355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гарри Гаррисон » Г. Гаррисон, Р. Шекли: Сборник научно–фантастических произведений » Текст книги (страница 60)
Г. Гаррисон, Р. Шекли: Сборник научно–фантастических произведений
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:28

Текст книги "Г. Гаррисон, Р. Шекли: Сборник научно–фантастических произведений"


Автор книги: Гарри Гаррисон


Соавторы: Роберт Шекли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 67 страниц)

ЗАЯЦ[60]60
  Печатается по изд.: Р.Шекли. Паломничество на Землю. М.: Мир. 1966.


[Закрыть]

Я подъехал к Марсопорту через несколько часов после того, как прибыл корабль с Земли. На его борту находились буры с алмазными коронками – заказ на них я оформил больше года назад. Мне хотелось заявить свои права на эти буры, пока их никто не перехватил. Я вовсе не хочу сказать, что их могли украсть; все мы тут, на Марсе, джентльмены и ученые. Однако здесь всякая мелочь достается с трудом, а украсть по праву первого – это традиционный способ, каким джентльмены–ученые добывают необходимое оборудование.

Едва я успел погрузить буры в джип, как подъехал Карсон из Горной группы, размахивая чрезвычайно срочным весьма аварийным ордером. К счастью, у меня хватило соображения выписать сверхсрочный ордер У директора Бэрка. Карсон воспринял свою неудачу с такой учтивостью, что я подарил ему три бура.

Он понесся на своем скутере по красным пескам Марса, которые так красиво выходят на цветных фотографиях и так безбожно забивают двигатели.

Я подошел к земному кораблю: меня вовсе не волновали космолеты, просто хотелось взглянуть на нечто еще не примелькавшееся.

Тут я увидел зайца.

Он стоял возле космолета и смотрел на красный песок, на опаленные посадочные шахты, на пять зданий Марсопорта; глаза у него были огромные, словно блюдца. На его лице, казалось, было написано: «Марс! Вот это да!»

Мысленно я застонал. В тот день мне предстояло столько работы, что и за месяц не переделать. А заяц входил в мою компетенцию. Как–то в приливе несвойственной ему фантазии директор Бэрк сказал мне: «Талли, ты умеешь обращаться с людьми. Ты в них понимаешь. Они тебя любят. Поэтому назначаю тебя главой Службы безопасности на Марсе».

Это надо было понимать так, что в мое ведение передаются зайцы.

В данном случае заяц выглядел лет на двадцать. Роста в нем было свыше шести футов, а тощего мяса на костях – от силы сто фунтов. В здоровом марсианском климате его нос успел стать ярко–красным. У зайца были большие, с виду нескладные руки и большие ступни. В бодрящей марсианской атмосфере он ловил воздух ртом, как рыба, выброшенная из воды. Респиратора у него, естественно, не было. У зайцев никогда не бывает респираторов.

Я подошел к нему и спросил:

– Ну и как же тебе здесь нравится?

– Госпо–ди–и! – сказал он.

– Потрясающее ощущение, не правда ли? – спросил я. – Наяву стоять на взаправдашней, всамделишной чужой планете.

– И не говорите! – произнес, задыхаясь, заяц. От кислородного голодания он весь посинел – весь, кроме кончика носа. Я решил проучить его – пусть еще чуть–чуть помучится.

– Ты, значит, тайком забрался на этот грузовой корабль, – сказал я. – Прокатился без билета на изумительный, чарующий, экзотический Марс.

– Ну, меня вряд ли можно назвать безбилетником, – проговорил он, судорожно пытаясь набрать воздух в легкие. – Я вроде как бы… вроде как бы…

– Вроде как бы сунул капитану взятку, – докончил я за него.

К этому времени он уже еле–еле стоял на своих длинных, тощих ногах. Я вытащил запасной респиратор и нахлобучил ему на нос.

– Пошли, заяц, – сказал я. – Найду тебе что–нибудь перекусить. Потом у нас с тобой будет серьезный разговор.

По дороге в кают–компанию я придерживал его за руку: он так пялил глаза на все вокруг, что неминуемо обо что–нибудь споткнулся бы и сломал бы это «что–нибудь». В кают–компании я повысил давление воздуха и разогрел зайцу свинину с бобами.

