Текст книги "Пастух своих коров"

Автор книги: Гарри Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Не знаю, – уклончиво сказал Макар, – может, и казино. Или шапито. Посмотрим.

Набив рюкзак бакалеей, прихватил Макар еще огурцов с кабачками, самых крупных. Он догадывался, что попадет от тещи, но ничего не мог с собой поделать: Макар был убежден, что все крупное – самое лучшее.

Теперь оставалось главное – отдышаться, сесть в тенечке и позвонить. Если нет отца Александра в храме, значит он дома. А вот если где-нибудь на лекции или в епархии…

Три прерывистых звука означали, что связи нет. На экране высветились английские буковки. Как же так, а теща была уверена…

– Не берет? – Пацан свесился с велосипеда, гарцуя на одной ноге. – А ты возле столба попробуй. Лучше – вон возле того. Там вчера говорили.

– Спасибо, – пробормотал Макар, взвалил рюкзак, подхватил сумку и поплелся к столбу. Времени оставалось минут сорок – Нашивкин будет ждать под мостом.

Было три часа пополудни, жесткое солнце стояло почти в зените, травы на обочине кукожились и жухли, казалось, на глазах. Сельская улица тянулась на три версты, изредка ее пересекали вкось медленные прохожие, да утки панически перебегали дорогу перед редкими автомобилями.

У столба связи не было. Макар вернулся в прохладный полутемный магазин, купил бутылку холодного пива и сел на крашеные истертые ступеньки. Надо спокойно все обмозговать. «Если бы мне дано было родиться заново, я хотел бы быть деревенским хлопчиком». Нет, это не то. О чем же? Может, пойти на почту и заказать разговор? Но почта в дальнем конце села, добрести туда за оставшееся время невозможно, да и не работает наверняка…

В мерцающем контражуре возникла призрачная оранжевая фигура.

– Дай допить, – сказала фигура. – Я Леня, пастух, знаешь? – Он глянул на телефон в руке Макара. – Ты эту звонилку выкинь к херам. Не помогает. – Он залпом допил пиво. – Пойдем, я тебя соединю. А ты, мужик, откуда?

Узнав, откуда Макар, Леня заволновался:

– Слышь, мужик, а правда, что Митяй конюшню строит для рысаков?

– Может, и конюшню, – рассмеялся Макар.

Леня подвел его к столбу.

– Здесь я уже был, – огорчился Макар. – Не берет.

– У меня возьмет! – Леня наклонился и уперся руками в колени. – Залазь на горб!

– Хуже не будет, – вздохнул Макар, огляделся по сторонам и вскарабкался на Леню. Леня раскачивался, как Останкинская башня, но на ногах стоял прочно. Связи не было.

Заскрипел тормозами «ЗИЛ», водитель с равнодушным любопытством рассматривал акробатов. Макар покраснел и спрыгнул.

– Что, Леня, бабки куешь? – спросил водитель. – А ты – иди сюда.

Он вышел из машины.

– Становись на подножку и дуй на крышу кабины.

– Алло, алло! – Макар захлебнулся от радости. – Отец Александр, здравствуйте! Что? Я говорю – здравствуйте. Алло, алло! Батюшка, благословите на иконопись! Что? Это Макар, Макарик. Да, я далеко, я в деревне, я по мобильнику. Что, офигел? Ну да, срочно надо. Что – вуаля? Валяй? С чем-чем? С Богом? Ну да. Спасибо, отец Александр. Приеду – расскажу. Целую!

Макар огляделся сверху, увидел водителя и повторил:

– Целую!

Водитель усмехнулся:

– Ты бы слез, а?

С облегчением Макар подхватил свою ношу и пошел к мосту.

– Эй, сектант! Богомаз! – закричал Леня. – Ты мне ничего не должен?

– Ах, да, – смутился Макар, выгреб из кармана мелочь и добавил десятку. – Вот, извини.

Нашивкин был навеселе, видимо, добавил в ООО, но светился покоем: все у него получилось, и мороженое запаковано в несколько листов крафта, а Таможню он не боится – хорошая она.

– Вот видишь, – грустно сказал Нашивкин, когда бывшая его база проплывала мимо лодки, – всё разграбили, всё. И в бане крыша провалилась. А веришь, Макар, – вечерняя поверка, матросики мои, спортсмены, в белых гюйсах, яхты светятся в сумраке, и буксир: ду-ду-ду – приваливает, а на буксире гости… – Он беспокойно покрутил головой. – У тебя ничего нет?

