Текст книги "Святополк II. Своя кровь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Глава 4

Спрятавшись за угол дружинной избы, Лют зачарованно смотрел, как мимо на носилках пронесли тело старшего брата.

Торчевцы оборонялись отчаянно и настолько жарко, что половцы не могли ни оставить за спиной непокоренный город, ни взять его и только ярились. Вести осаду они не умели, враги просто толклись вокруг, осыпая стены градом стрел и время от времени пытаясь поджечь город, а торчевцы улучали миг и высылали на поганых небольшие дружины, которые тревожили неприятеля днем и ночью. Большинство населения в Торческе было потомками кочевников-торков, они знали те же способы ведения войны, что и половцы, и их сторожи налетали как ветер, осыпали врага стрелами, сходились в короткой яростной сшибке – и тут же улетали под защиту стен.

Лют все эти дни был на стенах. Ополченцы привыкли к парнишке, не гнали его, тем более что Лют готовно брался за любую работу, не отказывался помочь и не боялся стрел и копий. Ночевал вместе с дозорными, ел из одного котла с ними – и вдруг попался на глаза старшему брату.

Второй по Ратиборе, Никифор Захарьич был нравом более смирен, чем Петро, Турила или Нечай. Силища у него была звериная, но он не любил растрачивать ее попусту. Когда Никифор заметил парнишку, то не кинулся ловить беглеца – просто погрозил издали кулаком и молвил с тихой угрозой:

– Вот ворочусь – скажу батьке, где ты бегаешь!

С тем он и ушел на очередную вылазку, в только-только просыпающийся половецкий стан. А вернулся, лежа пластом на носилках.

Лют с тревогой проводил его глазами и, не сдержавшись, сделал несколько шагов следом. Седмицей раньше смерть настигла еще одного брата – Михалку. Половцы тогда пошли на приступ, он с братьями стоял на стене, и нечаянная стрела ударила его в шею. Захлебывающегося кровью парня снесли со стены, и Михалка умер прежде, чем добежали до его дома сказать родным. И вот теперь – Никифор. Кроме увечного стараниями Люта Турилы и умчавшегося в Киев и пропавшего там Ратибора, все сыновья Захара Гостятича были на стене – и вот двоих он уже лишился.

Дни шли, и вскоре Лют забыл о беде, постигшей родной дом.

Половцы по-прежнему осаждали Торческ. Часть орды уходила и возвращалась, но городок держался. В двух его крепостях жило много воинов, хранились большие запасы оружия и ествы, а торки, ведая, как половцы относятся к ним, бывшим кочевникам, сперва противникам в степи, а ныне слугам руссов, сражались отчаянно. Степняки могли положить всю орду под стенами Торческа, и тогда они решили взять город измором, – видимо, нашелся кто-то среди полоненных смердов, кто ради собственной свободы подсказал половецким ханам верное решение.

Речка Торчица протекала через город, питая его водой. На двух берегах стояли две крепости-детинца. Несколько дней горожане со стен в бессилии наблюдали, как половцы согнали к берегам несколько сотен захваченных ранее рабов и простых половцев. Копошась, как муравьи, они подкапывали берега реки, освобождая воды Торчицы.

Торки долго не могли понять, что задумали враги, пока однажды не заметили, как мелеет протекающая через город река. В первый день уровень воды снизился всего на вершок, на другой на три вершка, а потом – на целый аршин, обнажая дно с мелким городским мусором и темными ошметками водяной травы. В ямках еще оставалась влага, там плескалась рыбешка и разная мелкая живность. Бесштанные ребятишки ловили мелкоту, но взрослые с тревогой следили за тем, как убывает вода. Летние дни, как назло, стояли жаркие.

А потом настала пора, когда однажды поутру, придя к колодцам, женщины не смогли набрать воды. Она плескалась где-то на самом дне – колодезная цепь оказалась слишком коротка. Но даже когда догадались удлиннить ее – облегчения это не принесло. В Торческе было мало колодцев – да почто колодцы, когда совсем рядом есть река! Но от Торчицы остался грязный ручеек – вся вода растеклась по степи, вливаясь в овраги и пропитывая твердую красноватую землю.

Женщины несли по домам полупустые ведра, где вяло плескалась мутная грязноватая жижа, выливали ее в бочки и спешили к реке, надеясь добыть еще немного. Но этого было слишком мало.