Он с жадностью проглотил еду, откинулся в кресле, и рот у него растянулся от уха до уха.

– Меня зовут Джонни. Джонни Франклин, – сказал он. – Марс! Прямо не верится, что я и вправду здесь.

Так говорят все зайцы – те, что остаются в живых после перелета. Ежегодно делается примерно десять попыток, но лишь один или два человека умудряются выжить. Они ведь невероятные идиоты. Несмотря на проверки службы безопасности, зайцы каким–то образом прокрадываются на борт фрахтовика.

Корабли стартуют с ускорением порядка двадцати g, и зайца, у которого нет специальных средств защиты, сплющивает в лепешку. Если он при этом и уцелеет, его прикончит радиация. Или же он задохнется в не–вентилируемом трюме, не успев добраться до каюты пилота. У нас тут есть специальное кладбище, исключительно для зайцев.

Однако время от времени кто–нибудь ухитряется выжить и вступает на Марс с большими надеждами и глазами, сияющими, как звезды.

Разочаровывать их приходится никому иному, как мне.

– Зачем же ты приехал на Марс? – спросил я.

– Я вам объясню, – сказал Франклин. – На Земле приходится поступать, как все люди. Надо думать, как все, и делать как все, не то окажешься под замком.

Я кивнул.

Сейчас, впервые в истории человечества, на Земле все спокойно. Мир во всем мире, единое всемирное правительство, мировое процветание. Власти стремятся сохранить все, как есть. Мне кажется, что они заходят слишком далеко, подавляя даже самый безобидный индивидуализм, но кто я такой, чтобы судить? По всей вероятности, лет через сто или около того станет полегче, но для зайца, живущего в наши дни, это слишком долгий срок.

– Значит, ты испытывал потребность в новых горизонтах, – сказал я.

– Да, сэр, – ответил Франклин. – Мне не хотелось бы показаться вам трепачом, сэр, но я мечтал стать первооткрывателем. Трудности меня не страшат. Я буду работать! Вот увидите, только позвольте мне остаться, прошу вас, сэр! Я буду работать не покладая рук…

– А что ты будешь делать? – спросил я.

– А? – на мгновение он смешался, потом ответил: – Что угодно.

– Но что ты умеешь? Нам бы, конечно, пригодился химик, специалист по неорганике. Случайно не в этой ли области проявляются твои таланты?

– Нет, сэр, – пролепетал заяц.

Это не доставляло мне ни малейшего удовольствия, но важно было внушить зайцу неумолимую, горькую правду.

– Так, значит, твоя специальность не химия, – размышлял я вслух. – У нас нашлось бы местечко для первоклассного геолога. На худой конец – для статистика.

– Боюсь, я не…

– Скажи–ка, Франклин, у тебя есть звание профессора?

– Нет, сэр.

– А докторская степень? Или степень магистра? Ну, хоть какой–нибудь диплом.

– Нет, сэр, – ответил подавленный Франклин. – Я и средней–то школы не окончил.

– Так что же ты в таком случае собирался здесь делать? – спросил я.

– Вот, знаете, сэр, – сказал Франклин, – я читал, что Строительство разбросано по всему Марсу. Я думал, может сгожусь вроде как посыльным. И я обучен плотницкому делу, и водопроводчиком могу, и… Уж наверняка тут найдется работка и для меня.

Я налил Франклину вторую чашку кофе, и он поглядел на меня огромными, умоляющими глазами. На этой стадии беседы зайцы всегда смотрят таким взглядом. Они полагают, будто Марс похож на Аляску 1870–х годов или Антарктиду 2000–х, – героический фронтир для смелых, решительных людей. На самом деле Марс вовсе не фронтир. Это тупик.

– Франклин, – сказал я, – знаешь ли ты, что Строительство на Марсе зависит от поставок с Земли? Знаешь ли, что оно себя не окупает и, возможно, никогда не окупит? Знаешь ли ты, что содержание одного человека обходится Строительству в пятьдесят тысяч долларов ежегодно? Считаешь ли ты, что стоишь годового заработка в пятьдесят тысяч долларов?

– Много я не съем, – возразил Франклин. – А уж как пообвыкну, я…

– Кроме того, – прервал его я, – знаешь ли ты, что на Марсе нет никого, кто не является по крайней мере доктором наук?