– Нет, – ответил Макар и спохватился. – Вообще-то есть, как я забыл, для вас же и прихватил, в благодарность, так сказать…

Нашивкин покачал бутылку на ладони, будто взвешивал «за» и «против», и вздохнул.

– Нет, пока не буду.

Он сунул бутылку на самое дно мешка.

5.

Славку Георгий обнаружил на лугу – тот втыкал в землю железную арматуру с веревкой.

– Стрижет, как этот… серульник, – указал Славка на телку. – Только и успеваю переставлять. Покурить есть?

Георгий не курил, но всегда имел при себе полпачки «Примы» на всякий случай, для разговора. Они уселись тут же, на старинной оплывшей меже.

– Вот ты мне, Жора, скажи: зачем! – начал Славка.

Георгий промолчал, понимая, что вопрос риторический, что Славка разматывает длинный монолог.

– Зачем! Он здесь без году неделя, а уже хочет обосрать всю деревню. А я здесь родился, бабка моя в тридцатые годы ячейку разводила.

– Какую ячейку?

– Разве не знаешь? – Славка прищурился от дыма. – Комсомольскую.

– То-то ваши комсомольцы, – возбудился Георгий, – землю загубили. Где Волга? Нет великой русской реки, а есть цепь каналов и водохранилищ, есть заболоченные пахотные земли, есть сгнившие раритетные леса… Вон деревня ваша где стояла до водохранилища? Рай земной! А где сейчас? Кочкарник, неудобья. Это даже дачники чувствуют…

Славка озадаченно смотрел на Георгия. Монолог получился, только не его, не Славкин.

– Погоди, дай сказать. Старое теперь не вернешь. Так не губи хоть новое. И где придумал – на бугре, на самом видном месте. Теперь понаедут… Мне-то что, мне даже лучше – молоко будет куда отдавать. Только – зачем!

– Кажется, догадываюсь. Ты про Митяя? Тогда я должен возразить…

– Какой Митяй, – раздраженно сказал Славка. – При чем тут Митяй! Митяй хороший мужик, всегда, как приедет, и бутылку привезет, и чаю, и покурить, а денег – не берет. Нехорошо это. Я не нищий.

– Так кто же тогда?

– Кто, кто. Мудак с мотоблоком.

– А-а, – догадался Георгий, – Ванечка! И что же он натворил?

– Дай еще сигарету, – потребовал Славка. – Натворил. Он собирается вон там, на бугре, строить базу отдыха. Для новых русских. С причалом, с блядями легкого поведения.

– Ты что-то напутал, Славка. Речь идет о…

– Ничего я не напутал. Он мне сам сказал. Участок, говорит, в полгектара засажу серебристыми елками. Как в обкоме. Срамота какая…

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Что ты посмотришь?

– А то, что участок этот уже за нами.

– За кем это за вами?

– Не знаешь? За Митяем, и за мной, и за Яковом Семенычем.

– Семеныч? Он же еврей!

– Так что?

– А то, что он этот участок и продаст. Тому же Ванечке… Хер, язык не поворачивается так его называть. Ласково. Продаст Семеныч участок, пока вы спать будете.

– Эх, Славка, – улыбнулся Георгий, – послушай, какую я тебе сказку расскажу…

Славка скучал, пока Георгий рассказывал, скучал настолько, что даже не перебивал. Выслушав, вынес приговор:

– Ни хера у вас не получится.

– Почему это! Дело хорошее.

– Потому и не получится. Во-первых – материала нету. Во-вторых, где вы возьмете мастеров? Потом: купола нынче не делают. Секрет утерян. Я сам по радио слышал. И колоколов нет.

Георгий рассмеялся:

– А колокол и не нужен. Это же не церковь, а часовня.

– А без колокола на хера она нужна, – обиделся Славка. – Все равно, если и достанете – разворуют и пропьют. Тот же хохол из Шушпанова. Или Ваучер из Кокарихи. А потом придет мудак с мотоблоком.

– Прямо Апокалипсис какой-то, – развеселился Георгий.

– Пока, не пока, а… дело, может, и хорошее, – неожиданно заключил Славка.

– Слава Богу. Так поможешь?

– Как я помогу? – Славка искренне удивился.

– Денег дай.

– Денег я дам. Только немного. Я их не печатаю.

– Дай сколько можешь.