Половцы хорошо знали свое дело. Горячее солнце палило нещадно, в хлевах ревела изнывающая от жажды скотина, кони спали с тела и уже не могли так легко, как прежде, выносить всадников за стены, дети просили пить.

В довершение всего начались пожары. Пользуясь тем, что жажда отнимает у защитников города слишком много сил, половцы вихрем проносились мимо стен и засыпали город подожженными стрелами. Люди сломя голову кидались гасить огонь, но без воды справиться с пожарами было трудно. За два дня выгорело полностью четыре улицы, огонь только чудом не перекинулся на собор, стены в некоторых местах стояли опаленные. Уцелели разве что ворота – хотя половцы яростнее прочего пытались поджечь именно их, но торчевцы поливали створки, не жалея драгоценной влаги, и те держались.

Однажды занялось довольно далеко от городской стены, в детинце, где стоял дом Захара Гостятича. Как и почему начался пожар, Лют не знал – когда он, надсаживаясь, вместе с еще одним дружинником взнес на стену бадью с водой, опрокинул ее на воротину и, отдыхая, обернулся на город, там уже поднимался дым. Коротко, яростно бухал набат.

– Горим! – ахнул он.

– Твои, никак? – угадал дружинник.

– Мои, – кивнул Лют. – Беги!..

Лют сорвался с места. Работая локтями, натыкаясь на прохожих, пару раз чуть не упав, он пробирался в детинец, не думая ни о чем. Горел его дом, где он родился, жил и сейчас жила сестрица Жданка.

Свой терем за высоким тесовым забором Лют увидел с конца улицы и остановился, чуть не налетев на угол. Хоромы Захара Гостятича были целы – горела изба напротив, и все – хозяева, соседи и прохожие – бегали вокруг, выволакивали добро, растаскивали заборы и закидывали огонь землею. На крышах клетей сторожили холопы – а ну как начнет разлетаться горящая дранка? Но родной дом был цел, и Лют бессильно прислонился к бревнам, переводя дыхание и не в силах сделать ни шага.

Дым пожара еще растекался по улицам, где-то еще бегали с ведрами и закидывали огонь, голосили над остатками чудом спасенного добра погорельцы, а над Торческом растекался колокольный звон. На эти звуки привычно сходились все от мала до велика. А те, кто не мог прийти, прислушивались и молча молились, поминая всех старых и новых богов.

Лют пробрался вместе со всеми, затерявшись в толпе, как десятки других мальчишек. Люди гомонили, взмахивая кулаками.

– Без воды кончаемся!..

– Из града не выйти! Припас подъели, а новый взять негде!

– Дети поесть просят…

– От жары дышать нечем! Погибаем!

– У половца небось дадут водицы испить!

– Дадут, как же! Саблей по роже!

– А все одно – лучше сразу кончиться, чем так мучиться!

– Помощи! Помощи у Киева просить!

– Без подмоги не выдюжим! Заставят поганые отпереть ворота!

– Пусть князь к нам придет – не то погибнем!

Крики раздавались все громче и громче. Тем, кто уповал на милосердие врага, быстро затыкали рты, но возмущенных голосов раздавалось все больше. Один за другим люди поворачивали разгоряченные лица туда, где на высоком соборном крыльце стояли торчевский посадник, с ним тысяцкий, воевода и несколько городских бояр, чьи вотчины ныне разорили враги. Среди них Лют заметил Захара Гостятича. Отец как-то странно осунулся, даже похудел, в волосах засеребрилась седина. Он смотрел в толпу и, как казалось Люту, прямо на него.

Крики веча становились все яростнее и громче. Людство теснилось, наступая на ступени собора, и подталкивало Люта ближе к отцу.

– Люд торчевский! – вдруг шагнул вперед боярин, родом торк, но крещеный Лавром Давыдовичем. – Боярство порешило послать в Киев гонца с грамотой для князя Святополка Изяславича! Пусть проведает князь о бедах наших, пусть вышлет нам подмогу да ествы и пития снарядит! Сей же день пошлем гонцов! Кто сам охочь идти?

Вот оно – то желанное, о чем втайне мечтал Лют! Показаться нелюбимому и нелюбящему отцу, сделать трудное дело, чтобы понял, признал и полюбил! И Лют закричал, срывая голос:

– Я-а пойду!