– Этого я не знал, – прошептал Франклин.

Зайцы никогда этого не знают.

Рассказывать им должен я.

Итак, я рассказал Франклину, что все плотничьи, слесарные, водопроводные работы, обязанности посыльных и поваров, а также уборку, починку и ремонт выполняют сами ученые в свободное время. Пусть не очень хорошо, но выполняют.

Суть в том, что на Марсе отсутствует неквалифицированная рабочая сила. Мы просто–напросто не можем себе этого позволить.

Я ждал, что Франклин зальется слезами, но он ухитрился овладеть собой.

Он обвел комнату тоскливым взглядом, рассматривая обстановку замызганной, крохотной кают–компании. Понимаете, все в ней было марсианским.

– Пошли, – сказал я, поднимаясь с места. – Постель я тебе найду. А завтра организуем обратный проезд на Землю. Не огорчайся. Зато ты повидал Марс.

– Да, сэр. – Заяц с трудом поднялся. – Только я, сэр, ни за что не вернусь на Землю.

Я не стал с ним спорить. Зайцы, как правило, вечно хорохорятся. Откуда мне было знать, что на уме у этого?

Уложив Франклина, я вернулся в лабораторию и несколько часов занимался работой, которую надо было сделать во что бы то ни стало. Я лег спать совершенно обессиленный.

Наутро я пришел будить Франклина. В постели его не было. Мгновенно у меня мелькнула мысль о возможности диверсии. Кто знает, на что способен несостоявшийся первооткрыватель? Того и гляди выдернет из реактора два–три замедлителя или подожжет склад с горючим. Я неистово метался по лагерю, повсюду разыскивая зайца, и наконец обнаружил его в недостроенной спектрографической лаборатории.

Эту лабораторию мы строили в нерабочее время. У кого оказывалось свободных полчаса, тот укладывал несколько кирпичей, выпиливал крышку стола или привинчивал дверные петли к косяку. Никого нельзя было освободить от работы на такой срок, чтобы наладить все по–настоящему.

За несколько часов Франклин успел больше, чем все мы за несколько месяцев. Он действительно был умелым плотником и работал так, словно все фурии ада гнались за ним по пятам.

– Франклин! – окликнул я.

– Здесь, сэр. – Он поспешил ко мне. – Хотел что–нибудь сделать, чтоб не есть даром ваш хлеб, мистер Талли. Дайте мне еще часок–другой, и я покрою ее крышей. А если вон те трубы никому не нужны, я, может, завтра проведу воду.

Франклин был славный малый, спору нет. Как раз такой, какие нужны на Марсе. По всем законам справедливости, да и просто из приличия я должен был похлопать его по плечу и сказать: «Парень, книжное образование – это еще не все. Можешь оставаться. Ты нам подходишь».

Мне и в самом деле хотелось произнести эти слова. Однако я не имел права.

На Марсе не поощряются успешные авантюры.

Зайцы здесь не преуспевают.

Мы, ученые, кое–как справляемся с работой плотников и водопроводчиков. Мы попросту не в состоянии допустить дублирование профессий.

– Франклин, – сказал я, – пожалуйста, перестань усложнять мою задачу. Я мягкосердечный слюнтяй. Меня ты убедил. Но в моих силах только соблюдать правила. Ты должен вернуться на Землю.

– Я не могу вернуться на Землю, – еле слышно ответил Франклин.

– Что такое?

– Если я вернусь, меня упрячут за решетку.

– Ну, ладно, рассказывай все с самого начала, – простонал я. – Только пожалуйста, покороче.

– Слушаюсь, сэр. Как я уже говорил, сэр, – начал Франклин, – на Земле надо поступать, как все, и думать, как все. Ну, вот, до поры до времени все было хорошо. Но потом я открыл Истину.

– Что–что?

– Я открыл Истину, – гордо повторил Франклин. – Я набрел на нее случайно, но вообще–то она очень простая. До того простая, что я обучил сестренку, а уж если та способна выучиться, значит, и всякий способен. Тогда я попытался обучить Истине всех.

– Продолжай, – сказал я.

– Ну и вот, все страшно обозлились. Сказали, что я спятил, что мне надо держать язык за зубами. Но я не мог молчать, мистер Талли, потому что это ведь Истина. Так что, когда за мной пришли, я отправился на Марс.

