут под себя всеми четырьмя конечностями. Упустим момент, они потом нас на части порвут, как акулы. – Он хищно оскалился: – И "нулевке" твоей делать нечего будет.

Озеров выбрался из кресла, подошел к низкому столику с напитками и налил себе минеральной воды. Выпил жадно и с наслаждением. Потом поставил массивный хрустальный стакан и из-под лобья посмотрел на Лукина:

– Меня тоже кое-что волнует. Помнишь, Рысь в прошлый раз о Сталине плел?

– Дальше, – мрачно насупился Лукин.

– Вот и я думаю, что дальше... Горыныч умный и грамотный мужик был, с чего бы это ему от куша отказываться и сказки сочинять о "вожде всех времен и народов"? И баба его, по твоим же словам, советовала забыть про это золото.

– Говори, если знаешь.

– Слушок один прошел, – пристально глядя на Лукина, осторожно начал Озеров. – Человечек мне один шепнул, что была после войны в Черном яру секретная лаборатория, биологическим оружием, якобы, занималась. Потом ее за восемь дней с землей сравняли. А перед этим, ночью под Белоярском на военном аэродроме два транспортника сели с грузом. Сопровождало их звено штурмовиков. Из одного всю ночь ящики грузили, машин пятнадцать было. Из другого – всего один достали. И вояк к этому делу на пушечный выстрел не подпустили, всей операцией энкавэдэшники командовали. А машинки эти, между прочим, потом к Черному яру двинули. Вот и скажи мне, зачем было огород городить, если лабораторию все-равно ликвидировать собирались?

– Сведения надежные? – подался вперед Лукин.

– Ты меня сколько лет знаешь? – набычился вместо ответа Озеров.

– Тогда, тем более, пусть туда сначала Родионов влезет. А мы поглядим, что он накопает, археолог... – подвел итог Лукин.

Глава шестая

Ориентиры совпадали. Он дал отмашку своей группе остановиться. Восемь человек. Они входили в спецподразделение "Голубая молния". Несколько часов назад, самолет, в котором они находились, сел на одном из военных аэродромов ЗабВО. Еще какое-то время ушло на то, чтобы их группу перебросили вертолетом в этот район.

Подполковник Краснов достал крупномасштабную карту. Сверился, внимательно оглядывая окрестности. Затем, удостоверившись, негромко проговорил:

– Начали.

Это было сообщество людей, понимавших друг друга с полуслова, полувзгляда и полужеста. Географию мира группа Краснова изучала не по учебникам, а воочию. Правда, с достопримечательностями той или иной страны они, как правило, знакомились "узкопрофильно", ограничиваясь резиденцией местного правителя или важными военными объектами. То ли в силу высочайшего профессионализма, то ли просто везения, а, может, и того и другого, но за все время существования группа не потеряла ни одного человека. Их путь по странам и континентам был подобен росчерку молнии на грозовом небе: ослепительно сверкнуть и исчезнуть без следа.

Краснов обладал поразительным даром предчувствия опасности, которое не раз спасало группу от неизбежных, казалось, потерь. Вот и нынешнее задание, на первый взгляд, не сулило никаких неожиданностей: прибыть в обозначенный район, произвести несколько направленных подрывов и в случае обнаружения "чего-то необычного" – обследовать, ничего "не вскрывая". Для них это был сущий пустяк. Но именно его "пустячная сущность" не давала покоя руководителю группы – подполковнику Краснову Ивану Васильевичу.