– Погоди, – Славка встал и, выпрямившись, застыл. Ноздри его затрепетали, как у пойнтера на стойке.

– Пойдем в избу, – сказал он.

В избе он решительно сбросил подушку с кровати. На скомканной серой простыне скупо посверкивала нераспечатанная бутылка «Гжелки».

– Вот, привезли в подарок. Чудная больно. Я такой и не пил. Пусть, думаю, побудет целая, сколько сможет. Ты ее, Жора, возьми – и побереги. Ты человек надежный. А как построите собор – мы ее и выпьем.

– Спасибо, – растрогался Георгий. – Я тебе, Славка, завтра другую принесу. Пей на здоровье.

– Принесешь, не принесешь – это как Бог даст, – солидно рассудил Славка. – А теперь – пойди. Я по хозяйству.

Соседями Славки были Маргаритки, мать и дочь. Они были крупноваты для такого нежного имени, но гармоничны. Обе были учительницами, старшая преподавала в старших классах, младшая – в младших. Изба им досталась крепкая, светилась внутри выскобленными бревнами. В палисаднике покачивались высокие «золотые шары», шевелились гиацинты, мальвы отливали голубой и розовой эмалью.

Маргаритки встретили Георгия на крыльце.

– Привет Маргаритам, – бодро поздоровался Георгий.

– Привет Мастерам, – ответили Маргаритки. – Заходи, Жоржинька, – сказала старшая, – да не разувайся, оботри хорошенько.

– Георгий, а вы действительно князь, как про то бают на деревне?

– Грузины, Маргаритка, все князья, а евреи – и вовсе цари.

– Тогда – вот, – Маргаритка протянула руку для поцелуя.

– И чему вас только в школе учат, – рассмеялся Георгий, целуя руку.

– Жоржик, у нас уха поспевает, – сказала старшая. – Надеюсь, отведаешь с нами?

– Надейся, не надейся – конечно, поем. А что за рыба?

– Красноперка. Ритка с утра наловила. Одиннадцать штук. Правда, мелкая…

– Уха делается так, – Георгий уселся поудобнее. – Сначала, в пустой воде…

– Эх, Жоржик, – на глазах у старшей выступили слезы. – Ты мне рассказываешь. Когда был жив Сережа, вся деревня была в лещах. А теперь – лодка вон вся рассохлась, удочки едва живы, и то потому, что Ритка время от времени пользуется.

– Покажи лодку, – решительно сказал Георгий. – Я займусь.

Перевернутая лодка на заднем дворе утонула в зарослях крапивы и кипрея. Зеленая краска облупилась, пошла клочьями, под ней трескалась голубая, обнажая рыжий грунт. На борту след от белил помогал еще прочесть «Маргарита».

– Давай стамеску, – вздохнул Георгий. – Пакля есть?

– И пакля есть, и краска, и даже битум, – ответили Маргаритки, – только неудобно. Ты ведь куда-то шел…

– Все мы движемся в одном направлении непрестанно. За ухой кое-что расскажу.

Часа полтора Георгий с младшей Маргариткой циклевали лодку, старшая дважды выходила звать их к столу, пока наконец Георгий не отложил инструмент.

– Лиха беда начало. Завтра приду.

– Завтра я уеду, Жоржик, – сказала старшая, – у меня выпускной вечер.

– Жалко. А ты?

– А я остаюсь, – повела глазами Маргаритка.

– …Так вот, дорогие мои, – начал Георгий, похвалив уху, – выходите вы на рассвете. Роса сверкает, жаворонок голос подает, над рекой туман, а на фоне тумана – стройная, как невеста, в резном уборе легкая часовенка с маковкой, окутанной благодатью… А если серьезно – живем мы здесь кто растительной жизнью, кто – скотской, а только не человеческой…

Маргаритки переглянулись.

– Мы вчера только говорили, – сказала старшая, – что хорошо было бы построить посреди деревни пирамиду Голода. А часовня – еще лучше. Там энергетика посильней. Нам, между прочим, домашний доктор прописал посещение храма. От стрессов. И еще, сказал он, полезно ходить в гости. Разумеется, к хорошим людям.

«Хоть так, – грустно подумал Георгий. – Все во благо».

– Рита, найди там, сама знаешь, тысячу рублей, – решительно сказала старшая. – А кто еще дал?

– Да вы первые, – соврал Георгий. – С кого ж еще начинать! Давайте я вам расписку напишу.