Гонцами всегда были выборные дружинники – они и в седле держатся как влитые, и кони у них злые, стоялые, и буде кто погонится за гонцом, сумеют отбиться. Двое-трое дружинников из тех, что толпились у ступеней храма, шагнули вперед, расправляя плечи, но и отчаянный вопль Люта услыхали. Толпа раздалась и вытолкнула его вперед. Почуяв запоздалый страх, парнишка шарахнулся обратно, но было поздно – Захар Гостятич оглянулся на крик и узнал его.

– Ты? – Глаза его сверкнули, тиун едва не сорвался со ступеней вниз. – Как?.. Почто?

Один на один с отцом Лют, наверное, убежал или застыл столбом, проглотив язык, но на него уже оборачивались другие. Боярин Лавр Давыдович шагнул навстречу:

– Кто таков? Чей ты, отрок?

Назвать при всех отца – отцом язык не поворачивался. Лют только бросил на тиуна быстрый взгляд – боярин уже все понял.

– Из твоих он, Захар Гостятич? – спросил Лавр Давыдович.

– Мой, – сухо кивнул тот. – Неслух… Выпороть бы его… – Холоп?

В голосе боярина мелькнуло отчуждение, и Лют ринулся вперед:

– Вольный я! По Русской Правде! Я его сын!

Узкие темные глаза боярина стали еще уже от улыбки:

– Ай какой! Люблю таких! Такой юный – уже батыр! – Торк добавил несколько слов на своем наречии.

– Только ведаешь ли ты, отрок, что опасен путь? – продолжал он опять по-русски. – Половцы пути перекрыли, неведомо где их орда разбрелась! Может, за первым же лесом наткнешься на их сторожу…

– Я не боюсь! – мотнул головой Лют, хотя во рту пересохло от страха. – Готов городу моему послужить!

– Добро! Вай-вай, добро! – прищелкнул языком торк. – Пойдешь!

Лют едва не упал на колени от облегчения, в то время как на Лавра Давидовича с двух сторон накинулись воевода и посадник:

– Да ведь уже идут добрые воины! Почто еще одного в путь волочить?.. Где это видано, чтоб отрока на такое дело посылать?

– Кто знает, где половецкие орды рыщут? – нахмурился торк. – Авось отрок пройдет там, где не смогут пробраться взрослые мужи!

Лют чувствовал на себе тяжелый пристальный взгляд отца все время. Отрока и четверых его спутников – все как один торки, уже пригнувшиеся в ожидании скачки к гривам загодя напоенных коней, – проводили до ворот, где ждала дружина под водительством самого тысяцкого. В последний миг Люту показалось, что отец хочет что-то сказать – но он только обернулся, встречаясь с ним взглядом, как заскрипела воротина – и первые воины с гиканьем вылетели из города.

Уже вечерело, половецкий стан понемногу успокаивался, и только разрозненные стайки кочевников крутились возле городской стены, сыпали стрелами, ругались. Они встрепенулись, когда из распахнутых ворот на них налетела дружина торчевцев. Горяча коней, торки врубились в неприятельские конные десятки, связывая их боем. Стан зашевелился, к месту боя отовсюду стали стекаться враги.

Но торки недаром помнили свое кочевое прошлое. Они не стояли на месте, крутились, кидаясь то вправо, то влево, то собираясь в единый кулак, то рассыпаясь во все стороны. В подмогу к ним со стен полетели стрелы и камни. Разгорелся серьезный бой, и никто не заметил, как от дружины отделилось пять всадников и наметом погнали коней к северу, в сторону Киева. Вечерний сизый сумрак сразу поглотил их.

Гнали коней до темноты, и лишь когда ничего нельзя было разглядеть в двух шагах, остановились на короткий ночлег. Но едва рассвело, как опять вскочили в седла и помчались вперед.

Это была земля, по которой вдоль и поперек после победы под Треполем разбрелись половецкие орды. Сюда, стоя под Торческом, пускали они в зажитье своих воинов, отсюда текли к ханам скот, табуны коней, груженные добром телеги и связанные десятками для удобного счета русские пленники. Спасаясь от нашествия, люди бежали куда глаза глядят. Одни подавались в Заруб, другие – в Канев, третьи – в Витичев и Богуславль. Те, кому некуда было бежать, скрывались по лесам и в оврагах – но в Поросье немного было глухих диких лесов, и случалось, что такие несчастные, убегая от одной орды, попадали в лапы другой.