Ну и ну, подумал я, великолепно. Только этого нам не хватало на Марсе. Хороший, старомодный религиозный фанатик читает проповеди очерствелым ученым. Это как раз то, что прописал мне доктор. Ведь теперь, отослав парня назад на Землю, в тюрьму, я всю жизнь буду мучиться угрызениями совести.

– И это еще не все, – заявил Франклин.

– Ты хочешь сказать, что у этой душераздирающей истории есть продолжение?

– Да, сэр.

– Говори же, – со вздохом подбодрил я его.

– Они ополчились и на мою сестренку, – сказал Франклин. – Понимаете, когда ей открылась Истина, она не меньше моего захотела обучать других. Это ведь Истина, знаете ли. И вот теперь она вынуждена скрываться, пока… пока…

Он высморкался и с жалким видом проглотил слезы.

– Я думал, вы увидите, как я пригожусь на Марсе, и тогда сестренка могла бы ко мне…

– Довольно! – не выдержал я.

– Да, сэр.

– Больше ничего не желаю слышать. Я и так уже выслушал больше, чем нужно.

– А вы бы хотели, чтобы я поведал вам Истину? – горячо предложил Франклин. – Я могу объяснить…

– Ни слова больше, – рявкнул я.

– Да, сэр.

– Франклин, я ничего не могу сделать для тебя, абсолютно ничего. У тебя нет степени. А у меня нет полномочий разрешить тебе остаться. Но я сделаю единственное, что в моей власти. Я поговорю о тебе с директором.

– Вот здорово! Большое вам спасибо, мистер Талли. А вы объясните ему, что я еще не совсем окреп с дороги? Как только соберусь с силами, я вам докажу…

– Конечно, конечно, – сказал я и поспешно ушел.

Директор уставился на меня, как будто увидел моего двойника из антимира.

– Но, Талли, – сказал он, – тебе же известны правила.

– Конечно, – промямлил я. – Но ведь он действительно был бы нам полезен. И мне ужасно неприятно отправлять его прямо в руки полиции.

– Содержание человека на Марсе обходится в пятьдесят тысяч долларов ежегодно, – сказал директор. – Считаешь ли ты, что он стоит заработка в…

– Знаю, знаю, – перебил я. – Но это такой трогательный случай, и он так старается, и мы могли бы его…

– Все зайцы трогательны, – заметил директор.

– Ну, ясно. В конце концов, это неполноценные создания, не то что мы, ученые. Пусть себе убирается туда, откуда явился.

– Талли, – спокойно сказал директор, – вижу, что этот вопрос обостряет наши отношения. Поэтому я предоставляю тебе самому решать его. Ты знаешь, что ежегодно на каждую вакансию в марсианском строительстве подается почти десять тысяч заявок. Мы отвергаем специалистов лучших, чем мы сами. Юноши годами учатся в университетах, чтобы занять здесь определенную должность, а потом окажется, что место уже занято. Учитывая все эти обстоятельства, считаешь ли ты по чести и совести, что Франклин должен остаться?

– Я… я… а–а, черт возьми, нет, если вы так ставите вопрос. – Я все еще был зол.

– А разве можно ставить его как–нибудь иначе?

– Разумеется, нет.

– Всегда печально, если много званых и мало избранных, – задумчиво проговорил директор. – Людям нужен новый фронтир. Хотел бы я отдать Марс для повсеместного заселения. Когда–нибудь так и случится. Но не раньше, чем мы научимся обходиться здешними ресурсами.

– Ладно, – сказал я. – Пойду организую отъезд зайца.

Когда я вернулся, Франклин работал на крыше спектрографической лаборатории. Едва взглянув мне в лицо, он понял, каков ответ.

Я сел в свой джип и покатил в Марсопорт. Я знал, что сказать капитану, который допустил пребывание Франклина на своем корабле. Слишком уж часты такие безобразия. Пусть теперь этот шутник и везет Франклина обратно на Землю.

Фрахтовик был погружен в стартовую шахту, только нос вырисовывался на фоне неба. Наш нуклеоник Кларксон готовил корабль к отлету.

– Где капитан этой ржавой посудины? – спросил я.