– Господь с тобой, Жоржик, какая расписка…

– А теперь – десерт, – объявила младшая. – Чай, кофе, конфеты. Мам, может, по рюмашке?

– Вроде рановато. Ты как, Жоржик?

– Обязательно. Мне ведь сейчас к Ленским идти. А там – не приведи Господь.

– Есть у нас немного коньяка. Правда, «Московский».

– Годится. Лишь бы не грузинский.

– Как патриотично, – засмеялась младшая.

Солнце повернуло к закату, золотило сквозь тюль выскобленные стены. Пустая бутылка из-под коньяка по всем правилам поставлена на пол, отпотевала на столе початая бутылка водки, отбрасывала призрачную тень на блюдце с маслинами. Притихшие Маргаритки, склонясь головами, сидели на кушетке, реял над ними богатый обертонами голос Георгия:

 
Вот я богохулил,
орал, что Бога нет,
А Бог такую
из пекловых глубин,
Что перед ней гора
заволнуется и дрогнет,
Вывел
и велел – люби!
 

6.

На Остратовом острове в поисках земляничной поляны Яков Семенович натолкнулся на белый гриб. Он даже вздрогнул от неожиданности. Грибы в этих краях ждут к середине июня, но когда они появляются – первые, подберезовики на тонких ножках, – по деревне проносится легкий шорох: то ли выдох облегчения, то ли вдох предвкушения. Самые завзятые – тот же Ванечка – уходят в лес на рассвете, прочесывают березовые поляны, ковыряют палкой в бору прошлогоднюю хвою, оставляют метки у незнакомых грибниц. Набрав корзину, по деревне проходят с отрешенным видом, скромно прикрыв добычу листиками земляники или луговыми цветами.

Солнце пронизывало папоротник, светилось в хвоще, прочая трава была мелкая и яркая, будто выкрашенная специальной травяной краской.

Гриб стоял высокий, слегка выгнувшись, как молодой олень или как юный прапорщик в лосинах. Яков Семенович обошел его со всех сторон, огляделся, как кошка перед пожиранием пойманной мыши, и бережно, чтоб не повредить грибницу, выкрутил из земли. Ему даже послышалось потрескивание упругих корешков. Он опустился на колени и медленно пополз, аккуратно, как страницы, листая кустики травы. На десятой или одиннадцатой странице обнаружился еще один – маленький, величиной с просфорку. Его Яков Семенович оставил до послезавтра – пусть подрастет, если, конечно, не срежет Ванечка или не раздавит коровье копыто. Остратов остров – любимое место Кольки Терлецкого и его стада.

Появление грибов отвлекло Якова Семеновича от неприятной и почти не решаемой проблемы: братья Окуни из-за реки дали знать, что лодка будет готова через неделю, и намекнули, что держать они ее долго не будут, – подождут пару дней и толкнут за милую душу. Желающих – только скажи.

Дома, в Москве, лежат какие-никакие деньги, но бросить всё и уехать и вспомнить, что существуют забытые чужие люди, и редакции с взаимными неопределенными обязательствами, и, наконец, ненавистный, фальшиво раскрашенный телевизор, не говоря уже о душном метро и копоти в небе… А нырнуть, туда и обратно, не получится – Яков Семенович знал себя хорошо.

За черными липовыми стволами, за коричневыми еловыми мелькали солнечные пятна, чистые и простодушные, как детские голоса. Яков Семенович вышел в редкий березняк. Трава здесь была высокая и запутанная, только возле самых стволов оставались места для произрастания или, по крайней мере, поиска грибов. Белые больше не попадались, попалось несколько подберезовиков, но оказались они не по возрасту рыхлыми. Березняк сменился прохладным бором с треском дятлов и эхом кукушек, в бору было чисто, словно выметено и посыпано серой хвоей. Сосновые корни то и дело перебегали тропинку, далеко краснела пачка от «Мальборо». Яков Семенович выругался и положил ее в корзинку. «Узнать бы, чья, да оторвать что-нибудь», – с досадой подумал он, с досадой же осознавая, что не узнает и, тем более, не оторвет. «Какой сегодня день?» – праздно вспоминал Яков Семенович и похолодел: воскресенье сегодня, катер уйдет в четыре, и до пятницы – выбирайся как хочешь.