Еще на рассвете послы проскочили мимо двух разоренных, сожженных дотла сел – уже перестали дымиться почерневшие остовы домов, где из-под углей и бревен мертвыми черепами выглядывали камни печей, валялись тут и там остывшие трупы стариков и малых детей вместе с немногими зарубленными защитниками и выли над телами хозяев уцелевшие псы. На окраине шарахнулась от конников чудом удравшая корова. Здесь все было разорено несколько дней назад, но, подъезжая к Стугне, послы увидели впереди клубы свежего дыма.

– Кипчаки! – крикнул, упреждая остальных, торк Кидрей и первым завернул коня в сторону рощи, что вставала левее.

Где-то там половцы поджигали дома, волочили на телеги добро, рубили старых и малых, а юношей и девушек, крепких баб и мужчин связывали цепочкой, чтобы гнать, как скотину, в плен. У послов руки чесались отомстить, зарубив хоть одного степняка, но донести вести до Киева было важнее.

За деревьями не было видно неба, и послы, вылетев из рощи, поздно заметили вторую деревеньку, которую постигла участь первой.

Ее половцы только окружали. Заметив дымы за лесом, жители успели подхватить детишек и кинулись врассыпную. Женщины и девушки бежали к роще, навстречу всадникам, мужчины приостановились в тщетной надежде задержать врага, но половцы не стали ввязываться в бой – срубив саблями двух-трех самых ярых, они арканами половили остальных и кинулись вдогон за убегавшими.

Гонцов заметили сразу, и десяток половцев кинулся впереймы.

– Рассыпься! – заорал Кидрей. – Каждый по себе! Один да дойдет!

И первым, подавая пример, поворотил коня, удирая по кромке леса.

Трое остальных торков тоже кинулись кто куда. Лют растерялся, не ведая, за кем последовать. Разве что за Кидреем – он старше и опытнее! Отрок промедлил всего миг – и понял, что погиб.

Сразу два половца летели на него. Один уже разматывал волосяной аркан, другой, не желая мешать соратнику, просто изо всех сил нахлестывал своего коня и орал что-то, перекосив рот. Очнувшись, Лют развернул коня, погнал его обратно в лес, но не проскакал и полпути, как что-то дернуло за плечи – словно сильные уверенные руки схватили его. Пальцы еще цеплялись за повод – конь рванулся, высвобождаясь, по щекам Люта хлестнула невесть как оказавшаяся рядом трава, и его поволокло по земле.

Борясь за жизнь, Лют кое-как сумел ухватиться за аркан, подтягиваясь, но все равно он бы разбился о землю, если бы половец не остановил коня. Ткнувшись носом в землю, обмякший Лют не сразу смог поднять голову, а когда наконец оглянулся, над ним стоял степняк.

– Бай, якши! – ухмыльнулся он во весь рот и дернул за аркан, приказывая подняться.

Лют рванулся, вскочил, метнувшись прочь, но позабыл о петле на плечах. Через пару шагов его больно схватило за грудь, и он рухнул на колени, ловя ртом воздух. Над ним вздыбили коня. Второй половец, пнув ногой по плечу, скатился наземь, перехватил за локти и принялся вязать отрока.

Люту заломили руки назад, сдавили горло петлей аркана и на привязи, как телка, погнали на околицу – туда, где уже были собраны все уцелевшие жители деревеньки.

Таких было немного – с десяток девушек и молодых женщин и почти столько же отроков, юношей и мужчин. Детей-подростков вязали наравне со взрослыми. Лют видел, как девчушка его лет, всхлипывая, жалась к матери, тычась носишком ей в подмышку. Считавший полонянок половец, проходя мимо, приостановился, несколько мгновений всматривался в эту пару, а потом резким сильным рывком оторвал девочку от матери. Взглянул в заплаканное лицо и вдруг, как куль с зерном, перекинул через плечо. Девочка завизжала, забила ногами. Мать с низким звериным криком кинулась на него, но ее оттеснили другие, ударами копий повалили и били, пока она не затихла. Степняк с девочкой на плече отошел к плетню, где свалил добычу наземь и быстро, привычно разорвал на ней поневу[19]  [19] Понева – род запашной юбки из трех полотнищ шерстяной ткани.