– Капитана нет, – ответил Кларксон. – Это модель «Лежебока». С радиоуправлением.

Я почувствовал, как мой желудок стал медленно опускаться и подниматься, наподобие качелей.

– Капитана нет?

– Не–а.

– А экипаж?

– На корабле его нет, – сказал Кларксон. – Ты ведь знаешь, Талли.

– В таком случае на корабле не должно быть кислорода, – догадался я.

– Разумеется, нет!

– И защиты от радиации?

– Безусловно!

– И теплоизоляции нет?

– Теплоизоляции ровно столько, чтобы корпус не расплавился.

– И, наверное, он стартует с максимальным ускорением? Что–нибудь около тридцати пяти g?

– Конечно, – подтвердил Кларксон. – Для беспилотного корабля это наиболее экономично. А что тебя смущает?

Я ему не ответил. Молча подошел к джипу и, выжав акселератор до отказа, помчался к спектрографической лаборатории. Желудок у меня больше не поднимался и не опускался. Он вращался как волчок.

Человек неспособен выжить после такого рейса. У него нет на это никаких шансов. Ни одного шанса на десять миллиардов. Это физически невозможно.

Когда я подъехал к лаборатории, Франклин уже закончил крышу и работал внизу, соединяя трубы. Был обеденный перерыв, и ему помогали несколько человек из Горной группы.

– Франклин, – сказал я.

– Что, сэр?

Я набрал побольше воздуху в легкие.

– Франклин, ты прилетел сюда на том фрахтовике?

– Нет, сэр, – ответил он. – Я все пытался вам объяснить, что и не думал подкупать никакого капитана, но вы так и не…

– В таком случае, – проговорил я очень медленно, – как ты сюда попал?

– Благодаря Истине!

– Ты не можешь мне объяснить?

С секунду Франклин размышлял.

– С дороги я просто ужасно устал, мистер Талли, – сказал он, – но, кажется, могу.

И он исчез.

Я стоял и тупо моргал. Потом один из горных инженеров указал вверх. На высоте примерно трехсот футов парил Франклин.

Мгновение спустя он опять стоял рядом со мной. У него был иззябший вид, а кончик носа порозовел от холода.

Смахивает на мгновенное перемещение в пространстве. Нуль–перелет! Ну и ну!

– Это и есть Истина? – спросил я.

– Да, сэр, – сказал Франклин. – Это когда смотришь на мир по–иному. Стоит только увидеть Истину, по–настоящему увидеть, – и все становится возможным. Но на Земле это называли гал… галлюцинацией. Сказали, чтобы я прекратил гипнотизировать людей и…

– Ты можешь этому научить?

– Запросто, – ответил Франклин. – Правда, на это все же уйдет какое–то время.

– Это ничего. Смею надеяться, мы можем изыскать какое–то время. Да уж, полагаю, что можем. Даже наверняка. Да уж, какое–то время, затраченное на Истину, будет затрачено с толком…

Не известно, долго ли еще я бы нес околесицу, но Франклин горячо вмешался:

– Мистер Талли, значит ли это, что я могу остаться?

– Ты можешь остаться, Франклин. По правде говоря, если ты попытаешься нас покинуть, я тебя застрелю.

– О, благодарю вас, сэр! А как насчет моей сестренки? Можно ей сюда?

– Да–да, безусловно, – обрадовался я. – Пусть твоя сестренка приезжает. В любое время…

Я услышал испуганный крик горняков и медленно обернулся. Волосы у меня встали дыбом.

Передо мной стояла девушка – высокая, худенькая девушка с огромными, словно блюдца, глазищами. Она озиралась по сторонам как лунатик и бормотала:

– Марс! Госпо–ди–и!

Потом заметила меня и вспыхнула.

– Простите меня, сэр, – сказала она. – Я… я подслушивала.

ЧЕЛОВЕКОМИНИМУМ[61]61
  Печатается по изд.: Р.Шекли. Паломничество на Землю. М.: Мир, 1966.


[Закрыть]

У каждого своя песня, думал Антон Настойч. Хорошенькая девушка подобна мелодии, а бравый космонавт – грохоту труб. Мудрые старцы в Межпланетном бюро напоминают разноголосые деревянные духовые инструменты. Есть на свете гении, чья жизнь – сложный, богато инструментованный контрапункт, а есть отбросы общества, и их существование всего лишь вопль гобоя, заглушённый неутомимой дробью басового барабана.