Он глянул на часы – половина первого. Еще ничего, он успевает. Нищему собраться – подпоясаться. Можно идти не торопясь, но и не отвлекаясь. До брода в заболоченном ручье, отделяющем остров от материка, придется делать крюк, а впрочем, можно и так, напрямик. Все равно переодеваться в городское. Яков Семенович зачем-то попробовал кроссовкой теплую воду и пошел по проливу, цепляясь за стебли кувшинок и лилий. Дно было неприятное, илистое, при каждом шаге слегка засасывало. Он для эксперимента приостановился и с трудом выдернул ногу. Шутить не надо.

Оказалось глубже, чем он предполагал. Яков Семенович поднял корзинку на уровень груди, намокали уже полы штормовки. Не успел он пожалеть о своем безрассудстве, как дно стало тверже и выше, и вот уже от ветерка захолодели колени. Выбравшись на берег, Яков Семенович разулся, вылил воду из кроссовок, выжал носки, снял штаны и улыбнулся. Все хорошо, главное – не суетиться. Минут через пятнадцать он отправился дальше, объясняя себе, что мокрые штаны – не так уж плохо в такую погоду.

На светлой поляне увидел Яков Семенович опрокинутую корзинку под сосной, а на сосне, на высоте около трех метров, скорчившегося на ветке Шурика. Кожа на его лбу была натянута до блеска, лицо от боли стало старое и семитское, как у птенца.

– Саня, что ты там делаешь?

Шурик заворочался.

– А, это ты, Семеныч. Язва, блин, прихватила. Мочи нет.

– А зачем же на дерево залез?

– Если б я мог провалиться сквозь землю, я бы провалился. Деваться некуда.

Шурик осторожно слез с дерева и поморщился.

– Обычно ношу с собой «Омэз», а тут, как назло, дома оставил. Кретин. Мобильник взял, а лекарство оставил.

Яков Семенович достал из нагрудного кармана сухарь, завернутый в чистую бумажку.

– Погрызи. Поможет.

– Думаешь? – Шурик неуверенно взял сухарь.

– Грызи, грызи. А чем ты, собственно, питаешься? В физическом смысле.

Шурик кисло улыбнулся.

– Колбасой. «Дошираком».

– До чего?

– Тебе не понять, Семеныч. Новое поколение выбирает «Пэпси». «Доширак» – это такой суп в коробочке. Разведи кипятком и ешь. Очень удобно.

– Вижу. Гадость какая…

Шурик вытер порозовевший лоб.

– Отпустило, кажется. Ну, что набрал?

Яков Семенович протянул корзинку.

– Красавец, – залюбовался Шурик. – На острове? Я смотрю, ты мокрый. Свалился где-то?

– Да нет, гулял. А у тебя?

– Ничего. Пять или шесть подберезовиков. Да и те завяли, – он перевернул корзинку и постучал кулаком по днищу. – Вон, даже прилип. Слышишь, Семеныч, а ты давно сетку ставил?

– Ой, давно. Лодки у меня пока нет.

– Давай сегодня поставим. У меня две сетки классные. Четверка, по тридцать метров. Финские. А ялик у Нашивкина возьмем. Я его даже, кажется, купил. Точно не помню.

– Интересно. Только четверка – говно, – закапризничал Яков Семенович. – Хотя бы четыре с половиной. – Глаза его загорелись и тут же погасли. – Да нет, Саня, не выйдет. Я на пароход.

– Что так?

Яков Семенович рассказал Шурику о своей заботе.

– Ты, что, совсем без денег?

– Было как раз две тысячи. Да я потратил.

– Как можно потратить в деревне две тысячи?

– Прогулял, – лаконично ответил Яков Семенович. – Пойдем, что ли?

– Погоди. Никуда ты не поедешь. Сейчас зайдем ко мне, я тебе денег дам. А вечером сети поставим. Мыслимо ли – сейчас в Москву.

Яков Семенович прислушался к себе. Нет, в душе возражений не было, было только облегчение и благодарность.

– Годится, – ответил он. – И в четверке подлещик хорошо застревает. И линь. А щуке – все равно. Если не порвала, то так закутается…

Шурик достал пачку «Парламента» и закурил.

– А кто у нас, Саня, «Мальборо» курит? – вспомнил Яков Семенович.

– А, это у тебя в корзинке. А я думаю, что это Семеныч закурил, уж не влюбился ли…

– Так кто все-таки?

Шурик задумался.

– Нет, не знаю. На острове нашел? Это, наверное, браконьеры с залива.