[Закрыть] и рубашку, обнажая ноги. Девочка заверещала, попробовала отбиваться, но насильник уже распластал ее на земле, спуская порты. Лют отвернулся, зажмурившись и втягивая голову в плечи от отчаянного детского крика…

Пришел он в себя чуть позже, когда полоняников стали вязать на десятки. Люта толкнули к другим парням, прикрутили к какому-то жилистому рыжеволосому отроку в пару, сзади пристроили еще одного. Вязали всех одним арканом; руки, закрученные назад, начали неметь. Лют в оцепенении еле двигался и, получив пинок, чуть не упал, потянув за собой остальных.

Кто-то вовремя подставил ему плечо. Быстро глянув, отрок чуть не вскрикнул – рядом стоял еще один торк-гонец. У него было разбито лицо, свежая царапина пересекала щеку – видимо, попал под половецкую плеть.

– Неужто – все? – выдохнул Лют.

– Кидрей ушел, – облизнув перепачканные в крови губы, откликнулся торк.

Над ними раздался крик – и всадник, наклонившись, вытянул обоих пленников плетью: сперва торка, потом Люта.

Они с торком, чьего имени Лют не знал, оказались в разных десятках, и когда половцы погнали добычу прочь, были разъединены. Женщин вели первыми, и Люту на глаза попалась та женщина, над чьей дочерью надругались. Она брела, шатаясь, как пьяная, и все порывалась обернуться туда, где возле крайнего плетня в пыли белело тело ее девочки в разодранной рубахе.

Торк Кидрей вырвался не один, с товарищем. Петляя, как зайцы, дважды чуть не нарвавшись на половецкие разъезды, которые бродили по Киевской земле, как хозяева, гонцы из Торческа наконец вышли к Киеву.

В городе они застали суету и тревогу. Воротившаяся от Треполя потрепанная дружина спешно вооружалась заново, тысяцкие готовили ополчение. Сам Святополк был как на иголках. Он не мог смириться с мыслью о поражении – как-никак, его первое деяние на великокняжеском столе! Что подумают о нем люди?

Русь замерла перед лицом половецкого нашествия. Владимир Мономах, скорбя о брате, затворился в своем Переяславле и слышать не хотел о новом походе. От гонцов он отговаривался тем, что у него нет воинской силы, но Святополк был уверен, что двоюродный брат просто выжидает, когда новый князь совершит непоправимую ошибку. Тогда можно будет поднять Ростов, Суздаль, Чернигов, Новгород Волховский, Муром и соединенными силами ударить на половцев, спасая Русь от нашествия, а золотой стол – от соперника Святополка. Остальные князья тоже замерли в ожидании.

Кидрей и его спутник, крещенный русским именем Матвей, без задержек добрались до княжеских палат. Едва попавшийся им на пути гридень[20]  [20] Гридень – княжеский дружинник, телохранитель князя.


[Закрыть] услышал, что они посланы от Торческа, который уже месяц как окружен вражьей силой, их тотчас пустили к князю.

Святополк был не один. С ним были Путята Вышатич – его старший брат Ян сейчас был полностью поглощен подготовкой ополчения, – двое старых одышливых отцовых боярина, верный воевода Данила Игнатьевич и боярин Славята. Он только что принимал посланцев от Печерского монастыря и монастыря в Выдубицах – монастырская братия делилась казной, давая серебро для спасения родины и обещала денно и нощно молиться за победу и защиту Руси от поганых. На душе у великого князя было светло и радостно, и он встретил торков-гонцов благожелательной улыбкой.

Те поклонились – сперва князю, потом его боярам и воеводам.

– Здравствуйте, люди добрые, – приветствовал их Святополк. – От каких земель, с чем пожаловали? Какие у вас вести и откуда?

– Князь, – Кидрей стянул с головы заячий малахай, с которым не расставался зимой и летом, – мы от города Торческа, что на Роси-реки. Посланы всем миром…

– Торческ? – Узкое лицо Святополка вытянулось, темные глаза заблестели. – Не взяли его половцы?

– Держится Торческ, сражается! – Кидрей невольно улыбнулся, любя свой город. – Наши вой днем и ночью поганым покоя не дают – выходим из-за стен, нападаем – и опять за ворота. Кипчаки, они на стену лезть не обучены, толпятся внизу… Но нагнано их туда – тьмы и тьмы! Святополк оглядел бояр.