Размышляя обо всем этом, Настойч сжимал в руке лезвие бритвы и рассматривал синие прожилки вен у себя на запястье.

Ибо если у каждого своя песня, то песню Настойча можно уподобить плохо задуманной и бездарно исполненной симфонии ошибок.

При его рождении чуть слышно зазвенели было колокольчики радости. Под приглушенный барабанный бой юный Настойч отважился пойти в школу. Он кончил с отличием и поступил в колледж, в привилегированную группу из пятисот учащихся, где в какой–то степени можно было рассчитывать на индивидуальный подход.

Однако Настойчу не везло от рождения. За ним тянулась непрерывная цепь мелких неприятностей – опрокинутые чернильницы, утерянные книги и перепутанные бумаги. Вещам была свойственна отвратительная привычка ломаться у него в руках, если не считать случаев, когда вещи ломали ему руки. Добавьте к этому, что он переболел всеми детскими болезнями, в том числе скарлатиной, алжирской свинкой, фурункулезом, лисянкой, зеленой и оранжевой лихорадкой.

Все эти неприятности ни в коей мере не умаляли врожденных способностей Настойча, но в перенаселенном мире конкуренции на одних способностях далеко не уедешь. Нужно еще изрядное везение, а у Настойча его вовсе не было. Нашего героя перевели в обычную группу на десять тысяч студентов, где все проблемы усложнились, а шансы подхватить инфекцию повысились.

То был высокий, худой, мягкосердечный, трудолюбивый молодой человек в очках, которому (по причинам, не поддающимся анализу) врачи давно поставили диагноз «подвержен несчастным случаям». Какие бы там ни были причины, факт оставался фактом. Настойч относился к числу тех бедняг, для которых жизнь трудна до невозможности.

Большинство людей скользит по жизненным джунглям с легкостью крадущейся пантеры. Но для Настойча эти джунгли на каждом шагу кишели капканами, западнями и ловушками, ядовитыми грибами и жестокими хищниками, разверзались внезапными пропастями и разливались непреодолимыми реками. Безопасного пути нет. Все дороги ведут к беде.

Годы учения в колледже юный Настойч кое–как преодолел, невзирая на замечательный талант ломать ноги на винтовых лестницах растягивать сухожилия, спотыкаясь о тумбы, ушибать локти в турникетах, разбивать очки о зеркальные стекла окон и вообще проделывать все прочие грустные, нелепые и тягостные трюки, которые выпадают на долю людей, подверженных несчастным случаям. Он мужественно устоял перед соблазном впасть в ипохондрию и силился бороться с неудачами.

Окончив колледж, Настойч взял себя в руки и попытался вновь утвердить светлую тему надежды, некогда намеченную его дюжим отцом и нежной матерью. Под барабанную дробь и переливы струн ступил Настойч на остров Манхэттен, чтобы стать кузнецом собственного счастья. Он упорно трудился, стремясь побороть свою злую судьбу, склонность к несчастьям и, несмотря ни на что, хотел остаться оптимистом.

Однако злая судьба брала свое. Благородные аккорды выливались в невнятное бормотание, и симфония жизни Настойча докатилась до уровня комической оперы. Работу за работой терял он в потоке испорченных диктофонов и залитых чернилами договоров, забытых карточек и перепутанных таблиц; в мощном крещендо ребер, сломанных в толкотне подземки, ступней, вывихнутых в решетках тротуаров, очков, разбитых о незамеченные углы, в череде болезней (в том числе – гепатита Д, марсианского гриппа, венерианского гриппа, синдрома пробуждения и смешливой лихорадки).

Настойч по–прежнему противился искушению стать ипохондриком. Во сне он видел космос и смельчаков с квадратными подбородками, завоевывающих новые земли, видел поселения на дальних планетах и бескрайние просторы свободных земель, где вдали от чахлых игрушечных джунглей Земли человеку воистину дано познать самого себя. Он подал заявление в Бюро межпланетных путешествий и поселений и получил отказ. Нехотя отмахнулся он от мечты и снова попытал свои силы в разных областях. Одновременно он прибегал и к психоанализу, и к гипнотическому внушению, и к гипнотическому гипервнушению, и к снятию противовнушения, но все понапрасну.