– Браконьеры – это те, кто сети ставит?

– Разумеется.

Смеясь, они вошли в деревню.

– У меня долгострой, – оправдывался Шурик. – Молдаване сбежали, надо кого-то искать.

– Ты не тяни. К осени покрыть надо – кровь из носу. А то погниет к свиньям собачьим. Столько затрачено, – Яков Семенович сокрушенно покачал головой.

– Да найду я мужиков, – сердито сказал Шурик. – Не тренди, Семеныч, опять живот заболит.

– Ладно. Как же ты в этой времянке? Да без печки.

– Я ведь наездами. Мне хватает. Так, бабоубежище.

– Кстати, кто будет часовню строить? Митяй не говорил?

– Не знаю, Семеныч, и знать не хочу. Я в ваши игры не играю. Дам бабки, как обещал, и все дела. Можете за меня свечку поставить, если хотите.

– Как же тебя угораздило старую избу раскатать? – приставал Яков Семенович. – Еще бы лет пять простояла. – где-то ж надо строить. Решил одним махом.

– А ты знаешь, что на порушенном месте нельзя дом возводить?

– Все это предрассудки, Семеныч.

– Предрассудки, Саня, да заблуждения – это и есть культура.

– И религия, – легкомысленно добавил Шурик.

– Религия, Саня, – это заблуждение Бога. И не нам судить.

– Ишь, как заговорил. Прямо как Георгий.

– Георгий так не скажет. Для него это кратко.

– Погоди, Семеныч, сейчас деньги вынесу. – Шурик нырнул во времянку и тут же вернулся. – Рублей оказалось мало, вот тебе сто долларов.

– Спасибо. Только где я разменяю?

– Это уж твои проблемы. У того же Митяя. Дай говна, дай ложку, – проворчал он. – Значит, часов в девять у тебя?

– Да, и лекарство не забудь. А мобильник оставь.

– Ладно, – улыбнулся Шурик.

7.

Славка напутал: не собирался Ванечка ничего такого строить у реки. Да, хотел он приобрести этот участок, но с целью обыкновенной и понятной – для женившегося недавно сына. Место он выбрал красивое и удобное – на другом конце деревни, так что и навещать легко и приятно, и невестка не прибежит за солью. А что касается серебристых елок, Ванечка пошутил, а Славка не понял.

– Вы глава администрации, вам и решать, – улыбнулся Ванечка, показывая крупные блестящие зубы. – Порядок, ухоженность и умеренное овощеводство гарантирую, – рассмеялся он. – Бесхозная земля вряд ли украшает вашу территорию.

Кузьма Егорович одичало рассматривал перекидной календарь. Как объяснить этому дачнику с приличными манерами, что овощеводство он может засунуть себе в задницу, что земля уже продана, причем дважды, что в Леонове по пьянке утонул участковый, а на пилораме сгорел трансформатор…

– Я вам уже говорил, – почти засыпая от безнадежности, сказал он, – что участок этот принадлежит РПЦ, хотите – поезжайте туда, поговорите, Бог милостив… Я-то что могу сделать?

– Я вас уверяю, что Православной Церкви на этот бережок наплевать, они даже не заметят.

Кузьма Егорович проснулся и прислушался.

– А я живу здесь тринадцать лет, человек я уважаемый, между прочим – флейтист камерного оркестра…

– А хоть барабанщик! – взорвался Кузьма Егорович. – Как тебе еще объяснить!..

– Я полагаю, десять тысяч рублей помогут решить свои проблемы хорошему человеку.

– Что вы сказали?!

– Даже пятнадцать тысяч. Это, между прочим, пятьсот американских долларов.

– Я… сейчас… милицию вызову, – задохнулся глава, вспомнил об утонувшем милиционере и попросил плачущим голосом: – Гражданин, а пошел бы ты на хер, я тебе просто морду набью…

Ванечка встал и пошел к выходу.

– Эй, – окликнул Кузьма Егорыч, – прирежьте к своему участку пять соток, кто там будет мерить…

– Уже прирезал, – усмехнулся Ванечка и вышел.

Кузьма Егорыч зашел в бухгалтерию. Две женщины, бухгалтер и секретарь, посмотрели на него с досадой.

– Пьете? – с отвращением спросил глава и рухнул на стул. – Налей, Валя. Что-то мне хреново сегодня.

– Тебе еще на делянку идти, – напомнила бухгалтер.