– Держится Торческ, – произнес он с нажимом, и каждый понял, что он хотел и не смел высказать вслух – пока Торческ сражается, силы половцев поневоле разъединены. Степняки вынуждены держать под стенами града часть своей орды, значит, меньшая сила достанется Руси, их легче разбить по частям.

– Держимся мы, князь, – снова заговорил Кидрей, – да только силы наши на исходе. Изнемогает город без ествы и пития. Посланы мы тысяцким да воеводами сказать тебе, что, ежели не хочешь потерять Торческа, вышли нам подмогу да хлеба, а не то сдадимся!

Он гордо, с вызовом, вскинул голову, глядя в глаза Святополку, и тот почувствовал, что торк тоже понимает – пока Торческ держится, легче всей земле.

– Добро, – кивнул Святополк и, поискав глазами, остановил взгляд на Даниле Игнатьевиче: – Бери, боярин, из моих клетей и бертьяниц все, чего надо, а коли там мало – Печерской лавре поклонись, они обещали подмогу, так пущай дают. Соберешь обоз – и иди скорым ходом к Торческу. Негоже своих людей в беде бросать!.. Да этих молодцев к себе определи. Ступай!

Данила Игнатьевич поклонился и вышел. Кидрей и Матвей заспешили следом.

Половцы хозяйничали на Киевской и Переяславльской земле, их передовые отряды уже видали в нескольких верстах от Белгорода – поганые разведывали дорогу к Киеву. Спеша исполнить приказ князя, Данила Игнатьевич в два дня собрал обоз, наполнив его овсом, мукой, крупами, маслом, солониной и нагрузив полтысячи подвод большими бочками для того, чтобы у самого города наполнить их водой, более необходимой для города, чем ества.

Помогая торкам, Святополк дал Даниле Игнатьевичу часть своей дружины. Кидрей со своей стороны уверял боярина, что торки, заметив княжеский обоз, выйдут ему навстречу и помогут пробиться в город.

Торопясь, в путь выступили еще с вечера, хотя суеверный Матвей и упреждал, что подобное дело не следует начинать после полудня – удачи не будет.

Шли скорым шагом, и уже на четвертый день, легко перейдя близ того же Треполя обмелевшую Стугну, подступили к Торческу.

Кидрей и Матвей ехали впереди сторожей. Оторвавшись от обоза на полверсты, они вдруг скорым наметом вернулись, кинувшись к Даниле Игнатьевичу:

– Боярин! Торческ!.. И кипчаки вокруг. Тот приказал приготовиться к бою.

Торческ был окружён половецким станом, и еще издалека были слышны приглушенный гул людских голосов, ржание коней, помыкивание волов, глухой топот копыт. Тянулись над землей дымки костров, поднималась клубами пыль – трава вокруг города была вытоптана, и земля превратилась в пыль и камень. Над самим Торческом тоже плыли дымы, в двух-трех местах стены были обуглены и едва держались – будь половцы более умелы в осаде крепостей, давно бы взяли город на копье.

Велев обозу держаться подалее, за рощей, Данила Игнатьевич с частью дружины и проводниками подъехал поближе. Кидрей застонал, увидев родной город, – как раз сейчас где-то на дальнем берегу Торчицы опять начался пожар, и все заволокло дымом.

– Погибает город, боярин, – промолвил он горько. – Спешить надо!

– Надо, – согласился Данила Игнатьевич. – Да как к воротам пробьемся?

Ворот в Торческе было двое, поскольку и крепостей-детинцев тоже было два, по одному на каждом берегу реки. И возле обоих собралась половецкая сила.

– Надо идти к ближним, – уверенно молвил торк. – Наши увидят обоз, выйдут на подмогу.

Чуть выше по течению от того места, где половцы перекопали русло реки, наполнили водой бочки и выступили вперед.

Спервоначалу все шло, как задумали. Торки на стенах заметили обоз, засуетились, стали отворять ворота, выпуская дружину. Обоз, спеша соединиться с осажденными, прибавил хода, но степняки не дремали. Первые ряды друнсины не успели ступить на мост, как на них кинулись половцы. Раздались гортанные выкрики, визг несущихся во весь опор всадников, в воздухе замелькали стрелы. Разлетевшись для атаки, конница увязла в пешцах, которые вышли вместе со всадниками. Осажденные били по половцам сверху, помогая своим, но неприятеля было слишком много. В то время как половина связала боем торчевскую дружину, остальные кинулись навстречу обозу.

– Дружина, к бою! – крикнул Данила Игнатьевич, поднимаясь на стременах.

Меченоша подал ему щит и шелом – остальное все боярин еще утром, предчувствуя сечу, надел на себя, и сейчас он только натянул латные рукавицы и поудобнее взялся за черен меча. Исполнив свой долг, меченоша выхватил лук – стрелком он был отменным и сейчас показал себя: до сшибки еще не дошло, а первый половец уже вылетел из седла, получив стрелу в лицо.

– Заворачивай обоз! – крикнул на возниц Данила Игнатьевич и вырвался вперед.

Половцы не стали сшибаться лоб в лоб – пронеслись мимо, стреляя из луков на скаку и размахивая саблями. Некоторые остались на земле, пробитые стрелами да порубленные, но и отряд боярина поредел – мешком свалился с седла посеченный торк Матвей да верный меченоша вдруг схватился на грудь и рухнул, ткнувшись лицом в конскую гриву.

Половцы налетели на обоз, который возницы успели остановить и сейчас пытались развернуть. Визжа и крича по-своему, степняки принялись рубить людей и волов, когда на них налетела сзади дружина Данилы Игнатьевича.

Сам боярин был впереди. Встав на стременах, он вправо и влево отмахивался тяжелым, по его руке выкованным мечом, и попавшие под страшные удары недруги валились наземь как подкошенные. Двое отроков закрывали его с боков, но потом отстали, увлеченные сшибкой. Данила Игнатьевич не замечал ничего. Раз или два арканы падали ему на плечи – он сбрасывал их одним движением, не замечая нежданной помехи. Еще с юности его звали богатырем, и половцы вдруг повернули коней и с криками устремились прочь.

– Вдогон! Вдогон за погаными! – брызгая слюной, закричал Данила Игнатьевич. – Уходят!

Торк Кидрей еле успел остановить боярина, бросившись наперерез ему вместе с конем.

– Нет, боярин! Не скачи! – закричал он. – Не поддавайся! Это их уловка!

– Да что ты, песий сын, себе позволяешь? – заревел на него Данила Игнатьевич. – Бона как ты Руси служишь?

– Боярин, кипчаков слишком много, а их стан близок! – смело ответил Кидрей. – Коли за тебя можно дать выкуп, то меня не выкупит никто! Кипчаки жестоко мстят нам, торкам, да и всем, кто ушел из степи в русские города!

Данила Игнатьевич еле успел остановиться и перевести дух. Словно угадав, что их хитрость разгадана, половцы вдруг повернулись и опять кинулись на руссов.

Уцелевшая дружина встала крошечным заслоном на пути вражеского отряда. Хотя у ворот Торческа местные вой храбро сражались, стараясь прорваться к обозу, половцы смогли бросить в бой много больше воинов. Схлестнувшись накоротке с заслоном, степняки прорвались сквозь него и накинулись на беззащитный обоз. Возницы принялись отчаянно нахлестывать волов и упряжных коней, но низкорослые всадники на косматых коньках быстро настигали их. Бросая телеги, смерды кидались бежать, их нагоняли и секли. Лишь двух-трех схватили и, повязав, погнали в стан.

Сам Данила Игнатьевич едва не угодил в полон – спас его все тот же Кидрей. Торк успел перерубить саблей аркан, захлестнувший шею боярина и сцепился с половцем, давая Даниле Игнатьевичу время прийти в себя и повернуть коня к спасительной роще.

Враги не преследовали остатки его дружины – из четырех сотен конных и двух сотен пеших уцелело около сотни, причем половина – раненых, но сами половцы потеряли чуть ли не в два раза больше воинов. И хотя обоз они так и бросили возле сожженного и разоренного посада, собрать его не удалось даже торкам, хотя они не раз и не два предпринимали отчаянные вылазки, чтобы загнать в ворота хотя бы телеги, груженные бочками с водой. Часть припасов попала к степнякам, две телеги опрокинулись на высоком берегу Торчицы, вывалив муку и солонину в воду, а остальные пришлось возвращать обратно. Обозу так и не удалось пробраться в Торческ.