У каждой симфонии есть свой финал, а у каждого человека – свой предел. Тридцати четырех лет от роду, в три дня вылетев с работы, которую искал два месяца, Настойч распрощался с надеждами. Эту неудачу он считал заключительным, комическим, диссонирующим ударом медных тарелок – последней почестью тому, кому лучше было и не появляться на свет.

Получив с мрачным видом свои жалкие гроши, Настойч обменялся последним робким рукопожатием с бывшим начальником и стал спускаться на лифте в вестибюль. В его мозгу уже мелькали мысли о самоубийстве: ему чудились колеса грузовика, газовые краны, многоэтажные здания и быстроходные реки.

Лифт доставил его в необозримый мраморный вестибюль, где дежурили полисмены в форме и где целые толпы дожидались очереди на выход в город. Настойч пристроился в хвост и, пока не подошла его очередь, бездумно следил за измерителем плотности населения, стрелка которого подрагивала почти у самой отметки паники. На улице наш герой влился в могучий поток, текущий на запад, к жилому массиву, где обитал и он.

В его мозгу все еще копошились мысли о самоубийстве, уже не такие лихорадочные, но облеченные в более конкретную форму. Настойч перебирал в уме различные способы и средства, пока не поравнялся со своим домом; тогда он отделился от толпы и скользнул в подъезд.

Настойч пробрался сквозь несметные полчища детишек, наводнявших коридоры, и попал в клетушку, выданную ему городскими властями. Он вошел, закрыл дверь, запер ее на ключ и вынул из бритвенного прибора лезвие. Улегшись на кровать и упершись ногами в противоположную стену, он стал рассматривать синие прожилки вен у себя на запястье.

Решится ли он? Способен ли проделать все чисто и быстро, без ошибок и сожалений? Или завалит и эту работу и его, исходящего криком от боли, поволокут в больницу – жалкое зрелище на потеху студентам–практикантам?

Пока он раздумывал, кто–то подсунул под дверь желтый конверт с телеграммой. Весть, которая подоспела как раз в решающую минуту и с такой мелодраматической внезапностью, показалась Настойчу крайне подозрительной. Тем не менее он отложил лезвие и поднял с пола конверт.

Телеграмма была из Бюро межпланетных путешествий и поселений – великой организации, ведающей каждым шагом человека в космосе. Настойч вскрыл конверт дрожащими пальцами и прочитал:

Мистеру Антону Настойчу

Временный жилищный массив 1993

Район 43 825, Манхэттен 212, Нью–Йорк

Дорогой мистер Настойч!

Три года назад Вы обратились к нам с просьбой о предоставлении Вам любой должности на иных планетах. К сожалению, в то время мы были вынуждены ответить Вам отказом. Однако мы подшили в Ваше личное дело все анкетные данные, а недавно пополнили их новейшими сведениями. Рад сообщить, что Вы хоть сейчас можете получить назначение, которое, видимо, полностью соответствует именно Вашим талантам и квалификации. Не сомневаюсь, что работа Вам подойдет, поскольку условия таковы: годовой оклад 20 000 долларов, все предусмотренные законом пограничные льготы и небывалые перспективы продвижения по службе.

Прошу Вас явиться ко мне для переговоров. С искренним уважением

Уильям Гаскелл,

заместитель директора по кадрам

ВН/евт Здс

Настойч бережно сложил телеграмму и спрятал в конверт. Первоначальное ощущение жгучей радости развеялось, уступив место дурным предчувствиям.

Какие у него таланты, какая квалификация для должности, приносящей в год двадцать тысяч да вдобавок еще и льготы? Не путают ли его с другим Антоном Настойчем?

Навряд ли. В Бюро попросту не случается таких накладок. Если же допустить, что там знают, с кем имеют дело, и осведомлены о злополучном прошлом Настойча, – так зачем он им понадобился? Что он умеет делать такого, чего не сделает гораздо лучше любой мужчина, женщина или ребенок?

Настойч сунул телеграмму в карман и положил бритву на место. Теперь самоубийство казалось несколько преждевременным. Сначала надо выяснить, чего хочет Гаскелл.