Кузьма Егорович махнул рукой.

Секретарь Валентина нырнула под стол. Раздалось бульканье.

– Давай, Егорыч, – протянула стакан Валентина, – будь здоров.

– Вот сволочь, – оживился глава, нюхая баранку. – Как бы я людям в глаза смотрел!..

«Значит, это не слухи, про часовню», – размышлял Ванечка, сворачивая на лесную тропинку.

Смешные люди. Изживают сами себя и возрождаются в виде плесени. Эта популяция думает, что станет народом, если будет молиться. Это стадо рассчитывает на небесные пастбища. Нет никаких пастбищ, а есть собственность Русской Православной Церкви. Эти-то всё понимают. Ну, станут они новым счастливым народом. И нагородят они новых свобод и запретов, с тем чтобы преодолевать их по мере своего хамства. И снова – дрянь и плесень. Вышли из мрака и уйдут во мрак. Он, Ванечка, прекрасно отдает себе в этом отчет.

Так уж случилось, что ты появился на свет вследствие биохимических процессов. Вселенная бесконечна в пределах понимания человека. Для него, Ванечки, это семьдесят-восемьдесят лет времени. И столько же пространства. А сейчас ему сорок пять. И он добротно оснащен для жизни. Носу его мог бы позавидовать любой рыцарь Круглого стола. Ноги его длинны и упруги, он может исходить десятки километров в день, нисколько не утомляясь. Он силен и одинок, как лесной зверь. Нет, не царь зверей – Ванечка трезво оценивает свои возможности, он рядовой и качественный зверь, быть может, лис.

Все контакты в жизни сводятся, по существу, к двум функциям – встрече и поглощению. Грибов, которых ты не нашел, просто не существует. Ты должен встретить гриб и съесть его – это единственная реальность. И, с другой стороны, съеденный тобой гриб подтверждает факт твоего, Ванечкиного, существования. А наткнется на тебя, паче чаяния, царь зверей и произойдет поглощение – это будет так же справедливо.

Если у тебя есть семья, ты должен о ней заботиться – это твое, кровное. Если у тебя есть работа, ты должен делать ее хорошо, хотя бы для того, чтобы ни в чем не давать слабины. Он, Ванечка, играет на флейте тридцать пять лет и считается хорошим, очень хорошим музыкантом. Смешные люди – как будто музыка может быть хорошая или плохая. Это – данность, как лес или пища. Сам Ванечка лишен тщеславия или честолюбия. Честолюбие – это тоже пресловутая духовность, только извращенная. А музыку нельзя любить или ненавидеть. Нет, ненавидеть, пожалуй, можно, если она препятствует встрече и поглощению. Желудок такой же орган, как и сердце, с той только разницей, что чаще требует внимания. А флейту Ванечка ненавидит безусловно – она предметна, а значит встречена, но не поглощена, она всегда при нем, она мешает маневру. Она с детства стоит перед глазами, как фотография дальнего родственника, ставшего за много лет ближе и отвратнее, чем мать родная… Что ж, по-волчьи жить – по-волчьи выть. Даже если ты одинокий лис.

Надо уметь общаться на всех уровнях, и не случайно это быдло называет его Ванечкой. Не Ванькой, заметьте, и не Иваном Валерьевичем. Он им нужен. При нем, обходительном, обаятельном, к тому же известном музыканте, они чувствуют себя значительнее. А он, Ванечка, использует их по мере надобности. Встреча и поглощение.

Вот только с этим микробом из администрации ничего не вышло. Слишком уж дремуч и ничтожен. Это прокол – следует выработать технологию обращения с подобными или инструмент, что-то вроде интеллектуального пинцета. Успех не должен быть относительным – это как некачественная пища. Тут надо хорошо подумать – осознанных гадостей людям делать не стоит, это сближает с ними, кроме того, возможны рикошеты.

Перед Кокарихинским болотом на пути Ванечки возникло Колькино стадо. Упругой поступью он пошел напрямик, протискивался между шершавыми боками, почесал за ухом телку, выбрался наконец на открытое пространство и остановился. Перед ним стоял черный бык. Они смотрели друг на друга несколько секунд. Ванечка повел носом и почуял опасность. Бык медленно, не сводя с него глаз, наклонял голову.

– Ничего, Егорыч, ничего, все в порядке, Егорыч, – приговаривал Ванечка, выставив руки, как бы показывая, что он без оружия, и пытался боком пройти мимо. Бык поворачивал голову Ванечке вслед и стал переминаться на передних ногах. Ванечка внезапно сделал рывок, оказался сзади, оскалился, туристическим ботинком ударил изо всех сил быка по гениталиям и побежал. Бык взревел, передние его колени подогнулись, но он тотчас же вскочил и, не оглядываясь, потрусил за стадом.

8.

Георгий постучал и, не услышав ответа, вошел в избу. После солнечной зелени комната казалась погруженной в коричневый мрак, пахло чем-то кислым и жирным. С лежанки неохотно поднялся Василий, шаркая, присел к столу.

– Здорово, – отрешенно сказал он.

– Болеешь, – отметил Георгий и выложил на стол пачку ранитидина. – Вот, Шурик прислал.

– Это какой Шурик?

– С телевидения. У него тоже язва.

– А, – сказал Василий и неуверенно добавил: – спасибо.

Это слово казалось ему слишком чувствительным, почти стыдным.

– А что болею, так сам виноват. Я, Егор, выпил этой водки, чтоб не соврать, с Иваньковское водохранилище. Как еще движок держит. Как увижу, так и пью. Даже во сне. И блюю во сне. То есть снится, что блюю. Как поблюешь – всегда легче.

Вошла Маша. В темном мужнином пиджаке она выглядывала, как больная птичка из варежки. Георгий был ей почти ровесником, но она вполне могла сойти за его бабушку.

– Доброго здоровьичка, Егор, – Маша увидела лекарство. – Ой, спасибо вам, я сейчас молочка приготовлю. И творожку…

– Сядь, Маша, – удержал Георгий, – не надо ничего, всё есть.

– Спасибо. А мой-то, видите, совсем помирает. – Она заголосила: – Господи, что ж теперь будет, за что ж ты нас…

Василий закашлялся.

– Прекрати, дура. Устраиваешь тут… репетицию.

– Жрать надо меньше, – спокойно сказала Маша. – А у нас такая беда, Егор, такая беда… – Она опять заплакала.

– То срачка, то пердячка, – буркнул Василий.

– Что еще?

– Нельку знаете, соседку? Курица наша случайно забрела к ней. Что с курицы взять? Разве она понимает? А эта зараза собаку на нее натравила. Напрочь в клочья изодрала. А курица, между прочим, несушка была… Как мы теперь без яичек…

– Тебя послушать, это мне яйца оторвали, – сердился Василий.

– Уж лучше б тебе, – спокойно сказала Маша. – Толку-то… Я, Егор, семьдесят лет живу здесь, с места не сходила, так дал Бог дачников… Извините, дачники тоже разные бывают.

– Ничего, ничего. Ну, хоть заплатила?

– Заплатила… Она, сволочь, двадцать рублей принесла. Это за мою курицу. Да у нее одна ножка Буша, поди, девятнадцать стоит на рынке. Вы мне, говорит, потраву устроили. Ваша курица, говорит, весь китайский лук склевала. Что еще за китайский лук? А я и говорю: «Ростишь китайский лук – вот и поезжай себе в Китай, хакаманда одномандатная!»

Георгий, как на театре, отвернулся и фыркнул в сторону.

– Ничего, Маша, Бог мошенницу накажет. Кстати, дома она?

– Кто?

– Да Нелька же.

– Вот уж я за ней со свечкой не хожу. Помирать будет – воды не подам!

– Будто!

– За молоком, говорю, ко мне не ходи! Я и Славке наказала: не давай этой проститутке молока!

– Послушался?

– Как же! Экономика, говорит, Машка, должна быть экономной, ты в мои дела не лезь, и я в твои не буду. Вот и весь сказ. Тогда, говорю, не давай хоть навоза. У нас ведь как: у кого говно, тот и барин…

– Ладно. – Георгий поднялся. – Пойду я.

– Погоди. А правда, что ты ходишь, побираешься на церковь?

– Правда.

– Что ж молчишь?

– С вас-то что взять?

Маша пошуршала в углу и обернулась:

– Вот. Пятьдесят рублей хватит?

– Хватит, Маша, – сказал Георгий. – Хватит. Еще останется.

В сенях он услышал Машино бормотание:

– Все берут, берут… Хоть бы кто дал.

– Бог отдаст, дура, сказано тебе, – равнодушно ответил Василий.

Нелли выпрямилась над грядкой, поправила выбившиеся из-под косынки бесцветные волосы.