В главном административном корпусе Бюро межпланетных путешествий и поселений Настойча без задержки впустили в личный кабинет Уильяма Гаскелла. Заместитель директора по кадрам оказался рослым седым человеком с резкими чертами лица; он излучал радушие, которое Настойч счел подозрительным.

– Садитесь же, садитесь, мистер Настойч, – сказал Гаскелл. – Будете курить? Не хотите ли выпить? Страшно рад, что у вас нашлось время.

– Вы уверены, что обратились по адресу? – спросил Настойч.

Гаскелл бегло просмотрел досье, лежащее у него на столе.

– Сейчас выясним. Антон Настойч; возраст – тридцать четыре года; родители – Грегори Джеймс Настойч и Анита Суоонс Настойч из Лейктауна, Нью–Джерси. Правильно?

– Да, – подтвердил Настойч. – И у вас есть для меня работа?

– Вот именно.

– Оклад двадцать тысяч в год и льготы?

– Совершенно верно.

– Не скажете ли, в чем заключается эта работа?

– Для этого мы здесь и сидим, – жизнерадостно ответил Гаскелл. – Должность, которую я предназначаю для вас, мистер Настойч, в нашем штатном расписании называется «внеземной освоитель».

– Как вы сказали?

– Внеземной, или инопланетный, освоитель, – повторил Гаскелл. – Освоители, знаете ли, – это люди, которые устанавливают контакты с другими планетами, первые поселенцы, которые собирают все жизненно необходимые сведения. Я считаю их Дрэйками и Магелланами нашего века. Думаю, вы и сами согласитесь, что это блестящее предложение.

Настойч побагровел и встал.

– Если вы кончили издеваться надо мной, то я пошел.

– Что?

– Это я – то – внеземной освоитель? – проговорил Настойч с горьким смехом. – Не пытайтесь меня разыгрывать. Я читаю газеты. Мне известно, кто такие освоители.

– Кто же они такие?

– Цвет Земли, – выпалил Настойч. – Самый здоровый дух в самых здоровых телах. Люди с мгновенной реакцией, способные разрешить любую проблему, справиться с любой трудностью, приспособиться к любому окружению. Разве не так?

– Видите ли, – разъяснил Гаскелл, – было так – в начальном периоде освоения планет. И мы позволили такому стереотипному представлению укорениться в общественном сознании, чтобы привить доверие к нашей организации. Однако в настоящее время этот тип освоителя устарел. Для людей, которых вы описывали, есть уйма других дел. Но отнюдь не освоение планет.

– Разве вашим сверхлюдям оно не под силу? – спросил Настойч с легкой насмешкой.

– Ну, что вы, конечно, под силу, – ответил Гаскелл. – Здесь нет никакого парадокса. Заслуги первооткрывателей остались непревзойденными. Эти люди только благодаря своему упорству и силе воли ухитрялись выжить на всяких планетах, где существовала хоть ничтожная возможность жизни. Планеты требовали от них полной отдачи всех духовных и физических сил, и, выполняя свой долг, эти люди творили чудеса. Они навеки вошли в историю как памятник выносливости и приспособляемости homo sapiens.

– Почему же вы их больше не используете?

– Потому что изменились земные проблемы, – заявил Гаскелл. – Поначалу освоение космоса было подвигом, достижением науки, мерой обороны, символом. Но эти дни миновали. Катастрофически росла перенаселенность Земли. В сравнительно пустынные земли Бразилии, Новой Гвинеи и Австралии хлынули миллионы… Однако бурный рост населения вскоре помог заполнить и эти земли. В крупных городах дошло до паники среди населения, разразились Субботние бунты. А население в связи с успехами гериатрии и дальнейшим резким снижением детской смертности неуклонно росло.

Гаскелл потер лоб.

– Неприятное было положение. Однако этические проблемы, связанные с приростом населения, меня не касаются. Мы здесь, в Бюро, знаем только одно: необходимы новые земли, да побыстрее. Нам нужны планеты, которые, не в пример Марсу и Венере, в кратчайший срок перешли бы на самоснабжение. Местности, куда можно перебросить миллионы людей, пока ученые и политические деятели не наведут порядок на Земле. Мы должны в кратчайший срок начать колонизацию новых планет. А это означает, что нужно ускорить процесс начального освоения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю